А.А.Скляренко

          (С 43 Юрий Захаревич. — М.: Физкультура и спорт, 1990. — 176 с, мл. — (Быстрее! Выше! Сильнее!)

          13ВИ 5-278-00242-5

          Книга спортивного журналиста А.А.Скляренко повествует о судьбе выдающегося советского тяжелоатлета, неоднократного чемпиона мира и Европы, победителя Олимпийских игр о Сеуле Юрия Захаревича. Нелёгкий спортивный путь этого уникального спортсмена неотделим от проблем спорта высших достижений. Автор попытался найти ответы на многие наболевшие вопросы большого спорта.

          Книга рассчитана на широкий круг читателей.

          4204000000-010 15ВМ 5-278-00242-5

          Издательство "Физкультура и спорт", 1990 г.)

          — А вот и Захаревич, — сказал кто-то у меня над ухом.

          По огромному залу бочком, стараясь быть незаметным, пробирался широкоплечий молодой человек с рукой на перевязи. Вам случалось бывать в разминочном зале на крупных соревнованиях штангистов? Да, попасть туда, конечно, непросто, даже если у вас аккредитация от центральной спортивной газеты с надписью: "Проход всюду". Всюду, да не везде. Но попасть разминочный зал всё-таки можно. Как конкретно — уточнять не буду. Постараться, во всяком случае, стоит — ведь именно там, на мой взгляд, и происходит самое интересное. Зрители на соревнованиях видят лишь очень немногое: атлет вышел на помост, поклонился и поднял штангу. Или не поднял. Кому-то это кажется, естественно, даже скучноватым зрелищем.

          А вот за кулисами кипят такие страсти... Здесь гулко грохочут стальные снаряды сразу на нескольких разминочных помостах, суровые лицом богатыри бросают друг на друга орлиные взгляды, а тренеры пытаются переиграть своих коллег в тактической борьбе. Это ведь только кажется, что тяжёлая атлетика — простой вид спорта. Но сколько трагедий на самом деле помнит её история именно из-за опрометчивых тактических шагов, сколько копий ломается здесь, за кулисами, из-за вечного вопроса штангистов всех времён и народов: с какого веса начинать? Надо ведь и медаль выиграть, это программа-максимум, и "баранку", то есть нулевую оценку, не "схватить"... Что и говорить, на "кухне" больших соревнований можно увидеть много интересного...

          Тем более, если данные соревнования — летняя Спартакиада народов СССР. Какой это был праздник для всех любителей спорта — Спартакиада 1983 года... Не жалкая, обрубленная "возрастными лимитами" Спартакиада-86, а мощная, полнокровная, азартная, какой её и задумывали в своё время умные люди.

          Вот и во Дворце спорта "Измайлово" между штангистами с первых дней пошла такая рубка, что только искры летели. Пожалуй, наша тяжёлая атлетика тогда в последний раз показывала товар лицом, не таясь, не пряча своих лучших атлетов "в целях индивидуальной подготовки" к каким-нибудь супертурнирам. Попасть в сборную республики считалось тогда за великую честь, и немало славных бойцов остались обиженными — им просто не нашлось места на этом празднике силы.

          Ну а Захаревич... Сборная России, конечно, сильно на него рассчитывала, да и сам он готовил к Спартакиаде не один мировой рекорд. Но судьба выкинула с этим уникальным атлетом злую шутку: он поехал он в Будапешт за очередной золотой медалью международного турнира, а вернулся... с рукой в гипсе. И травма эта была из тех, что ставят крест на карьере штангиста, хотя в это никому не хочется верить...

          И вот теперь Захаревич бродил по залу, где красавцы-богатыри яростно готовились расправляться с рекордами — кто с личными, а кто с мировыми. И они, конечно, как ни были заняты своей штангой, узнавали Юрия издалека — ведь это всё-таки сам Захаревич, кто же не знает цену этому парню? Но, кивнув Захаревичу, атлеты сразу же отводили глаза в сторону. Потому что нельзя вспоминать о травмах — своих или чужих, — когда тебя ожидает на помосте суровая, тяжеленная штанга. Это будет серьёзной проверкой. Отвлекаться нельзя ни на что и ни на кого. Оттого-то и неловко было розовощёким, распалённым борьбой гигантам встречаться с Юрием взглядами.

          Конечно, он сразу сие почувствовал. Съёжился, насупился, ему стало неуютно в этом огромном, залитом светом прожекторов зале. Но повернуться и уйти было тоже вроде бы неловко. Немного потоптавшись, Захаревич машинально плюхнулся на чей-то стул и рассеянно уставился на разминочный помост. Там на минутку замерла, отдыхая на резиновых подушках, импортная штанга, сработанная из такой стали, что, если из неё делали бы бритвенные лезвия "Нева", то мы горя не знали бы. А, между прочим, стул, на который уселся Захаревич, принадлежал Анатолию Писаренко. В тот день ему предстоял участвовать в нешутейной битве, соперники подобрались классные, один другого сильнее: Александр Курлович, Александр Гуняшев, да и остальные заставляли задуматься. А когда Писаренко готовится к бою, близко лучше не проходить: запорожские усы грозно топорщатся, из очей пышет пламя — только шашки в руках не хватает. Мало смельчаков посмеют в такую минуту сунуться к его разминочному помосту. А тут — нате вам — отошёл всего лишь на минутку, и место занято...

          Но только грозный чемпион и бровью не повёл. Деловито, будто так и надо, он сходил куда-то за стулом и легонько поставил его рядом, искоса взглянув на Захаревича. Тот не шевельнулся. Анатолий наклонился к Юрию и что-то негромко сказал. Юрий поднял голову и попытался улыбнуться своему товарищу по сборной страны. Улыбка вышла невесёлой. Да, не такую улыбку привыкли все видеть на этом открытом лице...

          Я хотел написать: мол, нетрудно себе представить, что творилось в душе Захаревича в те минуты. Но ведь это не более чем газетный штамп. Кто знает, что на самом деле происходило тогда в душе Захаревича? Ещё вчера он считался, и по праву, сверходарённым спортсменом, чемпионом и рекордсменом на долгие годы вперёд — разве кто-нибудь в этом сомневался? Такие таланты рождаются нечасто.

          Вот что, к примеру, написал в "Советском спорте" несколько месяцев назад Александр Башкатов, собственный корреспондент из Одессы (там разыгрывался международный турнир "Кубок Дружбы").

          "Как дать читателю представление о том, что совершил на помосте одесского Дворца спорта Юрий Захаревич? Как наречь его достижения? На ум не приходит ни один из громких эпитетов, когда видишь, как естественно и ненатужно справляется этот улыбчивый парень с громадного веса штангой, как спокойно, без всякой аффектации, без победного вздымания рук и без ликующих возгласов отходит Юрий от покорённого им снаряда...

          Можно, конечно, пойти путём сравнений. Пожалуйста: до Захаревича 200 кг в рывке за всю историю тяжёлой атлетики покорялись только четверым атлетам: болгарским штангистам Xристо Плачкову и Антонио Крыстеву, а также нашим Султанбаю Рахманову и Анатолию Писаренко. Однако каждый из них при этом весил минимум на 25 кг (а кое-кто — чуть ли не на 50 кг) больше, чем Юрий 4 марта 1983 года. Впечатляет?

          Это был самый впечатляющий подход Юрия в рывке. Не только потому, что он одолел снаряд невероятного веса, но ещё и потому, что совершил он сие с особой уверенностью, с особым изяществом. Как будто атлету удалось на миг отключить земное притяжение, и штанга, лишь слегка удерживаемая за гриф, сама воспарила над помостом."

          Вот так увидел всё это мой друг Саша Башкатов. Что касается меня, то, насколько я заметил, пышные метафоры воспринимаются большими спортсменами, мягко выражаясь, прохладно. А вот в редакциях считается, что читателю без метафор скучно. Как же быть? Употребление звучных слов — это, конечно, дело вкуса. Но если я знаю, что завтра мне придётся ещё раз встретиться с тем же Захаревичем и без суеты разговаривать с ним о жизни и о штанге, то я из своих репортажей "особое изящество" постараюсь убрать, как бы ни подмывало его оставить.

          Но это — наши профессиональные проблемы. В любом случае чувствовалось, что Захаревич производил впечатление на людей, в том числе и на видавших виды журналистов, не совсем обыкновенное. Словом, в марте о Юрии Захаревиче говорила вся Одесса.

          Да, он, конечно, человек широкий: взял и "подбросил" сразу десяток килограммов к своему мировому рекорду в двоеборье. А чего мелочиться — это не в характере Юрия. Есть сила — будем поднимать, без экономии. Тем более что этой силе конца-края не видно.

          Если так считал бы лишь сам двадцатилетний Захаревич, то это было бы полбеды. Беда заключалась в том, что кое-кто из тренеров тоже решил, что "Юрка всё может". Что у него, к примеру, хватит запала выступать и среди взрослых, и среди юниоров, благо возраст такое "совместительство" ещё позволял. Так что Юрий с 18 лет успевал и здесь, и там, и в национальной, и в юниорской сборных. Желательно также, чтобы он везде устанавливал мировые рекорды — "взрослые", разумеется: что такое для него юниорские? На одних соревнованиях он выдал их сразу девять штук — и не слишком устал.

          Атлет никогда не признается в усталости, разве лишь тогда, когда расстаётся с большим спортом... Да и то если не выдумает для расставания другую причину. Как же мог Юрий Захаревич сказать тренерам, посылавшим его в Венгрию на очередной Кубок: мол, дайте чуток отдохнуть, нет свежести, нет куража? Ведь не такой уж это турнир, чтобы собирать последние силы...

          Захаревич, разумеется, никому ничего не сказал. Опытный тренер и в этой ситуации не довёл бы дело до драмы. Но опытного тренера рядом тогда почему-то не оказалось. А тот, что туда поехал, по своему опыту и титулам для Захаревича, мягко выражаясь, не подходил в качестве советчика. Да он и был-то, собственно, не тренером, а спортивным функционером — кстати, насколько я знаю, совсем неплохим. Но здесь-то требовались чисто профессиональные знания, а откуда их взять? И когда дело дошло до помоста, Юрий решительно отодвинул чужого тренера в сторону. Да, он безропотно согласился ехать на ненужный ему турнир — как солдат армии спорта. Но надо знать специфику спортивной жизни: когда дело доходит до выступления, штангист калибра Захаревича уже не солдат, а, скорее, генерал. И ты к нему не суйся с советами, если сам не велик специалист. Короче, и стратегию, и тактику Юрий взял в свои руки. А парень он, как известно, заводной. Отбывать на помосте номер не умеет, не привык. Выступать для него — значит идти на рекорды (как это — Захаревич вернётся домой без рекордов? — сказал он мне позже). Тем более что аппетит приходит во время еды.

          Юрий "поймал кураж" уже в рывке и совсем позабыл, что его мышцы и связки не были готовы в тот день к сумасшедшим нагрузкам: к ним, как всегда, была готова только отчаянная голова. Во втором подходе Юрий, недолго думая, атаковал вес 197,5 кг, новый мировой рекорд. Не удивляйтесь, что это меньше, чем он вырвал в Одессе: там Захаревич выступал в категории 100 кг, а здесь — в категории 110 кг. И так уж получилось, что его собственный рекорд в "низшей" категории оказался выше: в тяжёлых категориях такое бывает. Итак, штанга весила 197,5 кг. При вставании Юрий допустил маленькую неточность, и снаряд ушёл вперёд. Пытаясь поймать равновесие, Захаревич потянулся за ним — и мгновенно бросил штангу: затрещал локоть. Зажав его рукой, Захаревич вернулся за кулисы.

          Однако отказываться от борьбы со снарядом молодой чемпион не собирался. А отговорить его либо просто запретить выступать было некому. Мало того, Юрию спешно заморозили (!) локтевой сустав. Говорят, перед глупостью бессильны даже боги. Ну как можно замораживать мышцы и связки перед взрывной работой, да ещё в таком сложном упражнении, как рывок? Они же мгновенно теряют эластичность, холод ведь не лечит, а только снимает боль... Вот Юркина рука и треснула, словно ветка на морозе.

          — Я ещё садился со штангой над головой и уже понял, что рву связки, — говорил мне потом Захаревич. — Но что я мог тогда сделать? Снаряд бросать было нельзя — гриф мог ударить по голове. Пришлось упираться, ну и вот...

          А дальше события развивались так. Юрий приехал в Москву и обратился в клинику Склифосовского. Там ему сделали рентгеновский снимок локтя, так и сяк повертели богатырскую и, увы, беспомощную руку и в итоге похлопали по плечу: не волнуйся, парень, ничего страшного: кость цела, а остальное — ерунда. Поплаваешь пару недель в бассейне, чтобы поддерживать спортивную форму, а там можешь снова браться за свою железку.

          Однако эта бодрость не передалась спортсмену: рука-то почти не действовала и изрядно болела. Но ведь врачам виднее... Юрий до того внушил себе, что ничего страшного не произошло, что даже отправился на очередной тренировочный сбор в Сочи. Но за штангу браться было решительно невозможно. Захаревич на всякий случай зашёл в местный врачебно-физкультурный диспансер. Провинциальный врач выслушал его и предложил слегка упереться рукой в стол...

          — Ну и что ты сам об этом думаешь? — спросил он штангиста.

          — Думаю, что у меня там всё к чёрту оторвано, — ответил Юрий.

          — Правильно думаешь. Придётся тебе снова ехать в Москву, в институт травматологии и ортопедии. Мы в провинции такие операции не делаем.

          ...И вот теперь Юрий Захаревич, бледный и потерянный, бродил с рукою на перевязи по Дворцу "Измайлово", шикарному специализированному Дворцу тяжёлой атлетики, построенному для Московской Олимпиады. Он должен был стать здесь одним из героев летней Спартакиады, но... неужели же всё кончено из-за глупой травмы? Я обращался с этим вопросом к знакомым штангистам и тренерам — все лишь сочувственно пожимали плечами: поводов для оптимизма не было, и Захаревич это чувствовал.

          Нас познакомили в одном из перерывов. Рукопожатие обычно кое-что говорит о человеке. Помню, один известный штангист подал мне расслабленную, как пять толстых сосисок, руку: он явно боялся сломать мне пальцы — он же богатырь, мог не рассчитать усилие... Но я не очень-то верил в эти опасения — мне приходилось здороваться за руку и с "самыми сильными в мире", а они, помнится, этого не боялись. Вот и у Захаревича, я отметил, обычное сухое мужское рукопожатие, без излишней значительности. Неспешная речь. Когда на него налетел сбоку какой-то любитель автографов и протянул большую фотографию Захаревича с длинной подписью, то Юрий взял это фото вроде бы рассеянно, но подпись на нём прочёл внимательно и попросил у меня авторучку. Исправил цифры — у Захаревича не 22, а 26 мировых рекордов — и вздохнул.

          — Было...

