Р.Мороз

          Трофима Ломакина я впервые увидел в военной форме: он служил в одной из частей Московского военного округа и приезжал на занятия в секцию штанги. Тренировал его замечательный специалист, в прошлом один из сильнейших наших штангистов-тяжеловесов Александр Божко. Он-то первым и обратил моё внимание на своего ученика.

          — Способный парень. Очень способный. Хочешь познакомиться? — И, не дожидаясь ответа, крикнул: — Лётчик, ко мне...

          Божко почему-то называл Ломакина лётчиком, хотя изначально тот числился в батальоне аэродромного обслуживания. Ко мне подошёл не очень высокий молодой человек мощного сложения. Я обратил внимание на толстую короткую шею, на которой крепко сидела голова со слегка выдвинутой челюстью. Маленькие, сверкавшие глаза выдавали в Трофиме человека, наделённого природной хитростью. Он казался очень серьёзным, даже недовольным. Я спросил его:

          — Штангой давно занимаетесь?

          Он ответил охотно:

          — Четвёртый год. — И добавил: — Люблю это дело!

          Тогда был 1950 год. А в следующем сезоне о Трофиме заговорили все специалисты. Это произошло после того, как в конце 1951 года в Баку на межведомственном командном первенстве СССР Ломакин занял первое место в полутяжёлом весе. А в марте следующего года он впервые в этом же весе стал чемпионом страны, установив новый всесоюзный рекорд в сумме классического троеборья.

          "В нашей тяжёлой атлетике, — написал в ту пору о Трофиме заслуженный мастер спорта, судья всесоюзной категории Дмитрий Васильевич Красников, — появился спортсмен огромной силы и воли, боец по природе. Уверен, что ему под силу значительные взлёты."

          И вскоре 23-летний спортсмен был введён в основной состав нашей олимпийской команды и вместе с нею отправился в олимпийский Хельсинки. Здесь Ломакину пришлось выступать в лёгкой весовой категории. ¹

          По всеобщему мнению, именно в этом разряде на Олимпиаде подобралась самая сильная компания. В самом деле, в борьбу вступили рекордсмен мира, олимпийский чемпион 1948 года С.Станчик и советский дуэт Ломакин-Воробьёв. Сильными соперниками были также иранец М.Рахнаварди, француз Д.Дебюф и молодой силач из Южной Африки И.Блумберг.

          До начала состязания подавляющее большинство специалистов отдавали предпочтение опытному, испытанному в турнирах подобного ранга Стенли Станчику. А для Трофима Ломакина, да и для Аркадия Воробьёва это было, по существу, их первое в жизни официальное международное состязание.

          В первом движении — жиме двумя руками — американец считался особенно сильным. Ему уже не раз в ту пору случалось показывать результаты на уровне 137,5-140 кг. Однако в тот раз Станчик не смог далеко уйти от советского дуэта, закончив жим на отметке 127,5 кг. У Трофима Ломакина оказалось 125 кг, у Аркадия Воробьёва — 120 кг. Так завершился первый акт волнующей спортивной драмы.

          Во втором движении произошёл редчайший в истории соревнований по тяжёлой атлетике случай: все три основных соперника подняли одинаковый вес — 127,5 кг. Таким образом, после второго тура впереди по-прежнему был Станчик — 255 кг, за ним Ломакин — 252,5 кг, и Воробьёв — 247,5 кг. Борьба между тремя штангистами достигла своего предела. От её исхода теперь зависело окончательное распределение призовых мест.

          Наступило время последнего движения — толчка двумя руками. Большинство участников уже использовали все три своих зачётных подхода, а американец и советские спортсмены ещё не выходили на помост. Вес штанги всё возрастал — 150 кг, 152,5 кг, 155 кг... Первым не выдержал создавшегося напряжения Станчик. Он пошёл на вес 155 кг и, взяв его, набрал в сумме 410 кг. Все гадали: чем ответит советский дуэт?

          — Пропускаю! — решительно заявил Ломакин.

          — Пропускаю! — повторил Аркадий Воробьёв. Они вышли на помост лишь тогда, когда на штангу установили 160 кг. Товарищи по сборной легко справились с задачей, набрав после первой попытки: Ломакин — 412,5 кг, Воробьёв — 407,5 кг.

          На 160 кг пошёл и Станчик. С большим трудом он осилил этот вес и набрал в сумме 415 кг. Борьба приобрела ещё большую остроту. Многое, если не всё, зависело теперь от Трофима Ломакина.

