Давид Ригерт,
Александр Скляренко

          Штангист не должен бояться тяжести, не так ли? Потому я начну данную книжку с самого тяжёлого. А самое тяжёлое для меня — это отвечать людям на вопрос: что же случилось с тобой, Давид, в олимпийской Москве? Сей вопрос люди задают мне с разной интонацией, чаще всего — сочувственно: мол, ну да, мы слыхали, что там у тебя были какие-то осложнения — то ли травма, то ли вес тебя заставили согнать сверх меры...

          Люди более близкие к спорту, к штанге, знают кое-какие детали моего выступления и намекают: а не переоценил ли ты, Давид, свои силы, когда заказал в первом подходе сразу 170 кг, которые так и не смог поднять? Доводилось мне слышать и такие суждения, что Ригерт, мол, хотел в полутяжёлом весе непременно "перекрыть" результат Юрика Варданяна, который тот днём раньше установил в средней весовой категории. А результат Варданяна был действительно великолепен — 400 кг в сумме двоеборья, мировой рекорд...

          Многое, повторяю, приходилось слышать, а кое-что даже мне самому было интересно узнать. Тем более что в газетах о моём выступлении написали туманно и кратко: в основном о слишком большой сгонке веса и о травме ноги, которые не позволили Ригерту выступить так, как он мог. А что, собственно, много писать о поражении? Это никому не интересно. Кроме самого проигравшего.

          Но поскольку проигравший — это я, то в своей книге расскажу о своём проигрыше подробно. Так, как это видится именно мне. И обо всём прочем я тоже расскажу в этой книжке так, как видится именно мне. У других, возможно, имеются свои суждения, свои точки зрения.

          Конечно же, я мечтал выступить на Олимпиаде в Москве. Мало того: я мечтал выступить здорово. Любой спортсмен стремится на Олимпиаду — мы ведь понимаем, что выше титула олимпийского чемпиона в нашем деле ничего нет. Тут нужна колоссальная стабильность — а стало быть, и класс. И чтобы повезло немножко: Олимпийские игры проводятся не каждый год. Сколько великолепных спортсменов, чемпионов, рекордсменов мира по самым разным причинам "проскакивали" мимо золотых олимпийских медалей...

          Уж кому, как не мне, об этом знать. К сожалению. Я ведь олимпийский должник ещё со времён Мюнхенской Олимпиады 1972 года. Неужели 1972 года? Как же несётся время, и как долго я с ним боролся на помосте!

          Я проиграл там, в Мюнхене. Позже расскажу об этом достаточно подробно, но кратко могу и сейчас: я проиграл по собственной вине.

          Правда, через четыре года, в Монреале, я получил-таки золотую олимпийскую медаль. Не буду употреблять слово "завоевал", потому что борьбы особой не вышло. И вот, помню, как на пьедестале слушал наш гимн, видел флаг, который поднимали в мою честь, а к глазам подступали слёзы. Банально? Не у меня одного? Есть ведь даже стихотворение "Глаза Ирины Родниной" — о том, как она не смогла сдержать слёзы на олимпийском пьедестале. Телевидение крупно, на весь мир, показало в те мгновения её лицо.

          Но у Ирины, уверен, были слёзы счастья. А меня душили досада и обида — я стоял в зале Монреаля, а вспоминал Мюнхен: как же я мог проиграть там, будучи сильнее всех? Такую занозу из сердца не вытащить. Счёт вроде как стал теперь только 1:1.

          Если выражаться короче и не так цветисто, то я по-прежнему чувствовал себя должником. И потому страстно стремился попасть на свою третью Олимпиаду. Тем более что она проводилась в Москве. Для меня выступать перед земляками — всегда подарок. Конечно, можно "поднять зал" и где-нибудь в Испании или в Америке, доказывая делом, что у нас в стране люди силой не обижены. Но я был гораздо полнее, что ли, счастлив тогда, когда побеждал на крупных соревнованиях у себя дома: например, на Кубках Дружбы или на чемпионате мира 1975 года в Москве. В конце концов мы ведь стараемся не для самих себя. Хочется, чтобы наши успехи и победы видел народ, который и создал нам такие условия, чтобы мы могли выступать за морями-океанами. С годами понимаешь это как-то лучше.

          Так что сразу после победы в Монреале я взял твёрдый курс на Москву. Поговаривали, что, мол, Ригерт до неё просто "недотянет" — мне ведь было уже 29 лет. В наше время скоропалительного омоложения спорта это и впрямь кое-кого пугало. Но не меня. И не моего тренера Рудольфа Плюкфельдера, который в Токио-64 стал олимпийским чемпионом в 37 лет.

          Однажды мы с ним разыскали наши старые спортивные дневники и стали вспоминать, как у нас всё началось да как дальше шло. Одна вещь нас просто поразила: оказывается, прежде чем попасть на свой первый чемпионат мира в Америке в 1970 году, я участвовал в соревнованиях... всего 12 раз, включая и первенство города, и чемпионат СССР. А сейчас молодые ребята попадают в сборную, имея за плечами 8-10 лет соревновательного стажа. Они уже и на международных турнирах юниоров, и где только не выступали. Я в их годы об этом и понятия не имел, в тяжёлую атлетику пришёл поздно, по сути, только в армии по-настоящему взялся за гриф.

          И, не чувствуя усталости — ни психологической, ни тем более физической, — я со всем запалом решил побороться за место в олимпийской команде образца 1980 года. Тем более что в это время Международная Федерация тяжёлой атлетики как раз ввела новую весовую категорию — 100 кг, вторую полутяжёлую. Она была создана словно специально для меня. В Монреале я соревновался ещё в первой полутяжёлой (90 кг), и для этого пришлось "сгонять" почти семь килограммов. Удовольствие гораздо ниже среднего, однако выхода тогда не было. Помню, сходя с весов, я сказал тогда:

          — Ну, кажется, отмучился! Последний раз в жизни согнал.

          Я ведь уже знал тогда о новой весовой категории. Однако с попаданием в неё я ошибся. Конечно, я рассчитывал, что вторую полутяжёлую "оставят" в сборной за мною, если, разумеется, я окажусь в ней самым сильным: каждому понятно, что в моём возрасте "гонять" вес тяжело, да и к чему? Однако тут имеются весьма существенные нюансы.

          Весовая категория 100 кг считалась, да и сейчас считается у нас одной из самых "благополучных": сильных соперников за рубежом почти нет, так что, мол, кого из наших ребят на чемпионат мира ни пошли, тот и вернётся с золотой медалью. Набирали силу Сергей Аракелов, Павел Сырчин, Анатолий Козлов. Так, спрашивается, зачем там нужен ещё и Давид Ригерт? Пусть он лучше, как и прежде, "железно" закрывает нам первый полутяжёлый вес, то есть 90 кг. Так рассуждали тренеры сборной страны во главе с Игорем Кудюковым. То, что мне сие было уже невмочь, всерьёз особо не воспринималось.

          Вот и перед чемпионатом мира 1978 года в американском городе Геттисберг начались старые разговоры: мол, не вернуться ли тебе, Давид, в 90 кг? "Собеседования" начались ещё до вылета за океан. От "полутяжа" я отказался наотрез: вплоть до того, что вообще не буду выступать. Вроде бы согласились, хотя, конечно, без удовольствия. Однако я до последнего дня не знал, ступлю на помост чемпионата или нет.

          Главное, что раздражало наставников сборной, — вес у меня был не особенно большим, выше 96 кг почти не поднимался. Я специально не спешил его набирать, имея дальний прицел — прицел на олимпийскую Москву. Вот там, рассуждал я, пусть будет 98-99 кг сухого, бойцовского веса. Перейти в другую категорию не так просто, как кому-то представляется: мол, усилил питание, снял ограничения в жидкости — и вес "полез" сам собой.

          Вес, без сомнения, полезет, но нужен-то не просто вес, а мышцы, годные для работы при сверхнагрузках. Вес должен быть "обкатан", как говорят штангисты, это должен быть не жир, а "боевой" вес. Вот почему я держался в жёстком режиме, не распускал себя, накапливал силу постепенно, без всякого "форсажа". Но кое-кого это просто бесило: смотрите-ка, у Ригерта перед соревнованиями вес всего 93,7 кг! Ну что ему, упрямцу, не согнать ещё немного?

          А то, что у меня уже "сгорело" перед стартом 3-4 килограмма, как у любого нормального бойца, — это вроде не замечалось. Да, вес у нас перед крупными соревнованиями "горит" сам собой, независимо от громких титулов или опыта... К этому надо быть готовым и относиться спокойно.

          Одно время мне даже показалось, что я окончательно переупрямил наших тренеров. Аргументы у спортсмена известные: победы и рекорды. Я выиграл на чемпионате мира в Геттисберге с мировым рекордом в толчке — 226 кг. А в 1979 году на чемпионате Европы в болгарском городе Варна установил три мировых рекорда: в рывке (180,5 кг), в толчке (226,5 кг) и в сумме двоеборья (402,5 кг) — и, естественно, выиграл. И мне самому, и, думал, тренерам было ясно, что выступал я с запасом, при нужде мог прибавить в любом упражнении, причём немало. В этой категории, 100 кг, я чувствовал себя прекрасно. Её, повторяю, мне как будто подарила сама судьба. Ну, казалось, уж теперь-то меня наверняка оставят в покое.

          Может быть, так и получилось бы, если бы не злополучный для меня чемпионат Европы 1980 года в Белграде. Я там выиграл, и опять же с мировыми рекордами (рывок — 181 кг, толчок — 227 кг), но радости, поверьте, особой не испытал. Потому что днём раньше мне категорически сказали: к Олимпиаде в Москве готовься выступать в категории 90 кг.

          А в чём дело? В этой категории, то есть в первом полутяжёлом весе, мы выставили в Белграде сразу двух атлетов, причём очень сильных: Валерия Шария — олимпийского чемпиона Монреаля, и Геннадия Бессонова — двукратного чемпиона мира. Тренерский совет решил проверить, кто из них лучше готов и, стало быть, более достоин представлять страну в олимпийской команде. Сами понимаете, какова была для ребят цена золотой медали чемпионата Европы...

          За их борьбой я наблюдал с горечью в сердце. Ведь они схватились ещё за две недели до старта. На тренировках, разумеется. Оба они, к сожалению, не к чемпионату готовились, а соревновались между собой: если один поднимал внушительный вес, то на следующий день другой из кожи вон лез. Надо ведь было показать, что ты не слабее, иначе могут не взять в команду! Сколько раз мы обжигались на подобных вещах, сколько раз твердили тренерам: наметили состав — дайте людям спокойно, без нервотрёпки готовиться к соревнованиям. Видите, что атлеты "загоняют" друг друга, — остановите, это в ваших силах, поберегите атлетов, не сегодня ведь заканчивается их и ваша карьеры! На словах все это вроде бы понимают, но когда доходит до дела...

          Вот и наши опытные бойцы Шарий и Бессонов пришли к европейскому помосту ни с чем: привычные, давно пройденные результаты не смоги показать ни тот, ни другой. Но главное, чего мы никак уж не ожидали, вперёд вдруг вырвался никому доселе не известный болгарский штангист Румен Александров. Впрочем, мы уже должны привыкнуть к неожиданным взлётам новых сильных атлетов из Болгарии. Они конечно, чаще появляются в лёгких весовых категориях. Но вот, пожалуйста, вспышка произошла и в полутяжёлом весе.

          Без сомнения, наши штангисты выглядели бы по-другому, будь они в своей форме. Да, Александров выступил неплохо, но ведь не более того! Всё происходило у меня перед глазами: это я выводил на помост Бессонова и Шария, ассистировал им. И мне было тяжело наблюдать, как свеженький и спокойный Александров уходит вперёд от наших измотанных, изнервничавшихся ребят.

          Румен работал чётко, по сторонам не глядел, соперниками не интересовался. Он, без сомнения, был настроен на результат, который ему запланировал опытнейший болгарский тренер Иван Абаджиев. Иван, как обычно, сам выводил атлета на помост — и благополучно привёл его к победе, о которой, как мне кажется, днём раньше даже и не мечтал.

          В общем, я увидел Александрова — победителя чемпионата Европы, но Александрова-спортсмена не разглядел. Знаете, одно дело, когда человек видит соперника и здорово выступает, и другое — когда он, кроме штанги, ничего не желает замечать. Тут ещё неизвестно, как на него повлияет жёсткая борьба лицом к лицу, когда на неожиданный ход соперника надо отвечать своим смелым ходом.

          Я, признаться, не доверяю "слепым" атлетам. Они очень редко надолго восходят на пьедестал, — хотя исключения есть, как и в любом деле. У нас, например, таким был экс-чемпион мира Геннадий Иванченко, мы с ним когда-то соперничали, ещё в среднем весе. Иванченко очень сильный парень. В своё время Геннадий успешно расправлялся с мировыми рекордами, первым из средневесов набрал в троеборье 500 кг.

          Но вот соперников Иванченко не любил и бороться с ними так и не научился. Я не уверен даже, видел ли он вообще, как поднимают штангу его конкуренты. Гена всегда настраивался только на результат, причём на такой результат, который он уже показывал на тренировках. А если требовалось вдруг поднимать непривычные килограммы, то он и не думал этого делать. Похоже, что для него соревнования сводились к контрольному подниманию определённых весов. Ему даже нравилось обходиться без эмоций. Но что за радость, скажите на милость, от подобных соревнований?

          Повторю, однако, что пример Иванченко — исключение. Сильнейшие штангисты Земли, я вас уверяю, во время своего выступления видят абсолютно всё — иначе как они оценивали бы силы соперников? Тренер тренером, но большой спортсмен обязан анализировать острую ситуацию самостоятельно. Легко ли выиграть у таких бойцов, как Юрик Варданян, Янко Русев, Леонид Тараненко? Я всегда говорю — не знаю, правда, понятно ли сие звучит, — что у этих людей "ясная сила". Для меня, во всяком случае, здесь всё понятно: спортсмены выступают с ясной головой, и это множит их незаурядную силу, и это, как мне кажется, чувствуют даже неспециалисты. А такой "зубр" тяжёлой атлетики, как Василий Алексеев, — тот вообще никогда не упускал возможности пристально взглянуть в глаза своим соперникам. И мало кто из них мог сохранить присутствие духа, встретив этот вроде бы ничего не выражавший, равнодушный алексеевский взгляд. Штанга — она только на вид проста: вышел, поднял, поклонился, ушёл. А потрёшься за кулисами, подышишь воздухом схватки — тогда только поймёшь, сколько вокруг всего. Уметь бы только видеть.

          Так вот, в победе Александрова на европейском помосте я не увидел никаких причин для паники. Ситуация была довольно простой: наши атлеты загодя "схлестнулись" между собой и пропустили вперёд способного дебютанта. Нужно было дать им нормально подготовиться, и всё стало бы на свои места: объективно Шарий и Бессонов были сильнее Александрова. Но кому-то вдруг показалось, что случилась чуть ли не трагедия, что Александров силён настолько, что справиться с ним нет почти никакой возможности. На подобное способен только Давид Ригерт! А он, видите ли, удобно устроился в следующей весовой категории. Нечего тебе, Давид, там делать, изволь вернуться в свой старый дом и навести в нём порядок.

          Конечно, я возмутился, закипел, сказал даже, что раз ко мне такое отношение, то лучше вообще не стану выступать... Ответом мне было лишь каменное молчание.

          У меня всё-таки оставалась надежда, что в конце концов я сумею доказать главному тренеру Игорю Кудюкову абсурдность подобных решений. Человек он достаточно опытный, знает, что такое олимпийские старты — в Монреале они с Рудольфом Плюкфельдером поработали с командой очень неплохо, мы завоевали там семь золотых медалей. Неужели, думал я, Игорь Саввович станет рисковать на олимпийском помосте, да ещё в Москве?

          Однако перед самой Олимпиадой Кудюкова от должности освободили и назначили главным тренером Александра Прилепина. А ведь говорят, что коней на переправе не меняют... Выходит, что меняют, если это кому-то очень нужно. Только зачем? Очевидно, потребовался "удобный" тренер, без "самомнения", который выполнял бы руководящие установки без лишних разговоров. Установка же — а на ней особенно настаивал Виктор Борисов из управления спортивных единоборств спорткомитета — состояла в том, что в 100-килограммовой категории должен выступать армеец из Подмосковья Игорь Никитин. Он недавно побил мировой рекорд в рывке (в домашних условиях, замечу я, и без конкуренции), а стало быть, золотая олимпийская медаль у него, без сомнений, в кармане. Ригерт, если он желает выступать на Олимпиаде, должен уходить в 90 кг и непременно обыгрывать Александрова.

          Представляю себе состояние Шария и Бессонова, когда эти "установки" дошли до них: несмотря на "секретность", такие вещи распространяются моментально. Выходит, в Валерия и Геннадия не верят, и все их громкие титулы, огромный опыт — ничто в сравнении со всего лишь одним удачным стартом молодого болгарина? Я попытался ещё бороться, доказывал, что если мне даже и удастся согнать вес, то от этого будет мало толку: у меня не тот возраст, чтобы выдерживать подобные эксперименты и оставаться при прежней силе. Я не гарантирую, поймите вы это, золотую медаль в полутяжёлом весе! А в категории сто килограммов — даю вам слово, она будет моей!

          — Хватит ныть! — ответили мне хладнокровно. — Как будто мы не знаем Ригерта. Выйдешь на помост — и забудешь, в какой категории ты сегодня выступаешь. Первый раз, что ли, тебе попадать в переплёты? А во втором полутяжёлом весе мы вполне полагаемся на Игоря Никитина. Тем паче, что особо сильных соперников из-за рубежа у него не будет.

          Меня всегда поражали такие суждения: что значит — не будет сильных соперников? Что, тренеры других команд подписали в этом обязательство? Вон вчера не было конкурентов у Шария и Бессонова, а сегодня их обоих не хотят ставить в команду.

          И Валера с Геной опять, чувствуя, что "поезд уходит", начали форсированные тренировки — надо же было доказать кому-то, как они сильны! А на меня оба и смотреть не хотели: кто-то им вроде сообщил, что я уже согласился выступать в 90 кг. Стало быть, перешёл им дорогу. По нашим, по штангистским понятиям, конечно, поступил не совсем красиво. У спортсменов своя этика. И не так-то просто, с моральной даже стороны, бегать из категории в категорию. Люди годами её осваивали, мечтали об Олимпиаде, готовились к ней — и на тебе! Потеснитесь — Ригерт желает вернуться на старую квартиру!

          Для меня такая двусмысленная ситуация была даже тяжелее, чем сгонка веса. Я пытался разубедить Валерия и Гену, предостерегал их: что же вы делаете, прекратите форсаж, тренируйтесь нормально! У меня ведь не останется выхода, если вы "заломаете" друг друга на тренировках. Но ребята мне не верили и угрюмо продолжали пахать на тренировках.

          В Феодосию, где всё это происходило, на предпоследний тренировочный сбор перед Играми приехал сам Виктор Борисов. Ему доложили, что у меня тренировочный вес — 91,5 кг. А я утром взвешивался — 99,3 кг! Меня повели на весы. Ну чисто быка какого! Однако чего не вытерпишь, чтобы выступить на Олимпиаде? Весы показали чуть больше 99 кг.

          — Успел набить брюхо... — неприязненно заключил московский гость.

          ...Началась "предолимпийская неделя". Соревнования штангистов проводились в новеньком прекрасном специализированном Дворце спорта "Измайловский". Я предпринял последнюю попытку спасти ситуацию. Выступая в категории 100 кг, установил мировой рекорд в толчке — 230 кг, хотя, по-хорошему, мне вовсе не следовало палить из всех орудий за три недели до Олимпиады. Туда надо пыл-жар донести, не расплёскивать. Но я пытался продемонстрировать свою великолепную форму именно во втором полутяжёлом весе.

          Как будто о ней никто не знал! Все, кому надо, знали, я на тренировках регулярно рвал 180-185 кг! А ведь если я на тренировках поднимаю какой-то вес, то на соревнованиях, известное дело, можно смело "цеплять" к нему минимум пять килограммов — такое уж свойство моей натуры.

          Ну и что с того, что все об этом знали?

          — О! — говорили руководители сборной. — Молодец, Давид! Сгонит вес — и расправится со всеми в полутяжёлом!

          Вот такая логика. Так что мой мировой рекорд, увы, никого не переубедил.

          Я попытался было пойти ва-банк: объявил, что либо буду выступать в категории 100 кг, либо вообще отказываюсь от выступления! Думал, как-никак я — Давид Ригерт, олимпийский чемпион и так далее.

          — Не хочешь выполнять тренерскую установку — можешь сдавать форму, — спокойно ответили мне.

          Форму сдавать я совсем не хотел. Тогда перешли на рассудительный тон: неужели я не понимаю, что мы вообще не выставим, коли так, участника в 90 кг? Патриот я в конце концов или не патриот? Это ведь диктуется интересами сборной!

          Ох, уж эти интересы сборной... Я провёл в спорте долгую и богатую событиями жизнь. Видел разных людей. Одни без громких слов подставляли под громадный вес травмированное плечо. Они знали, что это — в интересах сборной, но помалкивали об этом. Другие очень громко кричали слова, святые для каждого настоящего спортсмена: "Интересы команды, интересы сборной!" Но мы-то не слепые котята, мы научились различать за этими фразами другие интересы: хорошо ещё, если "ведомственные", а то ведь, бывало, что просто шкурные.

          В конце концов я понял, что плетью обуха не перешибёшь, и начал понемногу "придерживать" свой вес. Ну а когда Бессонова и Шария отправили по домам и в оргкомитет Олимпиады ушла заявка штангистов, продолжать дебаты уже не имело смысла.

          Мне было обидно за ребят, особенно за Гену Бессонова. Он ведь мой земляк, из города Шахты. Рос как штангист у меня на глазах. Я уверен, что Геннадий не подкачал бы на Московской Олимпиаде — человек он серьёзный, надёжный спортсмен. Самые строгие "режимщики" в сборной — он да Коля Колесников. Подготовлен Бессонов был хорошо.

          Но... В борьбе нужно использовать любой шанс, в борьбе за место в команде — тоже. Я думаю, что раз уж Бессонов и Шарий снова "завелись" перед Олимпиадой и вышли на стрессовые нагрузки, нужно было идти на мировые рекорды. Шанс имелся — предолимпийская неделя.

          Но Геннадий от выступления в "Измайловском" отказался.

          — Для чего мне эта клоунада? — примерно так высказался он по данному поводу.

          Конечно, можно понять обиду чемпиона мира 1975 года, которого не берут в команду. Но не складывать же крылья! Докажи, что ты на голову сильнее всех — может, именно тебя и возьмут? Сумел же Виктор Мазин завоевать место в команде в весовой категории 60 кг, хотя там уже был прекрасный штангист, олимпийский чемпион Николай Колесников. Однако Мазин установил в "Измайловском" сразу пять мировых рекордов — и они перетянули чашу весов в его пользу.

          Иной раз ведь ничто тебя не выручит, кроме куража и риска. А Гена этих вещей не признавал. На мировые рекорды он вышел лишь в самом конце своей спортивной карьеры, после Олимпиады-80. А до этого выиграл два чемпионата мира! Но, выходит, огромная сила всё-таки была при нём, раз он в конце концов добрался-таки и до рекордов! Жаль только, что поздновато. Оттого и не прозвучало в мире штанги имя Бессонова так громко, как должно было бы прозвучать при его таланте.

          Мне, однако, надо было уже сосредоточиваться на другом. Например, на сгонке веса. На эту процедуру оставалось всего десять дней, а предстояло "соскрести" с себя 7,5 кг. Доктора следят за нашим весом очень внимательно, как за весом новорождённых. Так вот, ещё в Феодосии они определили в моём организме содержание жира — оказалось, что его всего 4% при нашей норме 6—7%! И врачи, между прочим, предупредили, что для такого организма, как мой, сгонять вес крайне нежелательно и даже небезопасно.

          За сгонку я принялся всерьёз — время поджимало. В столовую практически не ходил: делать там мне было нечего. Баня — совсем другое дело. Она стала в те дни моим родным домом. Плохо только, что где-то при весе 94 кг уже начались судороги ног, особенно правого сгибателя бедра (задней поверхности, как у нас говорят).

          Но это были только цветочки. Ближе к 90 кг я стал засыпать в неподходящих местах — на мгновения, но всё равно... В последние дни началось онемение кожи. Я это понял, когда, извиняюсь, сел в бане на торчавший гвоздик и не спеша поднялся с него.

          В день моего выступления оставалось согнать всего-то около 700 граммов. Я боялся, что в организме уже не осталось соков, от которых можно избавиться. Но — вот удивительно — в бане олимпийской деревни вес сошёл на редкость легко.

          — Смотри-ка! — сказал кто-то из моих персональных "банщиков". — А говоришь, что ты — не сгонщик... Может, ещё попробуем, чтобы ты оказался легче Александрова?

          Понюхав нашатырного спирта, я согласился: чего уж там... И буквально за три-четыре минуты с меня слетел ещё один килограмм: вода лила потоком. Это уже потом я понял: скорее всего, отказала какая-то охранительная функция. Перед глазами то и дело гас свет.

          Вот прочтёт это кто-нибудь и скажет: ну и разнылся "железный Ригерт"! Нарисовал тут ужасов-страстей, можно подумать, что так плохо жилось ему в большом спорте...

          Да нет же, конечно, не плохо. Я никогда ни о чём не жалел, всё мне дорого, всё при мне — и победы, и поражения. Побед даже больше, если взять на круг, поэтому меня и знают как чемпиона. Но только пусть не думают некоторые, что перед соревнованиями я целый день раздаю автографы красивым девушкам.

          Нет, я не ныл там, в олимпийской Москве. Я улыбался, хорохорился, нагонял как мог на себя настроение — и в конце концов перед олимпийским Дворцом спорта сам почти поверил, что мне весело. Хотя какое, к чёрту, могло быть веселье? С весов сходил — суставы будто песком пересыпаны. Болели они, как после адской работы. Пить и есть мне уже можно было сколько угодно, — но, представьте себе, этого совсем не хотелось. Когда выпил воды, она осталась под кожей вроде отёка: пальцы потолстели. Потом немного поел и вроде ожил. Опять начал шутить, заводиться.

          Нас, участников, вывели на представление. Посмотрел в зал — вижу, сидит моя жена, Надежда. Загорелая, симпатичная. У меня сразу на сердце повеселело: думаю, а может, и пронесёт?

          Но разминка показала мне — нет, не пронесёт. Уже на первых весах я почувствовал, что сзади на бёдрах начали понемногу рваться мышцы — без особой боли, будто ногти близко к коже обрезают. А когда дело дошло до 160 кг, я не смог вырвать этот разминочный вес: поползла та же злополучная мышца правого бедра, которую прежде постоянно схватывали судороги. Но перезаявлять стартовый вес — 170 кг — было уже поздно.

          Потом я слышал такие суждения: мол, зачем Ригерт начал в рывке сразу со 170 кг? Мог бы начать скромнее и побороться, например, за серебряную медаль, коли силёнок оказалось маловато...

          Но кто ждал от меня серебряной медали? И для чего тогда всё это затевалось: сгонка веса, перестановки в команде и т.д.? Золото, золото должен был принести я в командную копилку, об этом мне твердили без передышки: на "серебро" претендентов более чем достаточно. Вот я и дрался за золотую медаль, как мог.

          Всё, что я имел в себе, собрал в кулак для второго подхода. Вырвал её, штангу, по всем правилам, это все видели, она была наверху. Оставалось только встать. Когда же это я не вставал? Начал подниматься — и тут правая нога отказалась работать. Как будто я полностью её отлежал! Я перенёс центр тяжести на левую ногу — думал, встану как-нибудь, я же умею это делать, мне уже случалось подниматься практически на одной ноге. Словом, крутился со штангой, а она весила всё-таки 170 кг, и чувствовал, что сейчас разворочу — опять же без боли — плечевой сустав. Но я не бросил штангу, думал, чёрт с ней, пусть ломает! Но она всё-таки пошла назад, и я понял, что уже лежу на помосте, вцепившись пальцами в гриф...

          Потом я встал. Поклонился публике. И пошёл за кулисы. Механически передвигал ноги и боялся только одного — не грохнуться бы на пол при всём честно́м народе. А то ещё подумают, что я вроде некоторых футболистов жалость у зрителей выпрашиваю. Мне не надо было жалости, сочувственных слов — кто-то пытался их произносить, но я плохо слышал.

          Что же случилось? А то, чего и следовало ожидать. Я был как мощный кран с гнилыми тросами: потянуть вес мог здорово — тренировался ведь, подрыв был хорошим. А вот удержать вес оказалось нечем. Мышцы, потеряв жизненные соки, стали неэластичными, вязкими и непрочными. Вместо боли, однако, были звуки: треск, хруст, словно расползался мокрый картон.

          На следующий день, когда отошли обезболивающие уколы, нога сзади посинела от пятки до бедра. Но я считаю, что мне ещё повезло. Если дело дошло бы до толчка, где штанга весит 210-220 кг, а я, без сомнения, полез бы на эти веса, — на помосте я не рассуждаю, — то отрыв мышц стал бы неизбежным.

          Один доктор потом у меня всё спрашивал, впадал ли я при сгонке веса в сон? И объяснил, что это, мол, организм мой боролся за выживание и что при плохом раскладе я мог погрузиться даже в летаргический сон — есть и такая форма самозащиты организма. Только ещё летаргического сна мне и не хватало...

          Итак, я получил нулевую оценку, и в полутяжёлом весе победил венгр Петер Бацако. Это стало ещё одной неожиданностью. А что же Румен Александров, из-за которого разгорелся весь сыр-бор? Он выступал. Но не был похож на себя.

          Здесь наши тренеры, пожалуй, своего добились. Юный болгарский силач, без сомнения, переволновался. И это было заметно по всему: его собственный вес сгорел больше, чем положено, — это я определил по протоколу. Понаблюдал я и за разминкой Румен — штангу он поднимал еле-еле, с натугой, без всякого запаса. Александров ещё не такой мастер, чтобы позволить себе разминку "впритирку". Короче, болгарский штангист "потерял лицо". Но что было толку, если его главный, по замыслу, конкурент — Давид Ригерт — вообще являл в тот момент пародию на самого себя?

          На следующий день я снова пришёл в зал, чтобы посмотреть, как выступит Игорь Никитин, из-за которого мне пришлось "потесниться" в 100-килограммовой категории. Ничего утешительного. В рывке ему определили явно неправильные ходы. Нужно было чуть рисковать и делать отрыв, раз он был рекордсменом мира именно в этом упражнении. Игорь аккуратно вырвал "запланированные" нашими наставниками 170 кг, 175 кг и — зачем же так мало прибавлять? — 177,5 кг. И пропустил вперёд основного конкурента. Неожиданно здорово выступил спортсмен из Чехословакии Ота Заремба — он и стал в итоге чемпионом Олимпиады.

          Заремба не стал бы чемпионом, сумей Никитин толкнуть 220 кг. Всего 220 кг, немного для этой категории, мой рекорд на 10 кг больше. Но Игорь не удержал штангу на выпрямленных руках. И вот тут, когда я увидел, как Игорь "мажет" последнюю попытку и как вторая золотая медаль подряд уходит мимо нашей команды, — тут, признаться, я заскрежетал зубами. Действие обезболивающих уколов, повторяю, ушло, эмоции ко мне постепенно возвращались. И были они не из приятных.

          "Волевые решения, волюнтаризм..." — бормотал я про себя и, вполне возможно, прибавлял ещё кое-какие слова.

          Я встретил в разминочном зале Ивана Абаджиева, главного тренера болгарской сборной.

          — Что же это вы наделали, Давид? — спросил он меня, качая седеющей головой. — В двух категориях золотые медали получили те, кому они и не снилось... Вот уж не думал, что будут такие элементарные тактические ошибки!

          На душе у меня было горько.

          Итак, Монреаль, 1976 год. Стоит ли распространяться, что все четыре года после Мюнхена я готовился к этим Олимпийским играм: чемпионаты мира и Европы, громкие мировые рекорды — всё это преходяще, всё не в счёт.

          Вспоминаю те дни: каким же сильным я был летом 1976 года! Что за чудеса творил на тренировках! Например, мы с Плюкфельдером обратили внимание на то, что ноги у меня вроде бы потеряли взрывную мощь. Я приналёг на подсобные упражнения — и вскоре мог выпрыгивать из глубокого подседа с 200-килограммовой штангой на плечах, причём ничего не подкладывая под гриф — такой привычки у меня не было. Ребята говорили, что от земли я отрывался вполне прилично. Мог приседать с 300-килограммовым снарядом. А знаете, как он выглядит? Втулки все в блинах, стальной гриф выгибается коромыслом — даже страшновато. Взяв со стоек, толкнул 255 кг. В рывке чисто, без помарок поднял 180 кг, а затем попросил 190 кг. Я не собирался здесь, на тренировке, фиксировать этот вес, не покорявшийся в то время в стране ещё ни одному штангисту, даже супертяжёлой категории. Просто решил сделать подрыв: надо же привыкать к весам, которые сегодня кажутся фантастическими!

          Запись видеомагнитофона показала, что 190 кг были подняты даже выше, чем 180 кг. Оставалось только "уйти" под снаряд и постараться встать — это легче, чем сделать высокий подрыв. Но я не стал рисковать — кому нужны травмы в канун Олимпиады? Однако Василий Алексеев, наблюдавший за этими "пробами пера", был, кажется, не только удивлён, но и озадачен.

          Я же старался не куражиться раньше времени: Мюнхен кое-чему уже научил. Меня спрашивали, какие мировые рекорды я планирую побить на помосте Монреаля. Я на это отвечал, что не планирую никаких рекордов. Разве что если они потребуются для победы. А если не потребуются, то я буду премного доволен, если подниму на 2,5 кг больше ближайшего соперника. Старую заповедь — на Олимпиаде важна победа, а не рекорды — я усвоил хоть и с запозданием, но крепко. И таким вот образом "смирил гордыню". Хотя чувствовал себя в зверской форме, но придерживал и чересчур смелые мысли, и язык.

          С удовольствием вспоминаю, что для нашей сборной наконец-то были созданы нормальные условия. Я имею в виду не материальную базу, не питание — с этим и прежде не было проблем. Главное, мы могли тогда по-деловому, без нервотрёпки проводить самые важные тренировки. На сборах остались только девять "основных" участников и двое запасных. Всё! Исчезла глупая конкуренция между собой, сжигающая даже самого стойкого бойца. Не лезли "ведомственные" тренеры, которые порой в канун соревнований осаждают нашу базу в Подольске: каждый жаждет "протолкнуть" в команду своего подопечного. А то, что подопечный объективно слабее других, — это дело десятое: вдруг проскочит в чемпионы? Тем более что в некоторых весовых категориях за границей серьёзных соперников нет. Соблазн большой, есть за что бороться. Вот они и борются вокруг наших помостов. А мы всё это прекрасно видим — и нервничаем, злимся.

          Но перед Монреалем, повторяю, "толкачей" около сборной не было. Оставались лишь главный тренер Игорь Кудюков, его правая рука — Рудольф Плюкфельдер да ещё "рабочие" тренеры — так мы называем тех, чьи воспитанники готовятся к старту.

          Я давно уже убедился, что если доверять специалистам, то можно сделать удивительно много. Руководство Спорткомитета "планировало" команде штангистов четыре золотые медали. А мы выиграли семь. Это был невиданный успех. Особенно если учесть, что в канун Олимпиады болгарские атлеты разразились на своих соревнованиях ливнем мировых рекордов, их было установлено больше десяти! Лишились своих высших достижений Колесников, Шарий и Алексеев. Казалось, было над чем призадуматься. Тем не менее никакой паники у нас не наблюдалось. Ребята подтянулись, они ходили по подольской спортбазе, как львы: тихие, но злые.

          А Плюкфельдер даже повеселел:

          — Это неплохо, — говорил он, — что соперник "выложился" заранее. Теперь посмотрим, хватит ли у болгар пороха до Монреаля...

          Так что рекордный ливень болгарских атлетов прошёл над нашим станом благодатью. У нас царил боевой дух и оптимизм. Ребята, вот удивительно, вдруг залечили самые застарелые травмы (сколько прежде мучился со своим плечом Коля Колесников!).

          Здорово помогала нам и бригада научных работников и врачей. Её возглавлял двукратный олимпийский чемпион профессор Аркадий Никитович Воробьёв. Словом, наши богатыри рвались в бой. К главному старту четырёхлетия готовы были все. Сужу по себе: техника "аж блестела" что в рывке, что в толчке. О физической готовности я уже упоминал. Дело оставалось за малым — доказать свою силу на олимпийском помосте.

          В канун Олимпиады я стал кандидатом в члены КПСС. Мне очень хотелось выйти на главный в жизни старт коммунистом. На плечи легла двойная ответственность. Вдобавок перед самым отлётом в Монреаль на приёме в ЦК КПСС мне поручили выступить от имени олимпийцев. Кто-то вручил мне "конспект", чтобы, значит, я не сбился. Я прочёл его и сунул бумагу в карман. Сказал, возможно, не так гладко, как на бумажке, но зато от сердца. Авансов не давал, но пообещал, что при любых условиях с любыми соперниками мы будем бороться за победу до конца.

          Как я гордился в Монреале своими друзьями-штангистами! Семь золотых медалей в актив олимпийской спортивной делегации страны — это не шутка! Ведь соперничество со сборной США, да ещё в канун 200-летия Америки, ожидалось небывало острым. Но наши парни показали и силу, и удаль.

          Прекрасно стартовал от нашей команды кемеровчанин Саша Воронин, атлет наилегчайшего веса с очень нелёгким характером. У этого талантливого спортсмена случались и срывы, и досадные осечки. Но Воронин из тех, кто умеет извлекать уроки из неудач. Тренеры верили, что олимпийский помост не пошатнётся под его ногами, и не ошиблись. Александр принёс команде и золотую медаль, и мировой рекорд, а главное — резко поднял всем нам настроение. Выходить на помост первым — это очень и очень непросто.

          Я немного опасался за своего земляка, полулегковеса Николая Колесникова. Вернее, за его больное плечо. Колю помню ещё мальчишкой-перворазрядником. А теперь он представлял страну на Олимпийских играх. И выступал, как бог! К снаряду шёл собранный, будто на голове кувшин с водой нёс. Сам ладный, стройный, словно юноша. Однако это мужчина, боец! Как он толкнул 162,5 кг — мировой рекорд — можно было залюбоваться.

          Через день после победы он пришёл ко мне в комнату. Сидел, молчал, молчал, а потом как рассмеётся!

          — Ты что это? — спрашиваю.

          — Я — олимпийский чемпион! — И головой крутит.

          Ну что тут скажешь?

          Кто ещё обрадовал до глубины души, так это средневес Валерий Шарий. Ясно, почему: мы ведь с ним оба олимпийские должники, со времён Мюнхена. Все Валеркины рекорды перед Олимпиадой поотнимали болгарские силачи Стойчев и Благоев — вот против каких соперников, причём сразу двух, пришлось биться Шарию.

          Не секрет, что он — человек возбудимый. Вот и на этот раз Валера занервничал за несколько дней до старта, да так, что и скрывать не пытался. Мы его пробовали по-всякому отвлекать от мыслей о штанге — бесполезно. Но потом Шарий съездил в наш восстановительный центр, расслабился, половил рыбку в озере — и вернулся совсем другим человеком.

          Я зашёл к нему в номер за три часа до соревнований — а он мирно похрапывает в постели! Я даже засмеялся тихонько от удовольствия. Ну, подумал, сегодня Шарий покажет себя!

          Правда, ехать смотреть, как он будет выступать, мне не разрешили. Я ждал вестей, волновался.

          Вышел из столовой (пообедал, называется: выпил 20 граммов сливок, что к кофе подают), а навстречу мне шагает Валерий Борзов, друг всех штангистов. Мы ведь на сборах в Подольске часто вместе тренируемся, болеем за легкоатлетов, а они — за нас. Борзов и поспешил меня обрадовать, зная, как я переживаю за Шария.

          — Выиграл наш Валера! Молодец!

          Через пару часов в гостинице раздались топот, смех и оживлённый разговор — ясно, это вели олимпийского чемпиона. Я вышел из номера, все расступились. Мы с Валеркой обнялись.

          Голос у Шария был тоненьким — для такого бойца! Но мы-то знали, в чём дело: сказывалась сгонка веса. Саша Воронин перед стартом тоже всё пищал, а к концу Олимпиады отъелся — и вновь забасил.

          Я тоже, ясное дело, густотой тембра отличиться не мог. Потому что, как уже упоминал, пришлось согнать около семи килограммов. В те годы это было сделать легче, чем в восьмидесятом, но всё же... По ночам мне водопады снились — много воды, чистой, холодной, звонкой. А впрочем, на эту тему я уже писал — и хватит.

          Зал "Сен-Мишель", в котором проводились соревнования штангистов, мне был знаком ещё с прошлого года. Тогда в Монреале проходил матч Америка — Европа, и я постарался побывать в олимпийском спортзале, пусть он даже был ещё не достроен. Я всегда стараюсь заранее побывать на месте предстоящей борьбы, чтобы "прочувствовать" обстановку. Мне показали место, где планировалось установить помост. Я встал над воображаемой штангой и поискал ориентир напротив. Ага, вон тот средний фонарь в ряду юпитеров, он годится. Всё, за этот зал я "зацепился".

          Это ведь довольно неприятно — выступать в совсем незнакомом помещении. Координация движений хуже, уровень возбуждения выше. Иногда, правда, возбуждение помогает, но чаще мешает. Некоторые штангисты не желают обременять голову подобными вещами. А ведь всё это входит в понятие "уметь выступать" и, стало быть, определяет класс спортсмена. Итак, зал "Сен-Мишель" уже ждал нас — меня и Сергея Полторацкого: он тоже был заявлен от советской команды в полутяжёлом весе. Стало быть, программа-максимум у нас намечалась такой: завоевать золотую и серебряную медали.

          Ночью перед выступлением я спал абсолютно спокойно. Ребята провожали, как обычно: немного посидели и помолчали. Я сказал друзьям, что если сегодня выиграю, то буду готовиться к Олимпиаде в Москве. И сразу самому стало легче дышать, а то недолго и зациклиться на предстоящем старте. Мне пожелали ни пуха ни пера, я послал всех к чёрту и залез в автобус.

          Плюкфельдер был уже на месте, занял очередь на взвешивание: оно ведь длится целый час, да ещё час пройдёт до выхода. А время это тянется ой как долго!

          Когда-то "папа Плюк" всё это на себе прочувствовал, он умеет беречь нервы атлета. Я взвесился и, мурлыча "По Дону гуляет..." (нагонял настроение!), отправился в комнату отдыха. Там набросился на еду, но не как волк, а как опытный сгонщик: посолил покруче горбушку хлеба и долго жевал её, выпил полстакана куриного бульона, похрустел крылышком. И сразу почувствовал, как кровь по телу веселее побежала. Теперь можно было и прилечь, отдохнуть перед соревнованием.

          Сценарий его был расписан заранее. Планировалось, что в рывке я начну со 170 кг, а Полторацкий — со 165-167,5 кг. Но... в последнее время с Сергеем стало твориться что-то непонятное. Он начал суетиться, порой неточно работал со снарядом на тренировках. Физически был силён страшно, и тем не менее было видно — парень "горит". Казалось бы, Сергей не новичок на международном помосте, опыта у него вполне достаточно: дважды становился серебряным призёром чемпионатов мира.

          Я, конечно, догадывался, в чём тут дело: парню надоело быть "вечно вторым", как его часто называли в газетах. И Сергей решил, что ему пора дать бой за первенство, причём именно здесь, на Олимпийских играх.

          Я оказался в сложном положении: чувствовал, что надо помочь парню, — но как было помочь, если он видел во мне соперника, которого надо непременно обыграть? Единственное, что я мог для него сделать, — не поехал перед соревнованиями на отдых в наш восстановительный центр. Пусть, подумал, Сергей хотя бы пару дней отдохнёт от моего присутствия...

          Но, как видно, это мало помогло. Наблюдая за разминкой Полторацкого перед рывком, я видел — не то, всё не то! Ничего похожего на технику, которую он показывал, например, два месяца назад в Караганде. А тут как раз ко мне Плюкфельдер подошёл:

          — Что-то Сергей сегодня непонятное делает...