          Но ведь спорт — это именно то святое место, которое пусто не бывает. Не выступает Захаревич — ну что ж... В его весовой категории, 100 кг, на Спартакиаде блестяще раскрылся талант Павла Кузнецова из города Владимир. Павел установил мировой рекорд в толчке — подумать только, улучшил достижение феноменального Захаревича... Кузнецов покорил зрителей и даже журналистов спортивной отвагой и открытым лицом с сияющими счастьем глазами.

          — Я ещё не осознал до конца, что произошло, — тихо говорил он на пресс-конференции, и кто-то подвинул микрофон ближе к его сухим губам. — Может быть, дня через два пойму, что я — чемпион Спартакиады и рекордсмен мира...

          А Захаревич, сутулясь, ушёл из Дворца. Но уже около автобуса его поймали два московских журналиста.

          — Юрий, можно вас на минутку? — скороговоркой начал полный блондин. — Извините, мы хотим, чтобы вы сказали пару слов о Павле Кузнецове. Вы не возражаете?

          Юрий сдержанно кивнул.

          — Расскажите о нём что-нибудь как о человеке. Ну, может быть, вы с ним друзья, а? Может, он товарищ хороший, а? Может, вы с ним тренировались вместе?

          — Да дай же ты человеку слово молвить... — не выдержав, прервал этот поток вопросов-подсказок невысокий товарищ блондина.

          Получив возможность раскрыть рот, Захаревич всё так же сдержанно рассказал, что Кузнецова он знает не очень хорошо, потому что Павел впервые "прорвался" здесь на большой помост. Но он, Захаревич, видит у парня хорошую школу и характер — словом, появился неплохой штангист.

          Такова спортивная жизнь: сегодня всех интересует уже Павел Кузнецов. А Захаревич? Как видно, для "баловня спортивной судьбы" наступили чёрные дни.

          В марте 1984 года минский Дворец спорта принимал участников чемпионата СССР. Юрий Захаревич вышел на помост впервые после травмы. И это было уже само по себе удивительно. В подтверждение приведу отрывок из разговора двух тренеров. Они сидели на низенькой гимнастической скамейке в тесном и душном разминочном зале, если можно так назвать отгороженное ширмой крыло фойе (это вам не "Измайлово"), и наблюдали за разминкой атлетов категории 110 кг.

          — Ну вот, Захаревич пытается вернуться в тяжёлую атлетику, — начал один тренер. — А ведь говорили, что у него совсем плохо с рукой...

          — Ему вставили лавсановую связку, — ответил другой тренер.

          — Понятно... Но скажи, ты веришь, что можно поднимать сегодняшние сумасшедшие веса с лавсановой связкой в локте?

          — Кто его знает?.. — последовал уклончивый ответ. — Операция, говорят, прошла успешно...

          — И всё же я на его месте не стал бы так рисковать. Зачем он это делает, как думаешь?

          — Понятно, зачем. Захаревич ведь ещё совсем молодой. Он просто не может смириться с тем, что у него всё уже позади...

          Не преувеличу, если сообщу, что все — и тренеры, и спортсмены, и даже судьи — с тревогой наблюдали украдкой за тем, как разминается Захаревич. И лишь одному человеку, похоже, было весело. Как думаете, кому? Да, именно самому Юрию. Попал бы в зал человек непосвящённый — я уверен, он ни за что не догадался бы, чем рисковал в тот день крепкий русоволосый парень. Штангист как штангист, мощный, конечно, но ведь слабачков здесь и не встретишь. Глаза весёлые, кому-то подмигивал. Кажется, он даже негромко шутил со своим тренером, Виктором Науменковым. Непонятно было только, почему тот то и дело вытирал пот с высокого лба — ведь разминочную штангу поднимал всё-таки не он... В этом узком помещении было, конечно, жарко, и мартовское солнце ломилось в огромные окна...

          — Ты готов, Юра? — чуть дрогнувшим голосом спросил Захаревича кто-то из секундантов.

          — Да, — коротко ответил Захаревич и, повернувшись к своему побледневшему тренеру, негромко добавил с усмешкой:

          — Клиент созрел...

          Это неважно, что Захаревич занял на тех соревнованиях лишь седьмое место. При чём тут место, когда все, затаив дыхание, желали ему только одного: не сломаться? Через час Захаревич, сняв с могучих плеч узкие лямки трико и держа в руке початую бутылку минеральной воды, так мне и объяснил:

          — Установка тренерского совета сборной страны была простой: не сломаться. Допускалось, если всё хорошо пошло бы на разминке, поднять в рывке 180 кг и в толчке 220 кг.

          — А ты начал рывок со 182,5 кг...

          — Ну, меньше не смог. Я просто не понял бы, что выступаю на соревнованиях. Впрочем, я на этом и закончил — видимо, инстинктивно страховал руку...

          — Зато в толчке ты, кажется, позабыл обо всех установках...

          — Нет, не забыл. Но ведь в этом упражнении мне гораздо легче: травма молчит, так чего же опасаться? Толкнул 230 кг и попросил у старшего тренера — мол, нельзя ли "провериться" на 240 кг? Я ведь фиксировать штангу не собирался — затащил бы на грудь и тут же бросил бы. Чтобы чувство борьбы не пропадало.

          — А "потащил" 248 кг. И, кстати, легче, чем мешок с опилками, как выразился кто-то из твоих друзей. Вес мирового рекорда.

          — Я подумал: 240 кг или 248 кг — какая разница? Но, честно говоря, сам не ожидал, что смогу сегодня взять такую штангу на грудь. Толкать, как и обещал, даже не попытался.

          Штангисты — народ не особенно сентиментальный, объятья после "забитого гола" здесь редки, да и то лишь, в основном, со стороны ветеранов. Ребята подходили к довольному и весёлому Захаревичу без лишних слов, хлопали по плечу, шутили, пожимали белую от магнезии руку. Всё было, как обычно после соревнований с его участием. И в тон общему настроению Юра, вдруг сделав испуганные глаза, повернулся к тренеру:

          — Виктор Павлович, а к награждению мы не опоздаем? Ах, да, — хлопнул он себя по лбу. — Я и забыл совсем, какое занял место... А, кстати, какое? Седьмое или восьмое?

          — Скоро займёшь то, что полагается, — хмуро пробурчал Науменков.

          Веселье ученика ему нисколько не передалось. По всему чувствовалось, что эти соревнования стоили Виктору Павловичу больших нервных трат.

          А самому Захаревичу? Признаться, у меня тогда язык не повернулся спрашивать весельчака об этом: может, когда-нибудь в другой раз...

          — Мне иногда хочется сделаться маленьким-маленьким, — гораздо позже признался мне Захаревич, показывая полфаланги указательного пальца. — Особенно не терплю, когда льстят в глаза. Ну что людей к этому толкает? Ведь ни я льстецу, как говорится, ни он мне... Однако же начинает: мол, Юра, ты знаешь, я один верил, что ты вернёшься в большой спорт после операции... В то время я таких оптимистов что-то не встречал. А кое-кто, я знаю, даже тихонько радовался, что я сломался: мол, допрыгался, выскочка, суперштангист новоявленный... Не знаю, верила или не верила моя Наташа, но она именно в то время вышла за меня замуж. И этого я никогда не забуду. И сыновьям, Ваньке и Юрке, расскажу, когда подрастут. А может, и не буду рассказывать. Сами поймут, если в отца пойдут...

          И на лице Юрия появилась его удивительная, не однажды описанная улыбка. У него их немало, что подтверждает, например, и журналист Андрей Баташов в своём очерке "Улыбка чемпиона".

          "За несколько недель до этих состязаний (в виду имеется тот самый "Кубок Дружбы" в Одессе. — А.С.) на занятиях по физподготовке в воинской части... штанга показалась ему слишком лёгкой, и он попросил товарищей утяжелить снаряд. Двое солдат сели на штангу — по одному с каждой стороны. Атлет оторвал её от пола и... осторожно поставил на место. Гриф штанги погнулся. Потом его выпрямляли шесть человек.

          — Неудобно получилось, — вспоминая об этом, говорил мне Захаревич. — И сержант был недоволен. Поэтому мне хотелось получше выступить в Одессе, а то ребята решили бы, что я способен лишь гнуть штанги...

          Слушая Захаревича, я уже представил себе строгого и очень недовольного сержанта, как вдруг заметил, что Юрий улыбается. Дрогнули губы, затем с какой-то сверхъестественной медлительностью стала возникать улыбка. Пока она появлялась, я успел испытать множество чувств — от сострадания к могучему атлету, которому грозит гнев сержанта, до понимания, что меня провели: преподнося эту историю, Захаревич решил, видимо, избежать надоевших ему расспросов о том, как он настраивает себя на штурм мировых рекордов. Юрий и позже нередко ставил меня в такое же положение, когда не знаешь точно: то ли человек шутит, то ли серьёзно с тобой разговаривает?"

          Но весной 1983 года Захаревичу было не до шуток. И вообще, не известно, как он выпутался бы из той сложной ситуации — может, и впрямь не состоялся бы больше такой штангист, — если на его пути не появилась бы стройная (вес 46 килограммов) русоволосая девушка Наташа Никитина, землячка (уроженка Димитровграда), комсомолка, студентка (филиала Ульяновского политехнического института), спортсменка (мастер спорта по художественной гимнастике). И поскольку улыбки подруг попадают на обложки журналов гораздо реже, чем улыбки наших знаменитых чемпионов, от себя добавлю: Наташа очень симпатичная и обаятельная девушка. Не все же комплименты — в адрес Юрия Захаревича...

          Вот как вспоминает недавнее прошлое сама Наташа:

          — Когда-то я терпеть не могла тяжёлую атлетику и вообще штангистов: ну что красивого, если человек обвешан огромными мышцами? То ли дело гимнаст — грациозный, пропорциональный, пластичный... Однако с некоторых пор я стала замечать, что ищу в телевизионной программе передачи о соревнованиях штангистов. Но, вообще-то, меня интересовал лишь один день — день, когда выступает Юрий Захаревич. Всё-таки, знаете, интересно — в одном Дворце спорта тренируемся, отчего же не поболеть за земляка, верно? Потом я поймала себя на мысли, что эти штангисты вовсе не такие уж и бесформенные, если присмотреться; у них имеется даже этакая медвежья пластика, особенно опять же у Захаревича. И ещё понемногу обнаруживала у него всякие достоинства, и их накопилось со временем столько, что можно было перебирать в уме целыми днями. От этого я даже стала хуже учиться в институте.

          Удивительно, но именно в то время Юрий, кажется, во мне тоже что-то интересное обнаружил. И даже пару раз проводил с тренировки домой. Но часто ли он сам бывал в Димитровграде? Вот и приходилось наблюдать за ним в основном по телевизору. И когда он в марте выступал в Одессе, я, кажется, испугала своего папу — то ли захлопала в ладоши, то ли что-то крикнула, когда он побил там мировой рекорд. Разумеется, рекорд фантастический — комментатор сказал об этом раз пять.

          Мы ещё обсуждали новость, и в это время вдруг раздался звонок в дверь. На пороге стоял Юрий Захаревич собственной персоной с огромным букетом свежих тюльпанов в руках. Надо ли ещё что-нибудь рассказывать на эту тему?

          Ну а через некоторое время Юрий опять пришёл ко мне после долгого путешествия: бледный, хмурый, рука бессильно висела вдоль туловища... Сказал, что едет в Москву на медицинское обследование. Про травму почти ничего не говорил, но я почувствовала, что дело худо. Он уехал, а я осталась со своими тревогами. Вскоре Юра прислал телеграмму — мол, не хочу ли я приехать на пару дней в столицу? Пока я размышляла, он прислал вторую: ехать не надо, у него всё в порядке. Я поняла, что он обиделся, махнула рукой на сессию и помчалась в аэропорт.

          Конечно, я в первый раз попала в этот самый институт травматологии и ортопедии. И, надеюсь, в последний. Странное оставляет впечатление спортивное отделение, где лежал Юрий. Вокруг были красивые молодые парни — и почти все в гипсе. Горнолыжник, мотогонщик, футболист, артист балета... Многие украдкой курили — кто, я думаю, прежде и не курил: прощались, наверное, с большим спортом, травмы-то серьёзные. Другие хорохорились, будто им всё нипочём.

          — Слушай, — сказал мне Юра, — я уже не могу тут больше. Давай сбежим к моей тётке, а? А завтра я вернусь. Я с медсестрой договорился — она не возражает.

          Ну мы и сбежали. А когда Юра вернулся в свою палату, врач ему объявил:

          — Утром был обход, и тебя выписали из клиники: за нарушение внутреннего режима.

          Захаревич не из тех людей, которые бьют себя в грудь и вспоминают о заслугах — мол, я чемпион, я рекордсмен... Он не протестовал, ибо чувствовал себя виноватым. Ни словом не обмолвился о медсестре — не стал её подводить, видя, в какой она тревоге.

          — Швы-то хоть снимите, — только и сказал он врачу.

          Я, правда, не уверен, что в данном случае проступок был соразмерен наказанию. И вообще не думаю, что в воспитательных целях можно выписывать из больницы человека, не прошедшего до конца курс лечения. Не распространяясь уж о том, что человек этот входит в сборную СССР и, стало быть, являет собой в некотором роде национальное достояние. Но в Центральном институте травматологии и ортопедии, насколько я понял, с этими самыми "национальными достояниями" в последнее время особенно не церемонятся.

          Это может подтвердить, например, и олимпийский чемпион по тяжёлой атлетике Леонид Тараненко. По иронии судьбы он попал на койку ЦИТО спустя несколько месяцев после "изгнания" оттуда Юрия. И поскольку Леонид — один из главных соперников Захаревича, остановлюсь на этой истории подробнее.

          Однажды у Тараненко спросили:

          — Что вы больше всего цените в жизни?

          — Саму жизнь, — не задумываясь, ответил Леонид.

          Прежде, до осени 1983 года, он так вряд ли ответил бы. Так может сказать лишь человек, заглянувший смерти в глаза.

          А началось всё с пустяка. У Леонида побаливала спина. Случай для штангистов, в общем-то, банальный. Но приближался чемпионат мира, нужно было увеличивать нагрузки, а чёртова спина, естественно, откликалась на них болью. Тараненко решил смотаться из Подольска, где у штангистов тренировочная база, в Центральный институт травматологии и ортопедии. Большие спортсмены обращаются туда за помощью частенько. Бывают, конечно, сложные случаи, но чаще — пустяки, вот вроде этого. Леониду быстренько сделали новокаиновую блокаду, и он укатил обратно в Подольск.

          Но вскоре вернулся в институт. Боли в спине усилились и приобрели какой-то необычный характер.

          Вот как позже рассказал мне об этом сам Тараненко.