          И вот он пошёл выполнять свою третью попытку. Легко, удивительно легко взял Трофим штангу на грудь. Затем последовали толчок с подседом, и штанга замерла на выпрямленных руках над головой атлета. Гром аплодисментов сотряс своды спортивного зала. Ни Станчик, ни наш Аркадий Воробьёв не смогли сделать большего. Набрав внушительную сумму — 417,5 кг — москвич, представитель Советской Армии Трофим Ломакин стал олимпийским чемпионом в среднем весе. ²

          "Почерк русского богатыря Трофима Ломакина, — написала на следующий день одна из финских газет, — отличают сила и воля. В исключительно сложных условиях, в острой борьбе с прославленным олимпийским чемпионом Стенли Станчиком "железный русский" вырвал победу и по праву получил в награду золотую медаль."

          Исключительность спортивного свершения Трофима Ломакина была оценена по достоинству. На закрытии Олимпийских игр ему было оказано высокое доверие — нести знамя советской делегации.

          Свои выдающиеся способности Трофим Ломакин ещё не раз проявлял в состязаниях самого разного ранга. Дважды он побеждал на чемпионатах мира — в Тегеране и Стокгольме. В 1954, 1956 и 1960 годах мы видели его на высшей ступеньке чемпионатов континента. Четырежды он становился лучшим в своей весовой категории на чемпионатах страны. На протяжении семи лет он не раз заявлял о себе мировыми рекордами.

          Свой блистательный путь московский армеец завершил выступлением на Римской Олимпиаде, где завоевал в полутяжёлом весе серебряную медаль, уступив лишь своему напарнику по команде Аркадию Воробьёву.

А.Воробьёв

          "...Добрый десяток лет Трофим Ломакин находился у меня на глазах. Мы с ним выступали на одних помостах. Жили в одних гостиницах. Вместе тренировались на сборах.

          Фантастически быстро вознёсся бывший солдат на атлетический небосклон. Казалось, природа специально создала его для поднятия штанги. Я невольно тянулся к нему. Мы стали добрыми приятелями. Бывало, поднимая снаряд, я допускал ошибку, и Трофим тотчас спешил ко мне из другого угла зала, чтобы вместе исправить огрех. В свою очередь, я тоже старался быть полезным ему, где только мог. Не буду утверждать, что мы с ним были двойниками. Отличий хватало. Я к тренировкам относился исключительно серьёзно. Не потому, что это необходимо для результата. Они меня всерьёз увлекали. Я жил ими. Я находил в них тысячи радостей и утешений.

          Ломакин таким энтузиазмом не горел. Он был открытым, шумным, подчас безалаберным, из общего ансамбля не выпадал, но со временем мне стало казаться, что, появись у него возможность поменять штангу на бокс, борьбу или какой-нибудь другой вид спорта и при этом, ничего не теряя, что-нибудь приобрести, он без малейшего промедления пошёл бы на такой обмен.

          От природы богато одарённого, Трофима никогда по-настоящему не тянуло развивать себя физически, отдавать спорту время, которое можно было употребить на развлечения и друзей. Дескать, пусть хилые тренируются. Я проживу и так. И прожил бы, но армейская служба распорядилась по-другому.

          Хотя рослый кряжистый солдат от рекламы своей недюжинной силы был весьма далёк, спрятать её от чужих глаз он всё же не смог. Как говорится, шила в мешке не утаишь. Она просто бросалась в глаза, его самородная сила. Ударит по мячу — получается пушечный удар. Схватит в охапку дружка-приятеля — у того кости трещат. Бросит гранату — летит дальше всех. Вокруг восхищались, советовали заняться спортом, но сам Трофим равнодушно игнорировал свой талант. "То, что мои товарищи сами, добровольно в свободное время занимались физкультурой, — признавался он, — поражало меня. А моих друзей, в свою очередь, поражало моё полное равнодушие к спорту".

          Но остаться в стороне от спорта ему всё же не удалось. Слухи о сибиряке-солдате дошли до начальства, и майор Игумнов, понимавший толк в атлетических делах, захотел взглянуть на силу Трофима собственными глазами.

          — Девяносто возьмёшь?

          Трофим поднял штангу без особых хлопот.

          — Ну а девяносто пять?

          Трофим поднял и 95, и 100, и 105...

          Майор перестал недоверчиво улыбаться, и в его глазах зажёгся неподдельный восторг.

          — Если будешь заниматься, станешь отличным спортсменом. Понял? Приходи на следующую тренировку.

          Но Трофим не пришёл. Мысль тратить свободное время на дополнительную работу его нисколько не увлекала. Ему казалось дикостью надрываться просто так. А другим зато казалось дикостью, что зарывается в землю такой яркий спортивный талант.

          Однажды к Трофиму прибежал посыльный из штаба:

          — Ломакин, быстро к командиру полка!

          Тот встретил Трофима туча тучей и грозно спросил:

          — Младший сержант Ломакин, почему не ходите на тренировки? Особого приглашения ждёте?

          И безапелляционно заключил:

          — Завтра в 18.00 быть на занятиях. Можете идти.