          Поговорить, подумал я, что ли? Посоветовать, чтобы снизил начальный вес? По его состоянию и те 162,5 кг, которые он заказал, — очень много. Но как посоветуешь? Ещё подумает, что это я себе путь к золотой медали облегчить хочу. Словом, не подошёл, не поговорил, а сейчас жалею. Надо было переломить себя, отбросить все сомнения. Может, и не случилось бы с Сергеем беды.

          Как потом рассказывал Полторацкий, он не запомнил ни одной из трёх своих попыток в рывке. Я видел всё по телевизору, который стоял в разминочном зале. Особенно досадным был третий подход: Сергей уже держал снаряд над головой и почти встал — но вдруг на полусогнутых ногах двинулся вперёд, не удержался на краю помоста и, ошеломлённый, какое-то время сидел рядом с неподвижным снарядом...

          Стоит ли рассказывать, как у всех нас упало настроение? По собственному опыту знаю, что такое "баранка" на Олимпийских играх. Сразу резко поубавилось желание выступать, и я только усилием воли не дал себе расслабиться. Все решили, что для такой ситуации будет разумнее, если я начну рывок не со 170 кг, а со 165 кг. Плюкфельдер, не мешкая, подошёл к судьям и сообщил об этой перезаявке.

          И вот я вышел на олимпийском помосте. Постоял над снарядом, примеряясь к залу, нашёл глазами тот самый фонарь напротив, который приметил ещё во время своего первого посещения арены "Сен-Мишель". Вес-то передо мной был какой-то половинчатый — я такие и на тренировках-то не рвал. Даже не представлял, как такие надо поднимать. Вполсилы, во всяком случае, рывок не делают, иначе сразу теряется точность движений. Стало быть, экономить силу смысла не было.

          И, отбросив все сомнения, я дёрнул штангу что было мочи. Так дёрнул, что, когда мне нужно было подсаживаться, она ещё летела вверх. Я рванулся вниз, штанга — вверх, и страшная скорость разжала мои пальцы, вцепившиеся в гриф. Какая досада! На мгновение меня наполнили и гнев, и боль, но я почти сразу успокоился. Ничего страшного. Зато теперь я прочувствовал этот вес, понял, что его можно поднимать "с разговорами", как я это иногда делаю на тренировках. И теперь я был готов к выполнению рывка. Готов полностью.

          — На помост вызывается Давид Ригерт, Советский Союз. Второй подход.

          ...Я ничего не стал менять в технике. Только заставил себя проконтролировать собственные движения. Мгновение — и вес замер над головой. Самое трудное было позади. Теперь я не проиграл бы соревнования никому.

          Тактику выступления в толчке мы построили так, чтобы исключить любые случайности в борьбе за первенство. Хотя соперники были как будто не особенно сильны, но ведь бережёного бог бережёт... Сколько там нужно поднять, чтобы меня сегодня не догнали? 202,5 кг? Ну что ж, с этого веса я и начал.

          Плюкфельдер был, как всегда, рядом. Он-то понимал, что этот вес для меня просто пустяковый, но ведь за ним сверкала золотом олимпийская медаль, которая однажды уже...

          — Ну-ка, Давид, намажь получше руки! — жарко прошептал Рудольф Владимирович, подвигая мне ящичек с магнезией. — Да пойди и цапни её так, чтобы из рук не выскользнула!

          Про что же это он, интересно, говорил: про штангу или про медаль?

          Я "цапнул" снаряд на грудь и тут же почувствовал озорное желание сделать толчковый швунг, то есть поднять штангу без традиционных "ножниц" — как мы иногда это делаем на тренировках. Но вовремя передумал. Хотя нигде и не написано, что при толчке "ножницы" обязательны, но кто его знает, как к этому отнесутся судьи? Среди них ведь, особенно среди зарубежных, попадаются такие "специалисты" в кавычках, которые сами вообще не поднимали штангу или поднимали её ещё одной рукой, во времена царя Гороха. Словом, олимпийский помост — это не место для шуток: и я толкнул снаряд по всем правилам. У Атанаса Шопова из Болгарии — а только он мог достать меня в толчке — убедительного ответа не нашлось. А значит, всё закончилось. Я стал олимпийским чемпионом. Но ставить восклицательный знак — в смысле завершать выступление каким-нибудь рекордом — почему-то не хотелось. И на помост больше выходить не хотелось, хотя у меня ещё оставались попытки.

          Плюкфельдер подошёл поздравлять меня, изо всех сил сжимая губы, чтобы не расплыться до ушей. Досталось ему здесь, в Монреале, работёнки. Ведь почти каждого нашего бойца, кроме Алексеева, Рудольф Владимирович выводил на помост. Залюбуешься на его тренерскую манеру: без лишней болтовни, без ажиотажа; все замечания — в точку, все советы — продуманные, за ними многолетний опыт. Чему, впрочем, удивляться — человек лет тридцать, наверное, ни на один час не был оторван от нашего дела: то сам поднимал штангу, то учил других. Всех ребят в команде он знал наизусть, все их сильные и слабые места, ведь для "папаши Плюка" своих и чужих в сборной никогда не было. Плюкфельдера в Монреале газеты называли самым богатым тренером. Ещё бы, сразу два его ученика, Николай Колесников и я, получили здесь золотые медали.

          Игорь Саввович Кудюков тоже заметно похудел к концу соревнований, хотя на здоровье ему грех жаловаться. Но ведь переживал, хлопотал около каждого девять дней подряд — разве пустяки? В общем, тренеры сборной поработали на славу.

          Я долго рассматривал свою золотую олимпийскую медаль. И думал: как же легко ты мне нынче досталась! Ведь и соревнований, по сути, не было, от американца Джеймса Ли, занявшего второе место, я оторвался на 20 кг, а мог бы и больше, да зачем?

          В руках у меня — авторский диск с надписью: "Давиду Ригерту в память о долгожданной олимпийской победе с пожеланиями новых спортивных успехов и большого счастья. А.Пахмутова, Н.Добронравов. 26 июля 1976 года".

          Верные друзья спорта и спортсменов, спасибо вам. Вас любит вся наша большая олимпийская команда.

          Но... Испытывал ли я в те дни счастье? Не помню. Опустошённость испытывал наверняка.

          Говорят, что есть спортсмены, которые не любят соревнований. Тренируются они с удовольствием. Но вот соревнования для них — острый нож. Неужели это правда? Я тоже люблю тренироваться, и для меня "не допахать" в зале — форменная трагедия. Однако тренировки — это всё-таки будни. А соревнования — конечно же, праздники!

          Сколько себя помню, не мог их дождаться. Это не только тяжёлой атлетики касается: в неё я ведь пришёл довольно поздно. Например, если у нас проводилась школьная спартакиада, то я записывался на соревнования по всем видам спорта. И ничего, не уставал. Особенно я любил бег на короткие дистанции. Очевидно, это соответствовало моему темпераменту. Результатов не помню, хотя, говорят, у меня были все данные спринтера и они, наверное, даже тогда проявлялись. Во всяком случае, на районных школьных соревнованиях я постоянно побеждал.

          Но результатов, повторяю, я не запомнил, да и не интересовался, если честно, в то время ни секундами, ни килограммами, это уже позже пришло. А вот быть впереди всех на финише, обогнать Юрку из параллельного класса, а ещё пуще Славку из соседнего села — это я понимал. Или расквасить дружку нос в "боксёрской секции" — была в нашей деревне такая, я сам и руководил ею. У нас имелись почти настоящие перчатки и огромная жажда помериться силами, которая до этого утолялась повсеместно, что скрывать, но без перчаток.

          О технике, методике и т.д. мы, конечно, и понятия не имели. Тем не менее на пыльном, истоптанном босыми пятками "ринге" мы выясняли отношения принципиально и по-джентльменски. В бою — драться так драться, а после боя — всё забыть и остаться друзьями.

          Вообще, мальчишеский рыцарский кодекс у нас соблюдался строго, хотя никем и не был писан. Нарушившего правила ожидало всеобщее презрение, и худая слава о нём могла выйти даже за пределы села.

          Мы чуть ли не с младенческих лет наизусть усваивали такие понятия, как "двое дерутся — третий не встревай" или "лежачего не бьют". Считалось, между прочим, дурным тоном ударить соперника первым — и это по-своему дисциплинировало, формировало характер. А чтобы пнуть кого-то ногой, тем паче — лежачего — такая низость и в голову не могла прийти!

          Это сейчас появилась такая мода и в городах, и даже в сёлах: хилая шпана окружает одинокого парня и забивает его ботинками, в которых только что отплясывала на танцплощадке...

          Я хорошо знаю эту публику, не на облаке жил. И очень крепко не уважаю. Были с нею и стычки. После одной прогулки по вечернему бульвару в Шахтах у меня на теле остались ножевые отметки. Неглубокие, к счастью. И всё-таки я не обхожу стороной подозрительные компании, ещё не так редко шастающие по городу. И шпана, буду называть вещи своими именами, чувствует, мне кажется, мою заряженность на ответ и сторонится.

          Впрочем, я немного отвлёкся. Итак, джентльменское отношение к сопернику я впитал, можно утверждать, со здоровым деревенским молоком. И, думаю, сумел сохранить это отношение, пройдя через медные трубы и чёртовы зубы большого спорта.

          Я всегда любил сильных соперников. Что за жизнь без них? Победить в схватке с прекрасно подготовленным, волевым, честолюбивым бойцом — вот это спорт! Я ведь в него пришёл не ради медалей — в своё время о таких вещах даже и не думалось. Однако тянуло в спортзал, на беговую дорожку, на футбольное поле. Туда, где можно было помериться силами со сверстниками. А ради этого стоило, например, без конца поднимать в своём дворе "штангу" — крепкую палку, на концы которой я насадил два железных тракторных противовеса. Или висеть, как обезьяна, на ветвях шелковицы, что росла у нас во дворе: я мог по ней спуститься и подняться до верха с закрытыми глазами не хуже Тарзана. Вот прекрасное упражнение для любого спортсмена — лазание по деревьям! Его, кстати, признавали многие советские авторитеты физвоспитания в послевоенные годы. А сейчас, в пору ранней специализации, стали понемногу забывать.

          Многие специалисты удивляются — мол, у Ригерта очень короткая разминка: например, начались соревнования в рывке, осталось лишь 10-12 подходов, то есть на помост выйдут всего 10-12 человек, а он только берётся за гриф разминочной штанги! В толчке и того меньше — порой я начинал разминочные толчки всего лишь за 8 подходов до старта! Немногие позволяют себе подобное, ведь разминка — штука чрезвычайно важная.

          Я понимал всё это не хуже других и, возможно, относился к разминке даже серьёзнее многих. Тут уж ко мне не подходи — к большим делам готовился. А чтобы это не занимало слишком много времени, у меня был небольшой секрет: соперники. Они на меня действовали не хуже, чем разминка.

          Подъезжал я, например, к Дворцу спорта, смотрел на афишу чемпионата по тяжёлой атлетике, вчитывался в имена, которые там были перечислены, и по телу уже шла тёплая волна. Заходил в вестибюль, в разминочный зал, встречался с теми атлетами, что в тот день должны были выйти бороться со мной на помосте, — и шерсть вставала дыбом, в груди делалось горячо, глаза вспыхивали... Зачем же мне была нужна длинная разминка?

          Но это вовсе не значит, что я испытывал к своим соперникам какие-то плохие чувства. А ведь не секрет, что у многих спортсменов всё так и бывает. Мало того, некоторые тренеры специально науськивают своих учеников на противника. Они считают, что, разбудив в атлете злость, неприязнь, добьются мобилизации всех его сил для успешного выступления.

          Для успешного выступления нужно много чего. Буду рассказывать об этом на протяжении всей книжки и даже, кажется, начал уже это дело с первых страниц. Но не думаю, что неприязнь к человеку помогает победить. Как можно совместить занятия спортом, делом искренним и чистым, со злобными эмоциями? Им не место на спортивной арене. И вообще, это чуждо морали советского человека. Я не моралист и стараюсь не употреблять высокие слова к месту и не к месту. Но бывает, что без них просто не обойтись.

          Судьба послала мне такого соперника, что лучше и пожелать трудно — болгарского штангиста, олимпийского чемпиона Андона Николова. Он и мировые рекорды у меня отнимал, и на международном помосте мы рубились так, что искры вокруг летели, приятно вспомнить! Я ещё расскажу о наших "дуэлях", — это, пожалуй, интересно.

          Но вот недавно в Варне, где проходили соревнования штангистов "Дружба-84", моему ученику супертяжеловесу Александру Гуняшеву срочно потребовалось лекарство — он получил травму, а нужно было вскоре выступать. Николов, узнав об этом, посадил меня в свою машину, и мы, объездив половину Варны, нашли-таки то, что нам требовалось.

          Позже Андон пригласил меня к себе, я ночевал у него и чувствовал, что нахожусь в доме друга. Да так оно и было. Я искренне симпатизировал своему грозному сопернику, и чтобы пожелать ему срыва, неудачи при очередной схватке — да никогда! Напротив, когда Андон выходил на помост — клянусь, я болел за него, желал, чтобы он успешно поднял вес! Я уже настраивался, что мне придётся поднимать столько же или побольше — в зависимости от ситуации. На то она и борьба, на то он и спорт! А ловить шанс в чужих неудачах — это уже что-то другое.

          В Варне, вспоминая былые дни, я рассказал об этом Николовy. И он со свойственной ему мягкой улыбкой признался, что испытывал по отношению ко мне абсолютно то же самое. Очевидно, поэтому мы, чувствуя человеческое расположение, всегда тянулись друг к другу в свободное от соревнований время. И никакой фальши, натянутости и показухи здесь не было. Мужское соперничество, мужская дружба. Без лишних сантиментов.

          Конечно, каждый человек должен сам себя воспитывать — так, кажется, сказал тургеневский Базаров. Но порой, бывает, от первых спортивных успехов начинает кружиться молодая буйная головушка. Вот тут-то и нужен твёрдый характер умного тренера.

          Что касается меня, то со мной никто особо не нянчился ни в детстве, ни позже. Но всё-таки влияние моего тренера Рудольфа Плюкфельдера сказывалось и сказывается буквально во всём. И если я в этой книжке где-то забуду об этом упомянуть, то пусть всегда подразумевается: за всем, чего я достиг в спорте, стоит тренер Рудольф Плюкфельдер. Это можно объяснить: чемпиону достаётся популярности и славы раз этак в десять больше, чем самому авторитетному тренеру. Тут уж ничего не попишешь: люди желают смотреть по телевизору, как поднимает штангу Давид Ригерт, а не как кусает за кулисами пальцы Рудольф Плюкфельдер. После соревнований толпа ждёт чемпиона, чтобы взять у него автограф, и тренер тоже будет терпеливо переминаться с ноги на ногу, пока триумфатор не закончит эту, в общем-то, приятную, несмотря на жалобы и гримасы нашего брата, процедуру. А он, тренер, возможно, в этот момент не слишком твёрдо держится на ногах, и ему лучше сесть бы где-нибудь в уголке, чтобы люди не видели, как он полез в карман за валидолом. Мы ведь умеем вынуть души из своих наставников.

          Однажды, когда каждый день прибавлял мне силу и результаты росли с фантастической быстротой — так, по крайней мере, писали потом в газетах, — меня занесло на не таком уж и крутом вираже. Дело было в Шахтах, в городе, куда я приехал исключительно потому, что там жил и работал Рудольф Плюкфельдер. Я давно мечтал о настоящем тренере, который вложит в спортсмена и мастерство, и душу, — и вот наконец нашёл. До того момента мне приходилось заниматься штангой в основном самостоятельно — например, в армии или у таких наставников, которых вспоминать неохота. И хотя я стал мастером спорта, до настоящего мастерства мне было ещё ох как далеко.

          Итак, я всласть тренировался у прекрасного специалиста, и он в меня, кажется, начал верить. Одного только хотелось: скорее бы соревнования, чтобы укрепить эту веру, да и самому было интересно, насколько же я вырос как штангист за короткий срок. И вот пришла пора соревнований. В Шахтинском летнем театре парка культуры и отдыха проводилось первенство южной зоны РСФСР по тяжёлой атлетике. Я с волнением читал стартовый протокол, поскольку очень интересовался одной фамилией. Ура, она была здесь! Виктор Яценко, средневес из Армавира, бессменный чемпион юга России. Вот с ним-то мне и надо было "свести счёты". Собственно, против Виктора я ничего не имел, он хороший парень, но обыграть его мне надо было непременно.

          Дело тут вот в чём. Когда я в своё время жил в Армавире и уговаривал руководителей спорткомитета, чтобы меня отправили на тренировочный сбор, кто-то спросил:

          — А ты в каком весе выступаешь?

          Я ответил, что в среднем.

          — В среднем весе у нас уже есть отличный штангист, — был ответ, — Виктор Яценко. И других в этой категории нам не требуется.

          Человек я горячий и, когда слышу такие слова, могу наговорить лишнего.

          — У вашего Яценко выиграю на ближайших же соревнованиях! — не сдержавшись, закричал я и под общий смех выскочил из помещения.

          Эту "обиду" я не забыл. Кажется, даже результат на предстоящих соревнованиях перестал меня особенно интересовать. Главное было выиграть у Яценко.

          Результат мой, кстати, оказался для начала совсем неплохим: к личному рекорду в троеборье я добавил сразу 40 кг! Выжал 130 кг, вырвал 130 кг и толкнул 165 кг. 425 кг — это была лучшая сумма дня. А главное — я победил Яценко!

          Виктор подошёл ко мне после соревнований и, пожав руку, сказал:

          — Поздравляю. Я, ты знаешь, ещё в Армавире чувствовал, что ты будешь много поднимать...

          Но в моей голове вовсю бродило вино победы. В ответ на эти доброжелательные слова я совершенно неожиданно для всех выпалил:

          — Больше ты у меня никогда не выиграешь!

          Яценко неловко потоптался и ушёл к своим ребятам.

          А меня сразу же позвал в уголок Плюкфельдер. Но он мог говорить и в центре зала, потому что его слова всё равно были хорошо всем слышны. Я впервые увидел своего тренера по-настоящему разгневанным.

          — Ты что же это себе позволяешь? — гремел он. — Человек подошёл от души тебя поздравить, а ты ему своей победой глаза колешь? Вы с ним на помосте — соперники, а после соревнований — забудь. Это оставляет о тебе очень плохое впечатление как о человеке...

          Много горьких слов услышал я тогда от Рудольфа Владимировича. И до сих пор хорошо их помню. Мне было стыдно как никогда. Но, думаю, урок состоялся вовремя и пошёл впрок.

          С тех пор я стал более осознанно относиться к своим соперникам, волей-неволей смотрю, как ведут себя другие штангисты. В общем, ребята у нас замечательные.

          Но есть среди нас и такие — их очень мало, но они есть, — которые терпеть не могут своих конкурентов и даже не стесняются об этом заявлять. Очень неприятно слушать, когда именитый, титулованный атлет начинает подшучивать над молодым, ещё только набирающим силу штангистом: да где, мол, ты, такой деревянный, вырос; да откуда у тебя такая дубовая техника?

          Шуточки эти пахнут весьма дурно, ведь для всех очевидно, что идёт своего рода психологическая атака на потенциального соперника. И я всегда радуюсь, когда такой "деревянный" со временем отодвигает на задворки вчерашнего фаворита. Лишь бы только сам молодой штангист не ожесточился в закулисных стычках. Увы, случается и такое, хотя, повторяю, очень редко.

          Соперник трудится столь же упорно, как и ты. Может быть, он работает даже больше. И уже за одно это его надо уважать. Как рабочий уважает рабочего.

          Однако... Один скажет: я эти соревнования не проиграю. Ну что ж, прекрасно. Другой: я ему никогда не проиграю. И подчеркнёт интонацией, что именно "ему". Ясно, что он настраивается на борьбу с человеком, а не со спортсменом. Тут уже начинается нездоровое соперничество.

          Но если мой соперник талантлив, перспективен, если он нашёл в системе тренировок что-то лучшее — разве я должен за это на него злиться? Я готов тренироваться где угодно и с кем угодно — мне только веселее.

          Это совсем необязательно — улыбаться своему сопернику, особенно если к этому нет расположения. Но и показывать свою неприязнь тоже не годится. Сколько конкурентов подрастало около меня — молодых, сильных, талантливых... Сколько разговоров-суждений слышалось — что вот-вот, мол, Ригерта "накроет" Сергей Полторацкий, Адам Сайдулаев, Геннадий Бессонов... Я их тоже прекрасно слышал, эти суждения. Однако думаю, что ребятам, которые здесь перечислены, грех на меня обижаться. Я никому и никогда не давил на психику, а интриговать, нашёптывать — это вообще не по моей части. Полагаю, я сыграл даже какую-то положительную роль в становлении Бессонова как штангиста — но как же иначе можно относиться к земляку?

          Недавно на сборы в Подольск заехал Сергей Полторацкий. Он теперь стал капитаном Советской Армии и возвращался из инспекторской поездки. Специально дал крюк, чтобы повидаться со мной, ведь столько вместе поездили по свету... Ну что ж, и мне приятно увидеть старого товарища.

          И своих зарубежных бывших соперников я всегда встречаю с удовольствием — то за границей, то у нас. Многие ведь не порывают с миром спорта. Например, Норберт Озимек — один из тренеров польской сборной. Когда-то мы с ним в Америке, в Коламбусе, на чемпионате мира 1970 года схватились за второе-третье места. Это были мои первые международные соревнования, голова просто шла кругом. Не многое я там запомнил. Но Озимек (он занял второе место, поскольку оказался чуть легче меня) мне понравился: скромный парень и светлая голова, это сразу чувствовалось. Теперь нам как двум тренерам тем более есть о чём поговорить.

          Рольф Мильзер, полутяж из ФРГ, олимпийский чемпион Лос-Анджелеса, в своё время удивил тяжелоатлетический мир своей силой, которая так и рвалась из него. И на мировые рекорды покушался, и со мною, вспоминаю, на чемпионате Европы в 1978 году боролся отчаянно. Словом, боец. Но техника, техника... По этой части, особенно в рывке, Рольф уступал, по-моему, любому нашему второразряднику. Американец Филипп Гриппальди, участник многих чемпионатов мира, особых высот не добился, но показал свою преданность штанге. В наше время, когда за океаном интерес к "железной игре" заметно упал, это тоже кое-что значит. А жаль, что упал интерес: чем больше соперников, чем больше тренерских школ, концепций, тем лучше.

          Как-то на соревнованиях в Москве Гриппальди подошёл ко мне и заговорил... по-русски. Я был приятно удивлён. Филипп сказал, что с удовольствием вспоминает наши встречи на помостах разных стран — и, по-моему, сказал искренне.

          Но, перебирая в памяти своих славных соперников, я вновь и вновь возвращаюсь к Андону Николову. Я и сейчас в деталях помню каждый свой подход к штанге и каждую попытку Николова на помосте Вероны в 1974 году. В этом, впрочем, нет ничего необычного, по крайней мере, для меня: почти обо всех крупных соревнованиях я и сейчас могу рассказать досконально — с какого веса стартовал, сколько потом прибавил... Плохо помню только проигранные старты. Это естественно: выступал слепой, сам себя не видел. Оттого, собственно, и проигрывал. Кое-кто думает, что штангу поднимают одной только силой. Если бы так...

          Но по порядку. После отменного в спортивном отношении 1973 года (я выиграл тогда все соревнования, в которых участвовал, рекорды падали один за другим — случалось, что по три сразу) наступил сложный 1974 год.

          Уже само его начало не сулило мне ничего хорошего. В марте у нас, как обычно, проводились международные соревнования — Кубок дружбы, на этот раз в Ереване. Так вот, я не закончил эти соревнования, хотя складывались они вначале вполне успешно. Во время рывка я вдруг почувствовал резкую боль в левой стопе. Врачи определили надрыв ахиллова сухожилия и связок голеностопного сустава. В последующие три месяца о соревнованиях пришлось забыть. Я старался только хоть как-то поддерживать форму: "качал" спину, руки, приседал на правой ноге.

          В спорте всё ведь как в гребле против течения: стоит на минутку поднять вёсла — и твою лодку относит назад. А в это время вперёд уходят другие. И вот что весело: чуть ли не два года на мои рекорды никто всерьёз не покушался, и я уже как-то свыкся со своим чуть обособленным положением в полутяжёлом весе, считая, что имею солидный отрыв в результатах и в любой момент, если надо, смогу его ещё увеличить. Только "заведите" по-настоящему!

          Теперь же я ковылял по шахтинскому спортзалу, потихоньку залечивал ногу и, в общем, считал, что ничего страшного во всей этой истории нет. Рано или поздно, но я буду здоров и снова "уйду" вперёд от соперников.

          Однако они думали иначе. Во всяком случае Андон Николов, который стал олимпийским чемпионом в Мюнхене. Хотя он и носил это высокое звание, соперником номер один я его тогда не считал. На чемпионатах мира и Европы Андон показывал не слишком высокие результаты, проигрывая мне с разрывом от 10 до 30 кг. Правда, на чемпионате Европы 1972 года в Констанце Николов обратил на себя внимание хорошим выполнением жима и мощной "тягой" в рывке. Но техника темповых движений была у Андона далёкой от образцовой, и это, конечно, не позволяло ему показывать в итоге хорошие результаты.

          Николов весьма высок для полутяжеловеса — его рост более 180 см. Парень он стройный, симпатичный, приятный собеседник. Мы с ним часто проводили вместе время после соревнований. И вот этот мой симпатичный "другарь" в апреле совершенно неожиданно "передал мне привет" — отобрал мировой рекорд в рывке. Казалось бы, уж где-где, а в рывке мои позиции незыблемы: 170 кг в этом движении способен поднять далеко не всякий тяжеловес.

          Признаться, я такой весточки никак не ожидал. Эх, ответить бы ударом на удар — ну как ещё рекордсмен мира должен встретить такой вызов? Для меня этот вес в конце концов тоже не был пределом. Но ни о каком ответе не могло быть пока и речи. С каким рвением выполнял я в то время все врачебные предписания, как ненавидел порой эту трещавшую при ходьбе ногу... Люди тут рекорды бьют, а ты сиди и слушай об этом по радио... Благо есть о чём послушать. После 170,5 кг Андон Николов не успокоился, а, напротив, выдал за короткий срок в апреле и мае великолепную серию мировых рекордов — 172,5 кг, затем 175 кг и, наконец, отобрал у меня мировой рекорд в сумме двоеборья, показав у себя в Болгарии 382,5 кг. Прежний мой результат равнялся 380 кг.

          По радио говорили, в газетах писали:

          — Это фантастика! Феноменальные результаты! Ведь мировой рекорд Павла Первушина в рывке, установленный в первом тяжёлом весе, всего-то на 2,5 кг больше результата полутяжеловеса Николова! Космический взлёт болгарского богатыря!

          Что тут возразишь? Я готов был подписаться под всеми этими словами. Но это совсем не значило, что я готов был уступать. Зачем откладывать наш спор на далёкое будущее? В итальянском городе Верона вскоре должен был состояться чемпионат Европы по тяжёлой атлетике. Значит, решил я, в Вероне мы с Николовым и посоперничаем.

          Но для этого мне сначала надо было попасть в сборную страны. Разве один только Николов не дремал в ту весну? Тут, повторяю, только приостановись!

          Вовсю тренировался наш Сергей Полторацкий, питавший самые честолюбивые надежды. Сергея легко понять: если есть шанс выступать в главной команде страны, кто же захочет его упускать? Это бывает очень нечасто. Сборная СССР по тяжёлой атлетике — коллектив устоявшийся, новичка тысячу раз проверят, прежде чем доверить место в команде. Но, думаю, Серёжа был вполне достоин этой чести. Человек он очень старательный, добросовестный, физически необыкновенно сильный. И вот мы вместе тренировались в составе сборной страны в прекрасном горном местечке Армении Цахкадзоре.

          Я почти залечил ногу, а в том, что сделал это немного раньше, чем предполагали врачи, "вина" одного лишь Николова. Некогда стало болеть, раз такие начали твориться дела. Уже в апреле я принялся потихоньку "качать" левую ногу — полегоньку, через боль. Затем кое-как притерпелся, увеличил нагрузки и наконец взялся за штангу. И вот меня вызвали в Цахкадзор на тренировочный сбор перед первенством Европы.

          Мы тренировались на одном помосте вместе с Полторацким, и я постоянно ощущал давление с его стороны. Серёга отчаянно бросался на страшные веса и поднимал их — вот что главное! Краем глаза он нет-нет да и косился на меня. У меня же, увы, не было ничего похожего на его успехи: три месяца без тренировок даром не проходят, да и ногу я, понятное дело, как мог, подстраховывал. Вот и получалось, что Полторацкий толкал на тренировке 210 кг, а я еле-еле — 200 кг. Он легко рвал 160 кг, а я делал это с грехом пополам...

          Я понимал, что Сергей хочет убить сразу двух зайцев: с одной стороны, показать тренерам сборной свою действительно блестящую спортивную форму, а с другой — немного "запугать" меня, что ли... Но только это он зря старался. Если я попадался бы на такие удочки, то вряд ли выступал бы столько лет в сборной. Там слабонервные долго не задерживаются. Забегая вперёд, сообщу, что со временем Сергей это понял и даже признался мне, что в Цахкадзоре вёл игру.

          А тренеры — они ведь тоже не первый день со мною работают, они знают, что если я, пусть даже с трудом, но поднял на прикидке 160 кг, то на соревнованиях можно спокойно добавлять к этому весу 5 кг и начинать рывок.

          Так что тренерский совет решил выставить в полутяжёлом весе на первенство Европы сразу двух участников, Полторацкого и меня, за счёт какой-нибудь другой весовой категории, где наши шансы на медали были менее весомы. Я ничего против такого решения не имел. Итак, первый этап испытаний, столь неожиданно свалившихся на мою голову, был пройден. Теперь предстояло преодолеть нечто более серьёзное: отстоять в очной борьбе с молодым, полным сил и дерзости болгарским атлетом свой титул чемпиона континента. Я готовился, стиснув зубы, не в переносном, а в буквальном смысле, потому что травма всё ещё ощутимо напоминала о себе.

          И вот мы наконец оказались в Вероне — древнем городе, в который ежегодно съезжаются тысячи туристов. Они бродят по залитым солнцем булыжным мостовым, по просторным площадям, заглядывают в огромные и таинственные душистые сады. Они ищут места, где назначали друг другу свидания Ромео и Джульетта, где сошлись в смертельном поединке Меркуцио и Тибальд... Но мы, советские штангисты, были не туристами, мы приехали в Верону с совершенно иными целями.

          Едва только я сошёл с трапа самолёта, как увидел моего болгарского "другаря" Андона Николова. Похоже, он ждал нас в аэропорте. Первые наши фразы были традиционными — не помню даже, о чём мы друг друга спрашивали, да это и неважно. А вот потом Андона произнёс ещё одну фразу, которую я запомнил очень хорошо:

          — Ты, Давид, не обижайся, — мягко так сказал Николов, — но я приехал, чтобы выиграть у тебя на чемпионате Европы.

          — Ну что ж, — ответил я, — помост покажет.

          Я вообще стараюсь никогда не распространяться насчёт предстоящей борьбы. Первым о ней, во всяком случае, не заговариваю. Но если кто-нибудь начинает такой разговор, то рукава обычно не засучиваю. Наоборот. Говорю, что могу и проиграть. Слабый, мол, сейчас. Тренировался плохо. И, что самое интересное, слова эти почти всегда производят обратный эффект. "Ага, — начинают думать люди, — Давид прибедняется". Хотя я и в самом деле могу быть в тот момент не в лучшей форме.

          Но на таких соревнованиях, как чемпионат Европы, эта игра никому не нужна. Равно как и любые ссылки на травмы, болезни и прочее. Все знают: раз атлет заявлен выступать за национальную команду и выходит на международный помост, то он обязан быть в форме.

          Поэтому я не стал играть с Николовым в кошки-мышки. Кроме того, я чувствовал, что это бесполезно. Андон очень психологически стоек. Здесь, как принято выражаться, нашла коса на камень.

          Об этой же косе я вспомнил и на помосте. Мне впервые за долгие времена довелось встретить столь хорошо подготовленного соперника. Здесь уж нам с Плюкфельдером пришлось поломать голову, чтобы не проиграть тактически. Потому что физические возможности — я это прекрасно знал — были в тот момент у нас с Николовым по крайней мере равными.

          Если штангист согласно жеребьёвке первым выходит на помост в рывке, то в толчке порядок становится обратным. Таковы правила. По жеребьёвке Андон в рывке выступал первым. Хорошо это было или плохо? Для меня плохо. Ведь на финише, в толчке, мы должны были поменяемся с ним местами. А сие нас с Плюкфельдером никак не устраивало. Идущий вслед за соперником уже видит его результат, владеет инициативой и держит, если можно так выразиться, нить игры в своих руках.

          Жеребьёвку, понятно, не изменишь, но делать что-то было надо. С какого там веса начинает Николов рывок? Со 165 кг? Ну что же, мы тогда начнём со 162,5 кг. Да, я специально давал 2,5 кг форы своему грозному сопернику. Но зато в толчке мы должны были поменяться с Андоном местами, и я мог уже контролировать ход поединка. В этом, конечно, была изрядная доля риска, но иного выхода никто не видел: в тот день меня мог выручить только толчок, потому что в рывке всё ещё давала себя знать травма ноги.

          И у нас с Николовым началась "рубка". Итальянские журналисты не привыкли сдерживать себя в художественных сравнениях. Поэтому мы не очень удивлялись, когда на другой день они называли в своих газетах этот поединок не иначе как "корридой". На наш слух это звучит грубовато, но в чём-то итальянцы были правы. В зале, во всяком случае, рёв и свист стояли непрерывно. Как я люблю выступать в такой атмосфере, когда кругом творится неописуемое, когда соперник не хочет уступать ни грамма и все целиком захвачены борьбой! Голова становится удивительно светлой, чувства обострёнными. Ради таких вот мгновений и стоит глотать пот на сотнях и сотнях будничных тренировок!

          Настала моя очередь выполнять рывок. Болгарские спортсмены расположились вокруг помоста, только Николов остался со своим тренером где-то там, в разминочном зале. 162,5 кг важно было взять чётко, чтобы создать хороший настрой на борьбу. Это мне удалось. Николов не поменял решение, пошёл на 165 кг. И успешно их поднял. После этого он заказал сразу 172,5 кг. Солидно. Но мы не стали гнаться за таким результатом. Форма была не та, чтобы рисковать. А вот 170 кг надо было поднимать.

          Похоже, что крики и свист болельщиков прибавляли мне сил с каждой минутой. 170 кг я вырвал, как в самые добрые времена. А вот Андон вторую попытку испортил. Тем не менее рисковать не я не захотел, попросил добавить всего 2,5 кг и уверенно поднял этот вес, который прежде никогда мне не покорялся. Плюкфельдер был вполне доволен, да и я тоже.

          Но Николов показал, что он не зря носил звание рекордсмена мира в рывке. Андон не захотел мириться с неудачей и для третьей попытки попросил установить на штангу 175 кг. И под восторженный вопль зала чётко зафиксировал вес.

          Но ничего ещё не было потеряно. В толчке я ведь шёл за Андоном по пятам. Думаю, он чувствовал себя не очень уютно. Как-никак, в этом движении я являлся рекордсменом мира. К тому же 2,5 кг не такой уж большой разрыв, а я был легче соперника.

          "Николов, ваш ход!" Андон начал с 200 кг и справился с этим весом. Я попросил поставить на штангу чуть больше — 202,5 кг. И в первом же подходе догнал соперника. Андон заказал 207,5 кг. Что ж, для меня это было вполне приемлемо: в случае удачи болгарина мне предстояло поднять 210 кг. Так оно и вышло. Мы оба набрали по 382,5 кг в сумме двоеборья, оба повторили мировой рекорд. И у обоих в запасе оставалось ещё по одной попытке, то есть вся борьба была впереди. Зрители, понятно, пребывали в восторге от такого драматического поединка.

          Тренеры и представители болгарской команды принялись совещаться: на какой вес следует идти Николову, чтобы вырвать ускользавшую на глазах победу? Наконец они приняли решение: третий подход Андон выполнит к весу 210 кг. Кажется, столько он ещё никогда не поднимал. Но тут был такой момент, что я не сомневался — Николов поднимет. Я уже вовсю настраивался на 212,5 кг, когда из зала донёсся восторженный рёв.

          212,5 кг. Поднимать больше мне было ни к чему. Рекорд мира в толчке я мог побить как-нибудь в другой раз. А тут дело было не в рекордах, следовало поднять вот эту штангу и обойти Николова. На больший вес он меня "загнать" не сумел.

          212,5 кг я толкнул. Рудольф Владимирович выскочил чуть ли не на помост и, подхватив меня на руки, как младенца, понёс из зала за кулисы. Что и говорить, в такой борьбе победить особенно приятно. Да ещё с новым мировым рекордом в сумме двоеборья — 385 кг: ведь рекорд, равно как и победа, в случае равенства результата принадлежит тому, у кого меньше вес. Бронзовую медаль чемпионата Европы впервые получил Сергей Полторацкий.

          По лицу Николова никто не определил бы, что этот парень расстроен своим вторым местом. Он, как всегда, улыбнулся и крепко пожал мне руку.

          — Ты сильный! — просто сказал Андон и, не спеша, зашагал из зала вместе со своими товарищами.

          Я никогда не собирал дотошно статьи из газет, журналов, сборников и т.д., где рассказывалось обо мне. Мне одно время казалось, что это чуть ли не постыдно — складывать в стопочку хвалебные слова о самом себе. А они, конечно, чаще были всё-таки хвалебные. Какая-то ложная скромность преобладала по молодости лет. Сейчас же я очень об этом жалею. Что-то ведь исчезает из памяти, а газетные строки переносят на десятки лет назад, и снова чувствуешь, как выражаются поэты, аромат событий. Или они выражаются немного иначе? Ну да не в этом суть. Во всяком случае человек, готовящийся стать профессиональным тренером, не должен легкомысленно относиться к печати, даже если дело касается лишь его самого. Так что с моей стороны это — досадное упущение. Мой "архив" крайне скуден и несистематичен. Но кое-какие материалы у меня всё-таки сохранились. Я стал больше ими дорожить. Когда-то мне казалось, что их будет ещё так много...

          Вот передо мной вырезка из "Известий" от 30 июля 1975 года. Заголовок статьи: "Есть ли предел рекордам?"

          "Редакционная почта приносит письма на любые темы. На днях в одном из них мы прочли: "Почему Давид Ригерт, выигравший недавно золотую медаль Спартакиады, не установил мирового рекорда? Это не в его правилах. Прошу подробнее рассказать об этом атлете". И подпись: "В.Семёнов из Благовещенска".

          С этого читательского вопроса корреспондент "Известий" В.Водолажский и начал со мной беседу.

          Да, в своё время это было странно, если Ригерт, выступая на крупных соревнованиях — таких, как, например, летняя Спартакиада народов СССР 1979 года, — не установил мировых рекордов. А не установил я их тогда потому, что была причина: накануне соревнований сильно застудил горло, едва сумел сбить температуру — какие уж тут были рекорды, хорошо хоть выиграл, "на зубах", как мы говорим.

          (Кстати, если кто-то думает, что большие спортсмены накануне ответственного старта являют собой несокрушимые глыбы здоровья, то он сильно ошибается. Именно в это время атлета надо беречь от холодной воды, сквозняков и прочих вещей, которые пугают бабушек и вроде бы должны быть смешны героям спорта. Но дело в том, что перед соревнованиями у героев спорта настолько натянуты нервы и обострены чувства, что организм не успевает парировать наскок даже такой банальной дряни, как, например, ангина. Я мог и месяц, и два пить из холодильника воду со льдом, мог часами простаивать где-нибудь в камышах почти по пояс в холодной воде, подкарауливая уток, — без резинового костюма, имею в виду. И хоть бы хны. Но когда я подходил к пику своей спортивной формы и прикидывал, сколько же рекордов смогу сокрушить, — вот тут-то на меня и набрасывалась подлая ангина. Разумеется, не всегда, но так бывало.)

          Конечно, какой же спорт без соперников? Но если кто хотя бы раз не то что установил, но просто покушался на рекорд — республиканский, всесоюзный, мировой, — у того в жизни появляется ещё один, и причём очень мощный стимул. Без этого звонкого слова — "рекорд" — спортивная жизнь кажется пресной. Оглядываюсь назад: конечно, я был счастлив в спорте, хотя порой получал тяжёлые удары. Но ведь побед было во много раз больше. Разве не о них свидетельствуют 63 мировых рекорда, которые мне удалось установить? Статистики подсчитали, что это — второй результат в истории мировой тяжёлой атлетики. Первый — у Василия Алексеева.

          Случалось, я владел мировыми рекордами одновременно в двух весовых категориях: например, в средней и в полутяжёлой (82,5 кг и 90 кг), а позже — в первой и во второй полутяжёлых (90 кг и 100 кг). И с этой стороны мне грех обижаться на спортивную судьбу. Мне было у кого учиться: в своё время мой будущий наставник средневес Рудольф Плюкфельдер удивлял мир рекордными килограммами. Тогда их называли фантастическими, а сейчас такие веса поднимают уже "мухачи".

          Что сделаешь, результаты в тяжёлой атлетике растут стремительно. Но только глупец может пренебрежительно посмеяться над скромными, с сегодняшней точки зрения, рекордами наших учителей. Для своего времени они значили ничуть не меньше, чем рекорды нынешние. А может, и больше: как-никак, эти люди своими результатами прорубали нам дорогу и на мировые, и на олимпийские арены.

          Конечно, Плюкфельдер рано разглядел во мне будущего рекордсмена и постепенно готовил к большим делам. Правда, и у меня самого честолюбия хватало на троих уже в ранние годы. Случались даже принципиальные споры. Помню, в 1969 году я готовился к первому в своей жизни чемпионату СССР. И в зале у нас с Рудольфом Владимировичем произошёл интересный разговор.

          — Итак, в апреле следующего года — чемпионат! — потирая руки, говорил Плюкфельдер. — Я твёрдо надеюсь, что ты туда поедешь, и планирую на эти соревнования... — Плюкфельдер испытующе посмотрел на меня и, выдержав паузу, грохнул: — 470 кг!

          А у меня личный рекорд в троеборье равнялся 385 кг. Что и говорить, прибавочка более чем весомая! Но уж больно здорово я себя тогда чувствовал и потому, поразмыслив, ответил:

          — В Вильнюсе я наберу 500 кг. (А рекорд мира, надо заметить, равнялся в ту пору 487,5 кг и принадлежал Борису Селицкому.)

          Мой ответ пришёлся Плюкфельдеру по душе, и он долго хохотал, хлопая меня по плечам своими железными ладонями. А успокоившись, серьёзно сказал:

          — Это хорошо, что у тебя такой полёт фантазии. Я, признаться, думал, что 470 кг тебя испугают. Ведь если штангист прибавляет за год 40 кг — это превосходно. Журналисты уже пишут про космические темпы. И я буду доволен сверх всякой меры, если ты "соберёшь" в Вильнюсе 450 кг. — Нет же, я наберу в Вильнюсе 500 кг, — повторил я. — В среднем весе.

          — В среднем весе Шарий! Павлов в среднем весе! Иванченко там же! — не выдержав, закричал всегда спокойный Рудольф Владимирович. — И они не заикаются пока что о 500 кг! А имеют на то оснований побольше, чем ты! И опыт, и всё у них есть...

          Чувствуя, что мой учитель начал не на шутку сердиться, я сказал, что насчёт 500 кг дело, конечно, скользкое, но 470 кг можно смело внести в наш годовой план и отослать в Центральный совет ДСО "Труд".

          Рудольф Владимирович пожал плечами, хотел что-то сказать, но передумал и ушёл, по-моему, не особенно довольный нашим разговором.

          А ведь я не думал шутить. "Зачем заниматься спортом, — рассуждал я в то время, — если не мечтать о мировых рекордах? И что же плохого в том, что хочется подойти к ним как можно быстрее? Ведь я работаю сейчас как вол, и ничего — справляюсь!"