          — Доктора думали, что у меня не в порядке позвонковый диск. Меня вытягивали и так, и этак, сознание мутилось, но облегчение не наступало. Да и как оно могло наступить? Только когда начала мертветь кожа и перестала разгибаться нога, стали догадываться, что дело вовсе не в позвоночнике, а в инфекции, которую занесли во время первой блокады. Но и теперь к этому выводу пришли ещё не все. Я же лежал на животе в полубессознательном состоянии,

          И тут какой-то практикант, воспользовавшись этим моим состоянием, всадил мне в спину ещё одну, последнюю новокаиновую блокаду. Он всё ещё лечил позвоночник. Потом мне объяснили, что ещё бы два дня проволочки — и заражение крови стало бы общим. Однако вскоре выяснилось, что в институте нет эффективного противомикробного препарата. Так что инфекция продолжала прогрессировать. Но тут по счастливой случайности в больницу приехал мой старый друг. Узнав от медиков, что положение угрожающее, он немедленно уехал, где-то за наличные деньги купил 100 необходимых ампул, и это сыграло решающую роль в борьбе с заражением. Я провёл в больнице два месяца. Причём двадцать дней — в горизонтальном положении. Порой в меня вливали по четыре литра различных препаратов в день. Думаю, я человек достаточно терпеливый. Но вторую операцию, подобную той, которую мне сделали, наверное, не выдержал бы, пусть лучше сразу зарежут на этом столе. На задней поверхности бедра и на спине у меня теперь 70 сантиметров швов.

          Вот такова, добавлю от себя, цена небрежного укола. Как часто это у нас случается: один допускает беспардонную небрежность, а другой должен проявлять личное мужество... Олимпийского чемпиона, гордость нации, едва не загнали в гроб во цвете лет, и я уверен, что никто всерьёз за это не ответил... Выкарабкался человек — ну и прекрасно.

          Я, может быть, и не стал бы писать сейчас об этом — дело вроде давнее, — если не имел бы место ещё один свежий факт: недавно в клинике ЦИТО чуть-чуть не отдал богу душу мастер спорта международного класса по тяжёлой атлетике Умар Эдельханов из Грозного. Он тоже решил "подлечить" там спину — и получил тяжелейшее заражение крови. Такое же, как у Леонида Тараненко. Да и баскетболист Арвидас Сабонис, ныне один из популярнейших спортсменов мира, столкнулся в ЦИТО, мягко выражаясь, с не очень бережным к себе отношением.

          — Никто не верил, что я смогу вернуться на помост после такой операции, — говорил мне Леонид Тараненко. — Меня активно отговаривали, особенно родственники, — мол, и не юноша ты, и погляди на себя, весь ведь резаный-перерезаный... Даже штангисты сомневались — как сшитые мышцы смогут держать громадный вес?

          Но разве дело в мышцах? Люди просто не знают возможностей своей психики. Главное — не сдаться в душе, а мышцы уж не подведут.

          И ведь что интересно: Тараненко и Захаревич впервые после своих тяжёлых травм вышли на помост там, в Минске, и сразу же сошлись лицом к лицу. Оба выступали, как нарочно, в весовой категории 110 кг. Кто-то разыгрывал медали, штурмовал рекорды, а эти два упрямца потихоньку "выясняли отношения" между собой — им даже и в этой ситуации было интересно узнать, кто сильнее. Хотя у Тараненко, как и у Юрия, задача была одна: показать, что он ещё жив как штангист.

          Многие, что скрывать, пожимали плечами: неужели эти ребята не понимают, что их поезд уже ушёл? И это были вовсе не злопыхатели или дилетанты. Рядом со мной в зрительном зале сидел Виктор Соц, двукратный чемпион мира в категории 100 кг. Днём раньше он в последний раз вышел на помост и затем распрощался с большим спортом. И будучи, наверное, в растрёпанных чувствах, этот молчун с непроницаемым лицом разговорился, как никогда.

          Видя, что Тараненко в очередной попытке отчаянно, но безуспешно штурмует средней тяжести снаряд, Виктор с горькой гримасой заметил:

          — А вот перед нами ещё один фанатик...

          Под первым фанатиком, естественно, подразумевался Захаревич.

          — Суставы разбиты, весь в шрамах, возраст к тридцати. Спросите, ради чего он мучается? Чтобы попасть на Олимпиаду в Лос-Анджелес? Но туда наверняка будут тащить Кравчука или Ефимова — молодых, сильных ребят. И Таран, я думаю, это понимает. Однако остановиться, судя по всему, уже не может.

          Виктор махнул рукой и отвернулся от помоста.

          Но, видно, не так страшен чёрт, как его малюет даже экс-чемпион мира. Тараненко очень скоро набрал спортивную форму, затем набрал вес и стал одним из сильнейших супертяжеловесов Земли. И сейчас, когда я пишу эти строчки, ему принадлежит абсолютный мировой рекорд в толчке — 265,5 кг. Ну а тогда, на минском помосте, он занял восьмое место и остался вполне доволен своим выступлением. Но вот его тренер, Иван Логвинович, расстроился, чудак-человек, потому что Лёня пропустил на седьмое место Захаревича...

          Интересный человек этот Логвинович. Он ходил по Дворцу спорта с рассеянным видом поэта, рифмующего непослушные строчки. Он и впрямь пишет стихи, но я лично от них не в восторге. Впрочем, это его хобби. А спорт — тоже хобби? Ведь дело в том, что Логвинович — кандидат технических наук.

          Олимпийского чемпиона Леонида Тараненко он, Иван Логвинович, подготовил, если можно так выразиться, на общественных началах. Сейчас Иван Петрович, кажется, учится заочно в институте физкультуры, хотя ему уже за пятьдесят. И вообще, вы не верьте его рассеянному виду: варианты он просчитывает, как кибернетическая машина, причём на много лет вперёд. И деловая хватка у него отнюдь не поэтическая. Так или иначе, но Тараненко-Логвинович, бесспорно, внушительный дуэт.

          Нет худа без добра: у травмированного Захаревича вдруг появилось много свободного времени. Он щедро делился им с Наташей, так что остаётся только удивляться, как она сумела сдать летнюю сессию. И, словно по инерции, усадила за химию своего жениха: ему предстоял экзамен в институт физкультуры. То ли от нежелания ударить в грязь лицом перед образованной невестой, то ли вообще подошло время взросления, но к вступительным экзаменам Юрий подготовился неплохо и осенью стал студентом-заочником Московского областного института физкультуры в Малаховке.

          Если я сообщу, что свадьба Захаревича с Наташей была многолюдной и весёлой, то это будет не совсем соответствовать истине. А может, и совсем не будет соответствовать. Будущее рисовалось Юрию всё ещё в неопределённых, мрачноватых тонах, и поводов для шумного веселья не давало. Знаете, одно дело предлагать невесте могучую, прославленную спортивными победами руку, и совсем другое... Ладно, хватит об этом.

          А известно ли вам, читатель, что значит "закачивать" руку? Или, допустим, спину? Однажды — это было довольно давно — мы играли на бильярде у Василия Алексеева, который в ту пору был бессменным чемпионом и рекордсменом мира в супертяжёлой категории и, по нашим любительским подсчётам, входил в десятку популярнейших людей страны. Лучшим спортсменом, по крайней мере, его признавали не один раз. Алексеев, надо заметить, в бильярд играл недурно и мог, к примеру, ошарашить свежего человека, перехватив кий из правой руки в левую и с треском загнав шар по длинной диагонали: не все ведь знали, что он левша и одинаково бьёт и с правой, и с левой. Но тут я увидел, как Василий Иванович сперва один раз склонил над сукном свой мощный торс — и не ударил. Потом это повторилось... Морщась, Алексеев положил кий и вышел из помещения мрачнее тучи.

          — У Васи болит спина, — пояснил мне его партнёр, довольно известный штангист. — Вот он и пошёл её закачивать.

          — Что-что закачивать? — не понял я.

          — Да спину...

          Я вышел во двор посмотреть на сие действо. Есть, оказывается, и такой способ лечения больной спины: надо лечь лицом вниз поперёк гимнастического козла, пятки закрепить специальным ремнём, взять на плечи 50-килограммовую штангу и сделать с ней 20-30 наклонов. А потом повторить процедуру ещё несколько раз. Цель занятий в том, чтобы сдавить травмированное место корсетом из набухающих от нагрузки спинных мышц. Какие при этом у спортсмена ощущения, лучше не уточнять.

          Вот и Захаревич, едва покинув больницу, начал понемногу "закачивать" руку. Он всё-таки не поверил опытнейшему врачу, который сказал при расставании:

          — Авоську с базара ты, конечно, поднести жене сумеешь. Но о штанге — забудь.

          Слишком многое связывало Юрия с большим спортом, чтобы вот так взять и распрощаться с ним во цвете лет. Да, риск был налицо, и немалый. Но Захаревич не собирался уступить судьбе без борьбы.

          — В ту пору Юра делал по шестьсот упражнений с отягощением для больной руки, — вспоминает тренер, Виктор Науменков. — Форму он набрал, в общем-то, довольно быстро, с этим у нас проблем не было. Колоссальные ноги, колоссальная спина, прекрасная скорость — а чёртова рука не закачивалась и всё тут. Мышцы стали вроде как железо, но... рвать штангу всё равно было больно. Сколько раз в душу закрадывалась тихая паника... Не знаю, как он сам всё это пережил. Наташа, конечно, его тогда здорово поддержала. Ведь психологически Юрий страдал гораздо больше, чем от боли в локте. Он прекрасно видел, что неожиданно стал никому не интересен — ну, не то чтобы никому, но многим. Юрка насупился, ушёл в себя. И пахал, и пахал в зале, приседал со штангой и тому подобное. Но кому нужны сверхмощные ноги, если не держит локоть?

          Однако настал день, когда Юра подошёл ко мне и тихо сказал:

          — Палыч, кажется, я могу...

          Захаревич вырвал в Минске штангу весом 182,5 кг: результат вчерашнего дня.

          — Захаревич совершил тогда в Минске спортивный подвиг, — говорил мне гораздо позже Алексей Медведев, главный тренер сборной СССР, доктор педагогических наук. — Всё дело в том, что мы, штангисты, прекрасно знаем: после таких страшных травм атлеты в большой спорт уже не возвращаются. Помните, в шестидесятые годы гремело имя средневеса Владимира Рыженкова? Чемпион и рекордсмен мира, азартный боец, он был одним из любимцев нашей сборной.

          На чемпионате мира в Маниле Володя выиграл рывок, что называется, "ввиду явного преимущества", но этого ему показалось мало. В четвёртой, в дополнительной попытке Рыженков решил атаковать вес мирового рекорда. Неточное движение, ну и... Через несколько минут "скорая помощь" уже мчала его в госпиталь. Травма такая же, как у Захаревича. И разве Володя не делал попыток вернуться на помост? Делал, и не одну. Но в его движениях уже никогда не было прежней уверенности, а в глазах — того азарта, куража, как мы говорим... Всё это очень непросто, уверяю вас.

          Я невольно вспомнил слова Леонида Тараненко.

          — Считаю, что мы тренируем не столько мышцы, сколько голову, — убеждённо говорил он. — Связки у всех людей одинаковые, количество мышечных волокон одно и то же. Путём упорных тренировок их можно развить — и будешь очень сильным. Но будешь ли ты чемпионом — это ещё вопрос. Один способен дать импульс, чтобы эти сильные мышцы взорвались именно на соревнованиях, именно в тот момент, когда это необходимо, когда этого от тебя ждут и ты сам требуешь от себя. Отключиться от чувства страха перед тяжеленным снарядом (он ведь сейчас придавит тебя так, что держись), взорваться, мгновенно подлезть под него и суметь встать — наука, которая даётся не всякому. Но если уж мы чемпионы и на нас равняются молодые, то мы не должны пасовать ни перед штангой, ни перед соперником, ни перед болезнью.

          Как-то раз я спросил у Захаревича: что привело его в спорт? Юрий, как всегда, не заторопился с ответом. Подумал, вздохнул.

          — Вы ведь, наверное, ждёте, что я отвечу: пришёл, чтобы стать сильным, да? Когда-то я примерно так и говорил, зная, что на традиционные вопросы имеются традиционные ответы. Но понемногу мне надоело играть по одним и тем же правилам. Я стал отшучиваться и переводить разговор на другие темы. Но теперь время вроде такое, что надо говорить откровенно, а мы почему-то всё стесняемся...

          Так вот насчёт силы: не припомню, нужна ли она мне была в десять лет. Возможно, я и без неё был вполне доволен собой: пареньком я был жилистым, быстрым, никто из сверстников меня не обижал, чего же ещё надо? Но у нас в семье росло шестеро детей, а отец умер. Мать работала шофёром, ей приходилось тяжело, да и нам... по-всякому. А тренер, Виктор Павлович, сказал мне однажды: мол, ты можешь стать большим спортсменом, если как следует постараешься. Человеком будешь, вся страна о тебе узнает. Любишь ездить в другие города? Ну вот — всю страну объездишь, а если всё пойдёт как надо, то и весь мир.

          И он мне такие картины нарисовал, что аж в голове зашумело. Ну, насчёт того, чтобы объездить весь мир, — этому я, конечно, не очень поверил: то, что я видел вокруг себя, к буйной фантазии не располагало. Но одно я в ту пору запомнил крепко.

          — Ты не думай, — говорил мне тренер, — что спортсмены — бедные люди. Старайся, и со временем не только сам себя прокормишь, но и сможешь помогать своим сёстрам и братьям.

          Эти слова сбылись очень скоро. Я уже мальчишкой стал получать талоны на питание, и они были для нас совсем не лишними, особенно если мама уезжала в командировку. Я чувствовал себя немножко кормильцем и гордился этим ничуть не меньше, чем потом рекордами, — а может, даже и больше. Только не надо думать, что, мол, Захаревич настолько меркантильный человек, что видит в спорте лишь источник средств к существованию. Я расчётлив не больше, чем любой другой спортсмен,1 а спорт сам по себе способен увлечь и затянуть человека с головой, как он затянул и меня, всё это правда. Но факт остаётся фактом: не найди Науменков в ту пору вот эти самые слова, неизвестно, остался бы я в зале тяжёлой атлетики или предпочёл бы болтаться на улице с другими сорванцами. Нетрудно, наверное, догадаться, что подобных компаний я в то время совсем не чурался: мама пропадала на работе и не могла постоянно за нами следить — так что гулять нам можно было сколько душе угодно. А гулять я любил.

          Интересно, что, когда я познакомился с мамой Захаревича, то не обнаружил особой гордости за сына-чемпиона, прославленного на весь белый свет. В её рассказе звучали, скорее, совсем другие нотки.