          В армии не поспоришь. И хотя чалдонская натура Ломакина энергично протестовала против ломовой работы за здорово живёшь, приказ пришлось выполнять. Как говорят старушки, против рожна не попрёшь.

          Едва получив первые уроки тяжёлой атлетики, Трофим попал на соревнования. Выступил достойно. Был замечен. Жизнь его покатилась по новой колее.

          Наши спортивные пути частенько пересекались. Спорт есть спорт. Первое место в нём всегда одно. Но, даже проигрывая, Трофим не менял своего отношение ко мне. Я думал, что так будет всегда.

          Аппетит приходит во время еды. Сибиряк из таёжной глухомани стал чемпионом страны и Олимпийских игр. Не видавший ранее даже Центральную Россию, он объездил всю страну, посетил европейские столицы... И вдруг к радости побед начала примешиваться горечь поражения, которые не в лучшую сторону могли изменить его жизнь, не обещая больше ни печатных похвал, ни сидений в президиумах, ни восхищённых девичьих глаз.

          Рядом с Ломакиным уже не было майора Игумнова. Давно потерял силу приказ командира полка. Теперь атлетом руководила лишь собственная воля. Но он не бросил тренировки, хотя штангу так и не полюбил. Теперь силача в спортивный зал приводили другие стимулы. Он ходил туда как на нелюбимую, но хорошо оплачиваемую работу, которой, хочешь не хочешь, надо дорожить.

          Как укрепить своё положение на помосте? Способности были. Условия для тренировки тоже. Оставалось только трудиться, терпеливо отвоёвывать у соперников, в том числе и у Воробьёва, каждый килограмм. Увы, Трофим не любил труд на помосте, тяготился им. Правда, подчиняясь суровой необходимости, он тренировался, причём подчас просто здорово — но, когда появлялась возможность, с облегчением бросал "железку" и давал себе возможность передохнуть.

          Но как же лидерство? Был и другой путь, не слишком надёжный, но обещавший до поры до времени выручить не очень ревностного атлета, — "отдать" главному сопернику полутяжёлый вес, а самому остаться в среднем, где для побед ещё имелся кое-какой задел.

          Вершина славы. Апогей. "Остановись, мгновение, ты прекрасно!" Не только в искусстве, но и в спорте заинтересованным лицам страстно хочется, как гармошку, растянуть прекрасное мгновение победы, превратить его в сладкие безоблачные недели, месяцы, годы. Губительное намерение. Только движение вперёд, исполненное мощи и энергии, обеспечивает долгий и уверенный прогресс. Ну а движение по инерции? Тело, брошенное вверх, действительно на мгновение как бы застывает в своей верхней точке, но уже в следующую секунду начинается убыстряющееся падение вниз. Так и в спорте. Упорно работать приходится даже для поддержания статус-кво, не распространяясь уже о движении вперёд.

          Трофим этого не понимал. Ему хотелось надеяться, что, достигнув определённой высоты, он, как воздушный шар, сможет долго держаться на ней при минимуме усилий со своей стороны. Но цветы, встречи, тосты, речи, собутыльники то и дело дырявили непрочную оболочку сконструированного им пузыря, его подъёмная сила стремительно убывала, и вместо парения в сферах премьер-атлет устремлялся к грешной земле, где его опять ждала скучная, серая, обыденная работа. Увы, совсем избежать её было нельзя. Так хоть уменьшить поелику возможно, облегчить себе борьбу за место наверху...

          Ломакин, как я уже отмечал, обосновался в среднем весе, я же — в полутяжёлом. После неудачного для него 1954 года (он проиграл и лично-командное первенство страны, и первенство мира) Трофим рванулся было вперёд — стал чемпионом страны, удачно выступил в матчевой встрече СССР-США. Но так уж был устроен этот человек, что с одинаковой вероятностью он мог поднатужиться и установить мировой рекорд — либо пуститься в загул и на время совсем забыть дорогу в спортивный зал.

          Наступил олимпийский 1956 год. В Спартакиаде народов СССР Трофим не участвовал — поранил ладонь, в трещину попала инфекция, образовалась флегмона. Однако, помня прошлые заслуги, на предолимпийские сборы его всё-таки взяли. На него надеялись. От него ждали новых высот.

          Мы жили тогда в Ташкенте. Сначала в казармах, где, помню, в одной огромной комнате располагался почти весь наш тяжелоатлетический "взвод": тренеры, спортсмены, массажисты, врач...

          Приобщившись к солдатскому аскетизму, мы затем переехали на окраину города в дом отдыха "Акчепар", стоявший на берегу маленькой речушки с отчаянно холодной водой.