          Работал я в то время, действительно, не жалея себя. Не знаю, делал сие в то время кто-нибудь ещё, но я решил тренироваться по два раза в день. Плюкфельдер несколько раз выгонял меня из зала, но потом после тщательных медицинских обследований убедился, что мой организм с двойной нагрузкой справляется. Сказывалась хорошая физическая подготовка, заложенная, наверное, ещё в трудовом детстве. В тот период мы проводили по двенадцать тренировок в неделю...

          Слухи о моих честолюбивых замыслах дошли до многих штангистов. Кое-кто решил, что я просто авантюрист и не сегодня-завтра "сломаюсь". Меня отговаривали, приводили примеры, когда нагрузки поменьше тех, что я себе задавал, заставляли атлетов навсегда распрощаться с помостом. Но я не чувствовал себя авантюристом. Уж что-что, а медицинский контроль у Рудольфа Владимировича всегда был на первом плане. Данные многочисленных обследований свидетельствовали об увеличении мышечной массы, объёма лёгких, становой силы и т.д. Отрицательных явлений не обнаруживалось, и потому я был спокоен. А без дерзости, без ломки привычных представлений какой же может быть разговор о мировых достижениях? Ведь каждый рекорд — это выход за рамки существующих представлений о человеческом организме. Осторожничая, щадя себя, первым не станешь!

          В Вильнюсе, выступая в среднем весе, я набрал в троеборье 495 кг, а чемпион мира Геннадий Иванченко поднял в общей сложности 500 кг. Так что вся слава, разумеется, прошла мимо меня. Тем более что в то время Иванченко был необычайно популярен. Например, по части фигуры он не имел себе равных. Как писали в одном журнале, Геннадий воплощал в себе мощь Геркулеса с красотой Аполлона.

          Увы, моя фигура в ту пору ничего божественного и даже полубожественного никому не напоминала.

          — Откуда взялся этот чернявый парень? — слышал я потом разговоры. — Не человек, а складной ножик! Худой, коленки дрожат, всё трещит — а штангу толкает!

          Тем не менее я не унывал: как-никак выиграл две золотые медали в отдельных упражнениях: в рывке (150 кг) и в толчке (190 кг). Да и результат троеборья, 495 кг, незамеченным не остался: на меня впервые внимательно взглянули тренеры сборной страны.

          Специалисты быстренько подсчитали, что за одиннадцать месяцев тренировок в школе "папаши Плюка" мой результат в троеборье возрос на 110 кг! И всё это — в пределах лишь одной, средней категории. Спортивные физиологи написали, что это — беспрецедентный случай в истории мировой тяжёлой атлетики. Я спорить с ними не собирался.

          Для полноты счастья мне не хватало лишь мирового рекорда. В Вильнюсе я не скромничал, поверьте, и, выиграв "золото" в рывке, сделал попытку стать рекордсменом, заказав 153 кг. Уж если заявлять о себе — так погромче! Эти 153 кг мне снились по ночам. Но в Вильнюсе рекордный вес мне, увы, не поддался. Позже, перечитывая свои записи в спортивном дневнике, я подсчитал, что на различных соревнованиях четыре раза делал попытки поднять эти 153 кг. И все они заканчивались неудачей.

          Одна причина была более или менее ясна: Плюкфельдер и я при всём старании никак не могли "сломать" старую техническую ошибку, сохранявшуюся ещё со времён моих самостоятельных тренировок. На последних занятиях всё как будто шло гладко, и я успокоился, решил, что техника у меня уже приличная. Оказалось, что это не так. Самомнение — опасная штука. Лучше думать, что ты слабее, чем в реальности, чем переоценивать свои силы. В этом я убеждался не раз.

          Вообще, каждые соревнования являлись для меня в то время настоящей школой. Уроки преподавались мне один интереснее другого, а ученик я был довольно старательный.

          Имелась и ещё одна, более скрытая причина, не дававшая мне поднять 153 кг. Это ведь был рекордный вес. Никто в мире не поднимал столько — шутка ли сказать! Эта мысль исподволь сверлила меня, не давала сосредоточиться на помосте. Казалось, что мировой рекорд — это что-то сверхъестественное, и потому поднимать штангу надо тоже по-особому. Короче, я топтался перед так называемым психологическим барьером. Человек, который хотя бы раз владел мировым рекордом, имеет неоспоримое психологическое преимущество. Он уже знает, как сие делается, и не боится слова "рекорд".

          Помню, как в 1972 году на Кубке СССР в Сочи метался за кулисами Володя Рыженков. Он заказал в рывке 159,5 кг — вес мирового рекорда — и "заводил" себя на титаническую борьбу.

          — Давид! — завопил он, увидев меня. — Подскажи хоть ты, как её рвать, такую тяжёлую?

          — Рви, как обычно, — посоветовал я. — Увидишь, что она не тяжелее предыдущей.

          Володя недоверчиво усмехнулся.

          — А что? — сказал он вдруг. — Я так ещё не пробовал.

          Он пошёл на помост, а через несколько секунд секретарь соревнований торжественно объявил, что московский динамовец Владимир Рыженков установил первый в своей жизни мировой рекорд. После Володя установил их больше десятка, но тот, первый, вспоминает по сей день. И даже благодарит меня за своевременную подсказку.

          Но ведь то было в Сочи, в 1972 году, когда я уже стал не последним человеком на помосте и мог даже поделиться с товарищем-штангистом кое-какими секретами "железной игры". Не понимаю, кстати, зачем вообще хранить за семью печатями свои знания, никому их не поверять? Чтобы поменьше было вокруг тебя рекордсменов, чемпионов, словом, ярких имён? Порой меня даже поругивали за излишнюю откровенность, однако ломать себя я не собирался. Не спросят — может, и промолчу, чтобы не выпячиваться, но всегда ощущаю в себе потребность подсказать штангисту, в чём его ошибка. Спросят — отвечу без раздумий. Не верю, что скопидомство может охранять твой успех. Для пребывания в зоне успеха существует "пахота" до седьмого пота на тренировках, ну и ещё многое другое.

          Есть и другая сторона дела. Мнение о нас, атлетах, формируется не только тогда, когда мы поднимаем перед телекамерами тяжёлый снаряд. Большой спортсмен всегда на виду. И я не люблю, когда, допустим, на помосте атлет обаятелен и щедр, а в гостинице не стеснялся изругать горничную за форменный пустяк. Хотя кое у кого вроде бы получалось и то, и другое. Значит, человек имеет два лица? Я вот старался никогда не раздваиваться. Хотя это, может, и не всегда выходило.

          Так вот, представьте себе, эти 153 кг мне так и не поддались! В 1971 году я решил окончательно распрощаться со средним весом (в нём стало тесновато) и решил проверить себя в "новом доме" — в категории 90 кг. В Волгограде как раз проходило первенство Российской Федерации. Я весил в ту пору всего 84 килограмма 200 граммов. Стоило всего разок сходить в баньку и сбросить там около полутора килограммов, как я смог бы свободно выступать в среднем весе. Но мы с Плюкфельдером решили не откладывать дело в долгий ящик и попробовать силы в полутяжёлой категории.

          Против всех ожиданий дебют оказался хоть куда: я установил свой первый в жизни мировой рекорд. Причём именно в рывке. То, что мне не удавалось сделать в средней категории, с первого же раза получилось в полутяжёлой. Для этого, правда, пришлось поднять почти на 10 кг больше — 162 кг. Я стоял под штангой и счастливо улыбался. Похоже, теперь я понял, как устанавливают мировые рекорды!

          Но вот что было самое интересное: когда после соревнований я встал на весы, они показали... 82 килограмма 500 граммов. Тютелька в тютельку — средневес! Однако о том, чтобы возвращаться в эту весовую категорию, уже не могло быть и речи.

          Мне и сейчас приятно вспомнить 1971 год. Кажется, тогда получалось всё, чего я мог желать. Было установлено двенадцать мировых рекордов. Соревнования проходили — одно интереснее другого. Что и понятно: когда выигрываешь, выступать всегда интереснее, чем когда проигрываешь... А впрочем, иной проигрыш стоит двух побед.

          И вот наконец меня заявили на чемпионат Европы в Софии первым номером сборной страны в полутяжёлой весовой категории. В этом весе на софийском чемпионате собралась солидная дружина атлетов, и среди них особо выделялись шведские спортсмены Бу Юханссон и Ханс Беттенборг, не раз устанавливавшие рекорды мира. Да и сумма троеборья у Юханссона была всего на 2,5 кг меньше моего мирового рекорда — 542,5 кг. Так что, хотя я и считался фаворитом, душевного спокойствия не было. Ходили упорные слухи, что на сей раз шведы сильны как никогда раньше и первое место уступать не собираются.

          Шведы и впрямь были очень сильны. По тренировочному залу расхаживали два бородача с мощными бицепсами и широкими спинами. У обоих вес был явно далеко за 90 килограммов. Я взглянул на себя в зеркало и понял, что по сравнению с этими богатырями выгляжу мальчишкой. Позже протокол взвешивания подтвердил моё впечатление: я оказался самым лёгким полутяжеловесом чемпионата.

          Однако желания бороться от этого у меня не убавилось. Я чувствовал, что за последнее время тоже стал очень сильным. И не вдруг: Рудольф Владимирович обратил внимание, что я уступаю своим соперникам именно в силе. Вот почему даже в ущерб, например, технике рывка мы основательно взялись за развитие силы. Рост результатов в рывке на время приостановился, но это нас не испугало. Наверстаем! Зато улучшились показатели в жиме — движении, которое у меня обычно отставало, — а главное, в толчке.

          Отправляясь на софийский чемпионат Европы, я представлял себе ход борьбы примерно так: в жиме проигрываю шведским спортсменам, но не очень много. В рывке всё это отыгрываю. В толчке же мы выступаем на равных или я даже чуть лучше. Никакое место, кроме первого, удовлетворить нас с Плюкфельдером не могло.

          Но Бу Юханссон, мой главный на тех соревнованиях соперник, тоже, как выяснилось, был в прекрасной форме. Состязание в жиме он начал весьма убедительно, подняв 182,5 кг. У меня же в то время техника жима всё ещё оставляла желать лучшего. И, несмотря на то что физически я чувствовал себя превосходно, зафиксировать сумел лишь 172,5 кг. Это было весьма неприятным сюрпризом. Больше 7,5 кг я проигрывать в первом движении никак не собирался. Попробуй достань теперь соперника, если у него целых десять килограммов форы...

          Вдобавок Юханссон чувствовал себя в тот вечер в ударе. Всё удавалось ему, как никогда раньше. Большая группа шведских туристов надорвала глотки, видя, насколько молодецки ведёт он борьбу на европейском помосте.

          Даже рывок, в котором Бу никогда не блистал, на сей раз ему удался — 155 кг. Я, правда, отыграл в этом движении 5 кг, зафиксировав 160 кг. Дышать стало немного легче. И задача стояла хотя и трудная, но не безнадёжная. Я ведь был легче шведского атлета и, стало быть, при одинаковом результате выходил вперёд. Имел, можно считать, фору 2,5 килограмма. Жить можно!

          Но Юханссону, по-моему, вопрос о своей победе казался решённым: что-то уж больно рано в шведской сборной послышались радостные выкрики и смех. Наверное, Бу тоже надеялся на свой толчок. Ну что ж, поборемся, решил я...

          Надо заметить, что я тогда впервые выступал на таких соревнованиях, где использовалась штанга шведского производства. Снаряд это отличный — гриф у него "мягкий", эластичный, блины облиты резиной. В общем, поднимать такую штангу — сплошное удовольствие. Но... только если уже имеешь навык. На последней тренировке я, правда, поднимал именно такой снаряд. Но ведь то была именно последняя перед соревнованиями тренировка, и потому поработать со шведской штангой на больши́х весах я позволить себе не мог — это явилось бы неразумной тратой сил. А Юханссон о таких пустяках, конечно, не думал — для него снаряд с эластичным грифом был привычен. Мне же пришлось вносить в свою технику коррективы по ходу состязаний.

          Первая моя попытка в толчке окончилась неудачей. Я довольно легко взял штангу на грудь и встал. Но когда вытолкнул штангу на прямые руки, она показала свой норов. Наши более жёсткие штанги в таком положении "молчат", а эта забилась, как живая. От неожиданности я качнулся вперёд. Штанга начала падать, а когда почти два центнера падают, подхватить их невозможно. Инстинктивно я это сделать всё же попытался, но, увы...

          Зато теперь я понял, что это за "зверь" такой, шведская штанга. И во второй попытке долго стоял с нею на груди, прислушивался к тому, как ведут себя "концы" грифа, нет ли разнобоя в их качке. И, когда снаряд успокоился, поймал момент и послал штангу вверх. Со стороны это выглядело, наверное, как очень тяжёлая попытка. Но я так не считал. Я поймал нужное движение! Появилась уверенность в себе, в том, что сегодняшние соревнования я не проиграю.

          Ну а шведы, увидев, как туго идёт у меня дело в толчке, совсем списали меня со счёта. Тем более что Юханссон блестяще толкнул 200 кг. В зале творилось что-то невообразимое, шведского атлета обнимали земляки, тренеры уже начали его качать... По-моему, о том, что у меня в запасе осталась ещё одна попытка, забыли все — даже судьи. Проходили минута за минутой, а меня никто не вызывал на помост. Я начал нервничать. Но тут за судейским столиком опомнился Оскар Стейт, ответственный секретарь Международной Федерации тяжёлой атлетики. Я услышал его торопливый и как бы извиняющийся голос:

          — На помост вызывается Давид Ригерт, Советский Союз... Третья зачётная попытка.

          Только тут все обратили внимание на то, что на демонстрационном табло давно горит число 205. Вес, который я заявил. Это было на 2 кг больше официального мирового рекорда. Только такой вес мог принести мне победу.

          Когда я брал этот вес на грудь, то почувствовал, что можно было заказывать и 210 кг. С удовольствием подержал я шведскую штангу на выпрямленных кверху руках и бережно опустил на помост. Хороший снаряд, ничего не скажешь!

          Юханссон швырнул полотенце в своего тренера и в страшном возбуждении заметался по залу, что-то выкрикивая. Никак не ожидал он от меня такой прыти. Но потом Бу успокоился, подошёл ко мне и поздравил с победой.

          Там, в Софии, я, кажется, понял, что такое счастье: я впервые стоял на пьедестале почёта и слушал гимн своей Родины. Откуда возьмутся слова, чтобы передать охватившие меня ощущения? Два дня я потом не чувствовал под собой ног. Позже бывали победы, возможно, более яркие и, наверное, более значительные. Всё бывало в дальнейшем очень, очень приятно, но той радости, которая бушует в тебе от макушки до пяток, уже, увы, не появлялось. Неужели человек так быстро ко всему привыкает — даже к мировым рекордам?

          Не раз читал, что, мол, Давид Ригерт покоряет рекордные веса с завидной лёгкостью, с улыбкой на лице... Такое приятно узнавать. Кому, в самом деле, интересно смотреть, как человек надрывается, мучается? ¹ То ли дело, если он поднимает огромный вес, как бы резвяся и играя! Да и фотографии подтверждают это. Разве мало снимков напечатано в газетах и в журналах, где Ригерт держит штангу над головой, а улыбка у него — во весь рот, будто он поднял не многопудовый стальной снаряд, а, скажем, пару букетов душистых цветов?

          Однажды я отдыхал в номере гостиницы и услышал, как горничная говорит кому-то:

          — Тише ты греми своим ведром-то! Вот в той комнате спит силач, чемпион. Он вчера рекорд побил, я по телевизору смотрела. Поднял штангу, а потом как подбросит её! Представляешь, сколько надо силы! Подбросил штангу, честное слово!

          И правда, был у меня такой маленький трюк. Удаётся, скажем, рекордный рывок. Поймал я, значит, равновесие в седе, спружинил, потерпел и встал, — со снарядом над головой, разумеется. Всё, работа выполнена, вспыхнули белые фонари, вес засчитан. Можно опускать снаряд. Многие стараются избавиться от него как можно скорее, как от досадной и небезопасной обузы. Однако штангу надо уважать. И вот тут я проделывал маленький фокус, которому меня научил в своё время Плюкфельдер: слегка приседал и, спружинив ногами, ловил снаряд на грудь. Впечатление такое, будто я его и впрямь подбрасывал! А потом бережно опускал на помост. Зрителям это всегда нравилось, а о зрителях забывать не стоит.

          Конечно, когда штанга оказывалась у меня над головой и вес уже зафиксирован, — почему же не улыбнуться? Тем более что в этот момент особых усилий атлет уже не прилагает, все труды позади.

          Однако у меня имеются и другие снимки — я их редко и не всем показываю, — где моё лицо видно крупным планом. Смотреть на него мне и самому не по себе: оно искажено гримасой нечеловеческого напряжения. Это — момент так называемого "подрыва" штанги. Через мгновение огромный вес ляжет мне на руки и я начну вставать. Это движение, подрыв, длится лишь сотые доли секунды, но в эти доли секунды штангистам, поверьте, не до улыбок. Через несколько секунд я буду "подбрасывать" штангу, излучать радость и бодрость, и зрители это запомнят. А гримаса, что ж — мелькнёт и исчезнет...

          Почерк спортсмена складывается из многих деталей. Некоторые говорят, что, мол, соревнования по тяжёлой атлетике смотреть не слишком интересно. Неужели это так? Я готов был торчать в зрительном зале, а особенно около разминочных помостов, от начала и до конца чемпионата, причём каждый день. Кстати, тренеры давно махнули на меня рукой. Когда-то пытались убедить, что не надо, мол, тратить нервную энергию, мне ведь самому выступать, да ещё за сборную страны. А я, дескать, вместо того чтобы полёживать в гостинице и копить силу, расходовал её столь неразумно...

          Но сам я так никогда не считал. Во-первых, ещё неизвестно, что хуже: сидеть в номере и бесконечно думать о своём грядущем выступлении или быть на людях, отвлекаясь от навязчивых мыслей и тревог. А во-вторых, где, как не на крупных соревнованиях, может спортсмен набираться ума-разума? Я участвовал в восьми чемпионатах мира. Не каждый похвастает таким "долгожительством" в спорте. Ну и что я там разглядел бы, если приезжал бы на соревнования только к моменту своего старта? Лучшие атлеты Земли парадом проходят перед тобой. Они представляют ведущие тренерские школы разных стран. Смотри, учись, перенимай лучшее, отбрасывай устаревшее.

          Конечно, тут многое ещё и от характера зависит: если спортсмен "заводится", глядя на чужое выступление, то его в зал лучше не пускать. Но я научился смотреть самые ответственные соревнования с холодной головой и со временем стал даже помогать тренерам сборной в качестве ассистента. Не раз, например, "выводил" на помост своего хорошего друга, полулегковеса Николая Колесникова, чемпиона Олимпиады в Монреале. Помогать "мухачам" мне доверяли с лёгкой душой. А вот на выступление средневесов я уже и сам не рвался: всё-таки это когда-то была моя весовая категория. Переживать начинал, волноваться. Везде, как водится, нужен разумный предел.

          Я вообще люблю "зрячих" атлетов. Таков, например, наш Юрик Варданян. Он нередко выводит на международный помост своих земляков "мухачей" Оксена Мирзояна и Юрика Саркисяна. Он знает их досконально, он постоянно следил за становлением этих незаурядных спортсменов, чемпионов мира. Варданян тоже, видимо, не боится расплескать свои эмоции накануне важного старта: умеет, стало быть, ими управлять, не воспламеняется. В болгарской сборной этим отличался двукратный олимпийский чемпион Нореир Нурикян. Не зря же он сейчас помощник знаменитого Ивана Абаджиева, главного тренера национальной команды Болгарии.

          Повторяю: соревнования штангистов вовсе не скучны. Надо только уметь их смотреть. Ведь у каждого атлета — своя манера, и разве не интересно их сопоставлять? Вот, например, готовится к выходу на помост Геннадий Бессонов. Впрочем, я никогда не мог уловить тех мгновений, когда он готовится выходить в зал: глядь — а Гена уже там. Только тренер, Виктор Дорохин, застывал в напряжении за кулисами. Такая у них, тренера и спортсмена, неброская манера поведения в разминочном зале. Бессонов не любит, чтобы до него кто-либо вообще хоть пальцем дотрагивался перед стартом, будь то тренер или массажист. Такая же точно убеждённость была и у Сергея Полторацкого. У него даже существовала теория: мол, если к тебе прикоснулись, то, значит, отняли силу.

          А вот к выходу на помост готовится Валерий Шарий. Или правильнее будет выразиться — его готовят. Два человека растирают Валерке ноги, двое массируют руки, а тренер, огромный чернобровый мужчина, Павел Зубрилин, рвёт ему своими ручищами трапециевидные мышцы и трёт уши с энергией туземца, добывающего огонь. При этом он успевает нашёптывать Шарию какие-то страстные слова... Однажды где-то за границей обязанности массажиста для Шария взялся выполнять работавший в то время главным тренером сборной Игорь Кудюков. Любой атлет во время соревнований становится требовательным. Вот и Валерий то и дело хрипло командовал: "Сильнее! Ещё!" Игорь Саввович вошёл в раж — как-никак мастер спорта, — и Валерка испуганно захрипел: "Легче! Легче!"

          Да, Шарию подходит именно такая манера подготовки к старту, иначе он и не поднимет вес. Но я никому не советовал бы перенимать её: да, сила при такой бешеной "накачке", пожалуй, удваивается — но зато теряются координация движений и самоощущение — вещи, на мой взгляд, более важные.

          Как-то раз к нам на подольскую спортбазу приехал киноартист Михаил Жаров. Он выступал совсем недолго, минут, наверное, пять. Но за эти пять минут мы почувствовали себя так, как будто уже давно и хорошо знакомы. Вот что значит обаяние незаурядной личности!

          — У нас ведь родственные профессии, — сказал Жаров между прочим. — Мы — немного спортсмены, вы — немного артисты...

          Чувствовалось, что этот человек узнавал жизнь не по учебникам.

          Наверное, при своих громких спортивных титулах мы и должны быть немного артистами. Люди ведь приходят в зрительный зал, чтобы посмотреть на спортсменов, на их борьбу, на манеру выступать. Именно это в первую очередь и интересует зрителей, а вовсе не сумма поднятых нами килограммов. И каждый атлет, а особенно большой атлет, должен, надо полагать, создавать свой образ. Мы, к сожалению, мало над этим задумываемся, да и дельных подсказок со стороны что-то не слышно. Но понемногу, кто как умеет, этот образ мы всё-таки создаём. И так было, наверное, во все времена.

          С прославленным штангистом послевоенных лет Григорием Новаком я, к сожалению, знаком не был. Но вот что он рассказал однажды знакомому журналисту:

          "Дыма без огня, конечно, не бывает. Почему обо мне часто сочиняли всякие небылицы? Ну само собой, популярность. Но имелась и другая сторона дела. Я ведь всегда был немного артистом. Люди охотно шли на соревнование, зная, что будет выступать Новак. И если появлялась возможность как-то встряхнуть публику, то я такой возможности не упускал. Иногда это получалось совершенно неожиданно, а все думали, что так и надо.

          Например, однажды я выполнял рывок на показательных выступлениях. Вдруг потерял равновесие, штанга встала на попа и проломила на сцене пол! Публика хохотала и аплодировала.

          Или, помню, выступал я как-то во Дворце спорта "Крылья Советов". Народу, как всегда, было полно. Я находился в отличной спортивной форме, установил мировой рекорд в жиме — раз, в рывке — два, и пошёл на рекорд в толчке. Судьи единогласно засчитали поднятый вес, но я вместо того, чтобы опустить штангу, ещё пару раз сделал "швунг" из-за головы. Вроде как пошутил. И в это время... гриф разломился у меня в руках! Такое бывает раз в жизни, но я не растерялся и поклонился публике. В "Советском спорте" по этому случаю написали, что Новак, мол, начал уже выступать как клоун. А я был польщён: хороший клоун не последний человек."

          Вот так же любил при случае сделать из своего выступления маленький спектакль олимпийский чемпион Монреаля Пётр Король. Он вообще от природы чудак и юморист, смешное найдёт даже там, где никто не догадается. Такие люди в команде нужны позарез, особенно перед крупными соревнованиями, когда ребята уже начинают смотреть себе под ноги, а до старта ещё далековато. Но где появится Король, там через пару минут все будут хохотать. Как он умудрялся сочетать бойцовскую злость на помосте с шуточками, знает один лишь он. Но когда наш Король в форме — есть на что взглянуть.

          Выступал он однажды за границей на вполне ответственном турнире. Пошёл в толчке на мировой рекорд. Зафиксировал штангу, опустил, выпрямился и скорчил рожу: у-ф-ф, освободился! Среди судей в тот вечер ценителей юмора не обнаружилось. Они угрюмо посовещались — и подход Петру не засчитали. А чтобы не вольничал!

          Но у него оставалась ещё одна попытка. И через пару минут белокурый и розовощёкий Король вновь появился из-за кулис. Бес его не отпускал. Пётр шёл к штанге, едва ли не строевым шагом, с физиономией чуть серьёзнее, чем требовалось. Чётко толкнул снаряд, опустил — и тут же стал вполоборота к главному судье, замер по стойке "смирно". Вес ему засчитали. Тогда Король наклонился к штанге и весело потрепал её "за щёчку" — мол, спасибо, милашка, не подвела! Зрительный зал был в восторге.

          В общем-то, спорт — дело весёлое, и подавать его нужно по возможности веселее, со вкусом. Иной раз прочитаешь очерк о соревнованиях — и за самого себя страшно станет: такой угрюмый "пахарь", фанат встаёт со страниц. А ведь зрители приходят в зал, чтобы порадоваться на нашу удаль. Конечно, веселить их дело отнюдь не обязательное, да и удаётся это лишь единицам, не более. Но уж поднять настроение людям мы просто обязаны.

          Могу назвать десятки фамилий атлетов, которые с этим справлялись прекрасно. Причём, вот интересно, зачастую без всяких внешних эффектов. Например, эстонский силач Яан Тальтс никогда шутником не был, да и многословием не отличался. Но смотреть, как он выступает, да что там выступает — как разминается этот прославленный штангист, — было огромным удовольствием. Высочайшая культура движений, элегантность, беспредельная уверенность в своих силах — вот что излучал на помосте Тальтс. И публика это, возможно, бессознательно понимала, ценила — "на Тальтса" всегда шли охотно.

          Ленинградец Павел Первушин был ещё менее броским. Он выступал в первом тяжёлом весе и, кажется, ничего особенного не делал на помосте: выходил, поднимал, кланялся — а публика вовсю восторгалась! Вот сколько обаяния было в этом высоком белокуром красавце. И так рано, из-за глупой травмы руки, закончилась его блестящая спортивная карьера! Но мы-то помним, как наш Пашка, искренняя душа, покорил Мадрид на чемпионате Европы 1973 года. Он установил там три мировых рекорда...

          Но, как и во всяком деле, надо избегать перегибов. Кое-кто из нашего брата-штангиста не прочь покрасоваться, показать этакое ухарство, даже небрежность. Мощные, красивые парни, но как начнут пыжиться, напускать на себя горделивость и важность — кажется, и красота их куда-то испаряется, честное слово! В роль большого спортсмена надо вживаться тоже с душой. Иначе это будет не более чем кривляние. И не зря же эти штангисты так и не становятся истинными мастерами. А могли бы.

          Я не знаю, был ли у меня какой-то образ на помосте, не задумывался над этим. Но вот ритуал выступления определённо был. Он просто необходим любому спортсмену и складывается годами, через познание самого себя.

          Перечитываю журнал "Спортивная жизнь России" за 1975 год. Небольшая заметка Михаила Говоркова посвящена соревнованиям штангистов на Спартакиаде народов РСФСР.

          "В день своего выступления на спартакиадном помосте заслуженный мастер спорта из города Шахты Давид Ригерт почувствовал небольшое недомогание. Без особого настроения пришёл он и на взвешивание, потом поднялся в столовую, немного перекусил, зашёл в кабину душа и... заснул.

          Двадцать минут длился богатырский сон. А спустя два часа в эфир полетело сообщение корреспондента ТАСС: "В Балашихе установлены два новых мировых рекорда для атлетов полутяжёлого веса — 217,5 кг в толчке и 395 кг в сумме классического двоеборья. Автор обоих — Давид Ригерт"."

          Миша Говорков неплохо знает тяжёлую атлетику, но тут он немного ошибся. Никакого недомогания я не чувствовал. Просто мне всегда необходимо хотя бы немного вздремнуть перед стартом. Я уже давно научился "отключаться" на полчаса перед бешеной работой. Это прекрасно снимает напряжение, но удаётся, знаю, не всем.

          Надо приучаться держать себя в узде до самого выхода на спортивную арену. Многие ведь начинают мысленно поднимать штангу за несколько дней до соревнований, а то и за неделю! И, естественно, сгорают, на помост выходят пустые. Важно вовремя себя остановить, возвратить к реальности.

          Иное дело, что необходимы чёткий план выступлений, свои приёмы, ритуал — всё это придаёт уверенность, вырабатывает этот самый почерк спортсмена.

          ...Я выхожу из-за кулис. Не спеша. Натираю магнезией руки и вслушиваюсь в зал. Поворачиваюсь, слегка кланяюсь публике и делаю несколько прогулок взад-вперёд по краю помоста. В это время исподволь, но внимательно осматриваю доски. Был случай, одна вылезла на несколько миллиметров, я зацепился за неё во время рывка — и мировой рекорд не состоялся. Так что мои "прогулки" — вовсе не механические движения. Одновременно я "накручиваю" себя на борьбу со снарядом. Постепенно всё светлое конусом сходится к штанге. Остальное уплывает, оно — на периферийном контроле.

          Вот что напишет со временем в журнале "Смена" Леонид Плешаков. Собственно, очерк посвящён Юрику Варданяну, но там есть немного и обо мне.

          "Давид Ригерт всегда был для Юрика кумиром. Не только за его победы — импонировала сама манера выступлений. Он выходил на помост сражаться, полностью отключаясь от всего: зрителей, судей, фотокорреспондентов. Казалось, что в тот момент в огромном спортивном Дворце для Давида не существовало ничего — только он и штанга".

          Ну, если имеется в виду именно то мгновение, когда я берусь за гриф — наверное, так оно и есть. Тем более если вес — рекордный. Но, вообще-то, во время выступления и зрители, и судьи остаются для меня живой реальностью. Мы, штангисты, выступаем не друг для друга. От того, как мы себя ведём, как выглядим, зависит и популярность тяжёлой атлетики, а это — особая забота. Смотреть на насупленного мужика, отрешённого от всего на свете, не очень-то приятно. Даже перед попыткой, которая может мне либо всё дать, либо всё отнять, я поклонюсь залу — коротко, сдержанно. И когда после моего последнего зачётного подхода зрители дружно поднимаются с мест, чтобы уходить, я нередко говорю тренеру:

          — Давай-ка закажем мировой рекорд: пусть публика ещё немного посидит.

          Да и судьи — как можно забывать о них? Помню, выхожу на помост чемпионата мира в Маниле, на краю земли. Кланяюсь зрителям, затем безупречно одетым судьям — гляжу, они чопорно кивают в ответ. В первой попытке в жиме — он тогда ещё не был отменён — чувствую, "швунгую" штангу так, что только держись! Думаю, три красных фонаря обеспечено. Так нет же, загораются... три белых! Как можно было не засчитать попытку такому вежливому парню? Судьи ведь тоже люди. Шучу, конечно, но... Доброжелательность со стороны арбитров — вещь совсем не лишняя, причём не только для фигуристов или гимнасток-художниц.

          Вообще, когда атлет располагает к себе зал, выступать гораздо легче. По крайней мере, ты почти гарантирован, например, от недоброжелательных выкриков, свиста — хотя публика, ты это прекрасно знаешь, порой желает тебе провалиться, а твоему противнику — успеха. Выкрик из зала может, конечно, сбить настроение. Но это смотря какова цена попытки. Если, допустим, она решающая, если я уже в кураже, то тут пусть хоть весь зал стоит на голове — я ничего не услышу.

          Кураж куражом, но я, вообще-то, не замыкаюсь на своих ощущениях, зорко приглядываю за соперниками и во время их разминки (она порой покажет всё или почти всё), и, по возможности, когда они выходят на помост. В разминочном зале, как правило, стоит телеустановка, на маленьком экране всё прекрасно видно, не обязательно бегать всякий раз к кулисам. Впрочем, я не поленюсь и сбегать, если нет экрана. В том случае, разумеется, если выступает достойный соперник, которого надо опасаться. Мне это необходимо, чтобы самому оценить его силы, прикинуть, на что он нынче способен. Исходя из этого, я и строю тактику. Вы скажете, что для этого есть тренер или секундант? Есть, конечно, и я им доверяю. Но, как говорится, на тренера надейся...

          Вы видели когда-нибудь, чтобы Юрик Варданян вышел на помост непричёсанным? Вот то-то. В самый последний момент он потребует у массажиста расчёску, и наш надёжный помощник Геннадий Балдин уже заранее держит её под рукой. А как же иначе? Выйти на публику в смятой спортивной форме, со взлохмаченными в кураже волосами настоящий спортсмен никогда себе не позволит. У многих даже есть своя, особая манера одеваться, и по ней нас бывает, отличают. Я, например, одно время не мог выступать без тельняшки, надетой под трико. Когда-то на чемпионате Европы в румынском порту Констанца мне её подарили советские моряки. И на довольно долгое время тельняшка стала как бы моим талисманом. Ну и смотрелось вроде красиво: синие полосы и красное трико. Но потом я заметил, что в спортзалах стало слишком много синих полос на красном фоне.

          Я где-то читал, как в своё время жаловалась наша олимпийская чемпионка, наездница Елена Петушкова: захожу в манеж — на лошадях сидят одни Петушковы, даже жутко становится! Причёску, манеры — молодые наездницы старались скопировать у популярной спортсменки буквально всё. Нечто подобное было и со мной.

          Однажды во время тренировки в сборной я смотрел на экране видеомагнитофона, как сам выполняю толчок. Стартовой позицией и схемой движений остался вполне доволен. И только в самом конце, когда снаряд уже был опущен на помост, я вдруг с изумлением обнаружил, что упражнение выполнял... не я, а Вартан Милитосян! Мы с этим талантливым парнем несколько схожи внешне. Ну а остальное он скопировал отменно. Вплоть до того, что точно так же, как я, долго "примерялся" к снаряду, а потом, быстро подсев, хватал гриф. Как тут не перепутать?

          Вообще-то, я любил постоять над штангой. Это, видно, пошло от моего учителя, Рудольфа Плюкфельдера. Он в своё время не терпел суеты на помосте, он там священнодействовал. Так он лучше настраивался. Да и публика, полагаю, проникалась пониманием значительности момента. Я тоже никогда не мог обойтись без настройки в самом зале. Иной раз оставались считаные секунды, когда я начинал подъём. Случалось, из зала, не выдержав, кричали: "Тяни!" Тут важно уловить миг. Какой? Очень трудно объяснить. Ну, подобный тому, допустим, когда ты целишься в бильярдный шар и знаешь, что сейчас он с треском влетит в лузу! Но вот уже ты вцепился в жёсткий стальной гриф. Сейчас пойдёт совсем другая игра. Мужская игра с тяжёлым железом. Ты и штанга. Или ты её, или она тебя. Третьего не будет.

          Бывало, молодые парни подходили ко мне и спрашивали:

          — Давид Адамович, подскажите, пожалуйста, как бы это перебороть страх перед штангой?

          Я на это всегда отвечал:

          — Что вы, ребята! У меня у самого затылок холодеет, когда наклоняюсь над штангой.

          В самом деле, если она весит, допустим, 180 кг, а я сам — 90 кг, и мне её надо не толкнуть, а вырвать, то есть взметнуть вверх одним движением...

          Да и при толчке — разве легче? В тот момент, когда штанга ложится на грудь, в подседе, испытываешь удар весом около 300 килограммов! Состояние...

          Яан Тальтс, например, называл это состояние "почти умер". В своё время этот прославленный штангист давал мне уроки теории и практики. Новичок сборной, я жадно ловил каждую реплику, каждый жест немногословного эстонца. Но в таких случаях он, правда, не скупился на слова.

          — В момент подрыва спортсмену нужна смелость, — говорил мне Тальтс. — Ты уходишь под штангу, сейчас она на тебя будет наваливаться. Так встречай её, как мужчина.

          Яан терпеть не мог, если кто-нибудь на соревнованиях "делал тягу" — то есть поднимал снаряд до колен и, "обессилев", бросал.

          — Тягу делают на тренировках, — морщась, говорил Тальтс в таких случаях. — А если ты вышел на соревнования — не смеши людей. Борись. Или не выходи совсем.

          — Чтобы толкать штангу от груди, нужна особая смелость, — втолковывал мне Яан Аугустович. — Встал — ты уже почти умер. Бывает, света не видишь, ничего не видишь. Предельный вес. А ты соберись — и толкай.

          Вот и меня теперь иногда спрашивают — что делать, если штанга не поддаётся, — и я обычно отвечаю: терпи, казак! Как? Чувствуешь — нечем её поднимать. Однако бросать не спеши. Встал из подседа и вдруг покачнулся — штанга по всем канонам должна падать. Но ты не торопись её бросать. Подставь себя под неё, поборись! Тут как будто ныряешь на дальность: кажется, всё, не можешь больше, нет сил — а вода прозрачная, а цель видна, зачем же всплывать? Упёрся, вытерпел — и доплыл!

          В штанге ведь тоже видна эта цель. У нас даже когда-то был термин "вытерпеть подрыв". Теперь его почему-то не стало. Говорят, сила, сила... Всего важнее характер! Его надо воспитывать, и не только на помосте или на футбольном поле, а вообще везде.

          Я никогда не боялся потерпеть под штангой, потому что приучен к таким вещам с детства. В сельской кузнице, помню, разок обжёгся калёным железом — но не завопил. А однажды был такой случай: я, четырнадцатилетний парнишка, стоял рядом с гружёной телегой на песке — босиком, натурально. Зазевался, и вдруг быки тронулись. И обитый железом узкий обод медленно прокатился через мою ступню. Боль была умопомрачительной, однако я не заорал. Хотя, наверное, никто бы не осудил. Но я не хотел позориться перед самим собой, что ли. Раз сознание ещё есть — можно и побороться с болью.

          Вот так и в спорте. Помню, как в Вильнюсе на своём первом чемпионате СССР я вставал со 190-килограммовой штангой на груди — а я был тогда средневесом. Как она меня гнула, как тянула к помосту, как хотелось бросить её к чёртовой матери... Но мозг мой её, фигурально выражаясь, не бросал — и руки тоже не отпустили.

          В общем, в тяжёлой атлетике всё зависит от головы, как, впрочем, и в любом другом деле. Всё тело трещит, кровь гудит, — но если сознание не сдаётся, то ты, значит, ещё не проиграл. Организм не выдаст, не бойся. Он, наверное, рассуждает так: раз уже у него такая голова упрямая — что ж нам, костям, ломаться? Вот он и включает резервы, те, о которых ещё никто не знает: когда, например, старуха во время пожара рояль в одиночку из дома вытаскивает и т.д. Потому-то мы, спортсмены-чемпионы, живо и интересуем медиков, физиологов, что умеем, выходит, черпать силы где-то в запредельных зонах.

          А страх — как его преодолеть? Я не кокетничаю, если говорю, что у самого порой на затылке волосы шевелятся, когда наклоняюсь над грифом. Какое может быть кокетство с рекордным весом? Страх ты не изгнал, он при тебе, и всё твоё тело и часть сознания протестуют против борьбы. Но ты идёшь поперёк этого страха, тебя подталкивают воля, упорство, упрямство, наконец.

          И подвига тут никакого нет. Я вообще не люблю применять к спорту такие высокие слова. Они не должны входить в привычку и ветшать, как платье. Если ты всё-таки поднял тяжеленный снаряд — значит, был на это способен.

          Но вот что хочу особо подчеркнуть; все эти сверхусилия возможны только в том случае, если у атлета свежая голова, свежие нервы. Я уже писал о том, что почти досконально помню все свои старты. А вот те, что были неудачными, в сознании не остались. Это и понятно: на них я по той или иной причине неважно себя чувствовал — вот и выступал как слепой, самого себя не видел. Как же тут можно было выиграть?

          К сожалению, дилетанты этого никак не понимают или не хотят понимать: приседание с контрольным весом — это им доступно, это впечатляет. А нервы, голова? Для них это всё — от лукавого: "пахать", мол, больше надо, вот и будешь сильнее всех! И начинаются за месяц до соревнований контрольные старты, "прикидки", как мы их называем. Атлет показывает свою мощь стенам тренировочного зала да двум-трём спортивным руководящим работникам. Он здорово рвёт и толкает штангу, и все довольны. Но к соревнованиям парень приходит уже не тот: да, он будет выкладываться до конца, но он просто уже меньше стоит. Он растратился, вернее, его растратили. Тут очень тонкое дело.

          Сколько нервов стоили мне такие вот прикидки! Уже я и опытный был, и старожил сборной страны. Однако нет-нет, да и заведут перед соревнованиями старую пластинку.

          — Сколько там собирается Давид поднять на чемпионате в рывке? 180 кг, говорите? А на тренировках он этот вес поднимал? Нет? А почему? Как же он тогда собирается справляться с таким громадным весом на соревнованиях? А на тренировках, выходит, будет отдыхать? Так дело не пойдёт! Пусть хоть раз зафиксирует 180 кг, вот потом мы посмотрим, как быть дальше.

          Но мне ведь и не нужно было поднимать на тренировках предельные веса. Это давно и многократно доказано. Соревнования действовали на меня как допинг, соперники прибавляли силу, зрители — уверенность. В итоге я прибавлял ещё минимум десяток килограммов.

          Таким же был и двукратный чемпион мира Виктор Соц из Донецка, он сменил меня в сборной в категории 100 кг. Всю свою спортивную жизнь он доказывал тренерам, что ему не стоит тратить нервы на лишние "прикидки".

          — Оставьте меня в покое, я подниму столько, сколько будет нужно на соревнованиях, — молил наставников этот надёжный боец.

          Но нет, они обязательно должны были выпустить пар из мощной машины. И на душе у них сразу делалось спокойнее: глядите-ка, Виктор и впрямь силён, как чёрт, а "пашет" на последних тренировках вроде как без огонька. А то, что мы умеем этот свой огонёк поддерживать без чужого сквозняка, что мы хотим донести его до главного костра, понимается плохо. Так было, к счастью, не всегда, но всё-таки чаще, чем можно терпеть. И не оттого ли Соца замучили травмы? Он ушёл из большого спорта, без сомнения, не раскрыв свой огромный потенциал. Удивительно, что об этом интереснейшем атлете так мало писали. Чего стоил, например, его толчковый швунг! Соц был, пожалуй, единственным в мире большим атлетом, который толкал штангу без привычных ножниц, "швунговал", как мы говорим. Этим мягким, экономным движением Виктор поднимал рекордные веса.

          Но сие, опять же, рецепт не для всех. Некоторым штангистам просто необходимо сначала поднять вес на тренировке, прочувствовать его — иначе можно даже не надеяться, что на соревнованиях они с ним справится. Таков, например, наш "мухач", экс-чемпион мира Юрик Саркисян: на чемпионатах он может поднимать только уже "пройденные" в тренировочном зале веса. Так что тренер сборной должен понимать индивидуальность каждого атлета, должен верить ему, верить его личному тренеру — иначе неизбежны выстрелы либо вхолостую, либо вообще по своим.

          Истину, что штангу поднимают не только силой, я усвоил раз и навсегда на своих первых международных соревнованиях.

          Это был чемпионат мира 1970 года, проходивший в североамериканском городе Коламбус. Первый вообще выезд за границу — и сразу за океан! Я человек довольно впечатлительный. И вот представьте себе ситуацию: крестьянский парень, отслуживший в армии, всего лишь через полтора года занятий спортом попадает в огромную заокеанскую страну. И там он должен отстаивать честь советского флага. Было отчего закружиться моей молодой головушке...