          — Я с самого начала была против того, чтобы Юра занимался штангой, — говорила мне Прасковья Ивановна, пожилая крупная женщина, и в её словах слышалась застарелая горечь. — Путь он избрал себе не лёгкий, и если я согласилась, то это не от добра и не от сытости. Но что оставалось делать? Там, в спортивном зале, он был, по крайней мере, под присмотром тренера. Да и Вася, старший сын, тоже. Вася и привёл Юру в эту секцию, такого малыша. Я, помню, всполошилась, побежала к Науменкову: вы, говорю, ему только позвоночник не сломайте этим железом! А он засмеялся: вы что, говорит, думаете, что мы это железо на мальчишек как на лошадей грузим? У нас, говорит, главное, принцип... как его? — постепенности. Понемножечку будем, мол, увеличивать нагрузки, и ничего с вашим парнем худого не случится. И много ещё чего мне объяснял. Поняла я, словом, что человек он рассудительный и неглупый, и ещё — что Юра ему чем-то интересен, раз Науменков столько слов на беседу со мной потратил.

          Но всё равно, знаете ли, не лежало у меня сердце к этой штанге. Я всегда боялась за Юркино здоровье и сейчас тоже боюсь: у него тренирование, а у меня переживание. Уедет он на свои сборы, на чемпионаты, а я места себе не нахожу. Звонит по телефону — мол, у меня всё в порядке, не волнуйся, мама! Но после того случая с рукой я уже не верю, пока сама не увижу, в порядке он или нет. И разве это человеческая жизнь, что его всё время носит по белу свету — самолёты, поезда, опять самолёты, о, господи! Откуда только его не показывали по телевизору! Но я прямую трансляцию никогда не смотрю: не могу. Там "ура" кричат, а у меня слёзы льются. Вы извините, если я что не так говорю — нервы жизнью истрёпаны...

          Но я же сказала, что выбора у меня не было: спорт так спорт, лишь бы мальчишки оказались при деле. Я целый день пропадала на работе или вообще в командировке — боялась за них страшно! Ребята, говорила им, бывало, вы только не связывайтесь с дурной компанией. Отца у вас нет, случись что — вы меня убьёте...

          Так уж получилось, что мне всю свою жизнь приходилось надеяться на собственные руки. Не хвастая, скажу — они были сильными, и никакой работы, даже мужской, я не боялась. Вот иногда говорят: как это — женщина-шофёр, к лицу ли ей это? Я не задумывалась, к лицу или нет, — некогда было. Шла война, и нас, шестнадцатилетних девчонок, набрали на годичные курсы трактористов: мужики с фронта приходили поувеченные, кому было работать? Но тут как раз кончилась война, и на трактор сесть мне не пришлось.

          Сорок шестой год я до сих пор вспоминаю со страхом: отец тяжелобольной, сестра тоже заболела. Холод, голод. Однажды мы с сестрой по весне собрали на колхозном поле остатки перезимовавшего гороха. И у нас на мосту его отняли милиционеры: мол, его нельзя есть, можно отравиться! И мешки отняли, а мешки-то были чужими. Да, вот так: люди с голоду пухли, а собрать с поля прошлогодний горох не смей! А его много оставалось в омётах, он съедобный. И хлеб, если копны оставались необмолоченными, сжигали. Хлебное поле охраняла милиция. Люди плакали, когда горели эти костры. Словно вредительство какое-то, честное слово...

          Наш отец, когда у нас отняли горох, всю ночь не спал, шагал по избе, хромал (у него коленная чашечка в молодости была топором срублена — шпалы тесал). Думал, что нас заберут и посадят в тюрьму. Но обошлось. Горох этот милиционеры, как мы потом узнали, бросили в чью-то старую баню, а нас никто не тронул — простили, значит.

          Прерву на минутку рассказ Прасковьи Ивановны. У одного из наших прозаиков, Бориса Екимова, есть замечательный рассказ "Ночь исцеления". Старая женщина не может избавиться от давнего недуга: по ночам она вслух вспоминает горемычные военные и послевоенные годы, плачет, кричит... Одно из таких воспоминаний — о том, как она с подругою собрала в роще жёлуди, — а что было есть? Но на пароме их отняли лесники — мол, не положено! Отняли вместе с мешками, а мешки — чужие. И женщина до сих пор слёзно просит по ночам отдать ей хотя бы пустые мешки...

          — Выбирать работу особо не приходилось, — продолжает Прасковья Ивановна. — Нужны были люди добывать торф на болоте — и я пошла. Надела на ноги брезентовые бахилы, шахтёрские галоши, в руки взяла лопатку. Эта лопатка играла у меня в руках, она мелькала вроде как механическая. Двенадцать тысяч штук, как сейчас помню, нарезала я за смену торфяных кирпичей. Это при дневной норме четыре с половиной тысячи... К нам на болото ещё несли завтрак, а я уже первое задание заканчивала. Похлебаю бурды из гнилой картошки — и снова за лопату. Не знали, кажется, усталости тогда мои руки, а теперь вот ноют по ночам...

          Я очень тревожилась за отца. Он слабел на глазах. Наконец я заработала кое-что, получила по карточкам хлеб и немного сахарного песка. Прибежала домой отца обрадовать. Он макнул кусочек хлеба в песок, съел и сказал: больше не хочу. Когда он умер, я его, как ребёнка, на руках в постель перенесла.

          Кем мне только не доводилось работать... И на стройках, и хлеб пекла, да мало ли... А к машинам, знаете, всегда тянуло. И когда началось освоение целинных земель, я, не задумываясь, отправилась в райком комсомола. Там мне выдали путёвку, и я уехала в Казахстан — это было в 1955 году. Меня не хотели сажать за руль, всё предлагали какие-то должности полегче: то заведовать нефтебазою, то ещё что-нибудь в этом роде. Но я всех переупрямила. На каких только машинах не пришлось поездить... И ЗИС-5, и ГАЗ-51, и на автобусах, и на хлебной...

          Целина — это ведь неустроенность: вагончики, палатки. Слабому там делать было нечего. С водой там плохо, весеннюю воду хранили долго. Озёра есть, но они солёные. Мы рыли колодцы и спускали туда друг друга на верёвках. А там воды всего-то чуть-чуть. Весной, конечно, здорово: море тюльпанов, в озёрах карась, утки дикие... Но погода неустойчивая, ураганы случаются часто. Весной хлеб посеем — летом его иной раз выдует, да ещё и палатки наши перевернёт.

          Однако жизнь шла своим чередом, а в ней всегда хватает и хорошего, и плохого. Люди мы были молодые, задорные, у нас в совхозе, помню, даже самодеятельность художественная была, танцы. Там, на целине, я и повстречалась с Иваном Захаревичем. Он тоже шофёром был, из Белоруссии приехал. Машину здорово знал. Чуть что забарахлит в моторе — отстранял меня, смеялся. Иди, говорил, шофёрша, щи вари, а я тут сам покопаюсь. Там мы и поженились. Ивану в жизни тоже приходилось несладко. Ему было одиннадцать лет, когда он попал в немецкий концлагерь. Память осталась на всю жизнь — шрам на руке: охранник дразнил его куском колбасы, Ваня от голода, видно, не понимал, что делает, протянул к куску руку, а охранник плёткой как даст...

          Жизнь меня всё время испытывала. Я беременной была, когда вдруг пришла телеграмма: на Украине сестра помирает, кровоизлияние в мозг. А у неё двое сирот, стало быть, оставались. Бросилась я к ним, а какие дороги на целине? Трактор машину тащил, грязь по пояс. Да ещё поезд пять суток плёлся. Приехала — сестры уже не было в живых. Саша, мальчишка одиннадцатилетний, и сестрёнка, ей четыре годика, сидели и кого ждали — неизвестно. Увидел меня Сашка — как бросился навстречу. "Я знал, — закричал, — что ты обязательно приедешь!" Забрала я сирот, опекунство оформила. Вместе со своими детьми так и вырастила. Всю свою жизнь не знала, что такое отпуск, санаторий там или дом отдыха, — не до отдыха нам было. Да что рассказывать про мою жизнь? В трёх томах не поместится этот рассказ. Я лучше про своих ребят буду говорить, про Юру, хорошо?

          Баловать я их, конечно, не могла. Но зато они работы не боялись, это уж точно. Помню, нам дали под огород заброшенный участок. Вася с Юрой соорудили из старого ящика и двух жердей большие носилки и начали приводить землю в порядок. Сколько они камней и железяк разных оттуда повытащили, сколько хорошей земли с навозом туда перенесли... И когда помидоры у нас выросли самые крупные, кто-то из соседей позавидовал: мол, вам везёт. Да при чём же тут "везёт"? Работать надо уметь...

          И на выручку мои парни скорые — заботиться о других умеют. Прежде, бывало, ехали мы куда-нибудь с Юрой — он был ещё совсем малышом, а чемодан мне уже не давал нести, отнимал: "Я понесу, мама!" А сам еле по полу тащил, но помощи не просил. Несколько лет назад со здоровьем у меня стало совсем плохо, потребовалась операция на жёлчном пузыре, приступы были такие, что я бога о смерти молила. Юра достал машину, повёз меня в Москву на операцию. И только когда я пошла на поправку, попросил разрешения уехать на какие-то соревнования. А Вася в то время учился в Малаховском институте физкультуры, он ко мне в больницу постоянно приезжал, массаж делал: у меня одна сторона лёгкого не дышала, а Вася массажист, между прочим, прекрасный, руки у него золотые. В общем, ребята поставили меня на ноги. А лежать-отдыхать мне некогда, даром что я уже давно на пенсии: утром и там болит, и тут ломит, погнёшься-погнёшься да и отправляешься внуков смотреть или их ко мне ведут...

          Помню, как-то раз Юрий Захаревич, расхаживая по своей квартире, качал на мощных руках крохотное тельце своего младшего сынишки. И, перехватив мой взгляд, сказал вполголоса: "Жалко их, таких беспомощных!" — а потом добавил, уложив уснувшую кроху в постель, что первого сына, Ваню, он не так остро воспринимал, как этого: молодой был совсем, чемпионские дела голову заполняли, не понимал многого в жизни или не так понимал. А сейчас у него и к детям, и к матери, и к жене отношение иное. И всё, что он делает, он в первую очередь делает для них, а уж только потом — для себя.

          — Это не значит, что я, допустим, посвящаю какой-то рекорд жене или маме, — пояснил он свою мысль. — К чему красивости? Ведь там, на помосте, буквально всё уходит в сторону, остаётся только борьба, жёсткая борьба... Но когда я готовлюсь к этим рекордам, то постоянно думаю о близких людях. Это помогает в тяжёлые минуты, да и вообще удерживает в фарватере.

          В доме Захаревича чувствуешь себя удивительно естественно и легко. Ну, во-первых, сам хозяин напрочь лишён какой бы то ни было позы. Он ведёт себя по-мужски, солидно, достойно и не более того. А во-вторых, у хозяйки, у Наташи, нет ничего от "чемпионши". Вы не знакомы с этим типом женщин? Симпатичная девчушка выходит замуж за подающего надежды спортсмена, не очень-то, впрочем, задумываясь, оправдаются эти надежды или нет. И вдруг, к собственному изумлению, она становится женой спортивной звезды первой величины. И окружающие через некоторое время перестают узнавать вчерашнюю симпатичную девчушку: бог весть откуда появляются вальяжность, манерные разговоры "под светскую даму", значительные взоры при разговорах о пустяках и т.д. Своего рода звёздная болезнь чемпионских жён. Так вот, Наташа её счастливо избежала.

          Надо заметить, что Захаревич при всей своей внешней флегматичности достаточно артистичен. Например, в доме он не прочь принять образ мужика-добытчика, хозяина. "Я добытчик али кто?" — что-то в этом роде. С семьёй он бывает редко и, очевидно, поэтому любит через каждую минуту окликнуть жену.

          — Наташа, возьми пелёнку!

          — Наташа, обед скоро?

          — Сколько там стоит на штанге, Наташа?

          Третий вопрос придётся расшифровать. Юрий вставил в видеомагнитофон кассету с записью своего выступления на чемпионате мира. На экране — штанга, к которой подходит сосредоточенный Захаревич. А сам он сидит сейчас вполоборота на диване и останавливает бегущую по каким-то делам на кухню жену — подскажи ему, сколько там килограммов стоит на штанге? К таким штучкам Наташа давно привыкла и подыгрывает мужу "на ходу". Можно подумать, что она слишком уступчива, но это не так. Она не считает нужным "бороться за лидерство" в доме, но рыдающему полупритворными слезами сыну Ваньке уступать не собирается. Хотя чувствуется, что пикируются они с утра.

          Тут уместно немного рассказать об Иване, старшем сыне Захаревича. Ему сейчас четыре с половиной года. Мне он напомнил знаменитую древнегреческую скульптуру "Геракл в колыбели, удушающий змей": такой же маленький богатырь, только лицо очень смешливое и живое. Ростом Ваня уже с семилетнего мальчишку, да и силёнкой бог не обидел. В спортзале взял две гири по 16 килограммов и расхаживал с ними без видимого напряжения.

          Его устроили в детский сад, и он в первый же день... сбежал оттуда к бабушке.

          — Я попросил добавки за обедом, а мне не дали, — оправдывался он на семейном разбирательстве. — Сказали, что больше нету, а я знал, что каша у них ещё была...

          В общем, если Ваня пойдёт по стопам отца, то это, без сомнения, будет супертяжеловес. И худоба, судя по аппетиту, ему не грозит. Но пока эти проблемы от Вани далеки. Что же касается его отца, то Юрий уже начинает понемногу сердиться, когда слышит разговоры, что вот, мол, растёт будущий чемпион, — любителей посудачить на эту тему хватает.

          — Не надо об этом, да ещё при мальчишке, — говорит он. — Что из него получится, никому не известно. И вообще... Штангистом можешь ты не быть, но человеком быть обязан.

          Он не особенно цацкается со своим первенцем, и Ваньку это вполне устраивает, как я понял. Дедушки и бабушки стараются не проявлять с внуком характера, а он охотно принимает именно мужские, "суровые" манеры. Летом Юрий даже рискнул взять сына с собой на тренировочный сбор, в Феодосию. И что же? Мальчишка был вполне управляемым, хотя "жёсткой" опеки не было. Спать — значит ложился без разговоров в половине десятого. Обедать — ну тут, как можно понять, затруднений и вовсе не наблюдалось. Ваня появлялся в столовой чуть раньше, чем штангисты национальной сборной, и кое-кому из легковесов мог даже дать там фору.

          Захаревичи живут в небольшом городке Димитровград Ульяновской области. И, насколько я понял, менять местожительство Юрий не собирается. Хотя предложений, в том числе самых, казалось бы, заманчивых, всегда хватало. Многие чемпионы, я заметил, не спешат расставаться со своими небольшими городами, даже добившись всемирной славы. И этим самым крепко сбивают с толку тех спортивных функционеров, для которых "украсть" где-нибудь в провинции "звезду" — основная профессия. Да, одни воспитывают чемпионов, другие же их "перетягивают" — мир спорта весьма многообразен.