          О том, что Ломакин любит "заложить за воротник", ребята поговаривали давно. Помнится, и мне он несколько раз предлагал "принять по маленькой", но натолкнулся на стойкий отказ и никогда потом к этой теме не возвращался. В общем, за всю жизнь я не выпил с ним ни одной рюмки. Поэтому рассказы о его похождениях вынужден был принимать исключительно на веру. И вот новая встреча. Ещё в казарме многие обратили внимание на то, как тревожно и беспокойно вёл себя Трофим. Однажды вечером, едва успев задремать, он вдруг вскочил и убежал. Оказывается, ему померещилось, что умерла мать. И он поспешил послать домой телеграмму. Вскоре пришёл ответ, что дома всё в порядке, и он немного успокоился.

          Чувствуя, с каким недоумением смотрят на него окружающие, Трофим очень тяготился нашим коммунальным житьём. Когда мы переехали в "Акчепар", мне, Ломакину и доктору Марку Борисовичу Казакову выделили номер на троих. И не успели мы проспать даже одну ночь, как у доктора появился пациент.

          ...Мы уже лежали в постелях. Трофим едва уронил голову на подушку, как сразу захрапел. А у нас с Казаковым шёл какой-то неторопливый необязательный разговор — один из тех, что часто заполняют "паузу" перед близящимся сном.

          Неожиданно Ломакин задёргался, приподнялся на постели, заставив нас на полуслове прервать разговор. Глаза Трофима были открыты, но нас с доктором он не видел. Вперившись куда-то в угол, он с ужасом прошептал:

          — Ух, леоперд какой, сука, весь в яблоках... Сейчас бутылку уронит. Куда идёшь, куда!..

          Нам пришлось вмешаться, потому что Трофим, пытаясь защититься от навязчивых галлюцинаций, уже схватил башмак, чтобы запустить им в причудившегося врага.

          Увы, это был типичный делирий — алкогольный психоз. Понадобилось несколько дней, чтобы вернуть человека в нормальное состояние. Лекарства, здоровый режим и забота чуткого Марка Борисовича оказали положительное воздействие: освободившись от сивушного плена, Трофим воспрянул душой и телом, стал активно тренироваться, сила его быстро прибывала. Мы с Казаковым поражались: приехав на сборы в столь ужасном состоянии, по результатам Ломакин не только достал, но вскоре и обогнал Василия Степанова, своего основного соперника в среднем весе. Перед атлетом открывалась дорога на вторую Олимпиаду, в Мельбурн.

          Но у человека нет большего врага, нежели он сам. Ничто не мешало Трофиму учиться, великолепно выступать, приносить радость болельщикам, близким и родным. Вместо этого он вёл какую-то странную, противоестественную, дёрганую жизнь, буквально пропивая свои редкий талант. Такие понятия, как труд, спорт, долг и честь, колыхаясь и дрожа за сивушным маревом, превращались в видения, миражи. Всё перепуталось у него в голове. Понятия реальной, земной жизни проходили мимо его сознания, мимо чувств. Зато мир галлюцинаций, нравственных и алкогольных, втягивал его в свой сумасшедший хоровод, где призраки заменяли ему настоящих людей.

          Спорт не существовал для Ломакина, как дело основательное, надолго и всерьёз. Не существовал как обязанность перед собой и перед людьми. Другое дело его плоды. Но даже и в этом чисто практическом аспекте у Трофима не было ни настоящей алчности, ни того, что зовётся чересчур развитым честолюбием. Как алкаш у продовольственного магазина с готовностью берётся таскать ящики с провизией в надежде зашибить на бутылку вина, так и наш силач хватался за штангу, не ставя перед собой больших целей, не заглядывая слишком далеко вперёд. Такие люди иногда прилично выглядят, если, конечно, не брать в расчёт глубинную суть их поступков. Поэтому когда алкаш, задыхаясь от нетерпения, снуёт туда и сюда с ящиками или мешками на спине, не умиляйтесь и не принимайте его за труженика. Едва пятёрка на поллитру очутится в его потной ладони, он не сделает больше ни одного шага. Дальше хоть трава не расти. Он не захочет даже заработать на вторую поллитру — для него это слишком большое усилие. Да, можно быть мелким, даже углубившись в большой порок.

          К сожалению, Ломакин, физически могучий человек, характером оказался откровенно слаб. И эта слабость в бараний рог скрутила и исковеркала богатыря.

          Мы вот-вот должны были отправиться в олимпийскую Австралию. Последние приготовления подходили к концу. Нам выдали спортивную форму. И тут Ломакин исчез. Собственно, на его исчезновение никто и не обратил внимания. Ушёл человек и ушёл. Значит, надо. Зато когда Трофим в компании с другим нашим товарищем появился вновь (в соответствии с лучшими традициями был и третий, но у него хватило ума в последний момент отделиться от приятелей и переждать назревавшие события на стороне), не заметить этого было уже никак нельзя.