          Аэропорт имени Джона Кеннеди, затем пёстрые толпы на бульварах, фильмы "про любовь" — из американского кинотеатра я выскочил с пылающими ушами... По ночам мне снились интриги, кошмары — обстановка вокруг чемпионата складывалась как никогда напряжённая, провокаций хватало. Короче, я потерял контроль над собой. Отчасти был ослеплён, отчасти — оглушён. И как выступать, представлял себе весьма смутно.

          От нашей команды в среднем весе были заявлены два участника — Геннадий Иванченко и я. Сильным и опытным соперником считался поляк Норберт Озимек. С первого и до последнего дня чемпионата шла острая командная борьба между нашей и польской сборными. Удачно выступив в более лёгких весовых категориях, лидерство захватила команда Польши. Мы всё время находились в роли догоняющих. Вот почему для командной борьбы имело огромное значение каждое выступление, каждое очко. Об этом перед соревнованиями говорили нам и спортивные руководители сборной. Но слова доходили до моего сознания как сквозь вату.

          Наконец эти соревнования начались. Мои ноги впервые в жизни коснулись международного помоста. И где? За тридевять земель от Родины. Далеко же занесло тебя, Давид... Я постоянно думал что-то в этом роде вместо того, чтобы по-деловому, сосредоточенно настроиться на борьбу со штангой и с соперниками.

          Соревнования в жиме прошли как во сне. Я чувствовал, что координация у меня движений нарушена, — возможно, сказывалась сгонка веса. Не помню даже, легко или тяжело, но я зафиксировал 152,5 кг. Основные соперники, Иванченко и Озимек, ушли вперёд.

          Начался рывок, и я немного успокоился. Как-никак это моё любимое упражнение — я чувствовал, что здесь могу бороться с лидерами по крайней мере на равных. В общем, так и получилось. И хотя золотую медаль в рывке завоевал Гена Иванченко, поднявший 150 кг, я отнёс свой проигрыш к невезению. Дело в том, что когда я вставал со 150-килограммовой штангой над головой, то не заметил отставшую от помоста резинку, зацепился за неё ногой и уронил снаряд. Эх, досадно: я ведь был легче Гены и мог выиграть... А так занял второе место с результатом 147,5 кг.

          В толчке же развернулись такие события, о которых потом много и с удовольствием писали журналисты. Зрителям соревнования тоже понравились. Ещё бы, такой накал страстей случается нечасто...

          А я? Я чувствовал, что просто ничего не могу поделать со штангой весом 182,5 кг. Этот вес, бывший для меня давно пройденным этапом, вдруг начал давить на грудь с тяжестью трёхэтажного дома. И если в первой попытке я ещё как-то боролся с ним и даже держал несколько мгновений вверху, мотаясь при этом по всему помосту, то вторая моя попытка вселила в сердца наших тренеров ужас: я вообще не смог встать из подседа, грохнулся на помост рядом со штангой и какое-то время сидел там, мало что соображая.

          Но в жизни у человека бывают счастливые минуты прозрения, и мне довелось испытать это на себе. Сидя в глубоком шезлонге, я ожидал вызова на третий подход. Наклонившись ко мне, о чём-то возбуждённо говорил старший тренер сборной Алексей Сидорович Медведев. Наверное, он говорил о том, что, если я не подниму сейчас снаряд, то наша команда ни за что не догонит польских спортсменов, и что я должен во что бы то ни стало собрать все свои силы в кулак и спасти толчок... Я расслабленно кивал, что, видно, мало обнадёживало Медведева. Наконец он то ли нечаянно, то ли нарочно, массируя мне мышцы, задел Герб СССР на моём красном трико. Я как обожжённый вскочил с шезлонга. Окружающее вдруг обрело реальность. Как я мог так расслабиться, как я мог дать себе оглохнуть и ослепнуть, забыть, для чего летел сюда, за тридевять земель? Ведь в этом пропахшем ментолом зрительном зале многие в тот момент предвкушали, что парень из России в очередной раз грохнется на помост вместе со штангой...

          А товарищи, а тренеры? Они доверили мне честь защищать престиж советского спорта, а я ведь сам знал, сколько прекрасных бойцов остались дома, не вошли в команду, хотя, может быть, имели на это больше прав, чем я...

          Я почувствовал, как закипела кровь, почувствовал жажду борьбы. Да пусть я лучше умру на помосте, чем не возьму этот вес!

          Вот так к третьей попытке и очнулся человек. Фотография напоминает мне об этих мгновениях: штанга лежит на груди, глаза прикрыты, зубы блестят... Да, не до красоты мне было в тот момент...

          Ох и тяжело тянул я штангу, а из подседа вставал ещё тяжелее! Я вставал, и зал потихоньку поднимался. Зрители никак не ожидали, что я встану. Я немного постоял со взятой на грудь штангой, чувствуя, как проходит шоковое состояние. Ну, пора! Толкнул её и стал держать. Долго не хотел бросать, чтобы судьи поняли, что вес взят. И сам чтобы понял, как надо соревноваться на чемпионатах мира.

          Потом на меня налетели тренеры и ребята, поздравляли, обнимали. А зрители ещё минут пятнадцать не садились, всё вызывали, как актёра. Ну, зрители суть зрители. Им чем острее ситуация, тем лучше. К моему удивлению, и пресса, и руководители нашей Федерации расценили моё выступление как вполне успешное. Я занял третье место с результатом 482,5 кг, проиграв "серебро" Озимеку лишь по собственному весу. Первым, понятно, стал Гена Иванченко.

          Потом в журналах и в газетах писали, что Ригерт проявил в Коламбусе большое мужество и т.д. Да какое же это мужество — еле ноги, что называется, унёс от "баранки". Но зато урок получил отменный. Понял, что на международный помост надо выходить именно с той мыслью, которая спасла меня в самый последний момент: да пусть лучше умру, но эту штангу подниму!

          Я и прежде восхищался, и сейчас точно так же отношусь к людям, которые выходят на помост с девизом: либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Ничто не заставит их разжать пальцы, если имеется хоть малейший шанс покорить снаряд. Ну разве только серьёзная травма. Именно так действовал на помосте неоднократный чемпион мира москвич Владимир Рыженков. Мощный боец, он умело взвинчивал себя перед стартом: головы не терял, но весь горел в азарте. Выступать без рекордов ему была скука смертная, — дайте дополнительную попытку, не бойтесь, у него сил хватит.

          Как сейчас помню чемпионат мира 1974 года на Филиппинах. Тогда Рыженков был одним из лидеров нашей сборной. Шла острейшая борьба с болгарскими штангистами, наш Киржинов схватил "баранку". От выступления Рыженкова зависело многое: средний вес — ключевой.

          Володя в своей форме ничуть не сомневался. Он блестяще вырывал 155 кг, а затем 160 кг. Соперники были давно позади. Но наш атлет заказал 164 кг — новый мировой рекорд.

          У Рыженкова удивительная, ни на кого не похожая манера выступления. Он долго, тщательно настраивается в тренировочном зале, а потом крадётся к штанге мягкими, неслышными шагами. Как барс. Медленно наклоняется над снарядом, затем следует мощное разгибание — и вот уже Володя держит снаряд над головой, и его громкий победный крик сливается с дружным криком болельщиков!

          Почти так всё было и тогда. Но в тот момент, когда Володя уже "вытащил" штангу и хотел вставать из подседа, его локтевой сустав вдруг затрещал так, что нам в зале было слышно, и Рыженков вместе со штангой тяжело повалился на помост.

          Я прибежал из зала, когда Володю несли в кабинет врача. Кто-то на ходу поднёс к его носу ватку с нашатырём. Владимир очнулся, взглянул на торчавший в сторону локоть и вновь закрыл глаза. Через две-три минуты он пришёл в себя и, отворачиваясь от своей руки, закричал подбегавшим врачам:

          — Сделайте же что-нибудь! Мне ведь ещё толкать надо!

          И снова потерял сознание.

          ...Когда оркестр играл Гимн СССР, верхняя ступенька пьедестала почёта оставалась пустой. Володю, наверное, в это время подвозили к госпиталю. Вместо него золотую медаль за победу в рывке получал его тренер Владимир Пушкарёв.

          В нашей сборной всегда хватало людей, которых только серьёзная травма, и ничто больше, могла выбить из седла. Я имею в виду капитана сборной СССР Юрика Варданяна, олимпийского чемпиона Леонида Тараненко — человека глубокого, по-своему сложного, но беззаветно преданного штанге; искреннего, отчаянного парня Юрия Захаревича, чей талантище не поберегли в своё время, заставляли выступать и за юниоров, и за взрослых — дело кончилось сложной операцией. Однако Юра вернулся в большой спорт, хотя не многие в это верили, и стал чемпионом мира.

          Что там распространяться: неустрашимые бойцы в сборной СССР по тяжёлой атлетике всегда были, имеются и, без сомнения, будут.

          С журналистами я никогда не выяснял отношений, не надувался как индюк, если они даже писали невпопад. Мало ли что бывает в работе, а особенно в спешке и в суете больших турниров. Ну и мне грех обижаться на корреспондентов, вниманием они меня не обходили. В своих статьях и репортажах красок не жалели. Я даже удивлялся порой, откуда у людей берутся такие яркие слова и сравнения. Со временем я, правда, стал более спокойно относиться к самым смелым образам и эпитетам.

          "Он — лев с мышцами Геракла. И в то же время самый обычный человек. Только у Ригерта в отличие от всех нас, смертных, давно в кармане секрет борьбы с самыми внушительными громадами металла. И добиться этого ему удалось благодаря тоннам поднятых на тренировках снарядов и литрам пролитого пота". "Гадзетта делло спорт", Италия.

          "Лев с мышцами Геракла" — это впечатляет, правда? Тем более — рядом снимок: Д.Ригерт с медалью на груди, и у самого медальный профиль, мышцы — огромными буграми. Опытный фотограф снял меня снизу и добился-таки монументальности, ничего не возразишь! Даже Василий Алексеев, пожалуй, испугался бы такой фигуры, не признай он мою физиономию.

          "В тот вечер всех любителей тяжёлой атлетики потряс один человек — Давид Ригерт. К его выступлению на помосте вполне применимы эпитеты, не очень распространённые в поднятии штанги — "лёгкость", "элегантность", даже "изящество"... Его выступление было пронизано невиданной лёгкостью, даже когда он сражался с самыми тяжёлыми штангами". "Экип", Франция.

          Узнаётся извечная тяга французов к лёгкости, элегантности и изяществу.

          "А потом, сокрушив, покорив громадину-штангу, он, широко расставляя ноги, идёт вразвалочку своей шаркающей походкой за кулисы, и его могучие руки болтаются, как плети, и казавшееся ещё мгновение назад каменным, гранитным тело, не тело даже, а чудесное изваяние скульптора-природы, могучее, как говорится, до неприличия красивое его тело отдыхает, и каждая его клетка дышит легко и горячо, и если ты рядом с ним, то ощущаешь это дыхание. Дыхание силы, физического совершенства человека, этого удивительного творения природы и труда. Таким, увидев его впервые на помосте, запомнил я Ригерта навсегда".

          Я тоже узнаю горячее дыхание и могучий темперамент журналиста Михаила Марина. Вот уж кто умел болеть за своих героев, словно за самых близких ему людей! И не оттого ли так рано ушёл он из жизни, что наши промахи и поражения острой болью отзывались в его сердце? Однажды Марин сказал мне, что в Мюнхене, когда я "схватил баранку", с ним случился инфаркт. Разговор, правда, произошёл в суете, на ходу, и я воспринял слова Михаила как привычное для пишущих людей художественное преувеличение. Выходит, что я ошибся. Выходит, что журналисты гораздо внимательнее к нам, чем мы к ним.

          Постепенно я стал всё более спокойно относиться к самым ярким публикациям. Жизненный опыт подсказывал, что всё это не слишком надёжно, особенно в нашей непредсказуемой спортивной жизни: сегодня триумф и фанфары, а завтра провал — и получи, что заработал. А может быть, я уже немного привык даже к самым лестным словам? Во всяком случае, я мог порой потерять свежую газету со снимком, с очерком о Давиде Ригерте. Тут нечем хвастать, это неправильно, не профессионально, — я, к сожалению, поздно это понял. Но так было.

          Но так было уже потом. А вначале? Я ведь упоминал, что моя карьера в большом спорте началась в бешеном темпе: через полтора года настоящих тренировок у Плюкфельдера последовал чемпионат мира в Америке, затем мировые рекорды — и почти двухгодичный (1971-1972) триумфальный марш по тяжелоатлетическим помостам и у нас в стране, и за рубежом. Громкая слава просто свалилась на меня, и я с наслаждением подставлял голову под поток комплиментов. И устных — не хотелось никого прерывать, если даже меня хвалили в глаза. И, тем более, письменных.

          Помню, первый раз обо мне написали в ростовской областной газете "Комсомолец". Очерк назывался "Давид — крестьянский сын". С портретом. Я взял газету в руки, глянул — сердце зашлось! А заголовок чудесный, правда? Он меня обрадовал ещё больше, чем сама статья. Памятью о деревне я очень дорожу, тут журналист попал в самую точку. Нередко, даже когда я стал известным спортсменом, ловил себя на мысли: а своим ли делом ты занимаешься, Давид Ригерт? Сидишь где-нибудь в роскошном холле на берегу Средиземного моря и думаешь: а как я, собственно, попал сюда? И зачем? Я же крестьянин, крестьянский сын! Я должен пахать землю, кормить скот, ходить вечером в сельский клуб — всё это мне близко и дорого. Простая промокшая под дождём деревушка с тусклыми фонарями согревает мне душу гораздо сильнее, чем этот мягкий свет из огромной люстры. Я никогда не рвался в большие города, а уж предложений, поверьте, хватало всегда.

          Но как это поётся в детской песенке: "Просто нужно делать то, что ты делать мастер". Раз я заслуженный мастер спорта — значит, должен побеждать на помосте. Это не пустое дело, если в мою честь поднимают флаг СССР и играют его гимн в Америке или в Европе.

          Но я немного отвлёкся. Так вот, о взаимоотношениях с прессой. Я, по-моему, от природы человек общительный и таким, похоже, останусь. Мой номер в гостинице накануне соревнований на ключ никогда не закрывается, сюда идут и друзья, и тренеры, и соперники (некоторым хотелось, как я понимаю, развеять "комплекс Ригерта", побыть со мной в обыденной обстановке, чтобы потом меньше волноваться при встрече на помосте). Мне никто не мешает: если нужно — значит, заходи. И на интервью склонить меня совсем несложно: устал, не время — всё равно вряд ли откажусь, если чувствую, что человеку это необходимо. Избегать представителей прессы — это неправильно. Мы любим штангу и обязаны заботиться о том, чтобы в неё влюбилось как можно больше людей. Не грех лишний раз поработать на спорт, он этого стоит.

          Так что со многими журналистами за долгие годы выступлений и тренировок у меня сложились довольно тесные отношения. Например, с телекомментатором Яном Спарре. Горько сознавать, что мы больше никогда не услышим его темпераментный тенор. Ян Янович не скрывал своей горячей симпатии к штангистам, он и сам занимался когда-то этим видом спорта, да помешало тяжёлое увечье. Сын прославленного в довоенные годы силача Яна Спарре, Ян-младший отличался беспредельным оптимизмом, нам легко с ним работалось. Он верил в советскую тяжёлую атлетику, верил в её людей и всем сердцем желал, чтобы их узнали и полюбили миллионы телезрителей. Ну а уж тонкости "железной игры" Ян знал досконально, его репортажи были грамотными и эмоциональными. К сожалению, второго Спарре на нашем телевидении что-то не находится.

          В канун Олимпиады в Мюнхене вышел очерк, который несколько насторожил меня. Правда, на мгновение, не долее. Показалось, что не ко времени он всё-таки написан: как-никак, Олимпиада впереди, а не позади, зачем же такие щедрые авансы? Получилось вроде как хвалиться, идучи на рать. Но это я уже потом осознал, а тогда воспринял публикацию как край лёгкого облачка на сияющем горизонте. Не более.

          Да и с какой стати, спрашивается, мне было тревожиться? Пусть волнуются те, кого штанга не слушается. А мне она покорна. Например, идёт в апреле чемпионат СССР в Таллине. Конечно, все показывают товар лицом, "рубка" на помосте такая, что только держись! Каждому ведь хочется попасть на Олимпиаду. А мне вроде и соперничать-то не с кем. Разве что со штангой. Но и она мне не в тягость, сила прёт такая, что сам поражаюсь: 210 кг, новый мировой рекорд, толкаю, как метлу! Одному журналисту даже показалось, что я "готов поломать гриф".

          Затем в мае — чемпионат Европы в Констанце. Я установил там два мировых рекорда: в рывке и в сумме троеборья. От ближайшего конкурента оторвался на тридцать килограммов. Словом, я не скупился и выдавал на каждом соревновании сколько мог. Всем это страшно нравилось, а самому мне, конечно, больше всех. После чемпионата в Констанце написали, что "Давид Ригерт возвышался над всеми полутяжеловесами, как скала". И я вполне верил в это. Я давно уже подозревал, что стал несокрушимой скалой. Олимпиада надвигалась, а я рассуждал так: что, разве в Мюнхене у меня появятся иные соперники? Или олимпийский помост короче стандартного? Я тренируюсь, я силён сейчас, а буду ещё сильнее. Поводов для тревоги нет никаких. Мыслил просто: готовлюсь выступать и бить рекорды. На серьёзное испытание, на драку я, по-видимому, не настраивался.

          Если кто-нибудь сказал бы заранее, что наша сборная штангистов проиграет командные соревнования на Олимпиаде в Мюнхене — такого человека подняли бы на смех. Это мы-то проиграем? Команда, в которой что ни атлет, то чемпион или рекордсмен мира: Киржинов, Каныгин, Павлов, Шарий, Колотов, Ригерт, Тальтс, Алексеев... У нас, если хотите знать, избыток классных атлетов, ведь даже такие титаны, как, например, Павел Первушин, не попали в сборную!

          Но мы проиграли. Болгарская команда обошла нас по очкам. Это не расценивалось бы как сенсация в середине семидесятых годов и позже — тогда болгарская тяжёлая атлетика стремительно набрала силу, и наш спор пошёл уже на равных. Но в 1972 году нашим болгарским друзьям вряд ли мог даже присниться такой успех. Тут уж мы им сами помогли, что скрывать. Не нарочно, разумеется, но всё же...

          Наша сборная получила на мюнхенском помосте четыре нулевые оценки. То есть четверо спортсменов не взяли начальный вес! Случай небывалый для такой классной команды, как наша. О причинах провала (зачем подыскивать слова помягче — это самое верное) написано было немало. Расскажу, как это выглядело с моей точки зрения.

          Сообщу сразу: мы все были прекрасно подготовлены. Физически. Большинство спортсменов могли успешно атаковать мировые рекорды. Дело оставалось лишь за тем, чтобы правильно подвести бойцов к главному сражению. Не измотать их нервы, которые и так с каждым днём накручивались, словно канаты на барабан. Олимпиада есть Олимпиада: вокруг неё всегда поднимается страшный ажиотаж. И по телевидению, и в газетах только и мелькает это слово: Олимпиада! Лихорадит болельщиков — ну это ладно. Но лихорадить начинает спортивных руководителей и, наконец, тренеров. Вот это уже ни к чёрту не годится. В команде должна быть твёрдая рука, которая не даст судну раскачаться на волнах. К сожалению, такой руки в сборной страны образца 1972 года не нашлось.

          Я уже рассказывал о том, какие прекрасные условия были созданы для подготовки команды штангистов перед Олимпийскими играми 1976 года в Монреале: на сборах не было ни лишних спортсменов, ни, тем более, тренеров. И потому не было причин для нервотрёпки: состав намечен — будьте добры, готовьтесь. Всё зависит только от вас.

          Перед Мюнхеном же всё было как раз наоборот. Вот простой пример. На той Олимпиаде "забаранили", как мы говорим, средневесы Борис Павлов и Валерий Шарий. Первый из них — чемпион мира, второй — рекордсмен. Сильные, понюхавшие пороху атлеты. Что же могло выбить их из седла? Ведь победитель Олимпиады, норвежец Лейф Йенсен, показал весьма скромный результат — 507,5 килограмма. А наши мощные парни не смогли взять начальные веса в жиме, хотя поднимали они обычно такие штанги без натуги.

          Причины надо искать гораздо раньше, за пару месяцев до открытия Олимпиады. Именно тогда рижский тренер Ефим Фрайфельд уговорил руководителей сборной СССР провести тренировочный сбор главной команды страны в Риге. Не нужно было долго гадать, зачем это понадобилось Фрайфельду: он всеми силами хотел втиснуть в сборную страны своего ученика, средневеса Геннадия Иванченко. Но все ведь знали, что Гена травмирован, причём серьёзно. И вообще, его лучшие старты были уже позади. Вдобавок ко всему, сборная располагала в среднем весе двумя стопроцентными претендентами на золотую медаль. Имеются в виду Павлов и Шарий, атлеты в соку, за границей равных им не было. Зачем же там третий, да ещё больной?

          Но... Фрайфельд смог-таки убедить старшего тренера Медведева, что третий — не лишний. На Кубке Балтики, который был проведён в Риге после этих сборов, в среднем весе заставили выступать всех трёх претендентов. Причём для Иванченко почему-то был создан "режим наибольшего благоприятствования". Его освободили от стартов в жиме и в рывке. И лишь в толчке Геннадий с великим трудом осилил 192,5 кг. Даже неспециалисту было понятно, что он ни к чему решительно не готов. А Шарий и Павлов выступили в свою силу, они были в форме. Казалось, всё ясно. Но нет: Иванченко всё-таки включили в команду, и он поехал на последний тренировочный сбор в Подольске.

          Вот с "рижских событий" и пошла катавасия. Встрепенулись "ведомственные" тренеры: надо, мол, не ловить ворон, пока, оказывается, ещё открыты вакансии на поездку в Мюнхен! Нужно, пока не поздно, проталкивать своих ребят: армейцев, динамовцев и т.д. Спортсмены как-то затерялись на своей спортбазе под Подольском: у нас каждый день было полно гостей, представительных мужчин с хорошо поставленными голосами. Они спорили, доказывая друг другу и старшему тренеру, что именно те спортсмены, которые проходят по их ведомству, — самые достойные кандидаты в олимпийцы. Причём шли такие баталии, что аргументы разносились из окон по всему лесу. Вот это были схватки — жарче, чем на помосте!

          А опытный, немало повидавший на своём спортивном веку Алексей Сидорович Медведев никак не мог определить оптимальный состав: всех ему, похоже, было жалко, все были нужны позарез. Но взять всех невозможно. Надо же понимать, что ажиотаж этот уже впрямую коснулся нас, "поднимальщиков". А наше ли это дело — распределять места в команде? Нам надо было рвать и толкать штангу, не отвлекаясь на глупые распри. Мы старались делать вид, что "не в курсе", что нас это не касается, но с каждым днём сие получалось всё хуже. Парни-то у нас отличные, и всё равно: нет-нет, но уже начинала проявляться прямая неприязнь, особенно между спортсменами одной весовой категории.

          Я исполнял в то время обязанности комсорга сборной. Распри эти шли, ясное дело, у всех на глазах, хотя руководители сборной вроде бы соблюдали "конспирацию". Но какая конспирация в деревне? Человек я возбудимый, несправедливость чувствую остро. Меня всё это вроде бы не касалось, однако душевного спокойствия — как не бывало. Обстановка стала новой, и эта новизна мне очень не нравилась.

          А тут преподнесли ещё один сюрприз: в Мюнхен решено было не брать моего тренера, Рудольфа Плюкфельдера. Отчего, почему? Неужели опыт такого всемирно известного специалиста оказался бы лишним там, на Олимпиаде? Нет места в команде — что ж, Рудольф Владимирович мог бы поехать в Мюнхен в составе туристской группы, как это всегда и делается. Он был необходим мне в любом качестве. Кстати, позже Яан Тальтс рассказал на страницах журнала "Юность", что с Ригертом не случилось бы беды на Олимпиаде, если там присутствовал бы его тренер, Плюкфельдер. Однако места для него, повторяю, не нашлось. Как, впрочем, и для Павла Зубрилина, тренера Шария. И Валерий тоже крепко обиделся на такую несправедливость.

          Ведь каких только тренеров не было в те дни рядом с нами! А тех, кто был позарез необходим ребятам, личных тренеров, знающих нас, как себя — их отправили по домам. За ненадобностью. Они типа узкие специалисты, а тут такая пошла стратегия, куда им.

          Зато на Олимпиаду поехал тренер, который никого из "сборников" фактически не тренировал. Однако умел ловить рыбку в мутной воде: он и выплыл-то во время давнего конфликта между Алексеевым и Плюкфельдером и любым способом силился держаться на поверхности. Мы всё это прекрасно видели и знали, но почему ему так верил Медведев — оставалось для всех загадкой.

          А пока у нас на базе по два-три раза в день собирались тренерские советы. Атмосфера была такой, что сам собою зрел взрыв. Ребята — я это чувствовал, — плохо контролировали себя. Но руководителям сборной было некогда обращать внимание на такие мелочи. Слепой бы увидел, что уже перегорел Павлов. Он это говорил всем впрямую: "Я не смогу выступать на Олимпиаде, я задёрган, отпустите домой!" Но ему отвечали: "Что это значит — отпустите? Найдём нужным — сами выгоним!" Дело дошло до того, что Борис собрался и... уехал со сборов, кажется, в Минск. Его три дня разыскивали и вернули-таки. А нужно ли было? Он был не готов бороться, таково было мнение всех нас — всех, кроме тренеров.

          Полутяжеловес Василий Колотов был, конечно, гораздо надёжнее, чем Павлов. Я по себе знал, какой это стойкий атлет. Он и чемпионом мира становился, и мировые рекорды устанавливал, причём не далее как на Кубке Балтики, в Риге. Иное дело, что мои рекорды последнее время оказывались весомее. Но Колотов всё равно оставался в прекрасной боевой форме, и вдобавок он очень серьёзно готовился к Олимпиаде. Рассчитывал, что в "полутяже" выставят нас двоих — как, например, это было на чемпионате мира в Лиме в 1971 году. У меня ещё остался снимок: мы с Василием стоим рядом на пьедестале почёта, я на первой ступеньке, он на второй. Короче говоря, претензии Колотова на звание олимпийца были вполне обоснованы. Но ему предпочли задёрганного Павлова.

          Как начнётся — так всё и пойдёт. В Мюнхене легче ничуть не стало. Стартовали мы не блестяще: третье место Геннадия Четина, "серебро" Дито Шанидзе... Но вот наконец прорвался Мухарбий Киржинов: он победил в категории 67,5 кг с тремя мировыми рекордами.

          А вот в следующей категории — провал. И для меня, например, это было серьёзным ударом. Я всегда искренне болел за полусредневеса Владимира Каныгина, который так здорово научился поднимать штангу в далёком Благовещенске. В элиту тяжёлой атлетики Владимир ворвался стремительно, стал чемпионом мира. У него такая располагающая манера вести себя на помосте — зрители Каныгина всегда прекрасно принимают. Но вот тут, на мюнхенском помосте, Владимир оплошал. Хотя я считаю, что была допущена тренерская ошибка. За два дня до соревнований, уже в олимпийской деревне, решили лишний раз проверить Каныгина на прочность: предложили вырвать вес, близкий к предельному — 135 кг.

          Владимир вырвал эту штангу как пустую. На Олимпийских играх такая атмосфера, что спортсмен в любую минуту готов выступать, он в постоянном возбуждении. Но зачем же стрелять раньше времени, зачем посылать человека на огромные веса, снижать его боевой потенциал?

          На тренировке-то Владимир запросто расправился со штангой. А когда пришла пора официального старта, трижды подряд не взял 137,5 кг. И зачем ему так много сразу заказали? А сам спортсмен, конечно, не попросит сбавить, не унизится. И потому, пожалуйста, получите закономерный "ноль".

          Но вот в дело вступили средневесы. Предчувствие у всех было неважное. Смотреть их борьбу меня не пустили, и правильно сделали. Я уже видел, как их готовили к старту. Все эти дни один тренер только тем и занимался, что носился по олимпийской деревне, собирая слухи о соперниках. Он выступал в роли самозваного разведчика — надо же было как-то оправдать своё присутствие в сборной! Сведения, которые он приносил, буквально сшибали с ног:

          — Страшно силён норвежец Йенсен, страшно! — возбуждённо шептал он Медведеву, и глаза его через очки казались огромными. — Ребята видели, как он выжал 180 кг, представляешь? Говорят, что с этого веса и начнёт выступать. Что будем делать, Алексей Сидорович?

          До соревнований оставались ещё сутки. Слухи, как говорится, были не проверены. Но вот собрался тренерский совет. С участием Павлова и Шария. Сначала нашим средневесам предложили начинать с такого-то веса. Они согласились. Они были уже на всё согласны. Но тут же кто-то решил, что этого мало, и этак мы с грозным норвежцем нипочём не справимся. Давайте-ка "подбросим" ребятам килограммов по пять. Ничего, поднимут! Ребята и тут не стали спорить: больше — значит, больше. Но вот кто-то проявил осторожность и предложил всё-таки скостить им по 2,5 кг — в самый раз, дескать, будет! Павлов вскочил и схватился за голову.

          — Скажите, как я должен выступать? — закричал он.

          У Шария на лбу вспухла вена, но он молчал.

          Вот так они и соревновались, уже за сутки до вызова на помост. Оставалось всего полчаса до отъезда, а всё ещё шло обсуждение начальных весов!

          В одном из холлов гостиницы было оборудовано световое табло, на нём оперативно демонстрировались все протоколы олимпийских схваток. Я рассеянно просматривал результаты соревнований борцов, боксёров... Ну наконец-то очередь дошла и до тяжёлой атлетики! Я впился глазами в протокол жима. Перечитал все фамилии раз, другой. Где же Павлов? Павлова нет. А где Шарий? Шария тоже нет. Ещё, помню, подумалось: может, это ошибка, может, перепутали там что-нибудь? Но нет, фамилии наших штангистов так и не зажглись на табло. Вывод был только один: оба не справились с начальными весами.

          Дело шло к ужину. Я механически побрёл в столовую. Нужно было что-нибудь поесть — завтра потребуется много энергии. Но кусок не лез в горло. Я пожевал что-то, не чувствуя вкуса, выпил молока. Пришёл в корпус. Средневесы вместе со мной жили. Они были уже там. И наши руководители тоже.

          Все сидели и молчали.

          — Ну, что же вы? — спросил я.

          Они как будто не слышали. Я чертыхнулся, досадуя на всё на свете, махнул рукой и выскочил вон. В горле будто комок застрял...

          Мы с тренерами долго решали, с какого веса начинать жим. Физически и технически я был подготовлен не хуже, чем в Риге. Но это же не Кубок Балтики, это Олимпиада! После трёх "баранок" никто не хотел рисковать, и я тоже. Предложили начинать со 180 кг. Я согласился, раз такое дело. Стал готовиться к первому подходу. Вокруг меня собралось человек пять советчиков. Лучше, конечно, если здесь был бы один Плюкфельдер.

          180 килограммов ждали меня на помосте. Вес довольно скользкий. Одними руками его не выжмешь, а "вложиться" как следует трудно — для меня 180 кг всё-таки маловато.

          Первая попытка получилась неудачной. Пятеро помощников тут же налетели со всех сторон и начали учить меня, как надо поднимать эту штангу. Я бросился от них в зал, а то не дали бы сосредоточиться. Походил там, успокоился, продумал, в чём была ошибка. Чувствовалось, однако, что координация движений основательно нарушена.

          Во втором подходе я поднял штангу "как пустую". В третьем без всякого напряжения выжал 187,5 кг. Пошло дело! Ко мне, улыбаясь, подошёл Алексей Сидорович Медведев, наш старший тренер.

          — Поздравляю, — произнёс он, — со званием олимпийского чемпиона!

          Все ведь давно знали, что жим у меня — самое больное место, и если уж я в нём сумел оторваться от ближайшего соперника на 12,5 кг, то, значит, всё будет в ажуре. Рывок и толчок — мои коронные упражнения, стало быть, беспокоиться уже не о чем.

          Рано, слишком рано поздравил меня Алексей Сидорович со званием олимпийского чемпиона...

          В рывке лучший из соперников одолел 155 кг. У меня же по предварительному плану было намечено начать это упражнение со 160 кг. На разминке я поставил на штангу 155 кг, вырвал в полустойку, хотя швырнуло меня в сторону ощутимо. Была мысль подстраховаться, перезаявиться на 152,5 кг или на 155 кг. Но Медведев спросил:

          — Ну что, начнём, как намечалось? Со 160 кг?

          Раз вес назван, отступать неудобно. Да и зачем отступать-то? Я ведь не в первый раз с этого веса стартовал.

          ...Эти 160 кг — они что, веса не имеют, что ли? Я тянул штангу вверх и абсолютно не чувствовал тяжести. Неужели у меня сейчас столько силы? Я сделал подсед и, спружинив ногами, тут же начал вставать. И в это время... в это время штанга вырвалась у меня из рук и глухо загрохотала сзади на помосте. Я не поверил, что "смазал" такую лёгкую попытку. Но ассистенты аккуратно выкатили штангу вновь на середину помоста, и голос диктора тут же призвал меня подготовиться ко второй попытке.

          "Ничего страшного, — подумал я, уходя за кулисы. — Такое уже бывало. Я имею в запасе ещё два подхода. Вес-то пустячный. Я справлюсь."

          Возле меня опять собралась толпа. Все махали руками, указывали на ошибки, каждый старался от души, но говорили все, по-моему, противоположные вещи. Впрочем, я стараюсь вообще никого не слушать. Хуже такой ситуации не придумаешь. Атлет должен отдохнуть, сосредоточиться, за эти секунды его ничему научить уже невозможно, можно только сбить с толку. Скорее обратно на помост!

          И повторилось то же самое. Как в дурном сне, штанга совершенно потеряла вес, я — координацию, и снаряд снова грохнулся позади.

          Но я не верил, что не смогу его поднять.

          "Ну, — подумалось, — перед вторым подходом мне просто не дали сосредоточиться. Но теперь-то я уже должен прочувствовать движение! Сейчас всё будет в порядке."

          Тем более что на сей раз меня оставили в покое.

          Я отправился на помост в третий раз, и тут кто-то уже в спину громко сказал:

          — Ты слишком сильно тянешь! Тяни её тише!

          Никогда не прислушивался я к таким подсказкам, но эта почему-то засела в мозгу.

          "Дай, — подумалось, — и правда начну потише..."

          Осторожно так потянул снаряд, подсел, и в сознании мелькнуло: "Есть!" Но штанга, не получив хорошего разгона, остановилась впереди, согнула мне руки и... упала на помост.

          Смутно помню, что было потом. Говорили, что я подбежал к Медведеву, крича:

          — Я её всё равно вырву!

          Он покачал головой:

          — Нет, Давид, это — всё...

          А я никак не мог поверить, что это действительно всё. Соревнования выиграл Николов, болгарский штангист. Он показал результат, который был на 37,5 кг меньше моего мирового рекорда в сумме. Но ему вручили медаль чемпиона, а меня немецкие газеты назвали "самым большим неудачником Олимпиады".

          Вечером в гостинице ко мне подошёл Василий Колотов.

          — Эх, Давидка, Давидка! Выступал бы я сегодня, мы с тобой на пьедестале, как всегда, рядышком стояли бы...

          Конечно, дружеское участие всегда дорого. Но я не хотел утешать себя разными объективными причинами. Да, они играли роль, и немалую. Но я уже знал более глубокую причину своего поражения.

          Я почти полтора года не встречал соперника, который сумел бы оказать мне серьёзное сопротивление. Как правило, большинство соревнований проходило так: последний участник в полутяжёлом весе заканчивал выступление, затем я просил добавить к его результату пять, а то и больше килограммов и делал первый подход. Во втором подходе я бил мировой рекорд, а до третьего зачастую дело даже не доходило. К этому все привыкли, и я в том числе. Потерялось чувство опасности, чувство серьёзной борьбы. Ну отчего мне было не начать тот злополучный рывок хотя бы со 150 кг, а потом, если так уж хотелось, заказывать хоть 170 кг? Не рекорд ведь важен — важна победа. Это старая, как мир, олимпийская заповедь. Но в Мюнхене я её позабыл.

          Расплата за самоуспокоенность была страшной. Олимпийские неудачники в Мюнхене, как правило, не задерживались. Но мне руководство команды разрешило остаться до конца Игр, показывая этим, что не видит за мною особой вины. Мол, на этого парня повлияли предыдущие неудачи штангистов. Что ж, бывает... Но что я мог увидеть там, на Олимпиаде, когда весь мир казался мне в те часы совершенно серым? Я хотел только одного — быть дома.

          На следующее утро мы с Василием Колотовым поехали в аэропорт. Билетов на московский самолёт у нас не было. Но кое-как упросили лётчиков — они взяли нас в виде исключения. В Шереметьеве в зале аэропорта я немного задержался — встал на весы. Они показали 81 килограмм 500 граммов. Вместе с одеждой. А вчера на соревнованиях сколько было? 88 килограммов 650 граммов. Это за одну-то ночь.

          Я, возможно, и не взялся бы за главу с таким названием, если не прочёл бы в одной из книжек известного штангиста и учёного Аркадия Воробьёва о том, каким он увидел меня на Олимпиаде в Москве. Если помните, я рассказывал в начальной главе, как мне пришлось "гонять вес" и чем всё это кончилось. Вот что написал об этих событиях Воробьёв:

          "Сначала о Ригерте. Как известно, он давно уже победно освоил категорию 100 кг, но на Олимпиаде вдруг "вспомнил молодость" — перешёл в вес 90 кг. Почему?

          Думаю, причину этого неожиданного "финта" нужно искать в силе 20-летнего болгарского атлета Румена Александрова. Наш Геннадий Бессонов на чемпионате Европы вынужден был уступить натиску этого спортсмена. Ждали, что к Олимпиаде болгарин сильно прибавит. Как быть? Если даже чемпион мира терпит поражение, то кем тогда закрыть вес? Оглянулись. Посмотрели. Прикинули. И вспомнили о Ригерте. Этот может. Например, в 1978 году на чемпионате мира, выступая в категории 100 кг, Давид набрал в сумме 390 кг, а на первенстве Европы в категории 90 кг — аж 397,5 кг. И оба раза стал чемпионом.

          В общем, когда система объективного отбора отлажена недостаточно хорошо, в действие вступает тот самый тренерский и административный волюнтаризм, о котором уже был разговор.

          Теперь о само́й сгонке веса. В любом случае дело это чрезвычайно рискованное, особенно тогда, когда "дистанция" между категориями 10 кг. Готовясь к старту, атлет в последние дни очень мало ест, а воду расходует так, словно он потерявшийся путник в Сахаре при том, что ближайший колодец неизвестно где. Добавьте к этому русскую или финскую баню, после жа́ра которых вода и рай воспринимаются как одно и то же. Ан пить-то и нельзя.

          Не вдаваясь в дальнейшие подробности, сообщу, что после сгонки атлет нередко становится почти больным. Его мучают жажда, бессонница, голос становится хриплым, появляется беспочвенная раздражительность. Спортсмен ощущает слабость и апатию. Поэтому в принципе большую сгонку веса мы отвергаем, решаясь на неё лишь в отдельных, в исключительных случаях.

          Но раз уж дело до сгонки всё-таки дошло, то тренеры не должны вспоминать, как атлет выступал "бывалыча", не должны, отрекаясь от действительности, результаты, показанные в одном весе, автоматически проецировать на другой. Они должны отдавать себе отчёт в том, что вместе с собственным весом атлет теряет силу, теряет бойцовские качества, уверенность в себе. Им, тренерам, в такой ситуации следует проявлять особую тактическую осторожность: медико-биологическими мероприятиями помогать спортсмену сохранить свои лучшие качества.

          В первом подходе, когда Давид почти вырвал вес, его вдруг повело, перекосило, и, не в силах бороться, он выпустил снаряд из рук. И так с небольшими вариациями в остальных подходах.

          Потом, когда я спросил у него, почему штанга не пошла, он сказал:

          — Я не мог как следует тянуть. У меня мышцы рвались на задней поверхности бедра.

          Действительно, при сгонке веса заметно нарушается водно-солевой обмен, вязкость крови увеличивается, вследствие чего появляются мышечные судороги, в мускулах ощущается покалывание. Но эти явления давно известны. Мы давно научились с ними бороться. Так, даже простой приём одного грамма хлористого калия в значительной мере предупреждает мышечные спазмы. Однако профилактических мероприятий, не знаю уж почему, проведено не было.

          И всё же Ригерт, вероятно, мог бы неплохо выступить, не добавься ко всему этому авантюрная тактика выступления. У Давида не было никаких оснований начинать так, как он начал — со 170 кг. Конечно, со стороны это выглядит весьма эффектно. Все заканчивают рывок, а фаворит только выходит на помост. Однако подобный эффект достигается лишь тогда, когда атлет поднимает вес.

          В этой категории, как в доме Облонских, всё смешалось. Румен Александров, от которого ожидали мощного натиска, выступил гораздо ниже уровня возлагавшихся на него надежд. А 170 кг, на которых споткнулся наш атлет, в конечном счёте подняли всего два атлета. Именно 170 кг, не больше. В общем, не было никакого резона затевать эту бездарную "показуху". Нужно было хладнокровно вести свою игру. Добавлю, что в этой весовой категории, единственной из всех, не было установлено ни одного мирового или олимпийского рекорда.

          Кто определяет, с какого веса стартовать? Прежде всего спортсмен и его тренер. С них и главный спрос. Именно с них, а не только с одного тренера.

          В своей неудаче Ригерт во многом виноват сам. Понимаю: переход в другой вес, указания тренера... Но ведь сам-то он не робот, а опытный спортсмен, который должен всегда иметь своё мнение, рассчитывать каждый подход до мелочей, болеть душой за свой результат.

          Юрий Власов, наблюдавший крушение Ригерта, когда всё было закончено, сказал мне:

          — Я не завидую Давиду. Это сколько же нужно перенести... Я вот после Токио не мог отойти целый год. Проигрыш снился мне по ночам.

          Я поначалу тоже подумал о том, что Ригерт переживает большое горе. Но я ошибался. Давид был совершенно спокоен. Отнюдь не напоказ. Похоже, ему и в голову не приходило винить в своём поражении некоего Ригерта. И это задело меня почти так же сильно, как и его досадный "ноль"."

          Если честно, то я не очень ясно помню те минуты. Кажется, Воробьёв действительно подходил ко мне. Говорил вроде по-доброму о сгонке веса, о травмах. Пытался утешить.

          Но мне в то время утешения не нужны были. Ничего мне не нужно было.

          Да и днями позже... Я приехал домой, посмотрел на себя в зеркало: чёрный, худой, на виске белая прядь откуда-то взялась. Чуть что не так мне скажут — нервная волна поднимается, какое-то бешенство. Стал со стороны за собой наблюдать — ну словно пёс затравленный! Любая мелочь меня задевала. Я понял, что это уже заболевание. Доктора определили сильное нервное истощение. Я лёг в больницу. Через три недели ничего, отошёл.

          Неудачу в Москве я пережил, пожалуй, тяжелее, чем в Мюнхене. Но быстрее. Мюнхен постоянно довлел надо мною, там я был должник. А здесь, в Москве, я сделал всё, что мог. И не моя вина, что так получилось — утверждаю это вновь.

          Да, Мюнхен висел надо мною долго. Помню, с каким жутким ощущением подъезжал я к дому — после таких поражений мне возвращаться ещё не приходилось. И хотя ко мне относились с пониманием, старались никак не напоминать о срыве — всё равно... Мне казалось, что все надо мною исподволь посмеиваются. Я стал очень мнителен и раним: кто-то не так поздоровался — уже трагедия. Ага, Давид Ригерт, тебя в упор замечать не хотят!

          Ещё в Шереметьеве я объявил Плюкфельдеру, что спорт оставляю навсегда. Представляю, что он пережил за все эти дни. А тут ещё такое заявление. Но Рудольф Владимирович, зная мой импульсивный характер, был, похоже, готов к такому повороту. Он не стал спорить — к чему, если человек вне себя? Сказал только, что он тоже в своё время хотел бросить штангу, когда ехал на Олимпиаду в Рим за верной золотой медалью (все газеты пророчили ему первое место, знакомая история!), а вернулся с тяжёлой травмой спины. Но потом успокоился и подумал: до следующей Олимпиады всего четыре года! — А ведь мне, — говорил Плюкфельдер, — в ту пору было 32 года. В твоём же возрасте многие только начинают поднимать штангу...