          Но у больших спортсменов, по-видимому, есть свой резон не соглашаться на смену места жительства. Красивой жизни они вкусили вполне достаточно, насмотрелись за свой чемпионский век разного дива немало. И они даже немного устали от "боингов", номеров "люкс" в отелях и прочих земных благ, которые многим только снятся. И ворочаясь на широкой кровати где-нибудь в Мельбурне или в Торонто, они закрывают глаза и мечтают быстрее попасть в свой уютный городок, где их знает каждая берёзка, и друг детства окликает по имени, и чемпиону легко разговаривать с ним о чём угодно, только не о штанге. Порой ведь это просто невыносимо — быть интересным людям только как спортсмен.

          Но надо признать, что Димитровград — городок весьма симпатичный, он отличается от многих прочих "лица необщим выражением". Чем-то он напоминает Дубну. Как писал Вознесенский, "берёзы там растут сквозь тротуары". Вот и в Димитровграде берёзы именно так и растут, вернее, вся новая часть города выросла среди леса. Придумано здорово.

          Моложавые папы со спортивными малышами в субботу деловито шагают к озёрам с рюкзаками за спиной. Такси здесь не поймаешь — их практически нет: у многих свои машины, да и автобус объедет город по кольцу — не успеешь оглянуться. В гостинице тихо и уютно. Плату за проживание с меня взяли в день отъезда — можете себе представить? Обычно, забрав деньги вперёд, вам ещё трижды в день звонят — не собираетесь ли съезжать?

          В беседе с первым секретарём горкома партии В.М.Рябиничевым я с удовольствием узнал, что сборная горкома, горисполкома и горкома комсомола участвует в первенстве города по мини-футболу и занимает там не последнее место. А сам Валерий Михайлович едва не попал в призовую тройку на чемпионате города по бадминтону, но немного не повезло. Ему сорок два года и он самый возрастной из всех городских руководителей. Не удивительно, что в Димитровграде всерьёз относятся к развитию физкультуры и спорта. Особенно преуспели в строительстве спортплощадок "под окнами" — самое, на мой взгляд, благое дело. Это же прелесть, если мама видит, не выходя из дома, как её сын сражается в хоккей, а чтобы загнать его домой, надо только приоткрыть балконную дверь.

          И уж совсем я растрогался, когда увидел на территории многих детских садиков мини-стадионы с баскетбольными кольцами, на которых даже висели сетки. Не в каждом вузе такое обнаружишь, а уж про школы и не буду распространяться — перекошенные баскетбольные щиты на погнутых стойках там гораздо привычнее.

          Многие, надо полагать, впервые узнали о том, что есть такой город, Димитровград, встретив его название рядом с фамилией Юрия Захаровича, установившего очередной мировой рекорд. И я предполагал, что популярность штангиста в его небольшом городе чрезвычайно велика. Она, конечно, и вправду велика, так что Юрий стесняется даже ходить в кино. Но вот странно — кое-кто из руководителей, в том числе и спортивных, как-то попривык к громким победам Захаревича. Например, когда в английском городе Кардифф Юрий выиграл медаль чемпиона Европы с четырьмя мировыми рекордами, то вся страна через средства массовой информации отметила это событие. И только в родном городе никто, по сути, не поздравил Юрия с успехом. Не надо хлеба-соли и пионеров с цветами. Но просто снять трубку и сказать несколько слов — можно? Этого не было. И даже председатель городского спорткомитета, представьте себе, "не дозвонился" до Захаревича. Болгарское телевидение дозвонилось, а председатель спорткомитета — нет. Я был в то время в Димитровграде и видел, что Захаревич, хотя он и не любит "вешать свои чувства на рукав", огорчён. Да, с чествованием чемпионов у нас плоховато: мы либо вовсе не замечаем их успеха, либо затеваем грандиозное шоу в местном Дворце спорта, от которого за километр отдаёт квасным патриотизмом, казёнщиной и безвкусицей...

          Впрочем, у Захаревича в городе немало преданных друзей и сотни бескорыстных болельщиков (я хотел было написать "поклонников", да передумал: Юрий ничем не напоминает эстрадную звезду). Помню, в день моего отъезда в ульяновский аэропорт у Юрия в самый неподходящий момент забарахлила машина. Но не успел я встревожиться, как к гостинице подъехал какой-то "Жигулёнок", и через несколько минут новый знакомый уже вёз меня в областной центр. По пути выяснилось, что этот молодой мужчина, собственно, и не знаком с Захаревичем. Но позвонил приятель — мол, у Юрия вот такое неожиданное затруднение, не поможешь ли? Владелец "Жигулей" как раз собирался с женой на дачу, но раз надо выручать чемпиона — о чём разговор?

          — И жена не возражала? — не удержался я от вопроса.

          — Представьте себе, нет, — засмеялся водитель. — Это ведь всё-таки Захаревич, гордость нашего города...

          Впрочем, популярность имеет и обратную сторону. Тёща Юрия как-то рассказала мне забавную историю. Однажды вечером на своей машине она случайно заехала под запрещающий знак, и её "Жигули" остановил инспектор ГАИ.

          — Что, у Захаревича денег много — штрафы платить? — не удержался от шуточки инспектор: Димитровград не велик, тут все друг друга знают.

          — А я, между прочим, живу не доходами Захаревича, — парировала скорая на ответ Валентина Ивановна.

          Она рассказала мне, что если прежде люди интересовались, сколько килограммов Юрий поднял на соревнованиях, то теперь всё чаще спрашивают: а сколько денег он получил за свою победу?

          Любопытство, как говорится, не порок. Тем более что сейчас в газетах всё чаще можно прочесть, сколько валюты заработали для нашей страны, допустим, теннисисты, гимнасты или футболисты. Это неплохо: многие благодаря этому начали понимать, что спортсмены высокого класса вовсе не бездельники и тунеядцы, которые сидят на шее честных тружеников. Помимо международного престижа (что уже само по себе огромной значимости дело) они, как выяснилось, способны пополнять государственную казну твёрдой валютой. Причём в таких размерах, что Госкомспорт СССР перешёл на хозрасчёт — хотя в копилку идут, конечно, не только гонорары звёзд, имеются и другие источники доходов. Но сейчас речь идёт именно о звёздах.

          Так вот, в последнее время я тоже заметил, что многие увлечённо считают деньги в карманах чемпионов, а также не прочь посплетничать об интерьерах их квартир и т.д. За всем этим слышен отголосок рассуждений типа: "Везёт же некоторым — научился поднимать железку, и теперь живёт как король..." А иной раз и на самом деле услышишь подобное.

          Кое-кому чемпионские гонорары просто не дают спокойно спать. Помню, когда-то один крупный угольный начальник в южном городе всё допытывался у меня: сколько рекордов установил Василий Алексеев и как оплачивается каждый рекорд: А затем, бегло перемножив восемьдесят с лишним рекордов на сумму премиальных, просветлел лицом: как видно, кубышка у моего собеседника была набита гораздо плотнее, чем у рекордсмена среди рекордсменов.

          Никто особенно не интересуется доходами наших звёзд эстрады либо экрана: это — элита, войти в неё дано не всякому. А вот спортсмены... Впрочем, мы ведь сами слишком долго вбивали людям в голову, что спорт у нас — чисто любительский, что массовость едва ли не автоматически переходит в высшее мастерство. А коли так, то любой и каждый могут стать чемпионами, если, конечно, очень постараются. Певцами не станут, ибо нет голоса, без коего петь не получится. А вот поднимать над головой 250 кг или крутить тройное сальто научиться можно. И от этого добросовестного заблуждения проистекает недоверие и зависть обывателя, особенно когда он видит, как известный спортсмен проезжает мимо него на "Волге". Завидовать, например, танцору Махмуду Эсамбаеву (кстати, большому любителю тяжёлой атлетики и другу нашей национальной сборной) никому в голову не приходит. А вот Юрию Захаревичу завидуют многие — я в этом сам убедился.

          Наш публицист Мэлор Стуруа сказал однажды, что большой спорт был, есть и будет элитарным. Возможно, сие звучит ещё непривычно для нашего уха. Но ведь сейчас такое время, что надо уметь воспринимать непривычное.

          Иногда меня спрашивают: ну, что там у него, у чемпиона, в квартире? Чай, полным-полна коробушка, всего хватает? На это я отвечаю: больше всего там медалей и кубков, которые он заработал своими мозолистыми руками. А ведь мозоли на руках сегодня имеются далеко не у всех из нас, правда?

          Как стремительно и ярко восходила звезда юного Захаревича... Я страшно жалею, что не видел соревнований на Кубок СССР 1981 года в Донецке. Там в категории 100 кг сошлись Давид Ригерт и Юрий Захаревич. И ведь надо же было такому случиться, что один из моих спортивных героев, Давид Ригерт, ушёл с помоста именно после поражения от молодого, полного сил и честолюбия героя этой книжки.

          Кто такой Ригерт, любителю тяжёлой атлетики объяснять не надо: олимпийский чемпион Монреаля, шестикратный чемпион мира, обладатель 63 мировых рекордов. Но разве дело только в громких титулах? Давид Ригерт — это целая эпоха в отечественной тяжёлой атлетике, он придавал ей необычайную популярность, он даже "опоэтизировал", по выражению одного знатока-болельщика, этот суровый вид спорта. В подтверждение приведу цитату из книги не менее прославленного Юрика Варданяна.

          "Поинтересуйтесь у штангистов моего поколения, кому из старших товарищей они стараются подражать, — написал Варданян, — и большинство из них, в том числе и я, назовёт Ригерта. Потому что он атлет огромного дарования. И ещё потому, что он создал на помосте великолепный образ романтического героя. Этакого гусара в тельняшке: красивого, могучего, отчаянного, доброго.

          Вообще-то, мне не нравится, когда представители сугубо мужских видов спорта актёрствуют. Это почти всегда получается у них фальшиво и свидетельствует о дурном вкусе. Атлету достаточно вести себя с достоинством, как и подобает мужчине. Лишь таким избранникам, как Ригерт, позволено быть одновременно и штангистом, и "моряком-гусаром". И то, думаю, лишь потому, что этот образ близок его человеческой сути".

          Но... Никому не пожелаю заканчивать свою спортивную карьеру так, как это пришлось сделать Давиду Ригерту. На Олимпийских играх 1980 года в Москве Ригерт потерпел поражение — этого не ожидал никто, а сам он меньше всех. Как же сие получилось? Что, атлет был плохо подготовлен? Или слишком сильны оказались соперники? Нет, дело не в этом. А в том, что ему пришлось выступать в "чужой" весовой категории — 90 кг, хотя спортивный мир знал, что после Монреаля Давид перешёл во второй полутяжёлый вес, 100 кг. Эта категория была словно специально создана для Давида. Наконец-то он получил возможность спокойно, без сгонки веса, готовиться к соревнованиям. И хотя кое-кто поговаривал, что Ригерт уже не тот, Давид отвечал на это мировыми рекордами, победами на чемпионатах мира и Европы. Например, мировой рекорд он установил всего лишь за три месяца до Олимпиады — легко толкнул 230 килограммов.

          — Я хотел ещё раз продемонстрировать, что нахожусь в отличной форме. Я надеялся, что после этого меня оставят в покое, то есть разрешат выступать во втором полутяжёлом, — объясняет Давид. — Но из этого ничего не вышло.

          Дело в том, что руководители нашей сборной штангистов непременно хотели, чтобы Давид выступал на Олимпиаде не во втором, а в первом полутяжёлом весе — 90 кг. На чемпионате Европы 1980 года неожиданно победу в этой весовой категории одержал молодой спортсмен из Болгарии Румян Александров, а наши опытные атлеты Валерий Шарий и Геннадий Бессонов — тоже неожиданно — ему проиграли. Выходило вроде, что теперь осталась лишь одна надежда — на Ригерта. Ну что ему стоит согнать 6-7 килограммов, ведь такое бывало и прежде! А во втором полутяжёлом у нас есть кому выигрывать и без Давида — хотя бы тому же Игорю Никитину. Опыта выступлений на международном помосте у Никитина, правда, было маловато, но зато сколько имелось силы... Тем более что зарубежных грозных соперников в этой категории давно уже не просматривалось.

          Давид приводил свои контрдоводы: он уже не в том возрасте, чтобы за короткий срок "гонять" большой вес. Вот и врачи говорили, что в нём не было лишней жиринки! Это сухой, "обкатанный", бойцовский вес — 97 килограммов. И победу во втором полутяжёлом он, Ригерт, гарантирует. А если займётся сейчас сгонкой, то не гарантирует ничего.

          Однако эти аргументы никого из руководства не убедили. Что там ворчит Давид Ригерт? Да ведь он же боец, каких мало. Он же как выйдет на помост, так сразу обо всём, кроме победы, и позабудет. Ничего, сгонит, потерпит — это в интересах команды.

          Вот Давиду и пришлось "терпеть".

          — В столовую я почти не ходил — незачем было, — вспоминает он. — Оставалось согнать ещё четыре килограмма, а уже начались травмы, особенно доставалось правой ноге. Ведь тренировочные нагрузки не снижались. А когда осталось два килограмма, я начал засыпать в самых неподходящих местах. Совсем уже ерунда оставалась — свет начал гаснуть перед глазами... Сижу в бане, скриплю зубами: вес уходит — и сила уходит, а для чего же я её собирал четыре года? Однако согнал всё, что от меня требовали. Да, это уже я перед самым взвешиванием в бане-то сидел.

          Ну а затем случилось худшее из того, что я предполагал. На разминке в олимпийском зале я почувствовал, что отказывают мышцы. Выполняя рывок, встал — задняя поверхность бедра начала рваться. Я чувствовал это, но боли не было. А скоро мой зачётный подход. Ещё подумал: может, пронесёт, может, всё-таки удастся поднять сразу 170 кг, ведь на долгую борьбу меня сегодня никак не хватит?

          Многие видели это выступление Давида Ригерта — телевидение всегда было внимательно к нему: он и славен, и красив. И мы знаем, каким орлом выходит Давид на помост. Он никогда не забудет поклониться, пусть и сдержанно, на аплодисменты зрителей, — он всегда о них помнит, не беспокойтесь. Но теперь Давид появился из-за кулис, ни на кого не глядя, и был он мрачнее тучи.

          Он трижды подходил к весу 170 килограммов. И трижды ронял штангу. Отвесил публике скорбный поклон и ушёл за кулисы.

          — Механически переставляя ноги и боясь упасть, — добавляет Давид. — Вторая попытка меня просто убила: я ведь вырвал вес, вырвал как положено, все видели штангу над моей головой. Но когда начал вставать, то обнаружилось, что правая нога не работает, будто я её отлежал. Я перенёс центр тяжести на левую ногу — да, умею я это делать, случалось, — одним словом, стал крутиться под штангой и почувствовал, что сейчас разворочу свой плечевой сустав, опять же без боли. Но я не бросил штангу — чёрт с ней, подумал ещё, пусть ломает... Попытался встать, но штанга всё-таки пошла назад, а потом я понял, что лежу на помосте со штангой в руках...

          Я чувствовал себя... как это объяснить? Ну, как мощный кран с гнилыми верёвками: потянуть вес мог здорово, а удержать было нечем. Я ведь тренировался: подрыв и посыл были хорошими, но вот сами мышцы — неэластичными. В этом и причина "баранки".