          Оказывается, они обмывали форму. Вот и весь повод для "банкета". Когда на место происшествия прибыли наши руководители, реакция, естественно, последовала незамедлительно. Виновники "нарушения режима" были отчислены со сборов и отправлены домой." ³

А.Воробьёв

          ...Во время Олимпиады 1952 года мы жили под Хельсинки. Жили все вместе: тренеры, спортсмены и руководители делегации. А прислуживали нам в номерах молодые финночки. И как-то раз Трофим Ломакин, отличный человек, тяжелоатлет, выигравший тогда "золото", решил подшутить сразу над всеми. Финночки спросили его, как по-русски "доброе утро"? А он им: "... твою мать!" — А как "до свиданья"? "Пошёл ты на ...!" И вот накануне выступления мы собирались на зарядку, а тут вошли руководитель делегации Романов, с ним представитель ЦК партии, ЦК ВЛКСМ, кто-то из профсоюзов. Финночки убирались неподалёку и вдруг хором "поздоровались": "... твою мать!" У наших руководителей вытянулись лица. Потом кто-то бросил прислуге: "Всего хорошего, уходите!" А они ему в ответ: "Пошёл ты на ...!" Ситуация была ужасной. Кто-то из тренеров получил выговор, но вся делегация хохотала. Подобные розыгрыши руководителей были всегда, и совершенно неправильно представлять их как каких-то "серых кардиналов"...

Б.Валиев

          Свою смерть олимпийский чемпион Хельсинки по тяжёлой атлетике Трофим Ломакин из таёжного посёлка Баранча Алтайского края нашёл под 20-метровой отвесной стеной стадиона Юных пионеров в Москве. На рассвете 13 июля 1973 года его бездыханное тело обнаружил кто-то из жителей близлежащих домов, совершавших утреннюю пробежку. Первоначальную версию о несчастном случае опровергла медицинская экспертиза, показавшая, что пьяного экс-штангиста сбросили со стены. Кто это сделал — собутыльники или бывшие "бизнес-партнёры" по перекупке золота, которым он, по слухам, задолжал, — неизвестно до сих пор. Дело так и осталось нераскрытым, да никто на этом особенно и не настаивал: спившийся чемпион оказался никому не нужным.

          Он ушёл из жизни в 49 лет — это не возраст для того, чтобы умирать...

          Когда речь идёт об обнаруженном в человеке таланте, никто не ответит твёрдо даже на самые простые вопросы: что нужно для того чтобы талант обрёл в человеке силу? Для 18-летнего солдата Трофима Ломакина, проходившего службу на Дальнем Востоке, судьбоносным стал приказ командира полка, обязавший его ежедневно посещать занятия по тяжёлой атлетике. Майор Игумнов первым разглядел в пареньке из таёжной глухомани будущего чемпиона, когда однажды пригласил его в спортзал, чтобы лично удостовериться в том, насколько верны разговоры о недюжинной силе сибиряка.

          — Девяносто килограммов поднимешь? — спросил Игумнов.

          Девяносто килограммов Ломакин поднял без проблем.

          — А девяносто пять?

          Трофим в итоге одолел 105 кг, чем и решил свою участь.

          — Если будешь заниматься, то станешь отличным спортсменом. Приходи завтра на тренировку, — сказал майор.

          А надо было приказать, поскольку на следующий день Трофим в зале не появился. Мысль тратить свободное время на дополнительную работу его нисколько не увлекла. Парень из семьи старателей, с пятнадцати лет мывший золото вместе с отцом на таёжных реках, не хотел стараться на тяжелоатлетическом помосте просто так. Логика была проста, как гриф штанги: пусть тренируются хилые, а я лишний раз посплю, здоровее буду. Тогда-то и последовал приказ настойчивого Игумнова, против которого у Ломакина не нашлось аргументов.

          Едва получив первые уроки тяжёлой атлетики, Трофим попал на всесоюзные соревнования. Выступил достойно, после чего его жизнь покатилась по новой колее: как подающий большие надежды он был командирован в Ленинградскую школу тренеров, по окончании которой получил офицерское звание.

          Рассказывает Аркадий Воробьёв, двукратный олимпийский чемпион, пятикратный чемпион мира, доктор наук, профессор:

          — Ломакина я впервые увидел в 1949 году на армейских сборах в Ленинграде. Первое впечатление: истинно природный, не накачанный здоровяк. Коренастый, с заметно выдающимся подбородком, за что он сразу же получил прозвище "Челюсть". Когда Трофим смеялся или зевал, то открывал рот так, что были видны все 32 зуба. В этот момент Женя Новиков, наш тяжеловес (впоследствии спортивный обозреватель Белорусского телевидения), частенько ухитрялся забрасывать ему в рот спичечный коробок. Трофим знал об этом подвохе, но тем не менее постоянно попадал впросак.