          Нет, эти слова меня не исцелили. Но всё-таки я принял их к сведению.

          После Мюнхена я почувствовал, что мой характер изменился. В нём уже не стало лёгкости. Прежде я любил поговорить; бывало, после крупных соревнований ночь напролёт обсуждал их с друзьями, строил всякие планы. Теперь же я могу обойтись двумя-тремя словами в день. Даже почерк, и тот переменился. Заметил я это, когда в сберкассе не признали мою подпись: не ваша, говорят, и всё. Мне три раза пришлось выводить свою фамилию, я с трудом убедил кассирш, что это всё тот же я расписывался, только чуть раньше. Прежде буквы были закруглёнными, теперь стали какими-то угловатыми. Да, мы не железные. Это штанга железная.

          Помню, в дни триумфа в олимпийском Монреале мне попался на глаза номер "Советского спорта" со статьёй, где рассказывалось о тех спортсменах, которые здесь, на Олимпиаде, взяли реванш за свои предыдущие неудачи. Обо мне там тоже упоминалось. Статья задела, тронула сердце, и я решил её внимательнее прочесть дома, здесь, на Олимпиаде, всё равно не давали: поздравления, приёмы, интервью, снова поздравления, опять интервью — дело известное. Да и не хотелось особенно ни над чем задумываться, честно говоря, и так до Монреаля передумал немало — неужели не заработал небольшой отдых? Фанфары, правда, не так будоражили кровь, как в дни былые. И не надо, и хорошо. Я же говорил, что хочу отдохнуть.

          Но потом, дома, я не раз перечитывал корреспонденцию под названием "Для смелых сердцем", удивляясь: как они сумели, два журналиста, Александр Кикнадзе и Михаил Супонев, написать в сумасшедшей олимпийской суете такую глубокую вещь? Я уважаю людей, которые умеют здорово работать. Итак, вот некоторые выдержки из той газеты.

          "Вот Валерий Шарий. Этакий неулыба. Не мюнхенская ли Олимпиада отучила его улыбаться? Что было в Мюнхене? Забыть бы об этом на веки вечные, вычеркнуть из жизни и из памяти. Он тогда в сердцах дал себе слово не прикасаться к этому проклятому шершавому грифу, от которого одни ссадины на ладонях и в душе. И один из нас, много лет знающий Шария, надолго запомнил беседу с ним вскоре после Мюнхена: "У меня просто не найдётся сил испытать всё это заново".

          Но на этом свете есть великий двигатель. Имя ему — незамутнённое спортивное честолюбие. О нём написано много, но никто, кажется, не сказал лучше, чем Юрий Власов в книге "Себя преодолеть". Тот самый Власов, который окончательно сформировался как личность не после ослепительной победы 10 сентября 1960 года в Риме, а после оглушительного поражения на следующей Олимпиаде, в Токио. Поражения, которое дало ему такой комплекс впечатлений, разочарований, переживаний и мыслей, которые способны были помочь создать те правдивые книги, что вышли из-под его пера.

          Итак, Шарий после Мюнхена. Всё было против него. Восходила новая звезда — Владимир Рыженков. Казалось, его рекордам предстоит жить долгие, долгие годы. Шарию же предоставлялись две одинаково сомнительные возможности: уйти или превратиться в робкого спутника новой звезды. Он выбрал третий путь: путь самоутверждения. Единственный путь, который способен был привести его в Монреаль. Мы рассказываем о монреальском триумфе Шария не для того, чтобы сентиментально утешить неудачника. Люди, пробившиеся на Олимпиаду, знают меру вещей, знают, что к чему в этом спортивном мире. Сегодня мы можем по-новому посмотреть на то поражение Шария. Были ли в нём ростки грядущей победы? Да, и в этом не может быть никаких сомнений. Сквозь дырку "баранки", заработанной на помосте, многое виделось по-иному. Шарий узнал не только истинную цену некоторым из тех, кого считал своими товарищами и тренерами. Он понял истинную цену настоящим друзьям и своему тренеру Павлу Зубрилину, который больше него верил в грядущий успех. И помнил слова старого друга, экс-чемпиона Европы по штанге в тяжёлом весе Евгения Новикова, рано ушедшего из жизни: "Ты ещё не знаешь себя".

          То поражение научило осмотрительности, великому искусству соизмерять свои силы с возможностями соперников и дало главное — упорство, которого хватило бы на троих. И весь мир увидел теперь счастливую улыбку человека, который, казалось, отучился улыбаться. На скольких миллионах телеэкранов размножилась она разом по всем континентам!

          А Давид Ригерт? Казалось, грохотом своих рекордных штанг он хотел заглушить в памяти людей воспоминания о его мюнхенском фиаско. Несколько дней назад, накануне выхода на помост, он сказал своему близкому товарищу:

          — Не беспокойся. То, что было, не повторится.

          ...Но Олимпиада перестала бы быть Олимпиадой, если приносила бы одни только радости. Её свойство в том, что она одаривает целым спектром эмоций.

          Источник спортивного прогресса — победа и рекорды. Но бывают ли они без поражений, проигрышей и потерь? Приступая к этой статье, мы меньше всего думали об унижающем всепрощенчестве. Есть поражение, заслуживающее по-спортивному сурового обсуждения. И осуждения тоже. Но есть поражения и иные, несущие в себе ростки грядущих побед. Всё дело в том, чтобы из каждой неудачи всегда делались правильные выводы и извлекались уроки.

          В Мехико, в антропологическом музее, есть картина "Ацтеки играют в мяч". По преданию, проигравшие кончали счёты с жизнью и превращались в богов.

          Запомните это: в богов превращались не победители, а побеждённые, постигшие мудрость земного бытия."

          Иной раз прочтёшь статью, в которой вроде и твоя любимая штанга грохочет так, что перепонки лопаются, и сравнения там смелые, на грани риска, и слов хвалебных в твой адрес достаточно. Прочтёшь, и тут же забудешь.

          А такую заметку, выскочившую вроде бы с пылу с жару олимпийского огня — её забыть невозможно. Но только я подозреваю, что Кикнадзе и Супонев не один день её писали, а может быть, и не один год. Потому-то они и заставляют даже нас, людей, привыкших к барабанному бою, призадуматься. И не только о штанге. И не только о спорте. А стало быть, это — хорошая журналистика.

          Если жизнь поворачивается к тебе другой стороной, пусть даже теневой, это ведь всё равно познание жизни, верно? А оно не может быть лишним для думающего человека. Не спеши проклинать судьбу. Поживи немного в новом качестве, присмотрись. Столько откроется интересного! Вот люди, которые вчера бросались тебе на шею и не знали, как набиться в гости. Сегодня они холодно тебе кивают и обходят твой дом стороной — теперь у тебя не то чтобы дурная, но какая-то сомнительная, по их мнению, репутация. А вот друзья, которых удивительно немного в такие дни. Однако они удивительно прежние, и ты отдыхаешь с ними душой.

          В эти дни ты едва ли не с отвращением перелистываешь статьи и журналы, где пишут о каком-то несравненном силаче с канатами вместо нервов. И понимаешь, что всю эту "беллетристику" впредь не надо принимать всерьёз. К сердцу её, во всяком случае, подпускать не стоит.

          ...Меня никогда не раздражают посторонние в зале, — наоборот, мне веселее, когда есть свежий человек: пусть посмотрит, какая это замечательная вещь — тяжёлая атлетика! Тренируюсь я всегда с настроением. Но раз на раз не приходится. Как-то раз на тренировке я почувствовал себя не в своей тарелке. Голова разболелась невыносимо! Плохо залечил недавнюю простуду, что ли... Короче, дело у меня шло со скрипом.

          — Так ты брось штангу, не мучайся! — воскликнул мой знакомый, узнав, в чём проблема. — Какая же польза от такой тренировки?

          Брось... Это легче всего... Но я знаю, как оно бывает: один раз бросишь, потому что болит голова, второй — потому что болит плечо, третий — потому что болит колено. У нас в мире спорта есть люди, у которых постоянно что-нибудь болит. И об этом все знают, кому надо и кому не надо.

          Помните, как наставлял запорожцев перед походом старый кошевой атаман в "Тарасе Бульбе"?

          "Если цапнет пуля или царапнет саблей по голове или по чему-нибудь иному, не давайте большого уважения такому делу. Размешайте заряд пороху в чарке сивухи, духом выпейте, и всё пройдёт, не будет и лихорадки; а на рану, если она не слишком велика, приложите просто земли, замесивши её прежде слюною на ладони, то и присохнет рана."

          Я процитировал это к тому, что "большого уважения" нашим травмам и болячкам давать не надо: они, это любому спортсмену известно, всегда при нас — не одна, так другая. Человек не рассчитан на то, чтобы держать двести килограммов на выпрямленных кверху руках. Сие не для каждого. Ну а кто находит в этом удовольствие и даже жить без этого не может, пусть уж не ноет. Вот сейчас отдохну маленько, подойду да как рвану эту упорную железяку! Клин клином — вот сие мужской разговор!

          Вспоминаю, как долго не мог я заходить в зал тяжёлой атлетики. Грохот штанги раздражал, а разговоры о ней казались бессмысленными. А если я слышал про число 160, то со мною чуть плохо не делалось. Тренироваться? А зачем? Я же сказал Плюкфельдеру, что со штангой покончено. Так продолжалось и месяц, и два. Жизнь проходила в серых тонах, вкуса к ней больше не ощущалось. На шахте "Южная", где я в то время работал электрослесарем, ребята разговаривали со мной о чём угодно, кроме спорта. И я тем самым лишний раз убедился, что у простых рабочих душевного такта больше, чем у иных профессиональных спортивных руководителей.

          Потом вроде начал отходить. Рискнул возобновить понемногу тренировки. Прихожу в зал, гляжу, ребята "железо ворочают", шутки у них, как всегда. Близко мне это всё и дорого. Но чувствую — за штангу браться не хочется. Не тянет и всё. А с таким настроением лучше дела не начинать.

          Так продолжалось вплоть до декабря 1972 года, когда в Шахтах начался республиканский тренировочный сбор перед Кубком СССР. Ребята съехались со всей России, было много друзей и знакомых. Весело так в зале стало, и даже меня захватила предстартовая атмосфера. Я провёл вместе с ними одну тренировку, вторую, третью — всё вроде шло нормально. Решил готовиться к соревнованиям. Вес, правда, у меня был маленьким — меньше 80 кг. Типичный средневес. Но, может, это и к лучшему?

          Надоело мне в последнее время в полутяжёлом весе самому с собой соревноваться. Интерес стал пропадать. Чем всё это кончилось — известно. А у средневесов в отличной форме находился Володя Рыженков, силён был рекордсмен мира Валерий Шарий, имелись и другие прекрасные штангисты. Схватиться с ними, прочувствовать борьбу — вот что мне было по-настоящему необходимо! Доказать всем, и в первую очередь самому себе, что жив ещё штангист Давид Ригерт!

          С такими мыслями я и поехал в Сочи на последние соревнования памятного, даже слишком для меня памятного 1972 года. И чем ближе подходил поезд к этому южному городу, тем полнее отдавался я знакомому, волнующему кровь предстартовому чувству.

          Специальный корреспондент "Советского спорта" написал в те дни в своём первом репортаже из Сочи, что после Олимпиады в Мюнхене Ригерт похудел, побледнел, и взгляд его, обычно дерзкий и весёлый, стал каким-то примиренческим. Действительно, пальто болталось на мне, как на вешалке, но вот насчёт примиренческого взгляда я поспорил бы. Это корреспонденту, скорее всего, показалось. Ничего я так не хотел, как драки.

          Но чтобы ко мне меньше приглядывались и строили всякие умозаключения, я старался из гостиницы выходить пореже. Со своими больше сидел, с ростовчанами.

          Все удивлялись моему собственному весу: 78,5 кг! Согнать ещё 3,5 кг — и можно выступать в полусреднем весе. Ребята только головой крутили, дивясь, как это полутяжеловес может стать в столь короткий срок полусредневесом.

          К сожалению, я хорошо знал, как это бывает. Но за недельку в Сочи я заметно поправился и ко дню старта почувствовал себя готовым к борьбе.

          Об этих очень важных для меня соревнованиях в моём дневнике написано немало. Приведу часть этих записей.

          "...24 декабря, воскресенье. Вес с утра 81,7 кг. Хороший завтрак: два сырых яйца, два бифштекса без гарнира, 200 г сметаны, одна чашка кофе, 150 г боржоми.

          Взвешивание с 9 часов утра. Вес 81,95 кг. К параду участников почувствовал прилив энергии, тепло. В общем, нормальное, даже хорошее соревновательное состояние. Если вчера чувствовал лёгкую усталость, неустроенность, то сейчас этого как ни бывало. Есть желание драться. Рудик молчит — значит, уверен во мне или делает вид, что уверен.

          (Не удивляйтесь, что я так назвал своего тренера, Рудольфа Владимировича. Это — для себя. Мы ведь давно уже сроднились.)

          ...Сегодня — первые в Союзе крупные соревнования по программе двоеборья. Жима больше не будет.

          ...Осталось десять подходов. Начинаю разминку: жим из-за головы 50 кг — 2 подхода по 5 раз. Рывок в стойку: 90 кг — 3 подхода, 110 кг — 2 подхода, 130 кг — 2 подхода. Рывок в сед: 130 кг — 1 подход, 135 кг — 1 подход, 145 кг — 1 подход.

          Мышечное чувство хорошее. Решаем начать со 155 кг вместо первоначальных 150 кг.

          Первый подход. Копия первого подхода в Мюнхене. Легко вырвал штангу, а при вставании уронил за голову. Нет доработки ногами — вот в чём ошибка. Это подсказал Плюкфельдер, я теперь это тоже чувствую.

          Второй подход. Старался исправить эту ошибку и сделал ещё более грубую. При подходе к штанге кто-то сзади крикнул: "Спиной тащи, спиной!" Знаю, что это неправильно. В какой-то момент почувствовал раздражение — и всё-таки начал рывок. И конечно, "мимо", ничего похожего! Надо было выпрямиться и продумать всё сначала, только после этого рвать. Потерял подход.

          К третьему подходу мы с тренером настраивались дельно, без напоминания об ошибках. Говорили только о том, что надо делать. И подход получился отлично."

          Между прочим, вести дневник мне посоветовал Плюкфельдер ещё в начале нашего знакомства. Многие молодые атлеты пренебрегают этим — а зря. Наша память может упустить многое из того, что сейчас кажется незабываемым. Дневник же — прекрасная форма самоконтроля, он учит анализировать свои достижения, видеть себя со стороны. Ссылки на занятость — несерьёзны. Были бы желание и привычка, а время, чтобы вести дневник, всегда найдётся.

          Например, эти записи я делал в перерыве между подходами к штанге, примостившись со своей толстой тетрадью в уголке тренировочного зала. И вот сейчас, листая дневник, живо ощущаю атмосферу переполненного сочинского цирка, как будто Кубок СССР проводится в нём только вчера...

          Я уже упоминал, что именно на этих соревнованиях впервые стал рекордсменом мира москвич, мой хороший друг Владимир Рыженков. Володя поднял в рывке 159,5 кг. С помоста он летел в объятия тренера, как птица. Я тут же заказал 160 кг. Я заказал бы этот вес независимо от того, поднял бы Рыженков 159,5 кг или нет. 160 кг — вот вес, который меня по-настоящему интересовал в тот день. Я должен был рассчитаться с ним за Мюнхен. Там я не смог одолеть его, выступая в полутяжёлой категории. Здесь же я должен был справиться, выступая в средней.

          Ну и настрой же у меня был в тот раз! Бросало в жар и в холод, на месте секунды не мог стоять. Чувствовал, как под шерстяным одеялом по телу дрожь пробегает. Ещё когда шёл к помосту, помнил о мюнхенской "баранке". А взялся за гриф — забыл обо всём на свете.

          Я вырвал эту штангу точно и легко. В хорошем стиле. В дневнике записал: "С сего дня вес 160 кг ничем не отличается для меня от любого другого..."

          В толчке Володя Рыженков отстал, так что основная борьба за первенство развернулась у нас с Валерием Шарием. Он тоже горел желанием реабилитироваться. Говорили, что Шарий готов к мировым рекордам.

          Во втором подходе я толкнул 192,5 кг (очень тяжело вставал) и стал ждать, что сделает Шарий в своей последней попытке. А он заказал сразу 197,5 кг. Решил идти ва-банк. Как всегда, нам ним хлопотали тренеры и друзья: один растирал ноги, другой — плечи, третий протягивал к носу ватку, смоченную нашатырным спиртом. Потом Шарий буквально ворвался на помост, установленный на арене цирка, и через мгновения отчаянной борьбы со снарядом зрители бурно приветствовали его успех!

          Шарий снял с себя ремень, в восторге ударил им о пол и, обернувшись, крикнул мне и Рыженкову:

          — Ну что, выиграли у меня? А?

          И, довольный, убежал.

          Ну, тут уж я совершенно позабыл, что ещё совсем недавно штанга была мне противной. Я упивался атмосферой борьбы и азарта. Я и без того весь горел, а тут ещё Валерка подбавил масла в огонь. Что же, надо было достойно ответить ему. 200 кг — это будет, подумал я, хороший ответ. В среднем весе два центнера ещё никто не поднимал. Мировой рекорд был на 2 кг меньше. Вес-то в самом деле нешуточный. "Только, — думал я, — ноги выдержали бы, только из подседа мне подняться бы... А там штанга уже никуда не денется."

          На свои ноги я в последнее время старался не глядеть, чтобы не расстраиваться. Однако даже эти "спички" на сей раз меня не подвели. Долго, со скрипом зубовным, вставал я, даже, кажется, что-то крикнул против обыкновения. Как правило, я стараюсь не шуметь на помосте, но тут не до эстетики было — я 200 кг вверх тащил! Встал наконец.

          Вот именно про такое состояние и говорил когда-то Яан Тальтс, что ты "почти умер". Сознание замутнено, гриф схватил меня за горло, нарушил циркуляцию крови, и я слегка раскачал штангу на ключицах, чтобы кровь прилила к голове. Сразу стало светлее, момент терять было нельзя, и я тут же "стрельнул" штангой на вытянутые руки. И уверенность в том, что она теперь действительно "никуда не денется", заполнила мне сердце.

          Вот что значит выступать на эмоциональном подъёме! Я ведь последнее время абсолютно не работал над толчком, и техника была ниже средней, а сила — откуда уж там сила? Но было желание вернуться в спорт, в большой спорт, которому я отдал лучшую часть своей жизни. Это оказалось важнее силы.

          Как выяснилось через несколько минут, штанга весила даже не 200 кг, а 201 кг. Сумма двоеборья, которую я набрал (355 кг), также оказалась рекордной.

          Я даже не представлял себе, сколько людей болело за меня в тот вечер! Они сбежались за кулисы — и друзья, и зрители, которых я абсолютно не знал, — и если не вмешался бы Плюкфельдер, то меня, наверное, в считаные минуты совершенно затискали бы в объятиях. Конечно, все прекрасно понимали, что дело совсем не в рекордах — их на моём счету к тому времени было уже больше двух десятков. Все видели, что человек вновь боролся, страдал и победил. Не Шария, не Рыженкова — победил себя, "самого большого неудачника Олимпиады".

          Я почувствовал огромное желание работать. Куда девались сомнения, вялость, апатия? На следующий день мы с ребятами отправились смотреть состязания полутяжеловесов. От гостиницы "Камелия" до цирка шли пешком, подставляя головы неяркому, но всё равно ласковому солнцу. Легко дышалось, ноги пружинили, и каждый шаг наполнял меня энергией и бодростью.

          Я направился не в зрительный зал, а прямо за кулисы, туда, где уже слышался грохот штанги. Давно ли я за версту не мог его слышать? Прогулявшись вдоль разминочных помостов, перекинувшись словами с сосредоточенными друзьями-полутяжеловесами, я вдруг почувствовал неудержимое желание... выйти на помост. Ну, раз уж нельзя два дня подряд соревноваться, то хотя бы потренироваться я мог! И, раздевшись по пояс, я тут же провёл полнокровную, насыщенную тренировку. А когда закончил её, то с огромным облегчением ощутил, что наконец-то всё встало на свои места.

          Какая же всё-таки отличная база была во мне заложена в олимпийском году! Ведь, по сути, именно благодаря ей прошёл для меня успешно весь следующий 1973 год, который журналисты окрестили "годом без поражений". Действительно, мне удалось выиграть буквально все соревнования, в которых я выступал.

          Штанга вновь стала мне послушной, крепко упирались в помост ноги, и рекорды падали один за другим: в Ташкенте на Кубке Дружбы — три, в Шахтах — три, на первенстве Европы в Мадриде — два... Первенство мира в Гаване обошлось, правда, без рекордов, но мне тем не менее удалось завоевать там все золотые медали: в рывке, в толчке и в сумме двоеборья.

          У штангистов есть такое выражение: ладони "держат". То есть кожа на них не рвётся, когда в неё, словно рашпиль, впивается жёсткая насечка стального грифа. Это очень неприятно — сорвать мозоль, а на соревнованиях вдобавок и небезопасно. Можно от боли и от неожиданности "спалить" важную попытку. Да и настроение вряд ли поднимется, если у тебя на ладони — свежая ссадина. Короче, такой вроде бы пустяк портит нам жизнь, и лишь немногие избегают этой неприятности. Не буду хвастать чем-то другим, но этим могу: я таких травм не знаю. Что-что, а ладони у меня "держат". А почему же им не держать, если с детских лет в этих ладонях по многу тысяч раз прокручивались рукоятки вил, граблей, лопат и прочего нехитрого сельского инструмента?

          У меня вообще с детства заложена неплохая база, чтобы держать удары судьбы. Рос я всё-таки не в оранжерее, а, пожалуй, ближе к просёлочной дороге. Чего-чего, а простора у нас хватало: налево — степь, направо — степь. Казахстан! Дома нас, пацанов, никто особенно удерживать не собирался: когда в семье семеро детей, а изба не слишком велика, свежий воздух для них, бесспорно, всего полезнее. Как с нами нянчились, я понял, когда сам стал вроде няньки. Родители наказывали: смотри за младшим братишкой! У товарища, моего одногодка, было такое же задание. Лето, жара. Мы тащили через село коляски на деревянных кружочках, прожжённых в середине — колёсиках. Тащили, понятно, к пустырю и здесь сдвигали вместе: вы, мол, ребята, пока поговорите, а у нас свои дела. Ну и пошла игра в бабки. Разве тут до детей? Их в тень порой забываешь передвинуть. Молоко в бутылочках прокисло, братишки наши с ног до головы мокрые — а мы знай себе играем...

          Школа в нашем селе Нагорное, что в Кокчетавской области, была маленькой: первый, третий и пятый классы учились вместе.

          По части развлечений и совсем туго дело. Развлекались сами, как умели. В войну играли: у нас был штаб и всё прочее. Соседняя улица — вечный противник. В пятом классе у меня было приличное звание — полковник. Ясно, что на своей улице я командовал войсками. Погоны были бумажные, на боку сабля из обруча, я её сам отбивал в кузне молотком, чтобы упругой стала. Соответственно и другие были экипированы.

          Случались и битвы, хотя, конечно, нечасто. Выручали книги. Их не в избытке было, но всё же. Читать я научился ещё до школы, со старшими сёстрами вместе проходил эту науку. Всё, что имелось в сельской и в школьной библиотеках, прочёл, кажется, к пятому классу, в том числе и брошюры, и журналы. Выбирать не приходилось. Карту мира знал чуть ли не наизусть — вот уж не гадал, что когда-нибудь я его вдоль и поперёк изъезжу. Однажды мне попалась книжка про закаливание организма.

          Закаливание мне было абсолютно необходимо. Ну, мало ли для чего! Вот, например, позавчера, в мартовский день, мы с другом Витькой подходим к нашей речке. А она полноводная, посмотреть приятно.

          — Ну что? — говорю. — Искупаемся, пока воды много? А то летом пересохнет — неинтересно станет...

          Разделись мы на свежем ветерке, бултыхнулись, вылетели скрюченные, оделись, дальше пошли. Как же без закаливания?

          Так вот, прочёл я про пользу разных процедур и принял меры. Водой обливался, летом тени не искал, а зимой приловчился бегать вокруг дома в трусиках и в валенках. Потом влетал в избу и тут же получал массаж — веником от мамы. Она очень боялась, чтобы я "кости не простудил", как это уже случилось со мной в раннем детстве: я одно время почти полгода не ходил. Потом всё забылось, я стал даже быстро бегать. Но если Елизавета Рудольфовна знала бы, какими процедурами занимается её сын в школе... На большой переменке я нередко затевал с кем-нибудь спор, что босиком пробегу вокруг здания по глубокому снегу. Предмет спора — бутерброды. Я их не имел привычки брать из дому, да они, если честно, не всегда и были. Но благодаря собственной системе закаливания организма без завтрака в школе я не оставался. Глупый был, системы никакой не придерживался, но выручала здоровая крестьянская натура.

          С 11 лет я уже зарабатывал деньги, вносил свою скромную долю в бюджет семьи. Например, мы вдвоём со старшим братом отвозили подводами пшеницу от комбайна: он — на лошади, я — на быках. Ну а через пару лет на сенокосе с меня спрос был уже ничуть не меньше, чем со взрослых. Но всего больше я любил технику, тут давала себя знать отцовская школа, он ведь тракторист. Бывало, зовут Адама Владимировича — мол, что-то в моторе барахлит. Отец заведёт трактор, послушает — и почти без ошибок определит, где дефект.

          Отец и меня приучал к трактору. Хотя я сам за отцом готов был куда угодно следовать как собачонка: и в мастерскую, и в поле. Ночь без сна — не беда, на любые муки соглашался, только бы быть вместе. В четвёртом классе трактор водил уже свободно. На весенней пахоте народу, как всегда, не хватало, отцу приходилось работать и днём, и ночью. Устанет, конечно, — ну и выпрошу у него рычаги. Начинаю пахать, а отец рядом сидит, отдыхает. Видит, что у меня всё вроде нормально получается: огрехов нет. А дело это совсем непростое: ведь правая гусеница должна идти по вспаханной борозде, в то же время и в пахоту залезать нельзя. Утром агроном загонку проверит — вспашка нормальная. Делает вид, будто не знает, что это мальчишка пахал.

          Ну а в 14 лет мне уже полностью доверяли рычаги трактора во время уборочной страды. Я даже считался большим специалистом по настройке зубчатых втулок, на эту настройку меня звали и взрослые, и ребята. Работа шла всерьёз, весь световой день: в половине четвёртого утра подъём, в одиннадцать вечера темнеет, отбой. Днём, правда, в самое пекло, мы спали два-три часа. Вот в это время я уже зарабатывал чуть ли не больше всех в семье, чем очень гордился. На вилах работал: ручная подборка валков — нелёгкое дело. Но, впрочем, чистить конюшни или рубить зимой силос ничуть не легче, а я справлялся. Вот они у меня и "держат" до сих пор, ладони-то.

          Так что над развитием выносливости мне как спортсмену специально работать почти не приходилось — в этом могу признаться. Она вырабатывалась сама собою в те времена, о которых рассказываю. И в дальнейшем не подводила.

          Наверное, в деревне не оставалось работы, которой я хоть немного не занимался бы. Кузница всегда привлекает мальчишек, и я вертелся там постоянно. Со временем кузнец начал поручать мне кое-какую работёнку. И я, например, сам выковал себе гимнастические кольца. Привязал их к ветке огромной шелковицы, что росла у нас во дворе (к тому времени семья переехала в Краснодарский край) и висел на них по полдня. Вообще, под этой шелковицей я жил с ранней весны до поздней осени: подвешивал к ней гамак, и мне там прекрасно спалось, на свежем воздухе. Плохо только, что в июне ходил весь в подозрительных синих пятнах: ягоды падали ночью прямо на постель.

          Штангой, приходится признать, я своих ребят не увлёк. Не сумел. Хотя сам уже давненько ею заболел. С чего всё началось? А всё с той же школьной библиотеки. В одном журнале я прочитал статью про штангиста, рекордсмена мира Сергея Лопатина. Что это за вид спорта, я тогда и понятия не имел. Поднимают штангу — это ясно, но как? Лопатин стоял на снимке в упругой, полной скрытой мощи позиции. Подпись гласила, что он готовился выполнить рывок. Я долго гадал: что это за рывок такой? Слово мне это очень понравилось, и статья понравилась — там говорилось о том, сколько труда и упорства приложил спортсмен, чтобы достичь высоких результатов. Насчёт труда и упорства я всё уже хорошо понимал, тут меня было не испугать. Но больше всего мне понравился сам Лопатин.

          Ну а потом на сабантуе, казахском празднике урожая, я впервые увидел соревнования по тяжёлой атлетике. На самодельный помост приглашались все желающие, а таковых нашлось немало. Я устроился чуть ли не на самом помосте и боялся пропустить малейшее движение силачей. Люди поднимали огромные веса, да как ловко! Вот он тебе — рывок! А вот и толчок! К полному моему восторгу, победил наш учитель физкультуры, Юрий Наскрипняк. Крепкий парень, вчерашний солдат. Он толкнул сто килограммов! Этот вес показался мне немыслимо большим.

          И если до того момента интерес к штанге у меня только зарождался, то теперь я заболел ею всерьёз. Не теряя времени, я приволок во двор пару железных колёс и насадил их на лом — вот тебе и штанга.

          Хуже обстояло дело с теорией. Но мне неожиданно и здесь повезло: у соседского мальчишки обнаружилась книжка из серии "Трибуна мастеров" издательства "Физкультура и спорт". Там были кинограммы упражнений наших знаменитых штангистов и комментарии специалистов — Аркадия Воробьёва и Рудольфа Плюкфельдера. Имя Плюкфельдера было мне уже хорошо знакомо, оно те годы не сходило со страниц спортивных изданий. Тогда я не мог и предполагать, что когда-нибудь стану учеником Рудольфа Владимировича. Хозяин книжки, вряд ли до того момента ею дороживший, заметив, какой хваткой я в неё вцепился, затребовал несколько моих лучших голубей.

          Я их и сейчас люблю, этих прекрасных птиц, а тогда они занимали очень большое место в нашей жизни. Из школы несёшься галопом — и прямо на чердак, к своим любимцам. Каких только голубей у меня не было: и трубачи, и турманы, и важные "дутыши", и "черновые" — они заманивали чужих птиц...

          Однако скупиться не приходилось — книга была мне нужна позарез.

          Она, эта тоненькая книжка, долгое время сопровождала меня и в армии, и после службы. Так что мне часто приходилось "советоваться" с Воробьёвым и с Плюкфельдером.

          Я никогда, наверное, не забуду тот день, когда впервые прикоснулся к грифу настоящей штанги. Было это в 1966 году, зимой. Я учился в одиннадцатом классе. И всегда с нетерпением ждал большой перемены, чтобы хоть на минутку заскочить в спортзал. Уроки физкультуры не могли унять энергию, которая била из меня ключом: что значат два занятия в неделю по общей программе, когда я уже мог много раз подряд выжать одной рукой пудовую гирю?

          Как водится, мы с несколькими приятелями ворвались в спортзал, что совершенно не поощрялось учителями. Кто-то схватил мяч, кто-то полез на гимнастическую стенку — и мы начали отводить душу. Вдруг дверь распахнулась. Двое рабочих внесли в зал что-то длинное и, похоже, тяжёлое. Я присмотрелся — и сердце зашлось от восторга. Это была штанга! Новенькая, ленинградская. Она оказалась просто красавицей, когда я в считаные минуты очистил её, к удовольствию рабочих, от упаковки и густой смазки.

          Терпения у меня не оставалось ни грамма, и я начал упрашивать пришедшего в зал учителя физкультуры Юрия Алексеевича Одинцова разрешить мне хоть раз поднять снаряд. Я горячо доказывал, что у меня уже есть дома своя, самодельная штанга и я, стало быть, не новичок в тяжёлой атлетике.

          Поколебавшись, Юрий Алексеевич сказал:

          — Ну, давай!

          Весь дрожа от восторга, я вырвал, как сейчас помню, 50 кг и толкнул 55 кг. А вот выжал совсем мало — 37,5 кг. К моему удивлению, эта штанга оказалась совсем не такой послушной, как моя. Ещё бы, у неё мягко прокручивался гриф, а мой лом между колёсами крепился наглухо, и я к этому успел привыкнуть.

          Когда я без устали махал дома гантелями, растягивал эспандер, висел на ветках шелковицы, то часто ловил на себе недоумённые взгляды матери, — зачем, мол, тебе это нужно? Сам я себе такой вопрос никогда не задавал. Мне бессознательно нравилось нагружать свой организм, заставляя его работать по-настоящему. Но я никогда не мог себе представить, к какому счастью сие может привести. Счастьем этим оказались соревнования. Мне, правда, приходилось и прежде выступать то в беге, то в прыжках в длину, — но как можно сравнить их со стартом в том виде спорта, к которому ты прикипел сердцем? А я уже чувствовал, что безвозвратно принадлежу штанге.

          Юрий Алексеевич Одинцов неплохо разбирался в тяжёлой атлетике, что не так уж часто встречается среди школьных педагогов. Он даже согласился вести секцию молодых штангистов. Первым в неё записался, понятно, я.

          13 января 1966 года мы провели первую тренировку — это помню абсолютно точно, потому что я не мог дождаться конца зимних каникул. Тренировки проходили после уроков. Моё село находилось в 15 километрах от школы, ребят отвозили туда после занятий на машине. И, поскольку ждать конца моей тренировки никто не собирался, три раза в неделю я топал домой пешком, что, однако, ни в коей мере не охлаждало моего спортивного пыла.

          Удивительные вещи раскрывал перед нами тренер! Оказывается, чтобы росла сила, вовсе не обязательно заниматься с предельными весами. Гораздо эффективнее — разнообразить их. И вообще, на каждую тренировку задания поручаются разные. Я о таких тонкостях понятия не имел, но запоминал сразу. С каждым днём сила у меня прибавлялась, и росла вера в слова учителя. Я начал прислушиваться к каждому его совету. Пожалуй, нельзя утверждать, что Юрий Алексеевич Одинцов — мой первый тренер, потому что занимался я у него всего один месяц. Но он наверняка мой первый наставник в тяжёлой атлетике. Я глубоко благодарен этому человеку. Он и сейчас работает в школе совхоза "Киров", и когда я бываю там, то непременно навещаю Юрия Алексеевича.

          13 февраля в станице Прочноокопская проходило первенство района среди профтехучилищ. Мне повезло — за всю историю района это были первые соревнования по тяжёлой атлетике. Преподаватель физкультуры Прочноокопского профтехучилища оказался большим любителем тяжёлой атлетики и даже спортивным судьёй. И хотя я не имел к профтехучилищам никакого отношения, всё же явился на соревнования. К ним допускались все желающие, и таких нашлось немало. Например, в полусреднем весе выступал мой знакомый, Володя Водянов, недавно вернувшийся из армии. Володя имел второй разряд и вызвался давать мне советы.

          Это было очень даже кстати, потому что правила соревнований я знал весьма приблизительно. Но, не смущаясь, заявил начальные веса: в жиме — 70 кг, в рывке — 75 кг, в толчке — 100 кг. Это были лучшие результаты, которые я показывал на тренировках. Я думал, что именно так и положено выступать.

          Тактику выступления я тоже замышлял довольно своеобразную: добавлять на штангу по 2,5 кг и поднимать, пока, хватит сил. Кроме того, я был уверен, что к каждому весу можно делать три подхода — ну как, допустим, при прыжках в высоту.

          Спасибо Володе — он мне быстро объяснил, что к чему. Оказалось, что в каждом движении даётся всего три подхода, исходя из этого и надо заказывать веса. Тем не менее менять первоначальную заявку я не захотел. Очень волновался, когда впервые вышел на помост, чтобы выжать эти 70 кг. Сам я в то время весил 66 кг и выступал в лёгкой весовой категории.

          К моему удивлению, я почти не почувствовал веса штанги. Услышал только команду судьи "Опустить!". Он вообще, наш судья, видя, что половина выступавших — зелёные новички, даже в ладоши не хлопал, а говорил "можно", чтобы понятнее было. Поразмыслив, я добавил ещё 5 кг. И снова выжал штангу. Остановился на 77,5 кг. Теперь я уже немного понял правила. Понял я, кроме того, и то, что на соревнованиях поднимать штангу значительно интереснее и даже легче, чем на тренировках — в азарте силы прибавляются. В рывке я поднял последовательно 75 кг, 80 кг, 82,5 кг и остался очень доволен собой. Но тут Володя подсказал мне, что если я возьму в толчке 112,5 кг, то выполню второй спортивный разряд.

          Я не поверил.

          — Юношеский?

          — Нет, спортивный. Ну, "взрослый", как ты говоришь.

          Второй разряд я пожелал выполнить, не откладывая в долгий ящик — во второй попытке. Она оказалась удачной. Тут я вошёл во вкус борьбы. Для того чтобы выиграть соревнования легковесов, мне было достаточно добавить к этому результату всего 2,5 кг. Эти килограммы не казались мне большой прибавкой, мою победу они гарантировали. Я решил не зарываться и, когда поднял 115 кг, моему восторгу не было предела.

          — Видишь, как у тебя ловко получилось! — похвалил меня Володя. — Первые в жизни соревнования — и так чётко сработал, на все девять подходов... Такое не каждому удаётся, даже мастерам спорта!

          Ну, этому я уж не поверил. Чтобы мастерам не удавалось то, что смог я, мальчишка?

          Увы, время показало, что Володя был совершенно прав. В дальнейшем я не раз убеждался в этом на собственном, порою очень горьком опыте, даже тогда, когда стал заслуженным мастером спорта.

          Победителям соревнований вручали очень, на мой взгляд, красивые значки общества "Урожай". Я был бы совсем не прочь появиться в школе с такой наградой на груди, но здесь меня подстерегало разочарование: поскольку я выступал вне конкурса, значок мне не дали.

          Следующий школьный день, как всегда, начался с линейки. Неожиданно я услышал свою фамилию.

          — Вызывают, — подтолкнули меня сзади.

          Я сделал шаг вперёд, размышляя, за какую провинность будет "чистка". К сожалению, такое со мной случалось, причём довольно часто. Виной этому обычно бывали моя излишняя энергия да ещё упрямство.

          Но вместо очередного выговора наш строгий директор торжественно зачитал благодарность учащемуся одиннадцатого класса Давиду Ригерту, занявшему первое место в районных соревнованиях "среди взрослых штангистов".

          Так я впервые узнал, что успехи в спорте быстро становятся общеизвестными, и целый день купался в лучах славы.

          На этом, к сожалению, и закончились мои школьные занятия тяжёлой атлетикой. Мы, правда, провели ещё две-три тренировки, но... Приближалась весна. Не за горами были выпускные экзамены, а мне хотелось сдать их как можно лучше — я ведь собирался поступать в лётное училище. Но этим надеждам не суждено было сбыться: я не прошёл медицинскую комиссию из-за сломанного носа.

          Причиной стал очень неприятный случай. Среди бела дня у нас в деревне появился какой-то залётный пьяный ухарь. Он начал приставать к нашим старшеклассницам, поднялись визг и крик. Взрослых, как назло, поблизости не было, и урезонивать пьяного пришлось мне. Я попытался вразумить его словами — и пропустил неожиданный удар. Ухарь оказался опытным бойцом и угодил мне прямо в нос. Реванш я взял немедленно, а нос... выровняли врачи. Всё это мерзко, конечно. Но, по моему глубокому убеждению, далеко не всякой драки надо сторониться.

          Получилось так, что через два дня после выпускных экзаменов в школе поезд уже уносил меня в сторону Урала — туда, где должна была проходить моя воинская служба.

          Пожалуй, я был неплохим солдатом: расторопным, выносливым и неунывающим. Хотя в первые месяцы, особенно в школе младшего командного состава, режим был жёсткий, с непривычки я втягивался в него с трудом. Но быстро освоился. И даже стал находить минуты для занятий спортом.

          Ну, уж на физподготовке я отводил душу! С сожалением смотрел я на тех парней, для которых гимнастический городок был совсем чужим, они в нём чувствовали себя абсолютно беспомощными. Помню, здоровенный парень, Коля Бабенко, ко всеобщему удивлению, не смог ни разу подтянуться на перекладине. Он, по-видимому, привык считать, что и без того сильный — зачем же ему ещё всякая там гимнастика? Надо было видеть Колино лицо, когда его тут же, перед строем, командир отчитал за "физкультурную безграмотность". Конечно, со временем Бабенко, равно как и другие "отстающие", научился подтягиваться не менее десяти раз. Но чего им это стоило... Всё надо делать вовремя, и гимнастикой заниматься — тоже. Таков простой вывод для будущих солдат, которые прочтут эту книжку.

          Мне, конечно, обязательных занятий гимнастикой было маловато. Очевидно, я уже "заразился" тяжёлой атлетикой не на шутку. Но штанги, к сожалению, в школе будущих сержантов не было. Чтобы не ослабеть, я по многу раз делал подъём-переворот на перекладине, а также приседал на одной ноге. Придумал я себе и ещё одну "дополнительную нагрузку": отжимался от пола с партнёром, который лежал у меня на спине. Но иной раз неожиданно звучала команда "Становись!", а я ведь ещё должен был привести форму в порядок. И нередко затем слышалось:

          — Курсант Ригерт, выйти из строя. За опоздание на построение — наряд вне очереди.

          Ну, что поделаешь... Спорт, как и искусство, очевидно, требует жертв.

          Позже, когда я стал сержантом, выкраивать время для спорта стало полегче. Да и наш ротный замполит, видя моё рвение, справедливо рассудил, что наибольшую пользу я принесу в роли физкультурного организатора. Роль эта пришлась мне по душе. Вместе с молодыми офицерами мы создали секции футбола, лёгкой атлетики и волейбола. Через некоторое время наша рота отличилась на соревнованиях по военно-спортивному комплексу, чем я очень гордился. Мы даже боксёрскую секцию сколотили, любителей нашлось достаточно, а тренером, понятно, опять оказался я. Впрочем, всё это было мне не в тягость, и моим основным обязанностям командира расчёта никак не мешало.

          Вот жаль только, что от своей любимой штанги я был по-прежнему далёк. Оставались гири. Ими я и отводил душу, но... Как-то, занимаясь в казарме, я проломил гирей деревянный пол. Старшина у нас был человек пожилой и хозяйственный. Увидел пролом в полу — и ему плохо стало. Спасибо, замполит заступился, а то мне, наверное, несдобровать бы. Вот и добейся в таких условиях результата!

          Но вот однажды я перебирал пожелтевшие бумаги, оставшиеся мне по наследству от прежнего физорга роты. Не люблю я это занятие, однако потребовалось навести порядок в документации.

          И вдруг — что такое? В списке спортивного инвентаря, приобретённого два года назад, я прочитал: "Штанга ленинградская "Рекордная"".

          Новенькая штанга, ленинградочка, лежит где-то и пылится, а я... Вот что значит недооценивать документацию!

          Штангу я искал, как Шерлок Холмс. В нашей части не осталось сарая, который я не вывернул бы наизнанку. По пятам за мною следовал старшина. Он был уверен, что человек, тратящий на розыск столько сил, ищет по крайней мере клад.

          И вот на чердаке, под грудой старых костюмов для противохимической защиты, я нашёл свою стальную красавицу. Спускаясь по лестнице, я бережно нёс её, прижимая к груди. Позади, отплёвываясь и ругаясь, спускался старшина.

          Убедить замполита в необходимости организации секции тяжёлой атлетики труда не составило. Сложность заключалась в другом: где тренироваться? В конце концов решили, что из двух классных комнат можно сделать сносный спортзал.

          У моих родителей висит на стене бледная любительская фотография: я в армейских галифе и с обнажённым торсом поднимаю штангу, которая блинами едва не упирается в потолок. Это — в нашем армейском "спортзале". И хотя ребята ростом повыше 175 сантиметров не могли полностью выпрямиться со снарядом, популярность нашей секции росла с каждым днём.