          — Но говорят, что Ригерт мог бы перестроить тактику, коли сил оказалось маловато, и побороться за серебряную медаль...

          — Да кто же ждал от меня серебряную медаль? Зачем же всё это затевалось — моя сгонка веса и перестановки в команде? Всё делалось именно для того, чтобы я принёс команде золотую медаль. Мне это внушали без передышки. Вот за неё-то я и дрался, как только мог.

          Всё это Давид рассказывал мне осенью 1980 года в Таганроге, когда его рана была ещё, конечно, совсем свежа. Выглядел он, прямо сказать, не блестяще: на виске поползла откуда-то длинная седая полоса; худой, дёрганый — а ведь он уже прошёл в местной больнице курс лечения от нервного истощения. Ещё бы, я знаю, как он умеет казниться... И на беседу он согласился лишь по старой дружбе. Что поделаешь, мы ведь должны встречаться со своими героями не только в дни их триумфа...

          Увы, триумфальных дней у спортсмена Давида Ригерта больше не было. Он, правда, попытался вновь переломить судьбу, но... Вот что рассказывал мне об этом сам Давид.

          — Мы все любим штангу, это не секрет. А она? Она холодна, но справедлива. Любимчиков у неё нет. Уж вы поверьте Давиду Ригерту. Он хлебнул с нею в полной мере и сладкого, и горького, и солёного. Иной раз, бывает, проворчишь что-нибудь про "чёртову железяку, навязавшуюся на мою голову". Однако это — чисто по-семейному. А вот попробуйте нас от этой железяки оторвать...

          Я отрывался очень тяжело. Но, собственно, почему? Зачем куражиться, зачем вновь испытывать судьбу, зачем претендовать на первенство, когда тебе уже 32 года? Разве мало было громких побед? Говорили, что на три спортивные карьеры хватит...

          Может, оно всё и так. Но ведь концовка моей карьеры получилась из рук вон неудачной. Да, были просчёты, были тренерские ошибки. Но проиграл-то на Олимпиаде именно я, Давид Ригерт. Значит, надо было попробовать отыграться. Это во-первых. А во-вторых, пусть мне вначале покажут соперника, который сильнее меня. Пусть он выиграет, пусть побьёт мои рекорды — я тут же уйду с помоста. В Москве мы сами отдали в чужие руки золотую медаль в моей весовой категории. Там я проиграл сам, то есть там меня никто не победил — так я считаю. А уходить, оставив "на память" будущим соперникам свои мировые рекорды, — этого я делать не желал.

          Так я стал рассуждать, когда, подлечившись, наконец-то вновь почувствовал, что могу без внутреннего содрогания прикасаться к грифу штанги.

          Я не верю, что кто-то из чемпионов может вот так повернуться и уйти из спорта — в блеске славы, "красиво", как иногда говорят. Если человек уходит, то, значит, у него имеются для этого какие-то очень серьёзные причины. Иное дело, что он может о них промолчать в своих прощальных интервью. И чаще всего причина одна: у спортсмена кончился кураж. Ему не хочется выходить на спортивную арену. Предстоящая борьба уже не веселит его кровь, у него нет того огромного подъёма духа, из-за которого мы столь горячо и любим спорт. Ну тогда дело другое. Тогда со спортом нужно прощаться. Я, например, давно себе сказал: если почувствую, что нет куража, — то всё, уйду.

          А пока я начал серьёзно готовиться к Кубку СССР. Он проводился в декабре 1981 года в Донецке. От Таганрога не так далеко. Со мною приехал целый отряд земляков. Каждый хотел что-нибудь приятное сказать, фруктов навезли всяких, цветов. В другой раз мне и этого уже хватило бы, чтобы загореться ярким пламенем. Люблю показать хорошим людям, что такое "железная игра", отблагодарить их за преданность. Но тут я чувствовал, что огня-то у меня как раз и нет. По всем контрольным показателям силы был вагон. Однако собственный вес за день до старта равнялся 103 кг. То есть вес у меня не "горел", как положено перед боем, а, напротив, даже прибывал. Дрянь, значит, дело. Это не соревновательное состояние, уж я-то знаю...

          Так оно всё и вышло. Ни дрожи, ни огня я на помосте не почувствовал. Силы было как у тяжеловеса, а что толку? Ни взрыва, ни скорости. Два подхода в рывке — всё мимо. Для третьего подхода я попросил поставить на штангу 190 кг, мировой рекорд, пошёл ва-банк. Вырвал штангу в сед, но она потянула меня вперёд. В гусином шаге за ней (я ведь когда-то был большим мастером выкручиваться из таких невыгодных позиций) я зацепился подошвой за помост — и встал на колени. Продолжая при этом держать штангу над головой. Эффектная картина, правда? Неумолимая штанга поставила-таки упрямого ветерана на колени. Ну что ж, подумалось, раз куража нет, то на помосте больше делать нечего. И я решил, что пора уходить.

          Я не покорился судьбе, я хотел вернуться в большой спорт. Выбивать клин клином — это моя старая заповедь. Но после неудачи на московском помосте времени на реабилитацию мне решили не давать. Чувствуя это, я заспешил, засуетился. На соревнованиях лез из кожи вон, чтобы доказать — я по-прежнему силён, я всё тот же Ригерт! А того не понимал, что был уже совсем не тот: от психологических травм в моём возрасте быстро не отходят. Надо было восстанавливаться понемножку, тренироваться полегоньку. Пожертвовать годом — и снова стать бойцом. Но ведь мы все задним умом крепки...

          А что же Захаревич? Ему не приходилось решать в те времена столь тяжкие проблемы. Чемпион мира среди юниоров, он страстно рвался на "взрослый" помост, он ни минуты не сомневался, что в конце концов станет там сильнейшим. Ну а пока надо было утверждать себя в борьбе с самыми прославленными атлетами Земли, жившими в нашей стране. Вот почему восемнадцатилетний атлет столь тщательно и серьёзно готовился к соревнованиям в Донецке. Тем более, что он перешёл в новую для себя весовую категорию, 100 кг.

          Полутяжёлый вес давно уже стал тесноват для Юрия, и тренеры поступили весьма разумно: не стали "засушивать" молодого, растущего атлета, как это делают порой "в интересах команды" и ещё бог знает в чьих интересах, но только не в интересах самого спортсмена. Юрий провёл в Феодосии очень насыщенный, плотный тренировочный сбор, но зато в Донецк приехал переполненным силой. А уверенности, надо заметить, у него хватало с младых ногтей. И ни спортсмена, ни его тренера нисколько не смущало то, что собственный вес Юрия был равен всего-то 96 кг: недовесок, как говорят спортсмены.

          Что ж, переход в другую категорию простым не бывает. Это только кажется, что, мол, убрал "ограничители" за обеденным столом и, если имеется предрасположенность к следующей категории, вскоре стал в ней "своим". Вес для Юрия набрать было, в общем-то, нетрудно, но ведь его ещё нужно было "обкатать", как говорят штангисты, то есть превратить в стальные мышцы. И мышцы эти должны быть послушны: то расслабляться, как кисель, то взрываться, как динамит. А в новой весовой категории, утверждают штангисты, ощущения весьма обманчивы: кажется, силы невпроворот, горы сокрушить можно, а скорость, глядишь, пропадает, и на помосте вместо подвигов Геракла атлеты изображают что-то несуразное. Соединить силу и скорость — великое искусство, и даётся оно немногим, иначе, наверное, каждый спортсмен покушался бы на мировые рекорды.

          Как же выглядел на донецком помосте юниорский чемпион Юрий Захаревич? Он-то прекрасно знал, что на этих соревнованиях ему придётся встретиться с самим Давидом Ригертом. И хотя, конечно, поговаривали, что наш ветеран не в лучшей форме, но... Ригерт есть Ригерт. Только глупец мог сбрасывать со счётов этого великого бойца.

          Какую же тактику избрал Юра Захаревич? Он избрал тактику... самого Давида Ригерта. Для своей первой попытки в рывке он заказал вес 188 кг. Не ослышались ли судьи, не напутал ли что-то информатор? Нет, никто не ошибся. Захаревич именно в первом подходе решил атаковать вес мирового рекорда — не больше и не меньше.

          Да, такое в истории тяжёлой атлетики могли позволить себе очень немногие. И в числе этих суператлетов — Давид Ригерт в его лучшие годы. Помню, именно так в 1976 году на чемпионате страны в Караганде он ошарашил буквально всех, потребовав поставить для своей первой попытки в рывке вес 180 кг — на 2 килограмма выше собственного мирового рекорда. А выступал он тогда, между прочим, в категории 90 кг. И как выступал...

          Никто вначале не поверил в серьёзность намерения Ригерта — все решили, что это просто тактическая хитрость. Но время шло, а Давид и не думал перезаявлять вес. Смекнув наконец, что Давид не шутит, на него налетели тренеры, представители Федерации, ещё какое-то начальство — и все потребовали, чтобы он оставил свои штучки, чтобы поберёг себя для предстоящей Олимпиады в Монреале... Там, за кулисами карагандинского Дворца спорта, я впервые увидел, как непросто бывает атлету, если он намного опередил своё время. На Давида насели плотно, но он не сдавался. Кто-то даже топнул на него ногой — спортсмен топнул в ответ, а уж о словах, свистевших в воздухе, я писать не буду. И штангист отстоял-таки своё право на попытку, которая многим опытным специалистам тяжёлой атлетики казалась авантюрной.

          Эти 180 килограммов Давид выхватил вверх, как метлу. Примерно так же, говорят очевидцы, Юрий Захаревич с первого подхода расправился в Донецке и со снарядом весом 188 кг. Вот такая у них закваска, у этих ребят. Юрий, впрочем, на этом не успокоился, в рывке поднял в конце концов 192,5 кг, в толчке 225 кг — и уже это дало сумму двоеборья, на 10 кг превышавшую прежний мировой рекорд. А чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, что он не особенно устал, Юрий взял на грудь неслыханный по тем временам вес — 240 кг. Толкнуть данный вес Юрий, правда, не сумел. Но и без этого произвёл на всех ошеломительное впечатление. Даже самому последнему дилетанту во Дворце спорта стало понятно, что во второй полутяжёлый вес пришёл лидер на долгие времена.

          Ну а что рассказывает об этих весьма примечательных соревнованиях сам Захаревич?

          Ярких художественных сравнений от него, как отмечалось, ждать не приходится. Он и на соревнованиях-то выглядит порой полусонным (Минск — это исключение), бог весть откуда только берётся в решающий момент сокрушительной мощности взрыв. Вспоминая же минувшие битвы, он тем более не пылает лицом, не вспыхивает глазами, он повествует словно о делах обыденных, притом его не очень-то и касающихся. Какое разительное отличие здесь от Ригерта: Давида Адамович рассказывает о схватках так, что у слушателя мурашки бегут по коже, он представляет главных персонажей в лицах, для каждого находит меткое словечко; словом, Ригерт — это клад для репортёра либо кинодокументалиста.

          С Захаревичем всё сложнее. Он басит себе потихоньку, не заботясь о выразительности интонаций: хочешь — слушай, хочешь — не слушай. Его речь никогда не льётся потоком, а слова друг на друга не напирают. Если Юрий ответил на вопрос, то терпеливо держит паузу — в тайной надежде, что других вопросов не последует. Но ответить, надо признаться, Захаревич не откажется никогда. При всём при том я не раз уже убеждался, что ему всегда есть о чём сказать, и скупость речи — она вовсе не от бедности духовной. Просто у каждого своя манера.

          Вот и на сей раз Захаревич неспешно объяснил мне, что в Донецк он ехал тогда как на праздник: ещё бы, надоело палкой загонять себя в полутяжёлую категорию перед каждым соревнованием. А ведь штангисту опробовать новый вес — это всё равно, что новосёлу въехать в новый дом: как он там уживётся?

          — Я чувствовал, что здорово готов и что никакие соперники меня не остановят, — говорил Юрий. — Это не означает, что я отношусь к ним пренебрежительно. Основных бойцов из поля зрения никогда не упускаю. Выкраиваю в разминке секунды, чтобы посмотреть на них в деле, на соревновательном помосте. Надо ведь самому составить впечатление о возможностях конкурентов, отсюда и строятся стратегия и тактика выступлений. Но это — если силы примерно равны. А если ты чувствуешь себя подготовленным к мировым рекордам, да ещё с запасом, то вряд ли есть смысл распылять внимание. Лучше сосредоточиться на ритмичной разминке.

          — Тем не менее я ни минуты не забывал, что соревновался в тот день с самим Давидом Ригертом. Для любого штангиста это имя значит многое, и для меня в том числе. Вряд ли даже сегодня можно найти зал тяжёлой атлетики без фотографии Ригерта, а уж когда он был в расцвете сил...

          Но, наблюдая за разминкой Давида Адамовича, я понял, что в тот день он вряд ли представляет опасность. В движениях Ригерта не чувствовалось уверенности, он дёргался сам и постоянно дёргал своих секундантов. Я знал, разумеется, что Ригерт — спортсмен азартный, эмоциональный, но здесь было что-то другое.

          Между прочим, после тех соревнований кто-то даже упрекнул меня — мол, дал бы ты, Юра, ветерану возможность выиграть в последний раз, у тебя же ещё столько побед впереди... Странные это рассуждения, ей-богу. Во-первых, я не умею выступать вполсилы, а тем более что-то изображать — то есть к соревнованиям я всегда отношусь максимально серьёзно. А во-вторых, тот, кто мне всё это говорил, плохо знает спортсменов класса Ригерта. Он не такой человек, чтобы принимать подачки. После награждения победителей Давид Адамович подошёл ко мне и поздравил с успехом. И я уверен, что сделал он это от чистого сердца.

          За время общения с Захаровичем у меня сложилось впечатление, что он не слишком много думает о своих соперниках. Вернее, он умеет в нужный момент отключиться от таких дум, и в этом — залог удивительной психологической устойчивости штангиста. Сколько талантливых спортсменов до конца своей карьеры так и не могут одолеть эту науку... Они месяцами "настраиваются" на грозного конкурента, отчаянно сражаются с ним (заочно) на тренировках и даже в сновидениях. А вот ко дню решающего старта приходят... совершенно пустыми. Захаревич такого "комплекса", к счастью, никогда не имел. Так стоит ли упрекать его, что тогда, в часы своего триумфа в Донецке, восемнадцатилетний парень не слишком-то задумывался над переживаниями ветерана? Он не успевал отвечать на вопросы журналистов, давать автографы, благодарить за цветы. Жизнь сулила столько интересного, необычного, яркого...

          А через пять лет судьба вновь свела Захаровича с Ригертом: в 1986 году Давид Адамович был назначен главным тренером национальной сборной СССР.