          По натуре он был игроком. Мало кто мог противопоставить ему что-либо за бильярдным столом, а в преферанс Ломакин готов был "резаться" часами. С нами он не мухлевал (мы, прошедшие войну, на этот счёт не церемонились — дать в лоб могли в любой момент), а вот на стороне это, вероятно, у Трофима случалось...

          На тяжелоатлетическом помосте судьба сводила нас с Трофимом трижды: я выиграл у него на чемпионате мира-53 в Стокгольме в среднем весе, на Олимпийских играх-60 в Риме в полутяжёлом весе и проиграл на Играх-52 в Хельсинки в среднем весе.

          1952 год стал звёздным в карьере штангиста Трофима Ломакина. В марте на чемпионате СССР в Иваново он, дебютант соревнований подобного ранга, выиграл золотую медаль в полутяжёлом весе, опередив второго призёра в троеборье на 15 кг. А на первых Олимпийских играх с участием советских спортсменов представлял страну в среднем весе.

          "Искал-искал Тимоша золото на приисках, а не знал, что у него золотые руки", — так прокомментировал выступление Ломакина в Хельсинки его друг и соперник Аркадий Воробьёв. 125 кг в жиме, 127,5 кг в рывке и 165 кг в толчке, покорённые Трофимом, принесли нашей команде третью золотую медаль на олимпийском тяжелоатлетическом турнире. При этом среди "раздавленных" "Челюстью" соперников оказался краса и гордость американской тяжёлой атлетики олимпийский чемпион 1948 года в полутяжёлом весе Стенли Станчик. Весь мир тогда обошёл снимок Ломакина, легко держащего 165-килограммовый снаряд над головой в последней удачной попытке в толчке. "Я стоял, ошеломлённый случившимся, оглушённый грохотом аплодисментов, которые всё нарастали и нарастали. Я забыл о том, что штангу уже можно опустить, что вес взят и что я победил..." — вспоминал через несколько лет счастливый миг олимпийского триумфа бывший алтайский золотоискатель.

          А до того в Хельсинки Трофим заставил хохотать всю советскую делегацию. Вечером молодые финки, прислуживавшие в номерах олимпийской деревни, спросили у него, как по-русски "доброе утро". Трофим даже глазом не моргнул: "... твою мать!". — "А как "до свиданья?" — "Пошёл ты на ...!". Естественно, на следующий день глава советской делегации Николай Романов и сопровождавшие его в олимпийской деревне представители ЦК КПСС, ВЛКСМ и ВЦСПС получили приятный сюрприз в исполнении хора гостеприимных хозяек. У высоких гостей отвисли челюсти. А когда кто-то из них догадался отправить прислугу восвояси, последовал второй удар: "Пошёл ты на ...!" Кто-то из наших тренеров, по слухам, получил по этому поводу строгий выговор, но в целом всё вышло весело.

          Рассказывает Аркадий Воробьёв:

          — Вершина славы. Апогей. "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" Тем, кто однажды испытал это мгновение, страстно хочется растянуть его, как гармошку, на долгие годы. Но сие губительное намерение, поскольку только движение вперёд обеспечивает прогресс. Трофим этого не понимал. Более того, он верил, что, достигнув определённой высоты, сможет долго удерживаться на ней при минимуме усилий со своей стороны.

          Трофим, естественно, не бросил тренировки, но после олимпийской в спортивный зал его стали приводить победы другие стимулы. Абсолютно не скрывая своих чувств, Ломакин ходил на тренировки как на нелюбимую, но хорошо оплачиваемую работу, которой, хочешь не хочешь, надо дорожить. Однако если появлялась возможность, он с видимым облегчением бросал тренировки и давал себе время на отдых. Именно в тот момент начались разговоры о том, что Ломакин любит "заложить за воротник".

          Тем не менее редчайший талант, подаренный ему природой, брал своё: на пяти чемпионатах мира, последовавших после триумфа в Хельсинки, Ломакин выиграл две золотые и две серебряные медали. Исключением стал лишь чемпионат 1955 года в Мюнхене, где, съев в столовой за день до старта бифштекс, Трофим слёг с тяжелейшим желудочным отравлением до конца соревнований. Пища недоброкачественной оказаться не могла, поскольку такие же бифштексы ели все участники, но, как потом сказали работники столовой, в то утро возле стола, который постоянно занимала советская команда, упорно крутился какой-то тип...

          А в 1956 году постепенно спивавшийся Ломакин сам лишил себя олимпийской путёвки в Мельбурн. История о белой горячке, случившейся с ним во время предолимпийского сбора в Ташкенте, получила довольно широкую огласку в команде, поскольку её очевидцами стали несколько человек, проживавших с ним в одном номере.

          Рассказывает Аркадий Воробьёв:

          — Мы уже лежали в постелях, когда Трофим неожиданно задёргался, приподнялся с кровати, вперившись глазами куда-то в угол. Через несколько минут, не замечая никого вокруг, он вдруг с ужасом зашептал: "Ух, леоперд какой, сука, весь в яблоках... Сейчас бутылку уронит... Куда идёшь, куда?"