          Вот когда я и ощутил недостаток теоретических знаний. Ибо далеко не всё мог объяснить своим подопечным, а ведь они прислушивались к каждому слову "тренера". Вновь и вновь доставал я книжку "Трибуна мастеров". Подолгу вглядывался в килограммы движений чемпионов. Ничего похожего не умели ни я, ни мои ребята.

          Но ведь мы были в том счастливом возрасте, когда каждый день прибавляет силы, а тем более при систематических занятиях спортом. Вот почему, несмотря на несовершенство тренировок, наши результаты заметно росли, ребята крепли, и через какое-то время наши парни уже смотрелись почти богатырями.

          Жаль только, что смотреть было некому. Соревнования по тяжёлой атлетике в роте не проводились, а на другие состязания нас никто не звал. Впрочем, о спортивных достижениях нашей роты уже знали. По военно-спортивному комплексу многие из нас выполнили нормативы первой и второй ступеней, а также получили спортивные разряды. И когда однажды к нам приехал начальник физподготовки части товарищ Кольцов, показать уже было что.

          Познакомив гостя с организацией физкультурной работы в роте, я как бы между прочим сообщил, что имею второй разряд по тяжёлой атлетике, да вот только в соревнованиях давно не участвовал. А тренируюсь последнее время регулярно и вообще мечтаю стать настоящим спортсменом...

          Товарищ Кольцов оценил меня взглядом. Я ещё сильнее выпятил грудь.

          — Ну что ж, — сказал Кольцов, подумав. — Скоро намечается первенство части по тяжёлой атлетике. Если покажешь подходящий результат — создадим условия для настоящих тренировок.

          Наверное, ни на одном экзамене я не волновался так, как на том первенстве. И было отчего: сорвусь — прощай, по крайней мере до увольнения в запас, мечта о настоящем спорте!

          Но всё как будто обошлось благополучно. Выступая в полусреднем весе, я победил, подняв в жиме 105 кг, в рывке 110 кг и в толчке 135 кг. Это равнялось первому спортивному разряду. То ли этот результат был отнесён Кольцовым к категории "подходящих", то ли подействовало моё действительно горячее желание стать штангистом, но только мечта моя сбылась.

          Недели через две в часть пришла радиограмма: меня вызывали на тренировочный сбор в Свердловск! В тот же день с командировочным удостоверением в кармане я поехал на попутной машине к ближайшей железнодорожной станции.

          Когда я закончил карьеру действующего спортсмена, мне предложили должность старшего тренера Ростовской области по тяжёлой атлетике. К тому времени бессменные чемпионы России, штангисты Дона стали занимать "надцатые" места. И очень скоро я прослыл в донском краю чуть ли не скандалистом.

          — Ничего! — отвечал я в таких случаях. — Пусть считают скандалистом, но халтурщиков от штанги я из залов повыгоняю! И в шахматы во время тренировок играть не дам, и машины свои чинить в то время, когда ученики в спортзале занимаются, чем кому заблагорассудится.

          Я на них давно зуб имею, на халтурщиков. Ещё с тех свердловских времён. Ну не везло мне первое время с тренерами — и всё!

          Я приехал в Свердловск окрылённый, думал — наконец-то дорвусь до настоящих занятий штангой, в настоящей армейской секции, у грамотного тренера.

          Секция, конечно, была, но вот тренер... Не знаю уж, где такого отыскали, "почасовика". Похоже, ему было абсолютно безразлично, чем мы занимаемся. Спросишь — скажет какую-нибудь банальность. Не подойдёшь — весь вечер просидит в углу, перебирая бумаги. А то и вообще исчезнет неизвестно куда. Ребята наши, а среди них были уже и мастера спорта, всерьёз его не принимали и полагались больше на свой прошлый опыт. А у меня этого опыта было — кот наплакал. То к одному пристану — мол, подскажи, в чём ошибка у меня при рывке, то к другому. В книжку старенькую, где уроки Плюкфельдера, снова заглядывал. В магазине ни одну брошюру о спорте не пропускал — но ведь о штанге пишут так редко...

          Тем не менее я всё же худо-бедно тренировался. На сборы меня вызывали регулярно, питание было хорошее, соревнования время от времени проводились — жить можно! Вскоре меня даже вызвали на какое-то ведомственное армейское первенство в Ташкент. Так далеко мне ещё ездить не приходилось. Вот она, спортивная судьба начинается, дальние пути-дороги, не без самодовольства думал я.

          Я выступал в полусреднем весе и в грязь лицом вроде бы не ударил: выполнил норматив кандидата в мастера спорта, а это, конечно, звучит гораздо привлекательнее, чем перворазрядник. И даже улучшил в толчке рекорд Свердловской области. Начальство моим выступлением осталось довольно — я всё-таки понемногу становился штангистом!

          Но меня гораздо больше волновали те соревнования, которые должны были начаться через пару недель в Свердловске — чемпионат Российской Федерации. Это уже не шутка. Штангисты знают, что в некоторых весовых категориях стать чемпионом нашей республики потруднее, чем выиграть чемпионат мира. И мне, подумать только, выпадало счастье выйти на один помост с гроссмейстерами "железной игры"...

          Вдобавок я узнал, что сборную Ростовской области привезёт в Свердловск Рудольф Плюкфельдер. В моём солдатском чемоданчике хватало его фотографий, вырезанных из журналов и газет. Плюкфельдер прекрасно смотрелся на помосте — сухощавый и элегантный. Вот снимок времён Олимпиады в Токио: Плюкфельдер и венгерский атлет Дьёзе Вереш. Рядом с Рудольфом венгр — настоящий богатырь. Однако он стоял на второй ступени, а Плюкфельдер — на чемпионской. Это мне очень нравилось, и я как-то меньше расстраивался, когда смотрел на себя в зеркало.

          К этому времени я уже всё, что можно было прочесть о Плюкфельдере, кажется, прочёл. Он — человек необычной спортивной судьбы. Кемеровский шахтёр, за штангу взялся в том возрасте, в котором сейчас некоторые заканчивают активные занятия спортом и переходят к активному просмотру телевизионных передач. Самоучкой поднимал штангу, да ещё и других учил. И со временем стал одним из популярнейших штангистов мира.

          В олимпийский Рим Плюкфельдер ехал за золотой медалью, так об этом поспешили написать зарубежные газеты. Но на последней тренировке он повредил мышцы спины... На следующую Олимпиаду в Токио Плюкфельдер приехал выступать сам и привёз... своего ученика, "мухача" Алексея Вахонина. Оба, тренер и его воспитанник, стали олимпийскими чемпионами. Говорят, что это — беспрецедентный факт в истории спорта. В любом случае Плюкфельдер вписал в эту историю прекрасную страницу.

          А сейчас он носил неофициальное звание "профессора штанги". Мир тяжёлой атлетики глубоко чтит познания и авторитет "папаши Плюка", хотя он ещё совсем нестарый человек. И на тренировках порой поднимает не меньше своих учеников.

          Вот бы у кого потренироваться! А почему, собственно, и нет? Служба у меня заканчивалась. Человек я был неженатый, мог ехать, куда вздумается. Я слышал, Плюкфельдер уважает спортсменов, которые умеют "пахать" и при этом не ныть. Так я же как раз такой человек! Вот приедет Плюкфельдер в Свердловск, а я выступлю как можно лучше. А потом подойду и скажу: не откажите, Рудольф Владимирович, поработайте со мною немного, я за вами поеду, куда прикажете. Хочу, понимаете ли, стать чемпионом мира, да не знаю как. Или что-нибудь в этом роде. Вдруг он возьмёт и согласится?

          Как я старался на тех соревнованиях, как терпел под штангой, держа её со скрежетом зубовным! Но только Плюкфельдер, увы, не обратил на меня ни малейшего внимания. ² Тем более что мне пришлось соревноваться в одном "потоке" с тяжеловесами. А на их фоне я, худой, корявый, с примитивной техникой, и подавно не смотрелся. Рудольфу Владимировичу, мне потом сказали, больше понравился Вовка Головин. Этот свердловский парень работал очень красиво, но только я-то знал, что терпеть, "упираться" он не умеет.

          В общем, Плюкфельдеру я "не показался". И очень расстроился. Хотя должен был радоваться: всё-таки впервые выполнил норматив мастера спорта СССР! В полусреднем весе. И ребята, которые прибежали меня поздравлять, удивились моей кислой физиономии. Но разве можно долго грустить, тем более с друзьями? Вскоре я уже хохотал над чьей-то шуткой, а потом взял слово и потребовал тишины.

          — Сегодня как будто 12 октября 1968 года, — сказал я торжественно. — День открытия Олимпийских игр Мехико. Так вот, чтобы вы знали: на следующей Олимпиаде я буду её участником. Всех вас записываю в свидетели!

          Иногда я думаю: была ли это уверенность в своих силах? Вряд ли, скорее самоуверенность. Но мечта — точно была. А без мечты, без дерзости наше дело — мёртвое.

          Когда я вернулся в свою родную часть, на груди у меня сиял квадратик мастера спорта СССР. ³ Все меня от души поздравляли, особенно замполит. И только старшина поковырял начищенный значок жёлтым от табака ногтем и с обидной улыбкой посоветовал:

          — Сними эту цацку. Она — не армейская!

          — Нет уж, батя! — на правах полугражданского человека не согласился я. — Такую цацку сам маршал не постыдится носить.

          Перед демобилизацией любой солдат находится в состоянии полёта: перед ним весь мир, можно выбрать любую дорогу! Но я уже, кажется, твёрдо выбрал спорт. И потому не стал долго отдыхать в родительском доме и через три-четыре дня собрался в путь. Путь этот лежал в город Армавир. Ближе городов не было, а мне, я сие понял, нужны были настоящие занятия штангой. В нашем селе, к сожалению, условий для этого не было. Вот я и решил: буду работать, а всё свободное время отдавать занятиям штангой.

          Я устроился в автоколонну слесарем. В первый же день, конечно, ринулся искать секцию тяжёлой атлетики, в моём представлении она должна быть в любом городе. Но она, к сожалению, просто числилась при местном "Спартаке". Серьёзных занятий там никто не вёл, помещение было запущенным, зимой к полу тряпка примерзала... В общем, ерунда, а не секция. Хотя руководил ею мастер спорта. Но он до того обленился, отстал от современной методики, что его советы мне никакого доверия не внушали. Впрочем, тренер с ними особенно не набивался, на занятия и то приходил от случая к случаю.

          И вот ведь что интересно: когда я уже кое-чего добился в спорте, тренер этот не поленился и разыскал меня. Зачем? А как же, я, мол, первый твой учитель! Не посодействую ли я, чтобы ему присвоили звание заслуженного тренера республики? Между прочим, одно время в тяжёлой атлетике было такое поветрие. Некоторые известные штангисты записывали себе в тренеры кого угодно. Всем было известно, что это — очевидная липа. Тем не менее своим "авторитетом" такие спортсмены "пробивали" для мнимых наставников кое-какие блага и даже высокие звания. Зачем они этим занимались, трудно понять. Сейчас к подобным делам относятся гораздо строже и порядка стало больше. А тогда иной раз чемпион и сам забывал, кто у него сегодня числится тренером.

          Околоспортивное делячество мне всегда было противно. Вот почему я негрубо, но твёрдо отказал своему "первому наставнику" из Армавира. Тем более что в числе подобных горе-тренеров он был у меня даже не первым.

          В общем, я вскоре понял, что не в тот город попал. Но куда деваться? Жилось трудновато, получал я немного, да ещё как-то умудрялся помогать родителям. Но тренировки всё же не бросал. Не удивительно, что вес у меня не рос, а даже падал: из средневесов я опустился на категорию ниже. Я попросил руководителей армавирского городского спорткомитета направить меня куда-нибудь на тренировочные сборы — хоть встряхнуться, посвежеть! Но и к этому отнеслись прохладно. Спасибо, в автоколонне шофёры поддержали: подошли к начальнику, уговорили, и он отпустил меня на сбор без сохранения зарплаты. Местком, правда, выделил 20 рублей на расходы "будущему чемпиону". Я этому был несказанно рад.

          Помчался в Туапсе: там проводила тренировочный сбор команда России во главе с Плюкфельдером. А я пока присматривался, как солидные люди поднимают штангу. Любовь к ней у меня никак не уменьшалась, хотя в еде из-за нехватки денег приходилось быть очень скромным: утром — пирожок с молоком, в обед — два пирожка с кефиром, на ужин — котлетка. Однако я не унывал.

          Зато мне повезло в другом: в моём номере в гостинице поселился Гена Терехов, штангист, несколько лет занимавшийся в Шахтах у Плюкфельдера. Это показалось мне хорошим предзнаменованием. Гена, собственно, и сказал Плюкфельдеру о моём большом желании тренироваться у него.

          Как-то вечером я возвращался с прогулки. Глядь — около гостиницы на скамейке сидят Рудольф Владимирович и несколько ребят-штангистов. Я его узнал издалека. Сердце сразу забилось... Виду я, тем не менее, не подал. Вежливо поздоровался и пошёл как будто мимо.

          — Подойди-ка сюда, — окликнул меня Плюкфельдер. — Ты Ригерт?

          — Да...

          — Я тебя где-то видел, кажется. Лицо знакомое.

          — Может быть, в Свердловске, на первенстве России? Я в тренировочном зале часто рядом с вами стоял...

          — Вот я и говорю, лицо вроде знакомое... Давай-ка посмотрим у тебя включение, — без всякого перехода приступил к делу Плюкфельдер.

          "Включение" — слово, очень популярное среди штангистов. Есть включение — можешь надеяться на высокие достижения. Нет его — дело осложняется. Включение — это хорошее разгибание рук в локтевых суставах. Если разгибание полное, то штангисты говорят, что руки "включаются". Особенно это важно при толчке. При хорошей подвижности в локтевых суставах вес фиксируется чётко, красиво, и судьям не к чему придраться. А без этого самого включения картина смазывается — не поймёшь, вытолкнул штангист снаряд на прямые руки или ещё дожимает его, что правилами категорически запрещено. Можно по пальцам перечислить счастливчиков, у которых включение идеальное: Киржинов, Алексеев, Устюжин... А многие ребята так и мучаются до конца своей спортивной карьеры: всем они хороши, но вот проклятые локти подводят...

          Всякий тренер прекрасно об этом осведомлён и, принимая новичка, в первую очередь проверяет его руки.

          Включение я Плюкфельдеру демонстрировать не стал. Это его слегка озадачило. Но мне показалось унизительным выгибать руки среди улицы — не жеребца ведь покупают...

          — Вот завтра приду на тренировку, — сказал я, — там и покажу. А здесь... что-то народу много...

          — Но у нас тренируется сборная республики, — с нажимом на последних словах произнёс Рудольф Владимирович.

          — А я где-нибудь... в уголке...

          В зале Плюкфельдер ко мне не подошёл, и я оценил его тактичность. Он присматривался ко мне со стороны. Что-то ему, судя по всему, во мне всё же понравилось. Гораздо позже Рудольф Владимирович сказал, что именно: к снаряду я подходил собранный, упругий, а выполнив упражнение, отходил как тряпка. Это, по его мнению, указывало на природную способность расслабляться после нагрузки. Качество, незаменимое в любом виде спорта.

          После тренировки Плюкфельдер коротко сказал мне:

          — Давай адрес. Напишу письмо. Приедешь в Шахты. Остальное я устрою.

          Когда я получил от него письмо и пришёл с ним в горсовет "Спартака" забирать документы, председатель назвал меня "дезертиром". Года через три мы встретились на каких-то соревнованиях, и он сказал, что я совершенно правильно поступил, уехав в то время из Армавира.

          ...29 мая 1969 года я зашагал по перрону станции Шахтная со своим старым солдатским чемоданчиком в руках. Он был не тяжёлым: "штангетки" и ремень, тёмно-зелёное хлопчатобумажное трико, майка, рубашка — вот и всё, что составляло мой багаж. Я казался себе д'Артаньяном, приехавшим завоёвывать Париж с шестью экю в кармане. Не знаю, сколько в переводе на наши деньга будет шесть экю, но вряд ли у меня в тот момент было больше. Однако на настроение я не жаловался. Жизнь сулила то, о чём я только мечтал.

          Я давно заметил, что при встречах спортсмены особых эмоций не проявляют. Москвич и тбилисец встречаются, допустим, в Хабаровске, а вид у них такой, будто они вчера целый день провели вместе. Короткое приветствие "Как дела?" — и всё. Привыкли — часто в разъездах. Вот и Плюкфельдер встретил меня в зале тяжёлой атлетики Шахтинского Дворца спорта так, как будто я бывал там через день. А в том, что я приеду, он, видимо, даже не сомневался.

          Для начала я, как обычно, встал на весы. Рудольф Владимирович подошёл и посмотрел — 76 кг, для среднего веса маловато. Не тратя слов, Плюкфельдер сунул мне пачку талонов на питание, и мы с Володей Перхуном, молодым тяжеловесом, отправились в столовую. Там я в первый раз удивил стокилограммового Володю, выпив после плотного обеда то ли десять, то ли двенадцать стаканов молока. После этого город, по которому мы отправились прогуляться, показался мне гораздо красивее, чем вначале.

          Попасть в секцию Рудольфа Плюкфельдера было очень непросто. Первые же занятия убедили меня, что мне крупно повезло. Шахтинская школа тяжёлой атлетики гремела на всю страну. Штангисты шахты "Южная" № 1 были чемпионами СССР среди команд производственных коллективов. Так что мне было на кого посмотреть и у кого поучиться.

          В то время ещё не сошёл с помоста олимпийский чемпион Алексей Вахонин. С ним серьёзно соперничал мастер спорта СССР международного класса Лев Андрианов, выигравший титул чемпиона страны в легчайшем весе. Ваня Назаров блестяще выступал в полусреднем весе. В отличной форме был чемпион РСФСР полутяжеловес Рудольф Шум. Сильнейшим в Европе среди юниоров стал тяжеловес Володя Перхун. В это же время в Шахты приехал и весьма усердно тренировался у Плюкфельдера Василий Алексеев. Их пути в дальнейшем разошлись, но забывать об этом периоде, я думаю, не стоит. Все эти атлеты были очень разными и по характерам, и по манере выступлений. Но их роднило одно: самое серьёзное отношение к "железной игре", самоотдача на тренировках, стойкость на соревнованиях. Здесь уже чувствовалась опытная и твёрдая рука Плюкфельдера.

          В городе авторитет наставника "богатырской дружины" был очень велик. Вот почему я без особых хлопот устроился подземным электрослесарем на шахту "Южная".

          Конечно, наслушавшись разговоров о нелёгкой и порой опасной работе шахтёров, я немного побаивался — справлюсь ли? Но сомнения оказались напрасными. Как и везде, для успеха прежде всего потребовалось желание. Физическая закалка позволила мне легко справиться с немалыми нагрузками, которые ложатся на шахтёрские плечи. В общем, довольно скоро я стал в лаве своим. В работе почти не отличался от бывалых горняков, но стоило мне открыть рот — они принимались хохотать. То я лаву называл проходом, то никак не мог взять в толк, что такое "тормозок". Я думал, что это какая-то деталь горных машин. Но оказалось, что это шахтёрский завтрак в традиционной "авоське".

          Я вообще с удовольствием отмечал, что шахтёрская жизнь чем-то напоминает армейскую. Как и в каждом взводе, в каждой подземной бригаде есть свой весельчак, свой силач и т.д. Шуточки под землёй отпускаются такие, за которые на поверхности можно и по шее схлопотать. Но зато когда в лаве аврал, надо видеть, как дружно и напористо работают все бок о бок. Если требует обстановка, шахтёры не покинут лаву и две, а то и три смены, пока не устранят неисправность и не подготовят условия работы для товарищей.

          Обычно после смены горняки любят не спеша, с толком и с расстановкой помыться в душевой. Я же, наскоро ополоснувшись, мчался к трамваю: после тренировки всё равно приходилось повторять эту процедуру. Последние часы в шахте я уже не мог не думать о штанге — скорее бы в зал.

          Кстати, это было совершенно неважно, если член секции почему-либо задерживался в шахте — у Плюкфельдера зал оставался открытым круглые сутки. Это не преувеличение. Один шахтинский мастер спорта тренировался в тот период с двух часов ночи — иного времени он выбрать не мог. И никто особенно не поражался. В Шахтах занимались штангой самозабвенно.

          Хорошее питание и рациональные тренировки быстро наладили мои дела: через две недели я весил уже 78 кг. Штанга на тренировках сразу полегчала. Я попросил Плюкфельдера разрешить мне ночевать в тренерской комнате Дворца спорта. Там стоял широкий старый диван. Дело в том, что мне приходилось терять массу времени на переезды из общежития на шахту и обратно — они находились в разных концах города. Рудольф Владимирович согласился. И вот мало того что мне предоставили на ночь тренерскую комнату, так ещё и дали из гостиницы постельное бельё! На том диване я проспал полтора года. И сны смотрел самые чемпионские.

          Наконец подошли первые соревнования. Плюкфельдер объявил о тренировочном сборе. За эти три недели занятий в его секции я в полной мере понял, что такое настоящий тренер.

          В 7 часов 30 минут Рудольф Владимирович будил меня на зарядку и проделывал её вместе со мной. А когда у него заканчивался рабочий день — никто, по-моему, не знал.

          Ну, конечно, он прекрасно разбирался в технике работы со штангой. Но ведь в ней разбираются многие! А ты попробуй научи этому молодого парня, у которого полный набор неправильных навыков... Как у меня, например. А если таких парней не один десяток? Какое же безграничное терпение нужно иметь для того, чтобы сделать из крепкого парня классного штангиста...

          Плюкфельдер это терпение имел. Он мог сто раз заставить атлета повторить нужный элемент, пока не добивался чистоты выполнения. Казалось, что этот человек просто неутомим. "Некоторые элементы техники должны быть доведены до автоматизма!" — любил повторять Рудольф Владимирович.

          Этот тезис вначале мне очень не понравился. Робота, что ли, из меня делают? Но потом я понял: действительно, некоторые элементы на помосте осмысливать некогда. Ну, например, когда вес сверхпредельный и штанга тебя "бьёт": в момент, когда она ложится на грудь, состояние — полубессознательное. Вот тут и важно не потерять схему движений. Здесь уже рассуждать некогда, тут должна сработать "автоматика".

          Это понимание пришло ко мне не сразу. Но Плюкфельдер и не настаивал на беспрекословном повиновении. Он учил нас всё осмысливать. Но если требовалось, то умел доказать свою правоту. Каждый элемент техники он объяснял подробно, всесторонне, не замыкаясь на одной, пусть даже самой правильной схеме.

          Например, если он объяснял он нам технику жима, то приводил примеры образцового выполнения этого упражнения тем или иным чемпионом и демонстрировал кинограммы. И тут же показывал технику экс-чемпиона РСФСР Юрия Дуганова. Он считал её неправильной, но тем не менее всё объяснял. Досконально, с трёх точек зрения: физиологии, физики и геометрии. Мы узнавали о роли каждой мышцы в этом упражнении, об элементарном расчёте углов приложения силы... Рудольф Владимирович ловко и привычно рисовал на доске смешных человечков, неутомимо поднимавших штангу, и нам становилось ясным то, что хотел доказать наш наставник.

          Мы поражались: когда он успевает придумывать упражнения для наших тренировок? Причём для каждого штангиста — разные. Некоторые тренеры посмеивались над Рудольфом Владимировичем. Они считали, что чрезмерное количество подводящих упражнений никому не нужно. У меня, например, в тот период было аж 38 упражнений. Среди них много таких, что заставляли моментально ориентироваться в меняющейся обстановке.

          В декабре 1974 года на розыгрыше Кубка СССР в Запорожье я поднял в рывке 178 кг, на 3 кг больше своего же мирового рекорда. Когда я делал "подсед", то есть садился со штангой над головой, меня повело в сторону. Не знаю, как мне удалось сохранить равновесие и встать? Друзья-штангисты говорили потом, что были уверены: снаряд опрокинет меня на помост. Каждый знает по опыту, как трудно бороться с бунтующей штангой! А я вспомнил свои первые тренировки у Плюкфельдера. У него было такое упражнение: ходьба со штангой над головой в глубоком седе. Положение спортсмена, как при рывке. Он "распластан" на помосте, а Рудольф Владимирович командует: "Шагом марш!" Потихоньку начинаешь двигаться, снаряд "водит" тебя из стороны в сторону, а тут звучит команда: "Быстрее!" Бросать штангу не хочется, вот и демонстрируешь под нею чудеса изворотливости.

          Потом на соревнованиях мне говорили — чудом, мол, удержался! Или ссылались на особую гибкость моих суставов. Последнее, конечно, и впрямь имело место, но главное всё-таки — сработала моя натренированность Плюкфельдером.

          Рудольф Владимирович придавал очень большое значение составлению планов занятий. И это абсолютно верно. Правильно составленный план — то есть план, учитывающий физическую, техническую и морально-волевую подготовки, — это залог успеха. Но Плюкфельдер никогда не вручал план непосредственно перед тренировкой. Всегда заранее. Почитай, мол, подумай. Если у тебя есть свои соображения, высказывай. Плюкфельдер обычно приходил на тренировку чуть пораньше. Он всегда готов был обсудить свой план и, вполне возможно, кое-что в нём изменить. В конце концов, спортсмен ведь знает себя лучше любого тренера...

          Наш наставник добивался, чтобы его ученики осмысливали свой тренировочный процесс. Я с удивлением обнаружил, что нравится это далеко не всем. Кое-кто говорил:

          — Он опытный тренер, олимпийский чемпион. Он всё должен сам предусмотреть!

          Если Рудольф Владимирович убеждался, что парень не хочет вникать в суть тренировок — что же, он "всё предусматривал" сам. Но особых надежд на такого штангиста уже не возлагал.

          В тренировках, на мой взгляд, тренер и ученик должны быть одинаково активны. Иначе трудно ожидать хорошего результата. И так же, как тренер, бесконечным терпением должен отличаться спортсмен. Поясню на таком примере.

          У спортсмена разладилась техника рывка, и он занимается её "правкой". Наконец нужное движение найдено. Назначаются десять контрольных подходов. Семь из них спортсмен делает чисто, три — неудачно. Тренер испытующе смотрит на штангиста:

          — Может быть, ещё серию контрольных?

          Но утомившийся ученик уверяет тренера, что правильная схема найдена, а эти три подхода — ерунда, случайность. Наставнику приходится верить и соглашаться, А через неделю на соревнованиях штангист делает все три подхода в рывке... точь-в-точь как те три, "смазанные". Кто же здесь виноват — ученик или тренер? Я считаю, что ученик.

          Иногда приходится видеть, как спортсмен, заканчивая тренировку, выполняет приседания со штангой на плечах. Спросишь его — что, мол, ноги ослабели? "Да нет, — говорит, — просто недобрал несколько тонн, вот и приседаю". В плане у парня значится суммарный вес, который он должен поднять за тренировку, — допустим, 20 тонн. Сюда включаются любые движения со штангой. И вот, закончив, по сути, занятия, он спешит набрать "тоннаж". А зачем, почему? Он и сам не знает. Просто привык слепо верить цифрам. Конечно, они в какой-то степени дисциплинируют, контролируют и т.д. Но зачем выполнять упражнение — кстати, весьма трудоёмкое, — которое в данный момент заведомо не нужно? Чтобы "очистить душу" перед планом? Вот это и называется бездумным подходом к занятиям спортом. А ведь у этого спортсмена почти наверняка есть какие-то недоработки, ошибки в технике, о которых он прекрасно знает. Почему же в конце тренировки не поработать над их устранением? Это, конечно, потруднее, чем элементарное приседание, но зато приносит гораздо больше пользы.

          "Методика должна основываться на подтягивании слабых мест", — не раз говорил нам Плюкфельдер, и это стало основным принципом в моих занятиях тяжёлой атлетикой.

          Кстати, о "тоннаже". Рудольф Владимирович всегда требовал, чтобы мы засчитывали себе только те веса, которые действительно подняты. Если, например, сделан подход в толчке к штанге весом 150 кг и он неудачен, то следует воздержаться плюсовать эти килограммы к выполненному заданию. Сначала нужно чисто поднять штангу. По-моему, кроме Плюкфельдера, так не делает ни один тренер в нашей стране, в том числе и в сборной СССР.

          Плюкфельдер считает — и я разделяю его точку зрения, — что такая методика учит спортсмена серьёзнее относиться к каждому упражнению со снарядом: кому же охота повторять его дважды? Тут волей-неволей настраиваешься, и тренировка приближается по ощущениям к реальным соревнованиям. А это очень важно.

          Поначалу я не понимал многое из того, что обязывал нас делать Плюкфельдер, но вникать старался во всё. Я чувствовал, что попал наконец к настоящему мастеру. Да и он, надо признаться, основательно взялся за новичка. Иногда мне казалось, что Рудольф Владимирович задался целью вложить в меня всё лучшее, чем он владел сам.

          Неповторимое ощущение было в ту пору: я просто-таки наливался силой. Ел, что называется, за троих, работал — за семерых. Чувствовал, что это должно вот-вот воплотиться в какие-то результаты, и с нетерпением ждал любых соревнований.

          Они, конечно, пришли. Их было много, и большинство стали для меня счастливыми. А всё благодаря тому, что я встретил в своё время такого тренера, как Рудольф Плюкфельдер.

          Как-то раз я невзначай услышал разговор двух пожилых тренеров.

          — Вот и Давид Ригерт, — говорил один другому. — Ушёл с помоста, а я, например, уверен, что он до конца не раскрылся...

          Я вздохнул. Это — моё больное место. Я ведь и сам так считаю. Да, к тридцати двум годам, когда я оставил помост, до конца как штангист я не раскрылся.

          Поясню кое-какими примерами. Вот передо мной репортаж корреспондента "Советского спорта" Анатолия Коршунова, переданный из Запорожья, где проходили соревнования на Кубок СССР 1974 года. Он озаглавлен "Поверженный Голиаф". Ну, это естественно: где есть Давид, там должен быть и Голиаф.

          "...Ригерт сделал первый подход в рывке к штанге, которая не покорилась никому из его соперников по полутяжёлой весовой категории — 170 кг. Естественно, они были подняты, вырваны, взмётнуты над головой с лёгкостью необычайной. А дальше... Трудно было поверить, если на табло не появилась бы это число — заявка для второго подхода: 177,5 кг! На два килограмма выше собственного мирового рекорда. Сразу на два!

          Первый подход, хотя Ригерт был чрезвычайно близок к цели, закончился неудачей. Короткая пауза, и Давид снова на помосте. Этому атлету свойственно потрясающее умение собраться. Голова откинута. Глаза прикрыты. Губы что-то шепчут. Тяжёлые могучие руки свисают, как плети. На лбу бусинки пота. Две минуты некоего гипнотического сеанса в полной тишине. И вот всё — решился. Ладони плотно обхватили гриф. Взрыв! И штанга, вопреки всем законам тяготения, взлетела вверх и замерла в распятии рук. Мышцы — каждая, как струна.

          177,5 кг? Нет, после взвешивания оказалось, что снаряд весил даже больше — 178 кг! Таков отныне мировой рекорд в рывке для атлетов полутяжёлой категории. О том, сколь велико это достижение, свидетельствует хотя бы такой факт: лишь один-единственный атлет поднял в Запорожье в рывке больше — сам Василий Алексеев. Только он.

          Толчок. В первом же подходе Ригерт поднял 205 кг. Во втором заказал 215 кг — это давало новый мировой рекорд в сумме двоеборья.

          Ригерт взял штангу на грудь и приказал себе:

          "Встать!"

          Встал. Толкнул. Стало быть, ещё один рекорд — 392,5 кг в сумме. Но и этого мало. В третьем подходе шахтинец заказал вес поистине невероятный — 222,5 кг. На 7 кг выше его же мирового рекорда. Зачем? Хотел в сумме сделать 400 кг. Не сделал. Но взял на грудь. С невероятным напряжением, но взял. Не сумел встать. Сбросил штангу с груди и долго сидел над нею на корточках. Всё отдал...

          ...Соревнования атлетов первого тяжёлого веса хотя и отличались остротой борьбы, но на фоне достижений Ригерта выглядели бледновато. Это и понятно, ибо никто из спортсменов данной категории не превзошёл Ригерта не только в рывке, но и в сумме двоеборья. При всей феноменальности Ригерта это всё-таки неприятный симптом".

          Да, конечно, это были яркие соревнования. На следующий день я пришёл в разминочный зал. Мы стояли с Леонидом Жаботинским и разговаривали. Тут подошёл кто-то из кинооператоров и сказал Леониду Ивановичу — мол, не могли бы вы что-нибудь такое объяснять Давиду, а он пусть за штангу держится — вот будет интересный кадр! Жаботинский только усмехнулся:

          — Да что ж я ему могу объяснять, когда он вчера такой вес на орбиту запустил?

          Конечно, двукратный олимпийский чемпион и большой мастер рывка Леонид Иванович Жаботинский знает, что такое 178 килограммов, вырванные в "полутяже". Но хотите — верьте, хотите — нет, соревнованиями в Запорожье я остался разочарован. И не очень утешало, что мой результат оказался выше, чем у спортсменов первого тяжёлого (110 кг) веса — такие вещи журналисты никогда не позабудут отметить. Так было не раз. И не зря же я в то время рвался в эту категорию, в 110 кг: хотел немного расшевелить ребят — и вернуться в 100 кг. Но меня не пустили.

          Впрочем, заочные споры тоже довольно интересны. Например, в Запорожье в рывке меня опередил, как отмечено в репортаже, лишь один Алексеев. А вот на чемпионате Европы 1978 года в чехословацком городе Гавиржов мне удалось стать, по выражению одного из журналистов, абсолютным чемпионом в этом упражнении: там я поднял 180 кг. "Столько же осилил лишь прославленный Василий Алексеев, будучи тяжелее Давида чуть ли не вдвое", — подвёл итог корреспондент.

          Я рассуждал так: если один человек поднимает огромный вес, то другой тоже может с ним справиться, если очень захочет. И неважно, что при этом он сам гораздо меньше весит. К моему большому сожалению, так думали далеко не все люди, от которых я зависел.

          "Бить рекорды — так бить. Настолько, насколько хватает сил" — так написал журналист. А кто-то вообще сообщал, что, мол, Ригерт отличается спортивным прямодушием и поднимает столько, на сколько сегодня способен. Приятные слова. Но только это не совсем правильно. Может быть, по сравнению с теми рекордсменами, которые регулярно прибавляют к своим результатам по полкило, моё выступление в Запорожье и выглядело внушительным. Но я-то рассчитывал на совсем иные результаты.

          Например, в рывке я собирался поднять 180 кг. Я чувствовал, что уже готов на этот вес. Но меня не стали даже слушать: какие там 180 кг, фантазия у парня разыгралась! Пусть поднимает 176 кг, побьёт свой рекорд — и все будут премного довольны. А мне, теперь уже это не секрет, нужны были именно 180 кг. Затем я собирался толкнуть 220 кг, и получалось бы ровно 400 кг. А это — число особое. По пальцам двух рук можно было в то время пересчитать супертяжеловесов, которым оно покорялось. Когда-то я мечтал набрать в троеборье 600 кг — не вышло, жим отменили. А то, конечно, набрал бы. Но вот теперь достойное число — 400 кг. В переводе на "язык троеборья" это примерно 610-615 кг.

          Есть от чего загореться! Вот я и раскуражился, довёл себя до точки кипения, рассчитывая, что буду атаковать 180 кг. Но тренеры и руководителя сборной форменным образом повисли у меня на руках. Я доказывал, орал, ругался — бесполезно. Стену лбом не проломить. Ну, кричал, хоть 177,5 кг дайте! А там, думал я, в толчке всё равно "полезу" на 222,5 кг — хотя это уже расклад не в мою пользу. Колени недавно лечил, вставать с большим весом мне было ещё тяжело. Ну да можно было и рискнуть.

          Со скандалом мне разрешили эту попытку в рывке. Взвесили штангу, в ней оказалось 178 кг. Эх, не о таком рекорде я мечтал! В толчке повторилась та же картина: не пустим тебя на 222,5 кг — и всё! Это неразумно, ты поломаешься, зачем такие безумные прибавки... Ну, эти аргументы мне давно знакомы. Однако тут уж я не дал себя сломить — соревнования закончились, и я имел право рискнуть. До топанья ногами дело дошло, однако право на попытку я отстоял.

          Но пока ногами топал и глотку срывал, весь мой запал, наверное, уже прошёл. На грудь штангу я взял, на грудь я в то время мог хоть чёрта затащить, а встать не сумел, в коленях всё-таки оказался слабоват. Так что 400 кг я "не сделал". А прочие числа меня в тот вечер не интересовали.

          А кто-то говорит: "Поднимает столько, насколько сегодня способен". Если бы так...

          Если откровенно, то я иной раз и тренироваться-то не мог в полную силу. Ну для чего это, спрашивается, если мне опять предложат добавить к своему рекорду полкило, самое большее, два кило — и уже будут говорить о космических темпах прогресса? А я этот вес давно освоил, он мне неинтересен. Дайте поднять сколько смогу — неужели вам самим это не любопытно? Нет, отвечали мне тренеры, не любопытно. Нам нужно поберечь тебя до Олимпиады в Монреале, а тебя опять тянет на авантюру.

          Да неужели же это авантюра, если человек не боится больших весов? Меня не интересует количество рекордов. Пару десятков их я отдал бы с лёгкой душой всего лишь за одну, но весомую прибавку — килограммов, например, на десять в рывке. Но об этом мне запрещалось даже заикаться. Получалось, что психологический барьер стоял не передо мной, я-то его как раз не чувствовал, а перед тренерами. И вот этот барьер преодолеть мне так и не удалось.

          Вспоминаю чемпионат страны 1976 года. Проходил он в мае в городе Караганда. Сила из меня просто фонтанировала — дело ведь шло к Олимпиаде. Ну, думал я, здесь, в шахтёрском краю, я потешу публику и сам потешусь всласть! Сам был "заведён" на результат, да ещё соперники подбросили жару: Сергей Полторацкий и Адам Сайдулаев оказались в превосходной форме, оба были заряжены на "драку". Дворец спорта переполняли зрители, они от нас чего-то ждали, конечно. Ну что ещё можно пожелать спортсмену?

          В стартовом протоколе я поставил начальный вес в рывке — 180 кг. Выше тогдашнего мирового рекорда. Это все, конечно, сочли за тактическую хитрость: бумага всё стерпит. Участник не желает раскрывать свои подлинные намерения — вот и пишет те цифры, которые пришли ему в голову. А потом спокойно изменяет их на другие, более реальные — и начнёт выступать. Так, наверное, сочли все, даже наставники сборной страны во главе с Игорем Кудюковым.

          Но время шло, а я не собирался менять начальный вес. Тогда наши руководители сообразили, что Ригерт снова пускается на свои штучки, и набежали со всех сторон: прекрати, снижай заявку и т.д. Но я держался крепко.

          — Разве вы не видите по разминке, — горячо втолковывал я, — что с меньшего веса мне сегодня начинать просто стыдно? Не видите? Владимирович, ставь 170 кг! И... р-раз! Ф-фу! Ну, теперь убедились?

          Эти 170 кг я вырвал в полустойку, то есть без подседа. Штангисту это о чём-то скажет. Деваться некуда, мне, махнув рукой, разрешили стартовать, как я и хотел. Однако уже один выстрел вхолостую был сделан: 170 кг на разминке рвать было ровным счётом ни к чему, если готовишься к серьёзным делам. А я готовился именно к ним. 180 кг я вырвал и не понял, сколько штанга там весила. Говорят, в зале скандировали: "Мо-ло-дец!" Но я ничего этого не слышал. Я настраивался атаковать 190 кг.

          Столько у нас в стране ещё никто не поднимал. Даже Василий Алексеев. Вот это стимул, я понимаю! Я чувствовал кураж в лучшем смысле этого слова, я был прекрасно готов, и веса реальны — выпускайте на помост! Как бы не так.

          — 190 кг? Этот вес можешь даже не называть! — сразу заявили мне.

          — Ну хотя бы 187,5 кг!

          Мне хотелось улучшить достижение Валентина Христова, новой звезды болгарской тяжёлой атлетики. Правда, Валентин выступал в первом тяжёлом весе, а я в "полутяже". Но тем интереснее была борьба.

          Нет, не дали. Долго шла у нас азартная торговля, наконец "сошлись" на 185 кг. Но они меня уже не вдохновляли. Поэтому попытка получилась вялой. Я только начал было настраиваться на очередной подход, как послышался голос судьи-информатора: "Давид Ригерт от следующих попыток в рывке отказывается".

          Вот это больше всего меня бесило — когда заявки в секретариат вносились без моего ведома. Волевые решения... Ну что оставалось делать? Оставалось толкнуть 220 кг — мне это опять же удалось сделать в первом подходе. 400 кг я всё-таки набрал. Как потом написали, открыл новую страницу в истории тяжёлой атлетики. Люди этого ждали, радовались, зачем же их разочаровывать кислой физиономией? В общем-то, я был, конечно, тоже рад, что там скрывать. Но... Если не висели бы на руках...

          Ведь там, в Караганде, я даже бёдра не ободрал грифом. Штангисты поймут, о чём я толкую. В момент подрыва в рывке штанга слегка скользит по бёдрам. Но этого "слегка" хватает, чтобы содрать с них кожу, если вес околопредельный. А мои 180 кг по бёдрам едва чиркнули. И фотографии я потом рассматривал: обычно сидишь под штангой распластанный чуть не до самого пола, а здесь она меня ничуть не придавила. Словом, ещё минимум 7,5 кг запаса просматриваются невооружённым глазом.

          После толчка сохранились свеженькими ключицы. Когда штангисту тяжело, на них остаются внушительные ссадины от стальной насечки. Но в Караганде мне, видимо, тяжело не было. Двух подходов, в рывке и в толчке, вполне хватило, чтобы установить мировой рекорд в сумме двоеборья. В зале скандировали: "Спа-си-бо!" Кажется, ну чего ещё можно желать человеку?

          Но человек, я так думаю, должен желать того, на что был сегодня способен. Не меньше. Иначе жизнь становится пресной.

          Может быть, мне стоило не только самому готовиться к максимальным весам, но и готовить к качественному скачку тренеров, специалистов? Иначе они и впрямь не могут поверить в серьёзность намерений штангиста.

          Да что специалисты! Публику — и то, очевидно, нужно как-то готовить, чтобы нечаянно не помешала. Ведь и такое случалось. Когда я замахнулся в Запорожье на те самые 222,5 кг, то настраивался серьёзно и долго. Очевидно, кто-то из зрителей готовился поднимать штангу вместе со мной, сопереживал, как пишут литераторы. И когда я наклонился, завопил: "Давид, не надо!" Не могу утверждать, что в тот момент это сбило меня с толку — настрой был такой, что хоть потолок рухни, не остановлюсь. Но ведь когда-то могло и помешать...

          Чего скрывать, я всегда любил эффекты. Думал — выиграны соревнования, теперь никакие тактические соображения надо мной не довлеют — ну и вот вам яркая концовочка! Всё в восторге расходились по домам, размышляя о том, какая это, оказывается, замечательная вещь, штанга, и какие молодцы её поднимают. Но чёрта с два!

          Писали, что как штангист я опередил своё время. Наверное, так оно и было. Но можно было опережать его гораздо сильнее! Время, кстати, сейчас это и подтверждает: нынешние чемпионы-полутяжеловесы поднимают именно те веса, на которые я когда-то рвался. Да не пускали.

          Сейчас я усмехаюсь, когда слышу: "Такой-то спортсмен поднял вес, сразу на столько-то килограммов превышающий мировой рекорд. Невероятно! Это — феномен!" Знакомые слова. Но только при чём здесь феномен? Это же просто чудак, которому удалось вырваться на свободу!

          Помню, после выступления Валентина Христова на чемпионате мира в 1975 году в Москве в "Советском спорте" был напечатан репортаж под названием "Это — феномен!" И в самом деле, рекорды молодого болгарского штангиста первого тяжёлого веса поражали воображение. Он даже покушался в толчке на абсолютный рекорд Василия Алексеева, взял штангу на грудь, да не встал. А видно было — от груди толкнуть вполне мог. Словом, как вихрь пронёсся тогда Христов по помостам, сметая рекорды и привычные представления о них.