          Это была любопытная история. Сборная наших тяжелоатлетов много лет считалась сильнейшей в мире. Конечно, командные поражения тоже бывали, но они всегда воспринимались как случайность. В 1983 году на очередном мировом чемпионате в Москве мы завоевали шесть золотых медалей из десяти. Гром победы раздавался со всех газетных и журнальных страниц, и я сам приложил к этому руку, чего скрывать... В дни триумфа никто не хочет высматривать тучи над горизонтом. Одни заняты победными рапортами в высоких кабинетах, другие — сочинением звонких репортажей и очерков...

          Однако эти тучи сгустились очень скоро. Выяснилось, что в нашей несокрушимой сборной полно дыр, причём даже в тех категориях, которые десятилетиями приносили славу советскому спорту. Оглушительные поражения начали следовать одно за другим.

          Естественно, сразу принялись менять тренеров — этот способ решения проблем хорошо известен. И вот ведь что выяснилось — руководить национальной сборной некому. Дожили, право. Один уже пробовал, и результат его руководства был отрицательным, другой не пользовался популярностью у штангистов и тренеров, третий вроде бы подходил по всем статьям, но вот в анкете у него не было того ажура, который радует душу начальства, четвёртый просто не хотел... И тут вспомнили о Ригерте, который жил в Таганроге и упорно возился там с подававшими надежды штангистами. Я не сомневался, что Давид согласится: он всегда готов подставить плечо под падающую стенку.

          Как раз в ту пору у меня произошёл примечательный разговор со знаменитым Рудольфом Плюкфельдером, бывшим тренером Давида Ригерта.

          — Слушай, — сказал мне "профессор Плюк", — зачем Давид согласился принять сборную в такую пору? Там же полный разброд, он наверняка сломает себе шею...

          — Но в другую пору ему никто эту вакансию и не предложил бы, — возразил я.

          — Это верно. Когда мы побеждали "ввиду явного преимущества", руководителей хватало — не подступись. Слушай, но ведь теперь что же получается: учёные с диссертациями и званиями двадцать лет разваливали нашу тяжёлую атлетику, а теперь крестьянский парень должен всё исправлять?

          Увы, из Давида Ригерта не вышло волшебника. Никакого коренного перелома в расстановку сил на международном помосте он не внёс. Да и волшебник, пожалуй, не сумел бы сделать это за те два года, что были отпущены молодому главному тренеру сборной. Хорошо хоть Ригерт и в самом деле не сломал себе шею, отделавшись только синяками да шишками. Но без этого у нас нельзя, добром такие посты ещё никто не покидал. Объективные там причины либо субъективные — получи традиционную оплеуху, а потом уж возвращайся к родным пенатам, откуда тебя не так давно выманивали сдобным калачом.

          Да, Давиду Ригерту много чего не хватало в новой должности. Например, той же житейской мудрости. Или умения прислушаться к чужому мнению — это, кстати, черта типично чемпионская, от неё излечиваются не вдруг. А чего-то, пожалуй, было даже в избытке — например эмоциональности, которая так нравилась всем, когда Ригерт выступал на помосте, но только вредила в деловых кабинетах. Однако правда и то, что некоторые опытные профессиональные спортработники из тех, что, по выражению Плюкфельдера, годами разваливали тяжёлую атлетику, видя ошибки нового тренера, радостно потирали руки — мы же говорили, что он не туда погонит... А при случае с удовольствием втыкали палки в колёса и без того разболтанной телеги.

          — Я только с ребятами в спортзале и отдыхаю душой, — признавался мне в ту пору Давид. — Трудно работать в постоянном напряжении. Ощущение такое, что тебя в любой момент ударят в спину.

          Одним из тех, с кем Давид отдыхал душой, был, без сомнения, Юрий Захаревич. И вот что странно: Ригерт принял сборную тогда, когда дисциплина в ней резко пошатнулась, когда её "прославляли" такие "чрезвычайные происшествия", что много чего видавшие спортивные функционеры хватались за голову. Захаревич был к этим ЧП, разумеется, непричастен. Но ведь не секрет, что парень он заводной, от весёлой компании никогда не отказывается. А когда в руководстве команды разброд и шатания, такие компании сколачиваются очень быстро. Так вот, именно заводной Захаревич и стал одним из верных помощников молодого главного тренера, а том числе и в плане восстановления дисциплины.

          — Почему именно Захаревич? — спрашивал я Давида. — Тебе нужны были его авторитет, его громкие титулы?

          — Громкие титулы в нашем деле тоже нелишние, — отвечал Давид. — Но суть не только в них, хотя авторитет чемпиона мира у ребят, конечно, высок. Я твёрдо знал, что Юрий — человек, совершенно неспособный на подлость. Если он говорит "да", то в лепёшку расшибётся, но сделает. Если "нет" — не будет темнить и набивать себе цену. Он душой болеет за сборную, переживает каждое её поражение, хотя и не любит распространяться на эту тему. Но мы не раз беседовали с ним один на один. Я мечтаю, чтобы Захаревич, когда закончит выступать, стал одним из тренеров сборной страны, и сделаю всё для этого.

          Неисправимый романтик, Давид Ригерт уже подыскивал достойных будущих тренеров из числа штангистов сборной. Он не знал, какой короткий век отпущен ему самому в его высокой должности "главного".

          Только не нужно думать, что штангисты-ветераны расступились перед юным дарованием, дерзко ворвавшимся на помост. Да, Захаревич стремительно набирал темп и по силе он, пожалуй, превосходил любого соперника, но... Штангу, как известно, поднимают не только силой. В том же 1981 году Захаревич лишний раз убедился в этом, сойдясь в поединке с Юриком Варданяном. Да, в насыщенной интереснейшими событиями спортивной судьбе нашего героя случилось и такое.

          Юрик Варданян в то время был на гребне заслуженной славы. Буквально вчера он стал одним из главных героев Московской Олимпиады: установил там пять мировых рекордов и довёл сумму двоеборья до 400 кг. И это — в среднем весе. Давно ли к этой заветной сумме стремились лучшие супертяжеловесы? Подкупала также и элегантная манера Варданяна вести себя на помосте: ни одного лишнего жеста, никакой аффектации — напротив: максимальная собранность, отточенность движений. И у нас в стране, и за рубежом публика принимала Варданяна "на ура", и он, как правило, умел отблагодарить её мировыми рекордами, умел создать людям праздник.

          В мае 1981 года на чемпионате СССР в Новосибирске они сошлись, по сути, случайно — Варданян и Захаревич. Дело в том, что Варданян после Олимпиады решил отдохнуть от надоевшей сгонки веса и выступал в категории 90 кг. Захаревич, в свою очередь, прощался с этой категорией, она была для него уже тесной, так что ему пришлось "придерживать" вес, чтобы выступить в "полутяже". Тем не менее схватка состоялась и стала для обоих штангистов весьма поучительной.

          Обычно спортсмены прекрасно помнят все подробности соревнований, им не требуется заглядывать в какие-либо записи, и этим они нимало удивляют журналистов: рассказывают с точностью до одного подхода, как проходила схватка, только успевай записывать... Но на сей раз Варданян, признаться, удивил меня: события в Новосибирске он припоминал с трудом и без особого энтузиазма. А ведь он тогда выиграл, и притом с мировыми рекордами.

          — Однако ощущение неудовлетворённости осталось до сих пор, — признался Юрик. — Чем же это можно объяснить? Тем, что я, опытный спортсмен, позволил себе недооценить молодого, дерзкого и очень талантливого соперника. И едва не поплатился за это своё легкомыслие.

          Вначале, как и ожидалось, всё шло под диктовку фаворита. Варданян в прекрасном стиле вырвал 182,5 кг (мировой рекорд) и, казалось, прочно захватил лидерство. Его юный оппонент вынужден был "остановиться" на 180 кг.

          Однако в толчке Варданян допустил явную тактическую ошибку. Хотя он всё делал вроде бы успешно: зафиксировал 220 кг и тем самым установил новый рекорд в сумме двоеборья — 402,5 кг. Его уже поздравляли с победой, но тут...

          — Я подошёл к судьям и напомнил, что соревнования ещё не закончены, — рассказывал мне тренер Захаревича Виктор Науменков. — Юрий, между прочим, тоже справился с весом 220 кг, это был юниорский мировой рекорд. А главное, у него оставалась ещё одна попытка.

          Естественно, Науменков заказал 225 кг. Это намного превышало мировое достижение в толчке, но Захаревич яростно разминался, и по всему было видно, что он способен осилить вес. Это увидел, разумеется, и Варданян. Вот тут-то ему и стало не по себе: отдать инициативу в руки соперника, видеть, что от его успеха или неуспеха зависит чемпионское звание, которое, кажется, ты уже вроде бы завоевал... В такую ситуацию прославленный атлет давно уже не попадал. Притихли и его верные болельщики, почувствовавшие, что поторопились с поздравлениями.

          Захаревич до сих пор не может понять и простить себе, как он мог "смазать" решающую попытку. Но факт остаётся фактом: легко встав, буквально вскочив из седа с тяжеленным снарядом на груди, Юрий легко вытолкнул его вверх — и почему-то немного вперёд... Штанга покачнулась, а когда падает такой вес, его уже не удержать.

          Варданян перевёл дыхание. Тем не менее он был страшно зол на себя. И дабы доказать, что порох в его пороховницах ещё сухой, в четвёртом, дополнительном подходе чётко зафиксировал 224 кг. Это был новый мировой рекорд.

          — Рекорд был, а удовлетворения не было, — повторил мне Варданян. — Судьба золотой медали решается не в дополнительной попытке.

          И великий чемпион тяжело вздохнул, будто эти соревнования закончились всего лишь час назад.

          О Варданяне написано очень много, и тут трудно что-либо добавить. Вот разве что расскажу, как мы играли с ним в волейбол. В игре, говорят, тоже хорошо раскрываются характеры.

          Это было на спортбазе в Подольске, где уже многие годы тренируется сборная штангистов. По давней традиции самые сильные любят сразиться между собой в волейбол. Итак, в гулком зале без зрителей кипела очередная схватка. Команда, в которой мне довелось играть, безнадёжно уступала очередную партию — что-то примерно 2:10. И в этот момент в зале появился Варданян. Разумеется, наши его тут же пригласили усилить команду, тем более что кому-то эта забава уже надоела и он охотно уступил Юрику место.

          Я, разумеется, читал, что Варданян начинал свой путь в спорте именно с волейбола и даже при своём не слишком большом росте выступал за юношескую сборную Армении. Однако я относился к этой информации осторожно. Ибо знаю, как обрастают легендами имена знаменитых чемпионов: один человек что-то сказал, другой записал, третий прочёл и пересказал — и вот уже все воспринимают небылицу как факт. Помню, не только в спортивных газетах можно было прочесть, что Юрик Варданян прыгнул в высоту на 210 сантиметров. Я имею некоторое понятие о прыжках в высоту, сам когда-то штурмовал планку — не буду уточнять, на какой высоте, чтобы не смеялись длинноногие девчонки из спортшкол, но всё же... Я, помню, прочёл это интересное сообщение и тяжело задумался: как же Варданян прыгал в конце концов, каким стилем? Перекидным? Но это сложный способ, он требует отточенной техники — когда и зачем над нею нужно было работать штангисту? Фосбери-флопом? Оно, конечно, проще, но зато опаснее: приземлиться с такой высоты на спину надо уметь, чтобы хотя бы не сломать себе шею...

          Помню, я поделился своими сомнениями с Геннадием Бессоновым, двукратным чемпионом мира, тогда ещё действующим спортсменом.

          — Так мы же вместе прыгали тогда на тренировке, и на ней, кажется, присутствовал кто-то из корреспондентов, — сказал мне Гена. — Юра, точно, взял что-то около двух метров, а я проиграл, но немного, не больше десяти сантиметров. Как мы прыгали? Кульбитом, конечно. На руки приземлялись. А ты думал, как?

          У меня отлегло от сердца. Прыгнуть кульбитом около двух метров, отталкиваясь двумя ногами, — это для штангистов не фокус. Например, в прыжках с места они дадут фору иным сильным легкоатлетам. Но при чём же здесь, скажите на милость, классический прыжок в высоту?

          Не обнаружится ли что-либо подобное и на волейбольной площадке? Но тут уж я, как выяснилось, сомневался напрасно. Варданян, не теряя времени, взял игру на себя. Удивительно, но при чужой подаче он один занял бОльшую часть нашей площадки — видимо, мы бессознательно уступили ему честь "держать приём" (так говорят волейболисты). А с приёмом, надо признаться, дела у нас шли не блестяще. Особенно не блистал в этом плане рослый молодой тренер, кажется, из Алма-Аты: если мяч попадал ему в руки, то летел куда угодно, но только не к партнёрам. В ответ на укоризненные слова и взгляды наш экстразащитник только смущённо смеялся. Но Варданян прекратил это веселье, что-то негромко сказав игроку. И тот, по крайней мере, начал стараться. В самом деле, имеется ли смысл играть, если хоть один в команде валяет дурака?

          Я уже не раз убеждался: знаменитые чемпионы не любят проигрывать, ох как не любят... Я не буду уж распространяться об их кровном виде спорта — тут всё само собой разумеется. Но они не желают проигрывать вообще в чём бы то ни было: в настольном теннисе, бильярде, футболе... Правда, футбол для штангистов сборной с давних пор — игра запрещённая. Случилось это после одной принципиальной схватки, когда тренеры крепко задумались: кого же выставлять на соревнования, если у половины бойцов побиты ноги? Силачи с мировыми именами заводятся на поле, как мальчишки. С тех пор "контактные" спортивные игры — не для штангистов. Они теперь отводят душу в волейболе.

          Итак, вначале Варданян наладил в нашей команде приём, а затем взялся за атаку. Ну, атаковали-то мы и без него много и охотно, но мяч чаще всего врезался либо в сетку, либо в стенку, особенно когда наши бомбардиры пытались обходить блок почти двухметрового супертяжеловеса Жени Сыпко. Но Варданян этого блока, похоже, и замечать не желал. Он взвивался над сеткой, будто вытолкнутый батутом, и чётким ударом направлял мяч мимо одинокого, как кол в огороде, Женькиного блока. Мяч падал, как правило, в пустое место: похоже, что с высоты своего удивительного прыжка Юрик видел на противоположной стороне площадки немало таких мест. Его старый друг, а в той игре соперник, экс-чемпион мира Юрик Саркисян пытался растормошить свою команду, которая скисала на глазах. Он катался по полу, стараясь поднять безнадёжный мяч, он повисал на тросе, блокируя (при своем росте около 160 см) пушечные удары Варданяна. Он не умолкал ни на секунду, комментируя ход событий: негодовал, одобрял, апеллировал к стенкам из-за отсутствия судьи... Я ещё, помню, подумал: вот бы толику такого темперамента иным нашим телекомментаторам...