          Нам пришлось вмешаться, потому что он, защищаясь от навязчивых галлюцинаций, попытался запустить в причудившегося "леоперда" башмаком.

          Понадобилось несколько дней, чтобы доктор Марк Борисович Казаков вернул Трофима в нормальное состояние. Казалось, Ломакин воспрянул телом и душой, стал активно тренироваться, наливаясь силой, но тут случилась новая беда: Трофим сорвался с новой спортивной формой, которую выдали всем будущим олимпийцам. Его не было в тренировочном лагере несколько дней, а когда он вернулся, то сообщил, что всё это время обмывал с товарищами обновку. Реакция руководителей сбора, естественно, последовала незамедлительно: на следующий день виновники нарушения режима были отчислены со сборов и отправлены домой, а ровно через три дня команда вылетела в Мельбурн.

          У Ломакина ещё хватило сил мобилизоваться через четыре года и пробиться в состав олимпийской команды, участвовавшей в Играх 1960 года в Риме. Но это был уже не тот Трофим Ломакин — хотя его физическое состояние по-прежнему оставалось блестящим. Проблемы возникли в психике. Когда в последней решающей попытке его основной соперник в полутяжёлом весе олимпийский чемпион Мельбурна Аркадий Воробьёв толкнул 177,5 кг, Трофим поспешил поздравить друга с победой, хотя у него оставались ещё два подхода. Как утверждают очевидцы, он был психологически сломлен до начала соревнований, уступив высшую ступеньку пьедестала почёта ещё до выхода на помост. А на вторую, завоёванную по праву, не захотел подниматься, улетел в Москву, не дождавшись церемонии награждения.

          Это было начало конца блестящей спортивной карьеры Трофима Ломакина. Какое-то время он ещё продержался на помосте, существуя на офицерское жалованье, но потом за систематическое нарушение режима был демобилизован из рядов Вооружённых Сил в звании капитана.

          Рассказывает Виктор Поляков, двукратный обладатель Кубка СССР, призёр чемпионата страны в тяжёлом весе, многолетний президент Федерации тяжёлой атлетики России:

          — Мы познакомились с Трофимом Фёдоровичем в 1960 году в ЦСКА, куда меня, преуспевающего ленинградского дискобола, перевели как перспективного... штангиста. В свои 36 лет Ломакин выглядел потрясающе: мощный атлет с ярко выраженной мускулатурой, словно вырубленный из скалы, вечно улыбавшийся и шутивший по любому поводу. У него в то время было два самых близких друга — тренер по тяжёлой атлетике Московского военного округа Григорий Маликов и армейский штангист из Одессы Семён Суслов. Не знаю, чем я, по сути дела, пацан, им приглянулся, но все трое почему-то прониклись ко мне симпатией с первого дня. Завсегдатаи конных бегов на Московском ипподроме, они не раз брали туда и меня. Совершенно не разбираясь в тонкостях "подтрибунных игр", я тем не менее видел, с каким азартом и знанием делал ставки Ломакин. Он был игроком от бога.

          Вспоминаю эпизод, случившийся в 1961 году. В то время очень популярным у нас был международный турнир на призы Москвы, в котором неизменно участвовали американские штангисты, ещё претендовавшие на первые позиции в мировой тяжёлой атлетике. И вот представляете моё состояние, — состояние человека, делающего начальные шаги на тяжелоатлетическом помосте, — когда Трофим Фёдорович взял меня с собой на тренировку американцев. Томми Коно, Джим Бредфорд — для меня это были легенды, а для Ломакина просто хорошие знакомые. Я чуть не умер от счастья, когда, представляя меня 24-кратному рекордсмену мира Коно, Ломакин сказал, что Поляков — это молодая надежда советской тяжёлой атлетики. А потом Трофим Фёдорович попросил Томми "сделать фигуру", и Коно, который незадолго до приезда в Москву выиграл первый приз на Всемирном конкурсе культуристов, моментально преобразился — гладкие мышцы мгновенно превратились в нечто для меня невообразимое...

          Конечно, Коно был великим, но я более чем уверен, что Ломакин добился бы не меньших успехов в культуризме, если занялся бы всерьёз этим, мягко выражаясь, не самым популярным в то время в СССР видом спорта. Но, увы, неконтролируемое пристрастие к алкоголю ломает даже таких железных людей, как Ломакин. А о нём в Ленинграде ходили легенды. Мне рассказывали, что как-то раз на проспекте Карла Маркса (не знаю, как он сейчас называется) Трофим Фёдорович поднял машину за задний мост, и она на полном газу не могла сдвинуться с места. Я потом спросил у него, было ли это на самом деле, но Ломакин не подтвердил. Зато я достоверно знаю, что был другой случай, когда Ломакин, находясь в том состоянии, когда тянет на подвиги, перетащил киоск "Мороженое" с одной стороны улицы на другую. Представляете состояние продавщицы, когда она утром пришла на работу?