          Как я завидовал Валентину! Не потому, что в 1975 году его признали лучшим штангистом мира. А потому, что видел: человек работает в максимальном режиме и с открытой душой выдаёт всё, на что горазд.

          Тогда, на московском чемпионате, я подошёл к Христову и поздравил его. Славный парень, он вначале не понял, кто я. Друзья-болгары зашумели: это Ригерт, это Давид тебя поздравляет! Валентин даже покраснел, засмущался. Я пожал ему от всего сердца руку и сказал: "Надеюсь, мы ещё встретимся!" Со значением сказал, и Валентин, конечно, это понял, головой закивал.

          Как я рвался к Христову, в его категорию! Опять мне становилось скучно в "полутяже": чемпионат в Москве новых имён не открыл, соперники выступили даже хуже, чем предполагалось. Я поднимал там штангу "на одной ноге", как выразился Плюкфельдер, другая слушалась совсем плохо — однако выиграл. И тут — новый "феномен силы", Христов. Вот бы с кем схлестнуться! Конечно, это не моя категория (110 килограммов), в ней я был бы "недовеском". Но даже при собственном весе 95-96 кг я и сам не знал, на что способен. Тренировочные показатели были очень высокими, однажды я толкнул 230 кг — это на тренировке, где я никогда не блистал. Пустите в "первый тяжёлый", очень прошу!

          — Ты что, с ума сошёл? — доступно объясняли мне тренеры. — Христов на подъёме, Христов силён как чёрт, Христов — талантище! Ты проиграешь, и кому это надо?

          — Может, и проиграю, — отвечал я. — Мы ведь в этом весе всё равно пока побед не видим. А в полутяжёлом и без меня может хорошо выступать Полторацкий. Ну а вдруг не проиграю? Давайте испытаем нового феномена на крепость духа? Будет на что посмотреть, гарантирую!

          Но мои предложения отметали с порога, хотя я к этому разговору возвращался не раз. Жаль. После чемпионата Европы в Вероне, где итальянцы назвали, если помните, наш поединок с Николовым корридой, настоящего сражения на помосте у меня, по сути, не было, и я был согласен устроить ещё один "бой быков": лучший штангист мира 1975 года против лучшего штангиста мира 1974 года. (Да, мне присваивали и такое звание. Сохранился даже деревянный барельеф, который американцы по традиции вручают лауреату. Правда, о том, что там изображён Давид Ригерт, можно догадаться разве что по крупному носу.) Но я так и не встретил понимания у руководителей нашей сборной.

          А Христов, кстати, из большого спорта ушёл довольно быстро. Я, ветеран, ещё вовсю продолжал поднимать штангу, а он постепенно сходил и такого взлёта, как тогда, в Москве, нигде уже не показал.

          В плане стабильности наша школа тяжёлой атлетики — самая надёжная. Например, почти десять лет никому не проигрывал Василий Алексеев. И мало того что не проигрывал — до 36 лет продолжал устанавливать мировые рекорды! Мне тоже грех жаловаться: все те годы, которые я провёл в спорте, я постоянно и неуклонно прогрессировал.

          Да что вспоминать далёкие времена... Совсем недавно, зимой 1985 года, комплексная научная группа обследовала нашу сборную страны. Дело было на всё той же подольской олимпийской спортбазе, которая мне вот уже пятнадцать лет служит вторым домом. Только прежде я ездил туда как спортсмен, и все хлопотали вокруг меня. А сейчас выполняю обязанности тренера и хлопочу около "поднимальщиков". Так вот, проходило тестирование на скоростно-силовую работу: спортсмены должны были выпрыгивать со штангой на плечах, равной половине собственного веса. Отличное, кстати, упражнение для развития взрывной силы! Когда-то одно из моих любимых. Ну я смеха ради и ввязался в спор с кем-то из молодых тренеров, тоже начал выпрыгивать. Кандидат наук Слава Леликов посмотрел на мои показатели и сказал:

          — Я думал, ты, Давид, уже давно не спортсмен, но я ошибся...

          Оказалось, что только у Юрика Варданяна из всех действующих штангистов сборной показатель был чуть выше. А ведь я жил без тренировок уже четыре года! Но сам-то я не очень удивился: мне ведь много не надо, чтобы поддерживать спортивную форму. Кому-то покажу, как выполнять упражнение — стало быть, возьмусь лишний разок за гриф. С другим поспорю, кто больше подтянется на перекладине. Глядишь, мышцы снова в тонусе, будто я и не бросал тренировки. Например, в 1985 году в толчковой тяге (у штангистов это базовое упражнение) у меня был равный показатель с моим учеником Александром Гуняшевым — 515 кг. ⁴ А ведь Саша как-никак рекордсмен мира в супертяжёлом весе.

          Кстати, именно в этом упражнении я когда-то в молодости прославился. Впервые на сборы в Подольск меня вызвали в 1970 году по линии ДСО "Труд". А там сборная страны как раз готовилась к Кубку Дружбы. Я очень рассчитывал, что к этим соревнованиям допустят и меня, хотя бы вне конкурса, в числе многих перспективных молодых штангистов. Об этом просил старшего тренера сборной Алексея Медведева и мой наставник Рудольф Плюкфельдер: мол, парень бурно прогрессирует, давайте обстреляем его на международном помосте! Но Медведев не согласился. Чем это кончилось, я рассказывал: в том же году мне пришлось дебютировать в составе сборной... сразу на чемпионате мира!

          Так вот, я усердно тренировался в Подольске и во все глаза смотрел на корифеев тяжёлой атлетики. А взглянуть было на кого: Алексеев, Колотов, Тальтс... Впрочем, кое-кто уже желал взглянуть и на меня. Оказывается, многие прослышали, что какой-то худой чернявый парень по фамилии Ригерт из школы "папаши Плюкфельдера" удивляет специалистов своей становой силой. Сам весит меньше восьмидесяти килограммов, а цепь на специальном приборе вытаскивает до упора! До этого силовой прибор терзали борцы, метатели, а теперь вот и штангисты, но никому подобное вроде ещё не удавалось.

          А я и в самом деле в то время "поймал" правильное движение спиной, держал здорово. Ну и, конечно, было желание показать себя, хоть бы и не на международном помосте. И вот меня принялись мучить тренеры и специалисты. То один подходил — а ну-ка, потяни, я посмотрю. То другой — мол, я не видал, не может быть! Я и тянул. Плюкфельдер понимал, что мне это уже ни к чему, но в той ситуации любая реклама была полезна — и он молчал.

          И вот кто-то в очередной раз заставил меня упражняться с цепью. Я напрягся, с душой этак потянул, и в лоб себе цепью — бац! Кожу рассёк. Вырвал, оказывается, из железной доски эту цепь. Прибор потом так толком и не починили, он теперь уже что-то не то показывал. Медики ругались друг с другом — мол, надо было два прибора захватить, это же штангисты, народ необузданный...

          Словом, я и под конец спортивной карьеры совсем не чувствовал, что сказал своё последнее слово. И штанга, представьте себе, мне отнюдь не надоедала. Кстати, о штанге и штангистах: мы, грубоватые мужики (по сравнению, например, с фигуристами), тем не менее относимся к этому снаряду едва ли не с нежностью. Уж точно — с большим уважением. Если вы увидите в спортзале человека, беззаботно шагающего прямо через гриф, то знайте, что он здесь — случайный гость. Мы, кстати, такое перешагивание очень не любим и стараемся не допускать посторонних на помост, даже тренировочный. Исключения крайне редки, но, по-видимому, бывают.

          Вот что, например, написал в своей книге "Железная игра" Аркадий Воробьёв:

          "— Не идёт. Хоть ты пропади, — шепчет штангист, а штанга, коротко, по-железному хохотнув, с собачьей покорностью уже застывает у его ног. С досады хочется пнуть её, как живое существо. Бывало, и пнёшь.

          И как только ни пытаешься её взять. Планомерным штурмом, когда подолгу ходишь вокруг помоста, собираешь в кулак все свои физические и душевные силы, как на экране, мысленным взором просматриваешь технику предстоящего подъёма. Старт! Крикнул, потянул, бросил. Ни черта не получается.

          В тебе разгорается ярость. Полыхает огнём. Ты зол на весь белый свет. Ты уже обложил штангу и так, и этак. Ты во что бы то ни стало хочешь ей отомстить. Без этого сегодня не уснуть. Без этого завтра не жить. Ты ходишь по залу и изобретаешь, как ей, подлой, получше насолить.

          Азарт растёт. С ним уже невозможно совладать. Может быть, твоё настроение каким-то образом передаётся мышцам, потому что в них тоже просыпается неизвестно где доселе пребывавшая злость. Почуяв её приход, ты кидаешься на штангу, как на врага. Тяга! Подсед. Драма протяжённостью в несколько секунд. Неприличная драка живого с неживым. Ладони упруго, как буфера, бьют в гриф. Проклятая железка нехотя вспархивает вверх. Быстрей. Сейчас она спикирует вниз. Нужно успеть. Успел. Руки вовремя выпрямились, успели закаменеть. Ноги как пьедестал. Есть. Вес взят.

          В такие моменты одни кричат на весь зал, чтобы все поняли, какой важности событие произошло. Другие в восторге прыгают вверх и трясут кулаками над головой, словно только что забили гол. Самые невозмутимые пытаются делать вид, что эта маленькая победа для них в порядке вещей, но улыбка против воли растягивает рот.

          — Как палку! — говорит наш герой на пять минут.

          На штангу он смотрит в этот момент небрежно, как на докуренную сигарету, как на выжатый лимон."

          Смею всё-таки уверить читателя, что мы никогда не смотрим на штангу, как на "докуренную сигарету". А тем более, не пинаем её.

          Помните, я рассказывал, как после "баранки" в олимпийском Мюнхене долго не мог видеть штангу, не мог слышать про число 160? А в конце того злополучного года вырвал всё-таки именно такой вес.

          — И ты не пнул штангу ногой, когда опустил на помост? — спросил меня потом один знакомый журналист.

          Я хотел вспылить, но передумал: человек просто не знает, чем живут штангисты. И потому ответил сдержанно:

          — Я это не сделаю никогда. Штангу надо уважать.

          Даже Василий Алексеев — боец, начисто лишённый сентиментальности, — очень не любит, когда со штангой обращаются фривольно. Вспоминаю, как на одних соревнованиях он зашёл в зрительный зал. Там выступали атлеты первого, не сильнейшего потока. У одного слишком темпераментного спортсмена снаряд вырвался из рук. И спортсмен с искажённым в гневе лицом поднял ногу над прыгавшей по помосту штангой — мол, раздавлю эту гадину!

          — Но, но, ты! — зарычал из зала Алексеев.

          И властно махнул рукой опешившему штангисту: мол, проваливай по-доброму, ты тут не к своим попал.

          Ну как за друга заступился в назревавшей стычке, честное слово!

          Мы все любим штангу, и это не секрет. А она? Она холодна, но справедлива. Любимчиков у неё нет. Иной раз, бывает, проворчишь что-нибудь про "чёртову железяку, навязавшуюся на мою голову". Но это — чисто по-семейному. А вот попробуйте нас от этой железяки оторвать.

          Я отрывался очень тяжело. А собственно, почему? Зачем куражиться, вновь испытывать судьбу, претендовать на первенство, когда тебе уже 32 года? Подошло время — уступи место другому, молодому чемпиону. Разве мало у тебя было громких побед? Говорили, что на три спортивные карьеры хватит.

          Может, оно и так. Но ведь концовка моей спортивной карьеры получилась из рук вон негодной. Да, были просчёты, тренерские ошибки. Но проиграл-то именно я, Давид Ригерт. Значит, надо попробовать отыграться. Это во-первых. А во-вторых, пусть мне вначале покажут соперника, который сильнее меня. Пусть он выиграет, побьёт мои рекорды — я тут же уйду с помоста. На Олимпиаде в Москве мы сами отдали в чужие руки золотую медаль в моей весовой категории. Там я проиграл, но никто не победил меня, так я считаю. А уходить красиво, оставив "на память" будущим соперникам свои мировые рекорды — я не желаю.

          Так я начал рассуждать, когда, подлечившись, наконец-то вновь почувствовал, что могу без внутреннего содрогания прикасаться к грифу штанги. Вы знаете, я не верю, что кто-то из чемпионов может так вот повернуться и уйти из спорта — в блеске славы, "красиво", как иногда говорят. Если человек уходит — значит, у него есть на то очень серьёзные причины. Иное дело, что он может о них промолчать в своих прощальных интервью. А чаще всего причина одна: у спортсмена кончился кураж. Ему не хочется выходить на спортивную арену. Предстоящая борьба уже не веселит кровь, нет огромного подъёма духа. Ну, тогда дело другое. Тогда со спортом нужно прощаться. Я, например, давно сказал себе: почувствую, что нет куража, — всё, уйду.

          Вот сейчас я наблюдаю, как не хочет расставаться со штангой Юрик Варданян. В Варне на соревнованиях "Дружба-84" он победил с блеском. Однако журналисты уже спрашивают — мол, не собираетесь ли вы заканчивать активные занятия спортом? Юрик смущённо ушибается. Василий Алексеев — тот в таких случаях говорил просто: "Что, я сегодня так плохо выглядел, что вы меня с помоста выпроваживаете?" Ну а Варданян, человек неизменно деликатный, отвечает, что да, конечно, он уже подумывает об уходе. Но будет ли это скоро или чуть попозже, сказать пока не может. Юрик хочет поднимать штангу, он молод, и силы в нём хоть отбавляй.

          Леонид Тараненко, олимпийский чемпион, объявил нам, что будет биться на помосте до тех пор, пока духу хватит. Хотя тоже уже поговаривают — мол, не пора тебе, Лёня, отдыхать? Тем более, после такой серьёзной операции на спине в 1983 году. Другой, возможно, больше к грифу и не прикоснулся бы. А Тараненко, ему было 30 лет, в 1986 году превысил мировой рекорд в сверхтяжёлой категории. Чего это ему стоило, знает, конечно, только он сам. И таких примеров немало.

          В форму я вошёл довольно быстро — после первого же тренировочного сбора в Подольске. Мы готовились к Кубку Дружбы. И вот в марте 1981 года во Львове я снова принялся испытывать судьбу. В первой же попытке попросил установить вес, на два килограмма превышавший мировой рекорд в рывке — 185 кг. И, как потом говорили, вырвал штангу удивительно легко, словно в свои лучшие времена! Однако это всё-таки были времена другие. И начальный вес в толчке, 227,5 кг, схватил меня грифом за горло. Последовали шок и нулевая оценка.

          Всё-таки, видно, нервная система у меня ещё не отошла, чтобы справляться с такими весами. А почему я не заказал меньше, объясню позже. Но тренерский совет сборной во главе с Александром Прилепиным расценил моё выступление как вроде бы обнадёживающее. Тем не менее я отчётливо ощутил, что отношение ко мне резко переменилось. Перед чемпионатом страны на сборы меня уже не вызвали. Однако я поехал в мае в Новосибирск, чувствуя себя готовым к мировым рекордам. Неожиданно выяснилось, что там меня никто не ждёт, и даже места в гостинице не нашлось. Пока я сидел и ждал в вестибюле, на лёгком сквознячке застудил колени.

          Я понял, что от меня решили потихоньку избавиться. Но моя упрямая натура толкала идти наперекор. Хотелось доказать, что, мол, рано вы меня ещё со счетов сбрасываете. И в первом подходе, в рывке, я потребовал поставить на штангу 190 кг — новый мировой рекорд. Да только ничего не вышло: я травмировал колено, которое, видно, так и не разогрел как следует. И доказал, наверное, как раз обратное: что со штангистом Ригертом пора кончать.

          Я ведь почувствовал это ещё в марте, когда готовился к Кубку Дружбы. Впервые за долгие годы меня не поздравили с днём рождения. Это вечером и уже по собственной инициативе сделали сами ребята. Я видел, что им очень не понравилось такое ко мне отношение. О себе промолчу. Штангисты, особенно те, кто постарше, титулованные, ворчали: мол, вот как сходят чемпионы! Значит, и нас когда-нибудь подобным образом будут спроваживать?

          На одиннадцатом году пребывания в сборной страны выяснилось, что я тренируюсь неправильно. Нужно, оказывается, соблюдать план, составленный старшим тренером. Он один, этот план, и для "мухача", и для супертяжеловеса, но сие значения не имеет. А я привык готовиться по собственной программе. И вовсе не потому, что желал "сачковать": в суммарных нагрузках я, как правило, опережал этот пресловутый "общий план". Но иногда, после стрессовых тренировок, временно сбрасывал обороты. И тогда поднимался скандал: мол, Ригерт своими фокусами сбивает с панталыка всю команду!

          Когда я был, если можно так выразиться, "в фаворе", на это смотрели сквозь пальцы. Но времена изменились. Сегодня у нас в сборной, пожалуй, только Варданян может тренироваться так, как он считает нужным. Точно так же всегда поступали Василий Алексеев и Яан Тальтс. Яркие личности мирового помоста, они, возможно, поэтому и отличались как завидной стабильностью, так и спортивным долголетием.

          Я совсем не против плана. Но ведь он должен учитывать индивидуальность спортсмена! Тем более — спортсмена высокого класса. А других в сборной страны нет. Как же можно всех причёсывать под одну гребёнку? Надо верить опыту штангиста, тем более если он — многократный чемпион и рекордсмен мира. И опыту его личного тренера надо верить.

          А порой ведь как бывало? Старший тренер сборной второй половины 70-х Игорь Кудюков кричал через весь зал Плюкфельдеру:

          — Владимирович! Ты сегодня Давиду толчковую тягу не вздумай давать! У него по плану записан рывок!

          Кудюков выше норматива мастера спорта в своё время не забирался. Личного опыта подготовки спортсменов высокого класса у него тоже нет. Тем не менее он в категорической форме диктовал прославленному во всём мире "профессору штанги" Рудольфу Плюкфельдеру, как сегодня нужно тренировать олимпийского чемпиона Давида Ригерта. Всё это было бы смешно...

          Я вот немного знаю знаменитого тренера ростовских гимнасток Владислава Растороцкого. Могу себе представить, как, допустим, ему кто-нибудь из руководителей сборной указывает в гимнастическом зале: мол, не вздумай давать сегодня Наталье Юрченко прыжки, у неё по плану упражнения на равновесие! Растороцкий, не сомневаюсь, ответил бы так, что ещё долго ни у кого не появлялось бы желания вмешиваться в его тренерскую "кухню". А у нас, штангистов, это пока, к сожалению, сплошь да рядом.

          Но я немного отвлёкся. Тема эта меня очень задевает, и позже я её всё-таки продолжу.

          Итак, после чемпионата страны в Новосибирске положение было таким: хочешь — тренируйся, не хочешь — отдыхай, давно пора. На сборы меня не вызывали, форму спортивную не выдавали, хотя я ещё вроде числился в сборной. Времени я, впрочем, не терял: занимался организационными делами, тренировал в Таганроге, куда к тому времени переехал, молодых штангистов: я хочу сколотить на Дону приличную команду.

          Словом, крутился как белка в колесе, но краем глаза постоянно контролировал собственную спортивную форму. Тренировался урывками, но сила тем не менее росла. И вес, вот удивительно, тоже: к 100 килограммам подпирал! Ну что ж, тут грех ещё разок не покуражиться на большом помосте! А там посмотрим.

          Я стал серьёзно готовиться к Кубку СССР. Он проводился в декабре 1981 года в Донецке. От Таганрога не так далеко. Вслед за мною приехал целый автобус земляков. Каждый хотел сказать что-нибудь приятное, фруктов навезли всяких, цветов. В другой раз мне и этого уже хватило бы, чтобы загореться ярким пламенем. Люблю показать хорошим людям, что такое "железная игра", отблагодарить за их искренность. Но я чувствовал, увы, что огня-то во мне как раз уже и нет. По всем контрольным показателям силы у меня было — вагон. И собственный вес — за день до старта — 103 килограмма. Виданное ли дело: вес у меня не "горел", как положено перед боем, а прибывал? Дрянь дело! Это — не соревновательное состояние, уж я-то знаю.

          Так оно всё и вышло. Ни дрожи, ни огня на помосте я и не почувствовал. Силы было как у тяжеловеса, а что толку? Взрыва не было, скорости не было. Два подхода в рывке — мимо кассы. В третьем попросил поставить на штангу 190 кг, пошёл ва-банк. Взметнул штангу над головой, но она потянула меня вперёд. В гусином шаге (я ведь когда-то был большим мастером выкручиваться из таких невыгодных позиций) зацепился подошвой за помост — и встал на колени. Штанга — над головой. Эффектная картина, правда? Неумолимая штанга поставила-таки упрямого ветерана на колени.

          Ну что ж, подумал я. Куража нет. А раз так — то на помосте делать нечего. И решил, что пора уходить.

          Я не изменил себе, не покорился судьбе. Как и после Мюнхена, хотел вернуться в большой спорт. Но тогда, в 1972 году, я был молод, в меня верили. Сейчас, после неудачи на московском помосте, времени на реабилитацию мне решили не давать. Чувствуя это, я заспешил, засуетился. На соревнованиях лез из кожи вон, чтобы доказать — я по-прежнему силён, я всё тот же Ригерт! А того не понимал, что был уже совсем не тот: от психологических травм в моём возрасте быстро не отходят. Надо было восстанавливаться понемногу, тренироваться полегоньку. Пожертвовать годом — и снова стать бойцом!

          Это я чётко понял только через год. В Таганроге проходило первенство города по тяжёлой атлетике. Я не тренировался, но меня попросили — мол, не выйдешь ли так просто, для привлечения зрителей?

          Чего я только не сделаю, чтобы люди пришли лишний раз взглянуть на штангу! Взвесился — 90 кг. Сделал по одному подходику: в рывке показал 160 кг, в толчке — 200 кг. Да не в весах даже дело: меня трясло, как десять лет назад, я почувствовал свежесть, голод по штанге. На тренировках за неё жадно цеплялся, через три недели уже 180 кг вырвал... Понял, что и кураж, и сила — всё осталось при мне. Но только начинать сызнова уже поздно.

          А всё-таки интересно, сколько я ещё мог прогрессировать как штангист? Плюкфельдер выступал до 37 лет. Алексеев — до 38 лет. Я ушёл в 32 года. Рано — так я теперь считаю. Но что сейчас жалеть?

          Обидно другое: как уходил. Тут очень тонкое дело. Зачастую именно расставание чемпиона с большим спортом становится сильнейшим разочарованием. Меня, выражаясь без дипломатии, выжили из сборной. Ни поблагодарив, ни попрощавшись по-человечески.

          Василий Алексеев, Валерий Шарий, Александр Воронин, Николай Колесников, Султан Рахманов (я называю только олимпийских чемпионов) — все они ушли незаметно, будто растворились, будто не они годами создавали славу советскому спорту.

          Это нехорошо с любой стороны. Тем более из соображений морали. Я не очень люблю такие слова, но от них никуда не денешься. Не я один так думаю.

          Вот что написал в своей книжке "Сказка о золотом кувшине" Юрик Варданян:

          "...И провожать его (чемпиона. — Д.Р.) в новую жизнь нужно, как это делают фигуристы, хоккеисты, на крупных турнирах, привселюдно. Чтобы он знал, что в него по-прежнему верят, что на него надеются.

          Я был делегатом XIX съезда ВЛКСМ. Мне довелось участвовать в спортивной программе в Лужниках, посвящённой этому форуму. Я толкал двухсоткилограммовую штангу. Секундировал же мне Давид Ригерт. И вот на следующий день на съезде, в перерыве между заседаниями, ко мне подошла милая девушка (такая милая, я постеснялся узнать, как её зовут) и спросила: "Простите, вчера с вами был тот самый Ригерт, который в тельняшке?"

          Я ответил: "Да, тот самый". И она сказала, что два её старших брата увлекаются гиревым спортом и оба они влюблены в Ригерта. Что у них дома есть его фотографии, но в жизни он лучше. И я с завистью подумал: моя собеседница, наверное, тоже чуть-чуть влюбилась в блистательного Давида. И ничего удивительного в этом нет.

          Поинтересуйтесь у штангистов моего поколения, кому из старших товарищей они стараются подражать. И большинство из них (в том числе и я) назовут Ригерта. Потому что он атлет огромного дарования. А ещё потому, что создал на помосте великолепный образ романтического героя. Этакого гусара в тельняшке — красивого, могучего, отчаянного, доброго.

          Вообще-то, мне не нравится, когда представители сугубо мужских видов спорта актёрствуют. Это почти всегда получается у них фальшиво и свидетельствует о дурном вкусе. Атлету достаточно вести себя с достоинством, как и подобает мужчине. Лишь таким избранным, как Ригерт, позволено быть одновременно и штангистом и "моряком-гусаром". И то, думаю, лишь потому, что этот образ близок его человеческой сути.

          Но я отвлёкся. Девушка, по-видимому, была осведомлена о последних тяжелоатлетических неудачах Давида, потому что поинтересовалась, не собирается ли он оставить занятия активным спортом. Я затруднился с ответом. Тогда она спросила: а если Ригерт всё-таки уйдёт, то будут ли показывать по телевизору его проводы? Я объяснил, что у штангистов это не принято, что наши лучшие чемпионы обычно уходят из спорта "по-английски" — не прощаясь.

          — Как же вы воспитываете молодёжь? — удивилась девушка. На какое-то мгновение она задумалась, а затем убеждённо продолжила: — Мне это не нравится. И моим братьям не понравится. А вам?.."

          А нам — тем более.

          Конечно, было горько за столь нелепо сложившуюся концовку моей спортивной карьеры. Не на поражение в Москве я рассчитывал и не на такой уход из сборной страны. Однако унынию и грусти предаваться не стал. Некогда было. Я уже занимался серьёзным делом. И занимался им давно.

          Почему уход большого спортсмена зачастую становится чуть ли не его личной драмой? Да в основном потому, что чемпион начинает задумываться, как быть дальше, лишь в самом конце своей карьеры. И когда он вдруг спускается с олимпийских высот на землю, то выясняется, что он попросту отвык думать о ком-либо, кроме себя. Но сегодня он уже не в центре внимания, и немногим интересен. Пришла пора жить "как все" — а он к этому совершенно не готов.

          Спасибо Рудольфу Плюкфельдеру — он всегда предостерегал своих учеников от таких разочарований. Он, например, внимательно присматривался к нам — нет ли в ком-нибудь из нас тренерской жилки? Это, кстати, среди чемпионов, как ни удивительно, довольно большой "дефицит". Помню, как огорчался Рудольф Владимирович, видя, что Коля Колесников, олимпийский чемпион Монреаля, не проявляет никакого интереса к работе тренера. Николай даже пробовать не стал: оставил штангу и ушёл работать в милицию.

          Сейчас Колесников — оперуполномоченный отдела угрозыска МВД Татарской АССР. Впрочем, никто из нас не сомневался, что Коля будет работать добросовестно, за что бы он ни взялся — характер у парня надёжный.

          Но Плюкфельдер всё-таки очень хотел, чтобы его ученики продолжали дело учителя.

          — Мы же — чемпионы, мы долгие годы отдали большому спорту! — говорил он в таких случаях. — Кто же лучше нас может обучать молодёжь, к кому ещё она потянется всей душой? Уверен, что чемпион, для которого нет секретов в нашем деле, принесёт больше пользы своей стране, если станет тренером. Разумеется, при должных к этому способностях. А использовать высококлассного спортсмена в другом качестве — вряд ли рационально.

          Рудольф Владимирович в своё время постарался раздуть во мне тренерскую искру. Я, в общем-то, и сам с детства был к этому заметно предрасположен. У Плюкфельдера глаз намётанный. Он быстро заметил, что я не могу пройти в спортзале мимо новичка, чтобы не подсказать, в чём его ошибка. И начал это всячески поощрять. Я не считал для себя зазорным, уже будучи чемпионом мира, ассистировать на первенстве города какому-нибудь второразряднику. Чванства не люблю. Знаю ребят, которые, чуть вкусив от успеха, начинают выгонять из зала молодых штангистов: они, мол, мешают сосредоточиться для плодотворной тренировки.

          Я такие выходки всегда пресекал. "Ты стал чемпионом, умеешь хорошо поднимать штангу? Так научи этому товарища по спортивной секции. Или, в крайнем случае, пусть он смотрит на тебя и сам перенимает навыки, это тоже небесполезно."

          Поступив на заочное отделение Московского института физкультуры, я решил, не откладывая в долгий ящик, вплотную заняться тренерством. Тем более, что Плюкфельдер в то время уехал из Шахт в Ростов, и мне не хотелось, чтобы тяжёлая атлетика в Шахтах захирела.

          Я уже, кстати, писал, что в какой-то момент мы, чемпионы, становимся "умнее" тренеров. Ну, может, не все, но очень многие. Начинаем поговаривать, что тренер, дескать, не больше, чем консультант. Что результаты, мол, нынче так шагнули вперёд, что любой тренер, будь он хоть семи пядей во лбу, не в состоянии "постичь" современного чемпиона. Вывести его в люди тренер как-то сумел, а вот постичь — не может... Подобные высказывания можно встретить теперь и в печати.

          Со временем это проходит. И особенно хорошо исцеляет от чемпионской исключительности простая вещь: приобщение к тренерскому труду.

          Когда я набрал в Шахтах группу молодых штангистов да пару лет повозился с ними на общественных началах — то, кажется, гораздо лучше "постиг" своего тренера. Как-то яснее стал понимать, сколько труда, нервов и терпения нужно вложить в штангиста, чтобы довести его хотя бы до уровня чемпиона республики.

          Вот тренируется у меня хороший парень, Саша Аноп. Мастер спорта, вес — 100 кг. Саша рвёт 160 кг, а толкает 190 кг. Штангисты знают, что при таком рывке можно рассчитывать в толчке хотя бы на 200 кг. Но 200 кг Аноп осилить пока не может. Кажется, вроде бы всё "при нём": и скорость, и сила, и координация неплохая. Но нет добротной школы, не приучен к правильной осанке. На соревнованиях в самые критические минуты, когда самоконтроль затруднён, вдруг "выползают" старые технические ошибки.

          А разве мы мало бились, чтобы их устранить? Да — стало быть, мало. Толчок только кажется простым упражнением. Дай новичку в руки штангу — он и плечи поднимет, и на носочки привстанет, чтобы вложить побольше силы. А это в корне неправильно! Надо "отталкиваться" от штанги, уходить от неё — это движение, в общем-то, противоестественное, оно требует длительной тренированности. А Саша хотя и мастер спорта, но тренирован явно недостаточно.

          С другим моим учеником иная проблема. Николай Хуснутдинов тоже мастер спорта, атлет довольно опытный. И вот с некоторых пор ему стало казаться, что его результаты растут медленно, что надо резко увеличить нагрузки. Тем более что на последних соревнованиях он заметно улучшил личные достижения. Значит, дело пошло и теперь, стало быть, надо начать "пахать" по-настоящему!

          Мне ли пугаться нагрузок — человеку, которого в своё время называли авантюристом за сумасшедшие тренировки? Но я решительно отговариваю Николая, потому что знаю: к этому его организм пока не готов. Об этом свидетельствуют данные медицинского обследования. Кажется, всё ясно. Но вы попробуйте удержать честолюбивого спортсмена, если он решил форсировать результат!

          Вспоминаю, что такая же история была в своё время у Плюкфельдера, когда молодой Николай Колесников рвался на большие нагрузки, а Рудольф Владимирович не разрешал. Еле-еле убедил. Дело чуть ли не до ссоры дошло. Я рассказал об этом Хуснутдинову. Он всё вроде бы понял. Но мне через две недели нужно ехать на тренировочный сбор, готовиться к чемпионату Европы. И нет никаких гарантий, что Коля, предоставленный самому себе, не "подзагрузит" себя под завязку, как это уже однажды случилось.

          Есть у нас в секции и тяжеловес, мастер спорта Александр Межинский. У парня хорошие данные: при росте 190 сантиметров он строен, ловок и подвижен. Но категория 110 кг становится тесной для высокого парня. Он — явный супертяжеловес. Как показывает опыт, штангисты-гиганты формируются довольно медленно. Например, Василий Алексеев дебютировал в сборной страны, имея уже двух детей. Как спортсмен Межинский только входит во вкус. Но ему уже двадцать четыре, он женился, работает и учится на вечернем отделении института. Парню, конечно, надо помогать. Хотя бы организовать для него дополнительное питание.

          Хорошее раньше было время — принесёт Плюкфельдер пачку талонов, а наша забота — расправиться с ними на пищеблоке. Нынче же эти пачки талонов для ребят я достаю сам. Легко ли это — лучше не спрашивайте. И хлопоты об устройстве их быта, и трудоустройство — да мало ли забот навалится на плечи, коль ты назвал себя тренером?

          Но вот я смотрю, как после соревнований горят глаза моих парней, слушаю их бесконечные разговоры о том, что получилось на помосте и что обязательно получится в следующий раз, и чувствую, что здесь я — на месте, что другой профессии не приму.

          Мне не в тягость эта работа, я могу её выполнять, кажется, в любом состоянии. Вспоминаю, приехали мы с Плюкфельдером из олимпийского Монреаля домой: я с золотой медалью, а Рудольф Владимирович и того богаче — у него в воспитанниках два олимпийских чемпиона, я и Колесников. Там, на Олимпиаде, наш наставник вынес колоссальную нагрузку, ведь он ассистировал почти всем штангистам советской команды. А дома — никакой передышки. Надо везти сборную Ростовской области на зональные соревнования в Липецк.

          Плюкфельдер взмолился: дайте хоть пару недель побыть в семье, дух перевести! А с командой пусть поедет кто помоложе. Хотя бы Давид Ригерт. Он тоже устал? Конечно. Но не так же, наверное, как я. Всё-таки Давид помоложе.

          И в брюках, которые болтались на мне мешком (если помните, вес я в Монреале согнал изрядно, а "наедать" его всё было некогда), я отправился в Липецк. Кое-кто считал, что это как-то несолидно — посылать олимпийского чемпиона на второстепенные соревнования, да ещё в дни его триумфа. А я был даже доволен: там, в предстартовой суете, напрочь исчезло некоторое благодушие тех дней, и мне уже стало решительно не до самолюбования. Я наших парней выводил на помост и снова переживал за них не меньше, чем за себя.

          К тому времени у меня уже была грандиозная мечта. Как известно, Плюкфельдер стал олимпийским чемпионом в Токио через несколько дней после победы своего ученика Алексея Вахонина. Вот это, я считаю, величайший спортивный подвиг! А что, если попробовать его повторить? Сам я твёрдо рассчитывал выступить на Олимпиаде-80. Почему бы тогда не рискнуть и не попробовать подготовить к этому времени в Шахтах ещё одного олимпийца?

          Я, конечно, имею в виду Сашу Панина. Этот парень уже не первый месяц тренируется в нашей секции. Он приглянулся мне на каких-то ведомственных соревнованиях. Студент медицинского института, бывший легкоатлет-спринтер, высокий, симпатичный. Техника, правда, "дубовата", но зато какой цепкий на помосте! Любые зигзаги выписывает со штангой над головой, ибо бросать никак не желает. Люблю таких. Я и пригласил его в Шахты. Саша окончил институт и приехал к нам с семьёй.

          С ним приятно работать: умница, всё схватывает на лету. Быстро прогрессирует. Тренеру верит, но и сам соображает, что к чему. Словом, очень скоро я просто влюбился в этого парня, и это, наверное, было заметно. Во всяком случае, меня предостерегали, что так поступать — не профессионально. Но я не верил.

          Я уже рассказывал, как выступал в мае 1976 года на чемпионате страны в Караганде: впервые набрал 400 кг в двоеборье, и это назвали новой вехой в истории тяжёлой атлетики. Там на меня немного обиделись работники местного телевидения: по их расчётам, в случае успешной атаки на мировые рекорды я должен был сразу ехать к ним в студию. У меня нет привычки отказываться в таких случаях, но тут людей пришлось огорчить. Я никак не мог покинуть разминочный зал — в следующем потоке, в категории 110 кг выступал мой ученик Александр Панин. Я объяснял это женщине-режиссёру, — но вот странно, ей это не показалось весомой причиной. По-моему, она так и осталась в убеждении, что столкнулась с очередным капризом "звезды". Но мне долго объясняться было уже некогда — следовало выполнять обязанности тренера при участнике чемпионата СССР.

          Саша занял пятое место, что для дебютанта совсем неплохо. Тренеры сборной страны тут же взяли парня на заметку — перспектива его просматривалась отчётливо. Я был доволен. Оставалась одна проблема — добраться до гостиницы, которая стояла в двух кварталах от Дворца спорта. Ноги меня совсем не слушались: сказывались шесть часов сумасшедшей работы в режиме крупных соревнований. Да я ещё и перенервничал. Во-первых, во время своего выступления, когда требовал, чтобы мне не "занижали" веса. А во-вторых, переживал за Сашу. Плюкфельдер всегда внимательно наблюдает за всем, что происходит в разминочном зале. Потом он сказал мне, что когда Панин вышел на помост, я стал мокрым, как мышь. А Саша потом признался, что мой успех не принёс ему пользы: он немного "подгорел".

          — Всё время думал, что мне сегодня нельзя "смазать" ни одной попытки! А то скажут — вот, мол, ученик Ригерта, а бороться не умеет, только учителя позорит...

          В общем, я дополз до койки, рухнул в неё, задрал ноги на спинку и целый час глядел в одну точку на потолке. Вот так я и понял в Караганде, что значит выступать вместе со своим учеником.

          И вот нас с Паниным вызвали на тренировочные сборы на олимпийскую базу в Подольске. Я сам тренировался как окрылённый, и Сашка рядом силой наливался с каждым днём. Вскоре состоялся и мой дебют на тренерском совете сборной страны. Словом, мою мечту принимали уже вполне всерьёз.

          Но только сбыться ей не было суждено. Некоторые жизненные осложнения заставили Панина почти год находиться в стороне от большого спорта. Форму он вроде бы поддерживал, но, видимо, без особого энтузиазма. Я же находился в разъездах и достаточного внимания уделять ему не мог. И всё так как-то скомкалось. Сашка потерял свою веру в мечту. На помосте он всегда был бойцом, а вот в повседневности таких качеств не проявил. Не хватило, как мы говорим, спортивного фанатизма.

          Может, я сейчас думаю, это произошло потому, что ему всё в жизни легко давалось? Спринт бегал — здорово получалось, на штангу перешёл — в короткий срок до сборной страны добрался. Специальность получил прекрасную — врач-терапевт, квартира есть. В нашем деле, может, и неплохо, если до поры до времени у человека не всё так уж блестяще складывается. Характер закаляется, а без него на большой арене делать нечего.

          Когда популярный чемпион оставляет спорт, у него прочти неизбежно наступает период "свадебного генеральства", так я это называю. Спортсмен становится чем-то вроде украшения спартакиад, чемпионатов и т.д. Его, конечно, нельзя сразу забыть, тем более любители спорта ещё хорошо помнят его имя, интересуются, где он и как он. Телекамера не может всё время "держать в рамке" соревновательный помост. В паузах она скользит по рядам ветеранов спорта, и комментатор с удовольствием узнаёт давно знакомые лица.

          Вот и я не избежал этого периода. Однако на крупных чемпионатах, куда меня приглашали в качестве почётного гостя, несмотря на видимое расположение людей — тренеров, спортсменов, журналистов, — я чувствовал себя довольно неловко.

          В самом деле, ещё вчера ты был "суператлетом", и как только ещё тебя не называли. А кто ты сегодня? Тренер команды штангистов Ростовской области. Звучит не слишком громко и мало о чём говорит. На тебя поглядывают едва ли не сочувственно, а кое-кто уже покровительственно кладёт руку тебе на плечо.

          Но я не хочу быть "свадебным генералом". И на чемпионаты приезжаю не для того, чтобы лишний раз мелькнуть на экранах телевизоров. Просто меня тянет туда, за кулисы, где всё пышет жаром предстоящей схватки. Я стою рядом с разминочным помостом, смотрю, скажем, как берёт штангу на грудь Юра Захаревич — и у самого спина, чувствую, "забивается", словно под нагрузкой.

          После крупных соревнований всё тело ноет, как будто сам снаряд поднимал. Только ладони не горят да бёдра не ободраны насечкой грифа.

          Я вижу каждую ошибку, болью в сердце отзывается любой срыв нашего "сборника". Это же моя команда, я отдал ей десять лучших лет жизни! Чувствую, что мой опыт был бы ей совсем небесполезен. Вот и ребята говорят, что им легче выступать, если я хотя бы рядом стою. Да и мне тоже так кажется. Словом, не хочу расставаться со сборной страны. Это будет нерационально, как говорит Плюкфельдер.

          Но я отлично понимаю, что за прошлые заслуги в сборную никого не берут. Есть, впрочем, достойный и верный путь: войти в сборную со своим учеником. А для начала — что ж... Для начала не так уж мало стать старшим тренером команды Ростовской области.

          Сколько лет ростовские штангисты задавали тон в сборной страны! Василий Алексеев, Николай Колесников, Геннадий Бессонов, Сергей Певзнер, Давид Ригерт наконец... Помню, у Плюкфельдера была когда-то мечта, чтобы сборная СССР целиком состояла из донских атлетов!

          В России много лет никто даже не пытался "бросить перчатку" ростовской команде. Мы могли бы выставлять на республиканских спартакиадах два состава, и даже второй вряд ли опускался бы ниже черты призёров. Но вот как-то незаметно успехи ростовских штангистов сошли на нет. Оставили помост чемпионы, а за их широкими спинами, как выяснилось, никто не подрастал. Плюкфельдер к тому времени переехал в другую республику. И некоторые местные тренеры даже не скрывали радости по этому поводу: мол, Рудольф Владимирович подавлял их своим авторитетом, не давал развернуться как следует.

          Теперь возможность развернуться появилась. И что же? Через несколько лет сборная штангистов Дона стала заурядной командой, занимающей места во втором десятке республиканского реестра.

          Меня всегда возмущали подобные разговоры: мол, большой специалист "подминает" под себя всех прочих, и оттого они не могут "раскрыться". Ещё очень любят говорить о сложностях характера "маэстро", о его некоммуникабельности, и прочее, и прочее... Причём зачастую этим грешат и спортивные руководители. Понятно, что с крупной личностью работать сложнее. Поскольку человек знает себе цену. Он ставит высокую цель и требует от других такой же самоотдачи, к которой привык сам. А это далеко не всем нравится, потому что спокойную жизнь вовсе не гарантирует.

          Сейчас я с тоской убеждаюсь, что рядом с Плюкфельдером в Ростове не вырос ни один специалист. Что же, он всех, выходит, "подмял под себя"? Вовсе нет. У Рудольфа Владимировича тренерская манера довольно жёсткая, но не жестокая. Лентяев он не терпит, приближать к себе кого попало не спешит. Но если видит, что человек искреннее стремится познать и разобраться — секретов "профессор штанги" не таит. Повторяю, если видит желание учиться.

          Да вот, кстати, и прекрасный пример: в Шахтах рядом с Плюкфельдером формировался как тренер Виктор Дорохин. Человек неброский, заметным штангистом не был. Однако за работу взялся всерьёз. Как губка, впитал всё лучшее, что мог взять от Рудольфа Владимировича. К тому времени как раз "обособился" Василий Алексеев, стал тренироваться по собственной методе. Дорохин его опыт принял к сведению, но подражать никому не спешил. Шёл, как говорят, своим путём. И правоту свою вскоре доказал: подготовил двукратного чемпиона мира Геннадия Бессонова. В Шахтах подготовил, и никто ему, как можно видеть, не помешал. А в Ростове перенять огромный опыт Плюкфельдера желающих почему-то не нашлось. И когда он уехал, донская тяжёлая атлетика осталась у разбитого корыта.

          И вот мне предстояло исправлять положение. Ситуация, в общем, знакомая: Давид Ригерт — на прорыв! Но так случалось, когда я сам был спортсменом. А как-то пойдёт работа в качестве тренера?

          Я решил взяться за дело "глобально". Мы однажды сели с председателем ростовского областного спорткомитета и составили обширный план: что необходимо сделать для восстановления доброго имени донских штангистов. Более двадцати пунктов туда внесли: и по созданию материальной базы, и по развитию сети детских спортшкол в городах и в районах, и по работе с тренерскими кадрами... Я долго ломал голову, пока готовил эти предложения. Их приняли.