          Почему он запил? Я много раз хотел задать такой вопрос Трофиму Фёдоровичу, но однажды он сам объяснил мне эту свою слабость: слишком много "друзей" оказалось около него на пике спортивной славы, всем хотелось выпить на брудершафт со знаменитым штангистом, и он не нашёл в себе сил им отказать. Объяснение, в общем-то, стандартное и неубедительное, поскольку знаменитые чемпионы есть и в других видах спорта, и вокруг них также вертятся желающие приобщиться к чужой славе — но тем не менее спиваются единицы. Видимо, сибиряк Ломакин был к этому предрасположен генетически...

          После увольнения из армии у Ломакина начались нелады в семье — он развёлся с женой, перестал находить общий язык с двумя сыновьями, и жизнь, что называется, покатилась под откос. Чтобы как-то прокормить себя, Ломакин вспомнил о своих прежних навыках старателя, свёл дружбу с перекупщиками золота, вместе с которыми в один прекрасный день и был арестован. Но во многом благодаря пламенной речи на суде верного друга Аркадия Воробьёва Трофим получил лишь два года условно. А через некоторое время уже и двукратный олимпийский чемпион не смог ему помочь: "золотое болото" засосало Ломакина настолько, что выбраться на твёрдую почву он уже не сумел. Его снова судили и дали пять лет, признав виновным в каких-то махинациях с золотым отливом. Однако через три года, учитывая примерное поведение и прошлые спортивные заслуги перед страной, освободили досрочно.

          Рассказывает Виктор Поляков:

          — В начале 1973 года я работал в академии Жуковского, неподалёку от которой находится Тимирязевский парк, где мы проводили занятия по лыжной подготовке. Не знаю, как сейчас, но тогда у входа в парк была популярная в Москве пивная. И вот однажды я возвращался с занятий в трамвае, стоял с лыжами в полупустом вагоне и вдруг услышал: "Витя!" Обернулся: бог ты мой, Трофим Фёдорович собственной персоной — но в каком виде! Сейчас, когда его уже нет в живых, я могу сказать, что тень близкой смерти была на его неестественно сером от чрезмерной любви к алкоголю лице уже в тот момент. Мы ехали в одном трамвае, но я был для Ломакина человеком из давно покинутой, оставленной им жизни, и он, естественно, накинулся с расспросами. В свою очередь, я тоже задал ему ненужный вопрос: "Как вы, Трофим Фёдорович?" — "Всё нормально, — пряча глаза, ответил Ломакин. — Мы тут с товарищем пивка попили, познакомьтесь..." Познакомились, — но товарищ Ломакина был, мягко выражаясь, в ещё более разобранном состоянии. В общем, разговора по душам не получилось. Через две остановки мне нужно было выходить. Попрощались, ещё не зная о том, что следующей встречи уже не будет...

          В 1990 году от алкоголизма в возрасте 30 лет скончался младший сын Трофима Ломакина Фёдор. Они похоронены в одной могиле на Митинском кладбище, куда каждый год 13 июля приезжают его друзья. Но штангистов среди них практически нет...

          Трофим Фёдорович Ломакин родился 2 августа 1924 года. Один из сильнейших штангистов среднего веса 50-х годов. Олимпийский чемпион 1952 г. (417,5 кг в троеборье) в категории 82,5 кг. Чемпион мира 1957 (450 кг) и 1958 (440 кг) гг. Чемпион Европы 1954 (427,5 кг), 1956 (420 кг) и 1958 (440 кг) гг. Серебряный призёр Олимпийских игр 1960 г. (457,5 кг) в полутяжёлом весе (90 кг), чемпионата мира 1953 (427,5 кг) и чемпионата Европы 1953 (427,5 кг) г. Чемпион СССР 1952, 1953, 1955, 1957, 1960 гг., 6-кратный рекордсмен мира (в том числе в троеборье — 450 кг, 1957 г.) и 16-кратный рекордсмен СССР. Награждён орденом "Знак Почёта". Автор книги "Путь штангиста". Погиб 13 июля 1973 года.

          Авторы текстов про тяжёлую атлетику могут писать что попало. На самом деле на Олимпиаде в Хельсинки Ломакин выступил в средней весовой категории.

  ² Вот теперь всё правильно.

  ³ Вместе с Ломакиным из сборной за пьянку тогда были отчислены наш первый олимпийский чемпион Иван Удодов и чемпион мира 1955 года и двукратный чемпион Европы (1955-1956 гг.) Николай Костылев.

[на главную страницу]