          А потом я стал этим самым скандалистом. Полгода прошло — вижу, что ничего практически не сделано. Год — сделана самая малость. Я не соглашаюсь с такими темпами, доказываю — и в кабинетах, и с трибуны, если появляется возможность, что нынче так работать нельзя, что мы друг друга обманываем, а дело стоит на месте. Одни соглашаются, но помогать не спешат, другие обвиняют меня в "юношеском максимализме".

          Я особенно не обижаюсь. Пусть так, говорю, я и на помосте был максималистом. Но халтурщикам от штанги лёгкой жизни не обещаю! Я уже насмотрелся за это время, как работают некоторые тренеры. Сидит такой дядя где-нибудь в уголке спортзала и в шахматы с приятелем играет. Группа спортсменов разминается самостоятельно, наставник на них — ноль внимания. Ну ладно, разминку можно иногда проводить и так.

          Но вот ребята подходят к столу. Спрашивают наставника, что сегодня будем делать?

          — А вот это... — не отрывая глаз от шахматной доски, отвечает он.

          И коротко, чтобы не мешали, даёт упражнения, которые случайно пришли в его занятую шахматами голову. Ни настоящего плана у него нет, ни тренерских заготовок на сегодняшнюю тренировку...

          Другой может вообще на работу не явиться — рыбалка помешала либо охота. И это тоже сходит с рук, не впервой. Контроля особого нет, а совесть, как видно, давно помалкивает. Вот и занимают штатные места такие "специалисты": в зале тепло, времени свободного много, зарплата стабильная. А спрашивают за результаты не часто и не строго.

          И вот у ростовских штангистов уже стали отбирать их собственные спортивные залы! В одном решено проводить занятия по общефизической подготовке, другой вообще отдают под склад. Дожили! Скажи об этом пять лет назад Плюкфельдеру, он не поверил бы: сам ведь столько сил приложил, чтобы в городе появился первый специализированный зал штанги! Но поскольку следующее поколение штангистов ведёт себя там, как квартиранты, то почему же не забрать у них помещение? Толку от них всё равно никакого.

          Ломать — не строить. Растерять традиции можно очень легко и быстро. А вот попробуй их восстанови. Руки я, однако, не складывал. Нашёл, как мне кажется, понимание и в Ростовском обкоме партии, и у себя в Таганроге многие пошли навстречу. Стал сколачивать сборную области, понимая, что надо снова привлечь внимание к нашему виду спорта. Парни молодые, с перспективой, с ними только работай и работай! Они жадно слушают мои советы, не жалеют сил на тренировках. Жаль только, что тренер их порой является в зал уже "пустым": за день набегаешься по кабинетам, по стройкам, да поговоришь пару раз по телефону с московским начальством, да швырнёшь трубку на рычажок, который ни в чём не виноват...

          Я рассказываю об этом к тому, что наши спортивные руководители ох как неохотно берут на себя подобные заботы — а ведь сие им положено по штату. Но они с удовольствием "передоверяют" дело тренеру. А у него, между прочим, есть свои непосредственные обязанности, которые уж точно никому передоверить невозможно, ибо они требуют высокой квалификации.

          Спортсменам не станешь объяснять, почему это их тренер так вяло сегодня проводит занятия, да ещё и опоздал на пять минут. От других он требует дисциплины, а сам опаздывает.

          Впрочем, как ни скрипит мой воз, вперёд мы, однако, понемногу движемся. Порядка в спортзалах стало больше. Команда наша всё-таки крепнет, некоторых ребят уже вызывают для тренировок в сборную РСФСР. Норматив мастера спорта СССР международного класса выполнил средневес Сергей Сомсиков. На этого парня раньше бы обратить внимание... Приехал из деревни в профтехучилище, тренировался понемногу и никому особенно не был нужен. Даже когда стал мастером спорта. А ведь у Сергея прекрасные данные. Но "запущен", как мы говорим, техника хромает и исправляется с трудом. Вообще-то, у меня, наверное, есть вкус к этой работе — "доводить" неплохого штангиста до настоящих спортивных высот. Кому-то это не совсем нравится: мол, Ригерт не хочет заниматься с детьми и растить их "от" и "до". Ему почти готовых чемпионов подавай!

          Я много думал над этим. И мне меньше всего хочется прослыть этаким "рвачом", перехватчиком талантов. Да, у меня нет особого желания начинать тренировать детей. Объясню, почему. Пройдёт не менее десяти лет, прежде чем появится настоящий результат. А у меня сегодня, сейчас свежа в памяти методика тренировок лучших штангистов мира. Я десять лет варился в этом котле, понюхал пороху больших спортивных сражений. Неужели этот опыт никому сейчас не нужен? Я имею в виду именно тех спортсменов, мастерство которых надо "шлифовать", доводить до кондиции. А ведь таких тьма! Да что далеко ходить — разве сам я не был таким? Корявым самоучкой постучался когда-то в дверь секции Рудольфа Плюкфельдера. И сердце замирало от собственного нахальства, хотя был я в ту пору уже мастером спорта. Но мастеров сотни, а чемпион один. И неизвестно, состоялся бы штангист Давид Ригерт, если не произошла бы наша встреча с "папой Плюком".

          А кроме того, я прекрасно знаю, что далеко не каждый возьмётся за такое дело, которое нынче сам ищу. Это говорить легко: мол, тренер поймал "золотую рыбку". Так рассуждают те, кто не представляет себе, что такое работа со спортсменом высокого класса. Знаю людей, которые просто пугались, если им в руки попадал настоящий талант. Они, по возможности, соблюдая приличия, понемногу старались от него избавиться, передать в "более опытные руки". Потому что спрос за талантливого ученика пойдёт уже совсем другой, и далеко не все к нему готовы. И профессионально. И морально. Там ведь, в спорте высших достижений, быстро потеряешь покой и сон. Работа стрессовая, ибо нагрузки, которые испытывают спортсмены сборных, находятся на границе человеческих возможностей. Это накладывает огромную ответственность на тренера: он ведёт своего ученика по узкой доске и сам идёт вместе с ним.

          Так к чему же, рассуждают многие, менять привычный, достаточно спокойный уклад жизни? А у тренера, чей ученик хотя бы кандидат в сборную страны, такого уклада быть не может. Моя жена думала, что раз её муж закончил наконец спортивную карьеру, то теперь будет жить дома, как все люди, а не урывками. Но мужа опять несёт куда-то на сборы, соревнования, провались они пропадом, когда же это кончится? А не кончится это теперь, пожалуй, никогда, раз муж захотел стать настоящим тренером. Значит, снова поезда, самолёты, гостиницы, Дворцы спорта, поезда... Уверяю вас, что такую долю далеко не всякий выберет.

          Я прекрасно знал, на что иду. А коли так, то не могу взвалить на себя вес меньше того, что в состоянии поднять. И вот потом мне говорят: мол, тебе просто повезло, что встретился на пути Александр Гуняшев. Работал ты с ним не так уж много, а парень стал рекордсменом мира. Да ещё в самой престижной, сверхтяжёлой весовой категории.

          Согласен, тут мне отчасти повезло. Но, как сказал один мой знакомый, везёт тому, кто сам везёт. И с этим тоже не поспоришь.

          Я искал ученика и нашёл его. Саша Гуняшев потом мне признался, что на каких-то соревнованиях он, мальчишка, прорвался за кулисы и взял у меня автограф. И этот листок бумаги долго лежал у него под стеклом на письменном столе. А мои фотографии Саша таскал в спортивной сумке, в своём дневнике. Как всё повторяется в жизни! Когда-то я сам обклеил фотографиями Плюкфельдера крышку своего чемоданчика — сумки у мужчин были тогда не в моде.

          В нашем тренерском деле важнее всего наладить контакт со своим учеником. По-видимому, мы с Гуняшевым в чём-то подошли друг другу. Мне, например, он понравился прежде всего как личность: ни тени чванства, снобизма, хотя Александр уже был достаточно известным спортсменом. Я знал, что он вырос в Челябинске, в рабочей семье, и родители постарались воспитать прежде всего надёжного рабочего человека. Думаю, им это удалось. Саша закончил южноуральский политехникум, работал в вычислительном центре электромехаником, имеет, между прочим, высший, шестой разряд. Да и на расстоянии чувствовалось, что парень порядочный. А познакомились — мнение это только укрепилось.

          Когда мы начали работать, я быстро убедился, что ум у Саши аналитический, и аргументы типа "делай, потому что так делал я", он не принимает. Даже если этот "я" — олимпийский чемпион. Сие обещало интересное содружество тренера и спортсмена.

          Должен сообщить, что в спортзале я — не диктатор. Я, скорее, "тренер-соавтор". Мне нравится, когда ученик сам начинает думать, что лучше. Люблю, когда он сам, по ходу борьбы на помосте, принимает единственно верное решение. Словом, когда работает головой.

          И если Гуняшев довольно быстро вышел на уровень мировых достижений, то, считаю, во многом благодаря стремлению анализировать тренировочный процесс. С ним легко работать: подсказки слушает жадно, сам высказывает дельные соображения. А потрудиться нам есть над чем: технические ошибки у Саши застарелые. Считается, например, что у него очень сильный рывок. Но ведь видно, что Саша недостаточно глубоко садится со снарядом над головой, а это верный резерв, и немалый. Однако попробуй реализуй его, если в своё время над развитием гибкости Гуняшев, как видно, недоработал. Ну и так далее.

          Однако смутить моего нового ученика трудностями невозможно. Он сам постоянно ищет нагрузки, ему всё кажется, что мы слишком медленно их наращиваем. Это тоже, как говорится, не от слабости.

          Однако за таким спортсменом нужен глаз да глаз. Вот я уехал в Москву, на чемпионат мира 1983 года, в качестве почётного гостя. В последний вечер, как всегда, состязались супертяжеловесы. Результаты призёров оказались не слишком высокими. И я тут же подумал, что мне надо немедленно, сейчас же лететь домой. Зачем? Так ведь Гуняшев узнает сегодня из вечернего выпуска "Последних известий" о таких скромных результатах и завтра ринется в спортзал "нагружаться". Чтобы быстрее выйти в лидеры. Хотя бы заочно. Такие случаи мне знакомы.

          Я забежал в гостиницу, пошвырял в сумку вещи и ринулся в аэропорт. Утром был уже в Таганроге. И как раз вовремя: успел "перехватить" своего ученика, шагавшего в спортзал. Как я и предполагал, Гуняшев и без того успел задать себе нагрузку, от которой потом две недели отходил.

          Многим моим коллегам кажется, что Саша слишком мягкий человек для лидерства в большом спорте. И правда, внешне он не производит впечатления, особенно рядом с теми атлетами, которые готовятся к выступлению, словно гладиаторы к бою: смотреть и то страшновато, а уж подойти... Тем не менее характер у Гуняшева достаточно твёрдый, и голова остаётся ясной даже в самые критические моменты борьбы. Это очень важно! Я лишний раз убедился в этом, когда Александр выступал на Кубке СССР 1983 года в Ленинграде. Мы тогда решили предпринять первую серьёзную атаку на мировые рекорды. Гуняшев был подведён к соревнованиям плавно, у него даже мозоли на ладонях были мягкими — значит, обошлось без "форсажа". Правда, более двухсот килограммов на тренировках я ему рвать не позволял (рекорд мира равнялся в ту пору 206 кг). Так что Саша и сам не знал толком, на что способен. Это, если помните, моя мето́да: не ходить перед соревнованиями на предельные веса. Да и вообще на тренировках. ⁵ Для того чтобы удивлять мир, есть соревнования. К ним и нужно копить нервную энергию.

          Как видно, этой энергии у Гуняшева в тот день вполне хватает. Вот он вышел на помост для первой попытки. Вес 200 кг. С такого громадного веса Александр никогда ещё не стартовал. Но тогда день был особым. Я не сомневался, что он "не промахнётся". И вдруг — что такое? Судья подозвал Александра к себе и стал о чём-то строго с ним говорить. А время, отпущенное на попытку, таяло. На глазах всего зрительного зала электронный секундомер проглатывал секунду за секундой.

          Оказалось, кто-то решил, что у Александра намазаны кремом бёдра. Бёдра кремом мы мажем обычно на разминке, чтобы не сдирать кожу грифом. Но на соревновательном помосте ноги должны быть сухими. Неужели Саша забыл их вытереть? Любая мелочь могла выбить в тот момент Гуняшева из колеи. Я начал нервничать, но Саша как ни в чём не бывало взял из рук массажиста полотенце и вытер ноги, а затем за несколько секунд до сирены мощно потянул штангу вверх. Ф-фу, от сердца отлегло. Но какой он молодец, не смутился! Я был уже почти уверен, что рекорд состоится.

          И вот Александр наклонился над снарядом весом 207,5 кг. Никто в мире никогда ещё столько не рвал. Я положил голову на ладони, упёрся локтями в какую-то тумбу и в такой устойчивой позиции, не мигая, стал смотреть на Сашку. Вчера я ему втолковывал: не думай, что это — мировой рекорд. Это просто твой лучший результат, понимаешь? Вчера он понимал. Сегодня... Сегодня он понимал это ещё лучше. Какой стремительный подрыв! Теперь поглубже сесть. Вот так. Не спеши, поймай равновесие. А теперь вставать. Встать, Сашка! Держать!

          Зал ревел, Гуняшев, опустив штангу, ворочался, как медведь, неловко кланялся — он ещё не привык к таким аплодисментам. А я смотрел на него и не мог выпрямиться. Окаменел вроде. А ведь случалось, прыгал под потолок — когда сам бил рекорды. Выходит, что рекорды твоего ученика — весомее собственных!

          У Гуняшева ещё будут громкие победы. И мировое достижение в рывке он доведёт до 211 кг. (Подумать только, давно ли супертяжеловесы мечтали толкнуть такую штангу!). И в двоеборье установит абсолютный мировой рекорд — 465 кг. И станет чемпионом Европы. Но ни один его триумф не доставит мне такой глубокой радости, как тот, ленинградский.

          И вот ещё в чём я уверен. Когда Гуняшев завершит свою спортивную карьеру (но я, конечно, постараюсь, чтобы она продлилась подольше), он не расстанется с тяжёлой атлетикой. Саша — тренер в душе, разве это не видно? Как он вместе с Юрой Захаревичем ассистировал ребятам на чемпионате страны в Волгограде, это надо было видеть! Вокруг участников хлопотали как будто не два сильнейших штангиста мира, а рядовые тренеры. Это я всегда поощрял и буду поощрять. Тем более что Александр учится на факультете физвоспитания педагогического института и намерений своих — посвятить жизнь спорту — не скрывает. Я уверен, что такие тренеры, прошедшие "высшую школу" тяжёлой атлетики, нам просто необходимы.

          Бо́льшую часть времени на чемпионате мира 1983 года в Москве я, как всегда, проводил "за кулисами", то есть в разминочном зале. Тем более, статус почётного гостя Международной Федерации тяжёлой атлетики мне это позволял. И думалось: вот болгарская сборная, знакомая мне давно. Возглавляет её признанный во всём мире авторитет, Герой Социалистического Труда НРБ Иван Абаджиев. Ну а кто ему помогает? Двукратный олимпийский чемпион, также Герой Социалистического Труда Нореир Нурикян. А также неоднократный чемпион мира Неделчо Колев. И ещё мой соперник на Олимпиаде-80 Румен Александров. То есть штангисты нашего поколения, а кое-кто, например, Александров, даже младше. Однако Абаджиев, опытнейший специалист, создавший могучую школу тяжёлой атлетики, опирается именно на них. На своих учеников, которые вместе с ним добывали для Болгарии спортивную славу.

          А почему же, думалось мне, в нашей сборной среди тренеров нет бывших чемпионов? Почему, например, Александров вовсю трудится здесь, на чемпионате мира, а Давид Ригерт, у которого наверняка побольше опыта, да и громких титулов — присутствует во Дворце спорта "Измайловский" в качестве почётного гостя? Я ведь не привык "гостить" во Дворцах спорта.

          В последние годы в сборной СССР тон задавали так называемые "тренеры-организаторы". В прошлом они самостоятельно не подготовили ни одного чемпиона, тем паче и сами не были таковыми. Но волею судеб оказались у руля. И теперь, подозреваю, наши стремления быть полезными главной команде страны расцениваются ими едва ли не как нахальство.

          Мало того, спортсменов, имеющих явный вкус к тренерской работе, стараются, если можно так выразиться, "локализировать", особенно в конце их карьеры. Так произошло, например, с олимпийскими чемпионами Султаном Рахмановым и Александром Ворониным. За весьма незначительный проступок их однажды отчислили с тренировочных сборов в Подольске и, словно обрадовавшись, поставили крест на ведущих спортсменах сборной.

          А чего стесняться? Олимпийские игры прошли, а до следующих ещё далеко. Самое время провести в сборной "реконструкцию" да "закрутить гайки". Ну, кто там ещё грамотный, кто постоянно отстаивает своё мнение на методику тренировок? Леонид Тараненко? А мы и его поставим на место. Неважно, что он герой Олимпиады-80. Этих героев у нас... На сборы не вызовем — раз. На чемпионат мира не возьмём — два. Ничего, что у него результаты выше всех. В этом весе, 110 кг, от нашей команды кого ни выставим — тот и привезёт золотую медаль! А Тараненко пусть в следующий раз не умничает.

          Леонид еле-еле удержался в сборной. Благодаря сильному характеру да большому потенциалу, который позволял по-прежнему бить рекорды. Но вот другим "старичкам" пришлось уйти.

          Я где-то прочитал, что спортсмен — явление временное. Наверное, так оно и есть. Но работать с большим спортсменом "временно", считаю, абсолютно недопустимым. С ним нужно работать навсегда.

          Мне кажется, от ветеранов моего поколения в сборной столь тщательно избавились именно потому, что каждый из нас смел "своё суждение иметь". В первую очередь на методику тренировок.

          Мы с тоской вспоминали начало 70-х. Тогда от каждого спортсмена сборной страны требовали собственный годовой план. Мы составляли эти планы вместе со своими личными тренерами (например, я — с Плюкфельдером) и отсылали в Москву. А тренерский совет сборной их утверждал и при необходимости вносил коррективы. То есть в первую очередь учитывались индивидуальность штангиста и опыт его наставника. Иначе и быть не должно.

          Сошлюсь на мнение известных специалистов. Экс-рекордсмен мира по прыжкам в длину, ныне старший тренер сборной легкоатлетов СССР Игорь Арамович Тер-Ованесян написал:

          "Рекорды сегодня и завтра будут уделом ярких индивидуальностей, которые сумеют на основе известных, признанных методов тренировки найти свой, только им подходящий метод, путь, быть может, совершенно парадоксальный".

          А вот мнение заслуженного тренера СССР по хоккею Н.Эпштейна:

          "Почему многие талантливые хоккеисты не раскрывают свои возможности, хотя внешне их старание и заметно? Зная, что вызову нарекания коллег по тренерскому цеху, но всё же спрошу: "А может быть, здесь вина не самих хоккеистов, а ваша, товарищи наставники? Не подгоняете ли вы игроков под свои схемы и рамки, лишая их индивидуальности и возможности творчества?"

          ...По собственному опыту знаю, что послушный, никогда не спорящий с тренером и только выполняющий "от сих и до сих" все установки игрок очень удобен. И молодого хоккеиста легко сделать таким, да только вот из подобных игроков большие мастера никогда не получаются.

          Для меня на первом месте всегда стояла личность, индивидуальность хоккеиста. Я никогда не стремился подгонять игрока под схему, под свои тренерские концепции. Наоборот, пересматривал схемы, концепции, когда в команде вырастал неординарный игрок. А выросло их не так уж мало для такой команды, как "Химик"."

          Я, Давид Ригерт, обеими руками голосую за тренерскую позицию уважаемого маэстро хоккея. Но видите ли, в чём дело: ставить на первое место индивидуальность спортсмена — это ведь так хлопотно! Тут ещё, между прочим, и глаз надо иметь, и тренерское чутьё — такое, например, как у моего наставника, "папаши Плюка". А составить для всех единый план — что может быть проще? Энергию же следует вложить в его выполнение: всех заставить, всех зажать, чтобы никто не пикнул.

          Что, ветераны опять недовольны? Что, они протестуют? Ну так их давно пора проводить "на пенсию". Тем более, что необходимо решительно омолаживать команду. Вон у болгар столько юных чемпионов, а у нас в сборной одни "старички"...

          Это всегда очень щекотливый вопрос — омоложение команды. Все любят молодёжь. Всё — за неё. И я меньше всего хочу обидеть молодых штангистов. Появился талант — надо сделать всё, чтобы он раскрылся. Но только подход к любому делу должен быть объективным. Если юный спортсмен показывает более высокий результат, чем ветеран, — это же прекрасно! Ему должны быть открыты все пути на самый высокий помост. Но предоставлять место в главной команде страны только за молодость, за перспективу, за талант — сие вряд ли справедливо. Тем более в нашем сугубо мужском виде спорта.

          Я не в особом восторге от болгарских семнадцатилетних рекордсменов мира: что-то больно быстро они исчезают со спортивного горизонта. По-моему, тяжёлая атлетика — это занятие для мужчин. И пока штангист, выражаясь по-простому, не окрепнет, сверхнагрузки ему ни к чему. Меня, например, десять лет подряд не могли сломать даже самые тяжёлые снаряды. А всё потому, я считаю, что за гриф я взялся уже достаточно крепким парнем. Равным образом — и Василий Алексеев, и Александр Воронин. Не распространяясь уж о штангистах прошлых поколений. Аркадий Воробьёв, Юрий Власов начали серьёзно заниматься штангой в том возрасте, в котором нынче многие уже всё заканчивают.

          Не нужно перегибать палку. По-моему, на международный помост должен выходить зрелый, сформировавшийся боец. А такие как грибы не подрастают. Сейчас одно из самых ярких дарований нашей сборной страны — полусредневес Владимир Кузнецов. Какая координация, какое чувство снаряда! Володя — рекордсмен мира в рывке, серебряный призёр московского чемпионата мира 1983 года. Но при всём при том он ещё просто не готов стать чемпионом. В этом я убедился в Варне на ответственном турнире "Дружба-84". Чтобы выйти на первое место, Владимиру нужно было толкнуть 215 кг. Вес, конечно, огромный, но рисковать-то надо!

          Кузнецов этот вес не взял. Да и не в этом даже дело. Я видел, что спортсмен сам не верит в свои силы. Позже он мне признался:

          — Я знал, что этот вес не возьму.

          — А зачем же тогда выходил?

          — Ну, сказали...

          Вот такая ситуация. Кузнецову 21 год. Штангист есть. А бойца нет. Если спортсмен подходит к снаряду, у него в голове должна быть только одна мысль: взять во что бы то ни стало. Спросите об этом у Варданяна или у Тараненко — опытных, прославленных спортсменов. Они вам ответят, что если ты хоть на мгновение заколебался в мыслях — это всё. На помост можно не выходить. Они-то в острых схватках колебаний не знали. Именно поэтому они — олимпийские чемпионы. Люди, которыми нужно дорожить.

          В одном из интервью наш лучший футболист Олег Блохин сказал так.

          "Сейчас нередко говорят о 22-24-летних моложаво-перспективных игроках, а в 26 лет они, не оставив ни в чьей памяти следа, уже сходят. Дополнительный груз взваливают на себя ветераны. Они-то верны футболу, своим командам, себе до конца.

          Даже у выдающихся тренеров бывают серьёзные перепады в результатах. И тренера далеко не всегда может выручить его талант. У него должны быть ещё и отличные игроки. А когда идёт так называемая "смена поколений", часто выражающаяся в весьма упрощённом варианте: быстро попрощаться с теми, кому порядка тридцати нет, и ещё быстрее набрать обнадёживающих ребят, то в клубах и даже в сборных происходят досадные сбои. По-моему, и с 20-летнего, и с 30-летнего спрос должен быть один — по игре."

          Приводя в пример успехи юных болгарских рекордсменов, мы порой забываем, что у них совсем иные национальные особенности, чем, допустим, у наших сибирских ребят. Организм южанина формируется быстрее, к 18 годам это уже вполне зрелый мужчина. А наши парни "заматереют" только к 21-22 годам, не раньше. И вот тогда уже можно давать им максимальные нагрузки. И не надо спешить ставить на них крест, если они не раскроются ещё год-другой.

          Но такой возможности — не спешить — наши тренеры сейчас, к сожалению, лишены. В тяжёлой атлетике введён возрастной ценз: если ты не мастер спорта международного класса, то с 24 лет всесоюзный помост для тебя закрыт. Он — для юных дарований. Крутые меры, правда? Но только оправданы ли они? Вот ко мне пришёл тренироваться парень в 16 лет. Для тяжёлой атлетики не поздно, это — не гимнастика и не фигурное катание. В 21 год он стал мастером спорта. Но норматив "международника" к 24 годам осилить не смог. Значит, мужчину в расцвете сил надо гнать из спорта? Где же тут логика?

          Кстати, болгарские штангисты прогрессируют быстрее наших не из-за одних только особенностей своих южных организмов. У болгар, опять же благодаря в основном неустанному труду старшего тренера сборной Ивана Абаджиева, великолепно развита система детских спортивных школ, культивирующих тяжёлую атлетику. По статистике, штангой в Болгарии занимаются всего-то 3,5 тысячи человек. Это столько же, сколько, если верить отчётам, насчитывается штангистов в Ростовской области.

          Но у наших друзей-соперников с ребятами работают серьёзно, вдумчиво, с дальним прицелом. И ни один способный мальчишка, будьте уверены, не потеряется. Его пригласят в региональный спортинтернат, которых немало. Ну а самых одарённых возьмут на заметку селекционеры Абаджиева. Подойдёт срок — и эти юноши будут приглашены для тренировок в сборную Болгарии.

          У нас, к сожалению, о такой чёткой системе пока можно только мечтать. По статистике, в нашей стране тяжёлой атлетикой занимаются едва ли не 300 тысяч человек. Но кто туда попадает, в это огромное число — для меня загадка. Может быть, люди, поднимающие штангу на конкурсах "А ну-ка, парни"? Ведь регулярно тренирующихся штангистов, без сомнения, гораздо меньше. А юношей — тем более. Немногие детские спортивные школы имеют отделения штанги. Например, в городе Шахты, где в разное время жили пять олимпийских чемпионов — Рудольф Плюкфельдер, Алексей Вахонин, Василий Алексеев, Николай Колесников и я, — в нашу бытность такого отделения не существовало. Хотя вопрос о нём поднимался ежегодно.

          На всю нашу огромную страну всего лишь несколько интернатов взялись "приютить" у себя штангистов. Но если с ними работают так, как у нас в Ростове, то за дело лучше бы и не браться. Никто там не озабочен, чтобы подобрать мальчишкам опытного авторитетного наставника, имеющего вкус к занятиям именно с детьми. Такого, например, как шахтинец Виктор Дорохин, заслуженный тренер СССР. Отделения возглавляют тренеры, ничем себя не проявившие. Естественно, их коллеги не спешат передавать им своих лучших учеников: мол, чем ты лучше меня? Да и сами сотрудники спортинтерната не особенно сбиваются с ног в поисках талантов: набрали юношей, заполнили журналы — ну и ладно. Будем работать — глядишь, что-нибудь получится.

          Но получится вряд ли — потому что именно "набрали", а не отобрали. Разница огромная.

          В молодёжной сборной та же картина, что и у взрослых. Единые для всех планы подготовки — и полное недоверие к личным тренерам юных спортсменов. Шаблонный подход к спортсменам. И вот результат: тренеры на местах начинают "прятать" талантливых мальчишек, не передают их в юношескую и юниорскую сборные. Они боятся, и не без основания, что "единые планы" если не сломают их питомцев, то уж точно отобьют вкус к "железной игре". Пусть лучше, рассуждают такие тренеры, мой парень растёт в неизвестности, но под надёжным крылом. А окрепнет, добьётся результатов — передам его прямо в национальную сборную страны.

          Полагаю, что на такие искусственные, надуманные меры, как омоложение либо резкое увеличение тренировочных нагрузок, идут только малокомпетентные люди. Но с них спрашивают — мол, почему начали проигрывать болгарской сборной? И им надо что-то отвечать, что-то предпринимать. А что? А вот мы, рапортуют они, провели резкое омоложение. И ввели единый график тренировок...

          И поди разберись, что тут нужное, а что ненужное. Это под силу, пожалуй, только узкому специалисту.

          Нагрузки невозможно бесконечно взвинчивать — никто ведь не будет проводить в спортзале целый день. Человеческий организм имеет пределы. Но вот повышать культуру тренировок — это совершенно необходимо. Для этого, правда, надо кое-что знать: и физиологию, и анатомию, и психологию. А также понимать особенности каждого штангиста и так распределить его нагрузки, чтобы он с ними не только справился, но и вовремя восстановился.

          Плюкфельдера в своё время предавали анафеме за стрессовые тренировки, которые он задавал своим штангистам. А мы не роптали. Мы не калечились, как предрекали некоторые "знатоки", а выходили в чемпионы. Потому что подбор упражнений был богатейшим. Мы не тупели на тренировках при любой, даже самой чёрной работе. И восстановительные мероприятия наш наставник продумывал не менее тщательно, чем сами занятия. А главное, он знал каждого из нас как свои пять пальцев — отсюда и строил тренировки. Короче, талант и высокий профессионализм в серьёзном деле абсолютно незаменимы. А большой спорт я считаю делом очень серьёзным. На этом и поставлю точку.

          Но в заключение не могу удержаться дать некоторые советы тем ребятам, которые уже немного увлеклись штангой. Я ведь всё-таки тренер. Только предупреждаю юных штангистов, читающих эти строки, что мои советы кому-то могут подойти, а кому-то — нет. Но если они принесут молодому спортсмену хотя бы небольшую пользу, то я буду очень рад.

          Часто ребята задают вопрос: "Какими физическими данными должен обладать будущий штангист?" Иными словами, кому можно заниматься тяжёлой атлетикой, а кому, может быть, не стоит тратить время?

          В принципе, тяжёлой атлетикой может заниматься любой здоровый человек. Бытует, правда, мнение, что чем парень меньше ростом, тем легче ему поднимать штангу. Я в этом не уверен. В последнее время на помост всё чаще выходят атлеты довольно большого роста. Я уже писал о своём талантливом сопернике, болгарском штангисте Андоне Николове. У него рост 182 см. Наш Павел Первушин ещё выше, Василий Алексеев имеет 187 см, а Христо Плачков — 190 см. Это я назвал только чемпионов и рекордсменов мира. Мне могут возразить, что всё это атлеты тяжёлых весовых категорий. Но кто может знать, в какой категории будет со временем выступать сегодняшний худощавый и высокий юноша?

          Я начинал свой спортивный путь в категории 67,5 кг. Мне тогда было 17 лет. А потом я жалел, что не хватает десятка сантиметров роста — у меня их всего-то 172, а то я непременно попробовал бы свои силы не только в первой тяжёлой, но и, может быть, в абсолютной весовой категории. Это, впрочем, не значит, что я приглашаю в секцию гигантов. Им лучше всё-таки играть в баскетбол.

          Единственное, на мой взгляд, препятствие на пути к высоким результатам в тяжёлой атлетике — неудачное строение локтевого сустава. Я достаточно подробно рассказывал об этом в том месте книги, где происходит моё знакомство с Рудольфом Плюкфельдером. Кто-кто, а мой тренер разбирается в суставах до тонкостей, и кое-чему, думаю, я у него научился. Но и здесь даже у специалистов могут быть противоречивые мнения: есть или нет у парня включение? Ну, уж коль возникло такое противоречие, занимайтесь тяжёлой атлетикой на свой страх и риск.

          Иногда спрашивают: в какое время суток лучше начинать тренировки? Как правило, выбирать нам особенно не приходится: работа, учёба и т.д. определяют распорядок дня в самую первую очередь. Но если есть возможность выбора, то лучше тренироваться утром. Молодому штангисту, выполнившему третий разряд, нужно, на мой взгляд, заниматься пять раз в неделю, минимум — четыре раза. Продолжительность тренировки — 2-3 часа.

          Разминка проводится до лёгкого пота и непременно содержит упражнения для развития тех суставов, которые будут испытывать наибольшую нагрузку: лучезапястных, голеностопных, коленных. Следует не забывать и о наклонах.

          Любая тренировка должна включать в себя не менее четырёх специальных упражнений штангиста. Это могут быть классический рывок, подъём штанги на грудь, тяга и приседание.

          Я никогда не боялся перенасытить свою тренировку разнообразными "подводящими", неклассическими упражнениями, как-то: рывок штанги "с виса", рывок с плинтов, взятие снаряда на грудь в полуприсед, выполнение толчкового швунга и т.д.

          Думаю, что в одной тренировке штангиста третьего разряда можно выполнять до десяти подобных движений. В моём арсенале, как отмечалось, было около сорока подсобных упражнений.

          Если получилось так, что тренироваться приходится поздно вечером, то к концу занятий сбавляйте интенсивность нагрузок. В любом случае не забывайте в конце тренировки "повисеть" на перекладине или на гимнастической стенке — это хорошо разгружает суставы и позвоночник. Заканчивайте занятия лёгкой пробежкой, а после полезно пройтись пешком. Свежий воздух и неторопливая прогулка восстановят работоспособность и снимут возбуждение.

          Трудно судить заочно о технике молодых штангистов, но могу назвать наиболее типичные ошибки из тех, что мне приходится подмечать в спортзале и на соревнованиях.

          Молодые атлеты часто не могут удерживать спину прямой во время выполнения основных классических упражнений. На это надо обращать внимание повседневно, можно даже чуть прогибаться в пояснице на тренировках.

          Надо приучать себя делать упражнение так, чтобы в момент подъёма снаряда плечи не отклонялись назад. Во время тяги и подрыва они должны быть в естественном положении и даже слегка "накрывать" штангу: проекция плеч должна быть на палец-два впереди проекции грифа.

          Важно принимать правильное стартовое положение: голова и спина находятся на одной прямой, взгляд устремлён приблизительно на три метра вперёд от грифа; если вы соревнуетесь на стандартном помосте — то на шаг за помост.

          Многое зависит от правильного выполнения подрыва штанги. Кое-кто почему-то понимает подрыв как резкий удар грифом по бёдрам, что абсолютно неправильно. Подрыв — это резкое ускорение движения штанги, во время которого допускается касание бёдер. В момент начала подрыва наиболее выгодное и правильное положение такое: угол между туловищем и бёдрами — чуть больше 90 градусов, между голенью и бедром — приблизительно 160 градусов. Очень часто атлеты в этом положении смещают центр тяжести либо на носки, либо на пятки. И то и другое неверно. Проекция центра тяжести в этот момент должна проходить между мизинцем и серединой стопы. Чтобы принять правильное положение, надо стать на наружную часть стопы и поднять пальцы. Затем опустить пальцы и плотно поставить стопу на помост. Углы между туловищем и бедром, а также между голенью и бедром в этот момент остаются те же.

          Иногда бывает, что у штангиста вдруг разладилось какое-то упражнение и он никак не может его "поймать". Однажды, помню, на тренировочном сборе в Феодосии я совершенно "потерял" толчок: 150 кг валились из рук, как будто я никогда их не поднимал! Пробовал и так, и этак — бесполезно. Плюкфельдер, видя, что я начинаю нервничать, сказал:

          — Бросай это дело. Пойди посмотри, работает ли кран в душевой.

          Это у него поговорка такая, если кого-то из зала отправить надо. Но мне совсем не хотелось уходить — ребята вокруг тренировались, старались, да и соревнования были на носу.

          — Ну, — сказал я, — если не получается толчок, то хоть пожму немного...

          Жим как раз незадолго до этого отменили. Я начал выполнять жим. Поднял сперва 120 кг, затем 130 кг и так потихоньку добрался до 180 кг. А 150 кг перед этим толкнуть не мог.

          При выполнении жима обычно не думаешь, как брать штангу на грудь, всё внимание направлено на то, чтобы поднять её от груди. А ошибка у меня была, как выяснилось, именно при подъёме на грудь. Таким образом, во время выполнения жима старый, верный навык движений восстановился. Чтобы отвлечься, я сделал после этого два-три рывка — 130 кг и 150 кг (это я практикую без специальной разминки) — и, "отрегулировав" себя таким образом, провёл после этого полную тренировку по плану.

          Это я сообщил к тому, что каждый должен искать собственные пути устранения технических ошибок, а не надеяться только на подсказку тренера.

          Как готовиться к соревнованиям? Молодым атлетам могу предложить следующую схему. На мой взгляд, для них полезно дней за пятнадцать до старта попробовать поднять на тренировке околопредельные веса (но не предельные!). Это у штангистов называется "проходкой". И больше на этой тренировке серьёзной работы не выполнять. Следующую тренировку провести в режиме 70-75% интенсивности. Затем заниматься с малыми и средними весами, уделяя больше внимания "тоннажу". Чем ближе к соревнованиям, тем меньше должны быть нагрузки, а за два дня до старта можно полностью отдыхать. Но не больше двух дней. Организм, втянутый в тренировки, полностью восстанавливается за день, а через два дня вы вообще должны чувствовать излишек энергии.

          Пусть вас не пугает, что в ночь перед соревнованиями не спится. Главное — не нервничать из-за этого. Обычно чем больше думаешь о том, что необходимо заснуть, тем хуже это удаётся. Сил у вас не убудет. А если в конце концов удалось заснуть на 4-5 часов, то считайте, что ваш организм полностью восстановился. Если, конечно, не было излишней сгонки веса. Но в юношеском возрасте этого следует избегать — ведь мышечная масса растёт естественным образом. Перед самыми соревнованиями не советую длительных прогулок и т.д., лучше постарайтесь донести всю свою энергию до помоста.

          Любые соревнования надо планировать так, чтобы у вас получилось шесть подходов. С первой и до последней минуты старайтесь выступать качественно, показать всё лучшее, чему вы научились на тренировке. Думаю, что тренер не позволит вам начинать с такого веса, который вы не можете поднять. А вот в третьем подходе, если вдруг почувствовали себя неважно, не стесняйтесь попросить тренера немного снизить вес. Но только чтобы это было проявлением здравого смысла, а не трусости.

          Выработайте у себя привычку регулярно вести дневник соревнований и тренировок. Я уже писал о его неоценимой пользе. Причём дневник в любое время может потребоваться не только вам, но и вашему тренеру (например, для определения правильной дозировки последующих нагрузок). В дневнике тренировок должны быть указаны дата, длительность занятий, их содержание, перечень упражнений, которые вы выполняли. Здесь же должны быть записи о самочувствии. Если есть возможность вести врачебные наблюдения во время тренировочного процесса, записывайте их результат. В любом случае нужно проконтролировать собственный пульс до занятия, во время нагрузок и после занятия и все данные внести в дневник. Сюда же помещаются заметки о состоянии аппетита, а также все замечания тренера, касающиеся тренировочного процесса.

          С первых же соревнований надо стремиться вырабатывать собственный почерк. Многие молодые спортсмены теряются от присутствия зрителей, особенно когда им кажется, что зал настроен по отношению к ним сдержанно, а то и недоброжелательно. Как правило, такие страхи беспочвенны. Мне, например, приходилось выступать в разных странах и перед самой разной аудиторией, но откровенно отрицательной реакции зала я не припомню. Хотя, конечно, нужно быть готовым ко всяким неожиданностям.

          Многое здесь зависит от самого атлета. Если он появился на помосте в неопрятной форме, со взъерошенными волосами, то вряд ли расположит к себе зрительный зал. Настоящие мастера штанги являют собой образцы подтянутости и аккуратности. Я всегда с удовольствием смотрел, например, как выступает Павел Первушин. Высокий, стройный, форма на нём тщательно пригнана. Я думаю, что такие штангисты, как Первушин, Тальтс и Варданян даже манерой своих выступлений отлично пропагандировали тяжёлую атлетику.

          Как ни увлекателен, на мой взгляд, наш мужественный вид спорта, настоятельно советую молодым спортсменам не заниматься одной только тяжёлой атлетикой. Хочется поиграть в футбол — идите и играйте. В волейбол — ещё лучше. Не забывайте, что именно этот вид спорта был первым увлечением Василия Алексеева, Павла Первушина, Юрика Варданяна. Кстати, сборная СССР по тяжёлой атлетике иногда превращается в волейбольную команду, и совсем неплохую. Однажды на тренировочном сборе в Подольске мы обыграли молодёжную сборную СССР по волейболу. Правда, женскую. А вы думаете, это так легко? Выпрыгнешь над сеткой чуть ли не по грудь, пробьёшь и думаешь — ну, всё в порядке! Смотришь, а девчонка "вытащила" этот "мёртвый мяч". Нас это первое время страшно удивляло.

          А прыгают, между прочим, у нас здорово все. Даже Дито Шанидзе, у которого рост 160 см, свободно мог в прыжке посмотреть через сетку на другую сторону площадки. И это не случайно: в системе подготовки штангиста прыжковым упражнениям отводится очень важная роль. Мы прыгаем на тренировках с места в длину и тройным, в высоту с места и с короткого разбега... Я знаю, что прыжковые показатели ведущих штангистов ненамного отличаются от результатов лучших советских легкоатлетов и волейболистов. Штангисту очень нужна взрывная сила, а её отлично развивают разнообразные прыжковые упражнения. Выполняем мы их, как правило, в конце занятий.

          Весьма полезно для тяжелоатлета поиграть в настольный теннис: это вырабатывает реакцию и мышечное чувство. Особенно любят этот вид спорта наши тяжеловесы. Ракетка у иного почти скрывается в руке, но бьёт он так, что глаз не успевает следить!

          Во время активного отдыха я почти всегда беру в руки легкоатлетическое ядро. Большинство штангистов — частые гости на ближайших стадионах. Мы нередко даже принимаем участие в соревнованиях по лёгкой атлетике. Помню, с Колей Колесниковым, в то время серебряным призёром чемпионата мира, мы отстаивали честь шахты "Южная" в соревнованиях среди производственных коллективов города. Я пробежал 100 метров за 11,8 секунды, а Коля прыгнул за 6 метров в длину.

          Особенно полезны для штангистов легкоатлетические кроссы. Именно кроссы эффективнее всего готовят юношеское сердце к тем нагрузкам, которые выпадут на помосте. Вообще, развитие выносливости — один из важнейших компонентов тренировки. Ведь соревнования порой длятся несколько часов, и как бывает неприятно смотреть на молодого, способного парня, который, возвращаясь с помоста, ловит ртом воздух, как рыба. Всё понятно без слов: штангист не работал над развитием выносливости, плохо тренировался.

          Существуют разные способы развития специальной выносливости. Например, иногда можно проводить тренировки с укороченным временем отдыха. Если обычно время отдыха между вашими подходами к штанге равно 1,5 минуты, то на этой тренировке можно сократить время отдыха до 40-50 секунд. Но только при условии хорошего самочувствия и, желательно, под контролем врача. Напоминаю, что только неотступные, систематические тренировки гарантируют штангисту развитие выносливости.

          Очень сложный вопрос — планирование тренировочного процесса. Тренер даёт вам общую схему, он действует научно. Нет ничего проще взять написанный кем-то для себя план и выполнить его "тютелька в тютельку". Но ведь это чужой план, а на свете нет двух совершенно похожих людей. Что подходит одному штангисту, может не годиться для другого. Надо искать то, что необходимо именно вам, подходить к делу творчески. Этим стремлением вы никогда не обидите, а, напротив, только обрадуете своего тренера, потому что цель-то у вас одна — достижение высоких спортивных результатов.

          Вот и всё. Завидую парню, который придёт сегодня вечером в зал тяжёлой атлетики. Меня порой спрашивают: мол, что вам дал спорт и что он взял? Такие счёты я не люблю. Отвечаю коротко: дал очень много. А не взял ничего.

  ² См. воспоминания самого Плюкфельдера

  ³ См. все сноски к книге "Кто хочет, тот добьётся"

  ⁴ Это в книге, несомненно, допущена опечатка — на самом деле, конечно, только 315 кг.

  ⁵ А как же тогда расценивать толчок со стоек 255 кг, описанный в главе "Тяжёлое олимпийское "золото""?

[на главную страницу]