          При всём при том я не стану утверждать, что Варданян стянул всю игру на себя: он вовсе не бросался "забивать" каждый мяч и охотно пасовал, если видел, что партнёр в сносной позиции. И не произносил ни слова упрёка, если атака эта заканчивалась неудачно — лишь бы ребята старались, а там что-нибудь да получится. Я ни разу не услышал, чтобы Варданян, хотя бы в шутку, прикрикнул на кого-то — на своих либо на соперников. "Удивительно спокойный южанин, не то что Юрик Саркисян", — подумал я, наблюдая после игры, как этот расстроенный "мухач" зашвыривает кроссовки в свою спортивную сумку. Но не успел я это подумать, тут же вскочил со скамьи: Варданян раскачивался высоко над полом на гимнастических кольцах... головой вниз! А внизу, между прочим, были голые доски.

          — Подстрахуйте же его кто-нибудь! — крикнул я Саркисяну.

          Тот засмеялся, подошёл к кольцам и на место предполагаемого падения подставил... широко открытую спортивную сумку.

          — Многие считают, что я очень спокойный человек, — говорил мне потом Варданян. — Они путают сдержанность в общении со спокойствием. В душе у меня всегда тлеет какой-то огонёк: вот предложи мне сейчас лететь в космос — полечу не задумываясь...

          И ещё один славный соперник единственный раз встретился на спортивном пути Захаревича, всё в том же необычайно насыщенном событиями 1981 году. Я имею в виду болгарского атлета Благоя Благоева. Они встретились не где-нибудь, а на чемпионате мира во французском городе Лилль. Да, несмотря на проигрыш Захаревича в Новосибирске, тренеры доверили стремительно росшему юниору место в национальной сборной СССР. Ведь Варданян, как и следовало ожидать, к осени вошёл в свои привычные габариты — 82,5 кг, — и во Франции соревновался в среднем весе. Впечатляюще, надо заметить, соревновался — ближайший соперник, опытный болгарин Асен Златев, отстал от Юрика на 20 кг.

          Судя по тренировочным результатам, все шансы на успех имел и Юрий Захаревич, хотя судьба ему послала для дебюта на "взрослом" международном помосте отнюдь не заурядного соперника. Благой Благоев уже не первый год считался одним из столпов мощной болгарской сборной, он имел на своём счету и чемпионские титулы, и пару десятков мировых рекордов. Словом, как скаламбурил однажды кто-то из моих коллег, "это большое благо для болгарской команды, что у неё есть Благой Благоев". Но вот на Олимпиаде в Москве Благой как раз не блеснул — возможно, он изрядно "засушил" себя в среднем весе. Но в Лилль болгарин приехал уже полутяжем — и, представьте, штангиста прорвало.

          Благоев — признанный мастер рывка. Именно в этом упражнении да ещё в двоеборье он и устанавливал почти все свои мировые рекорды. У Захаревича толчок куда сильнее, чем у Благоева. А штангисты говорят так: силён в толчке — силён в многоборье. Это и естественно: толчок венчает соревнования, и тот, кто чувствует в нём себя увереннее, держит интригу соревнований в своих руках. Василий Алексеев не особо блистал в рывке — хотя я знаю, что с этим он никогда не согласится. Но штангисты это утверждают в один голос, несмотря на то, что Алексеев в рывке несколько раз владел мировым рекордом: что такое эти "несколько раз" по сравнению с его 80 рекордами мира? Он, бывало, даже проигрывал рывок, но его всегда выручал изумительный толчок. Казалось, Василию всё равно, сколько он уступит вначале: придёт черёд толкать, и он "накроет" дерзкого беглеца, при этом даже не раскрыв до конца свой потенциал в толчке. Не любил, надо заметить, Василий Иванович раскрываться до конца. И сейчас не любит.

          Возможно, Юрий Захаревич слишком понадеялся на свой толчок, а может, просто переволновался — всё-таки первый выход на большой помост... Но только стартовую попытку в рывке к весу 175 кг он "спалил". Велика ли беда, один неудачный подход? Во втором Юрий исправился, а затем чётко зафиксировал 180 кг. Но в борьбе с таким зубром тяжёлой атлетики, как Благоев, одно неточное движение порой решает судьбу поединка. "Поезд" Благоева стремительно уходил вперёд, болгарин вырвал 185 кг и создал прекрасный плацдарм для победы. Правда, наши тренеры оптимизма не теряли.

          — "Больше 210 кг болгарин не толкнёт, вот увидишь", — говорили мне секунданты, — вспоминает Захаревич. — "Ты выиграешь, не беспокойся..."

          Но тренер предполагает, а спортсмен располагает. Благоев явно входил во вкус, соревнуясь в новой категории, и, к удивлению знатоков, уверенно толкнул громадный для себя вес — 220 кг. Чтобы выйти вперёд, Захаревичу пришлось заказывать 227,5 кг, на 2,5 кг больше мирового рекорда. Но справиться с ним после тяжёлой сгонки 6 килограммов собственного веса — это было нереально...

          В общем, из Франции Юрий приехал обескураженным. Радовало одно: тренеры сборной твёрдо пообещали, что больше не будут "мучить" молодого штангиста и уже на следующих соревнованиях позволят ему выступать в категории 100 кг. И, как отмечалось выше, дебют Захаревича в Донецке оказался более чем впечатляющим.

          А что же Благоев? Этот симпатичный черноволосый крепыш несколько лет безраздельно хозяйничал в "полутяже". Темпераментный, взрывной, он довёл рекорд мира в рывке до 195,5 кг — этот результат не покорился соперникам и по сей день, хотя Благоев давно уже не выступает.

          Есть люди, которые моментально располагают к себе. На каких-то соревнованиях я убедился, что Благой Благоев именно из таких. Он прекрасно говорит по-русски, он любит подшучивать над собой, хотя, разумеется, знает себе цену. Чувствуется, что его любят в болгарской сборной и уважают штангисты других стран. Человек оригинального мышления — словом, Благоеву не зря предложили со временем пост одного из тренеров национальной сборной Болгарии.

          Журналисты очень любят словосочетание "друзья-соперники", которым нередко просто-таки пестрят очерки и отчёты о соревнованиях. Можно подумать, что соперники — непременно лучшие друзья. Но в реальности сие частенько бывает довольно далеко от истины. Например, мне приходилось не раз читать о взаимном расположении Анатолия Писаренко и Александра Курловича, наших известных супертяжеловесов. В 1983 году на чемпионате мира в Москве они оба стояли, улыбаясь, на пьедестале почёта — Писаренко чуть выше, Саша на второй ступени. Ну как тут не рассказывать об успехе двух друзей? Но из Подольской спортбазы до Дворца спорта "Измайлово" (путь совсем близкий) они накануне ехали соревноваться... в разных автобусах. В одном ребятам было тесно.

          И ничего противоестественного тут нет. На тренировках выкладываются все, а победить удаётся лишь одному. Не удивительно, что кое-кто предпочитает просто пореже видеть своего конкурента, чтобы не жечь себе попусту нервы. Олимпийский чемпион по боксу Борис Кузнецов как-то рассказал мне, что один из его основных соперников — весьма, между прочим, титулованный боксёр — покрывался аллергическими пятнами и уезжал с тренировочных сборов, если там появлялся Борис. И дело тут вовсе не в трусости — в боксе робкие отсеиваются сразу. Спорт высших достижений таит массу загадок для психологов, и хорошо, что они всё чаще обращают внимание на эту сферу человеческой деятельности.

          Но исключения всё же случаются. Одним из самых грозных соперников Юрия Захаревича несколько лет подряд был Виктор Соц — о нём упоминалось ещё в начале этой книжки. И борьба, надо заметить, шла у них с переменным успехом. Хотя сам Виктор, человек откровенный и несклонный к самовозвеличиванию, говорил иной раз, что соревноваться с Захаревичем — это всё равно что с бутылкой горючей смеси выходить против танка, но... Когда подходила пора главных сражений, Соц брал бутылку и "бросался на танк" без страха и сомнений.

          И вот с таким отчаянным драчуном большого помоста Захаревич крепко дружил. Вплоть до того, что они жили в одной комнате, как правило, и на сборах, и на соревнованиях.

          — Мы только старались ни слова не говорить о штанге, — вспоминает Юрий. — И всё было прекрасно.

          Всей сборной штангистов известно, что одиночества Захаревич не терпит. По своему статусу чемпиону можно было бы претендовать на спортбазе и на одиночный номер — никто в зазнайстве не обвинил бы. Так вот я как-то раз приехал в Подольск и обнаружил, что Юрий живёт в трёхместном номере.

          — А ему так нравится, — объяснил мне Виктор Науменков. — Сколько раз начальство его ругало: "Почему в твоей комнате всегда полно народу? Отдыхать мешаете друг другу, силы некогда восстанавливать." Он соглашается: "Да, это, конечно, непорядок, исправимся". А к вечеру у него в номере снова толпа.

          Но если в гостиничном номере Захаревич и Соц прекрасно уживались, то на помосте сражались отчаянно. Причём это касалось не только соревнований, но и тренировок. Например, Виктор поднимет утром внушительный вес — вечером Юрий добавит к его результату десяток килограммов.

          Но если по правде, то Соц на тренировках никогда не смотрелся. Такая уж у него манера.

          — Я всегда знал, сколько смогу поднять на соревнованиях, — говорил он мне. — Но тренеры часто не верили мне и заставляли "подтверждать спортивную форму", поднимать на "проходках" околопредельные веса. Зачем? Я, когда потребуется, подниму гораздо больше. Но вот поди ж ты докажи... Выпустят из тебя пар — тогда успокоятся. Эх, не умеют у нас индивидуально работать со спортсменом...

          А ведь это говорил чемпион мира. На что же могут рассчитывать начинающие штангисты? Только на то, что попадут в руки думающего, грамотного наставника. А последних так мало...

          Удивительный он был штангист, Виктор Соц. Вот уж кого невозможно было спутать ни с кем другим на помосте! Только у него одного имелся на вооружении так называемый "толчковый швунг". Что это такое? Как известно, все штангисты, выполняя толчок, делают "разножку", ² и это динамичное движение очень любят ловить фотокорреспонденты: штанга над головой, а у спортсмена, кажется, такое зыбкое равновесие... Сейчас он будет неимоверным усилием устанавливать ноги на одной линии, как того требуют правила, и не исключено, что именно в этот самый момент снаряд дрогнет и рухнет вниз. Равновесие и в самом деле весьма зыбкое.

          У всех, но только не у Соца. Он никаких "разножек" никогда не делал. Взяв штангу на грудь, он каким-то мягким, тигриным движением посылал её вверх и одновременно уходил в полуприсед.³ Оставалось лишь выпрямить ноги в коленях — и движение было выполнено. Упражнение это давным-давно известно штангистам всех стран, они его широко применяют, но только как вспомогательное, на тренировках. Считается, что таким способом предельный вес толкнуть невозможно.

          А вот Виктор Соц именно своим швунгом не раз сокрушал мировые рекорды. Он, между прочим, сам придумал для себя такой способ подъёма от груди. И никогда не жалел об этом.

          — Придумал я сие, в общем-то, не от хорошей жизни, — объяснял мне Виктор. — Толчок мне долго не удавался: почему-то при "разножке" 4 плохо держала спина и штанга уходила вперёд. А швунг на разминке шёл настолько легко, что я однажды подумал: какая разница? Правилами это не возбраняется, отчего же не попытаться?

          — Я, между прочим, и сейчас уверен в преимуществах швунга перед "разножкой" 5: у штангиста нет безопорной фазы, которую мы так не любим. Он всё время крепко упирается ногами в помост и надёжно контролирует свои движения — разве это плохо? Конечно, всё дело в индивидуальных особенностях атлета. Получается у тебя традиционный толчок — ну и ради бога, зачем от добра искать добра? Но я вижу немало молодых ребят, у которых швунг идёт лучше разножки. Ну так и пусть швунгуют на соревнованиях — в чём проблема? Однако последователей моей находки что-то не видно. Учёные? Они к этому новшеству отнеслись, мягко выражаясь, скептически. Помню, в одном специализированном издании появилась статья, где меня чуть ли не затюкали с моей новинкой и как дважды два доказали, что этот способ абсолютно бесперспективен. А я благодаря ему дважды стал чемпионом мира. Но никому, похоже, ничего не доказал и даже никого всерьёз не заинтересовал. Вот такая у нас спортивная наука.⁶

          Как ни прискорбно об этом писать, но за довольно-таки долгие годы общения со штангистами разных поколений я ещё ни разу не услышал от них доброго слова в адрес спортивной науки. Может, представителям других видов спорта везёт больше, но у тяжелоатлетов отношение к науке однозначное. Мнение Рудольфа Плюкфельдера об учёных, которые годами разваливали тяжёлую атлетику, я здесь уже приводил.⁷ А ведь Плюкфельдер отдал спорту жизнь, и какую жизнь... Олимпийский чемпион, он сумел подготовить трёх олимпийцев: Алексея Вахонина, Николая Колесникова и Давида Ригерта. Да и Василий Алексеев, между прочим, весьма усердно тренировался в своё время у "папаши Плюка", хотя многие летописцы тяжёлой атлетики упорно забывают об этом. Но Плюкфельдер — человек аккуратный, у него в большом порядке хранятся дневники и журналы спортивных секций. При желании совсем нетрудно убедиться, что мастером спорта международного класса наш супертяжеловес стал под руководством именно Рудольфа Владимировича. Да, потом их пути разошлись, но это уже совсем другая история.

          Двукратный олимпийский чемпион Леонид Жаботинский, один из самых ярких штангистов современности, говорил мне, что наша спортивная наука в лучшем случае шагает вслед за практикой: тренеры в муках изобретают новинки, а учёные обобщают их опыт и защищают на этом диссертации. И, например, тот же Плюкфельдер мог трижды стать доктором наук, но ему некогда было этим заниматься, он чемпионов готовил... Тоска брала, когда на соревнованиях либо сборах я встречал руководителя комплексной научной группы, долгие годы существовавшей (другого слова не подберу) при национальной сборной страны. Чем занималась эта группа, для всех оставалось загадкой. Помню только, что её руководитель вечно опаздывал к автобусу и от него постоянно попахивало перегаром. Недавно этого "учёного", слава богу, убрали. Как-то пойдут дела у других?

          Всякий раз, когда на помосте сходились лицом к лицу Юрий Захаревич и Виктор Соц, их дуэль превращалась в праздник для истинных любителей "железной игры". В 1982 году в Днепропетровске проходил чемпионат СССР, и хозяева на славу постарались, чтобы соревнования запомнились как участникам, так и зрителям. Организация была превосходной. И в превосходной степени описывали события очевидцы.

          "Рекордную эстафету от капитана сборной страны Юрика Варданяна приняли динамовцы Юрий Захаревич и Виктор Соц, — написал "Советский спорт". — Восемь раз за один вечер превышали они мировые рекорды. Причём шесть раз это сделал Захаревич.

          Немногим более двух месяцев назад на международных соревнованиях "Кубок Дружбы" во Фрунзе у Юрия произошёл досадный срыв: нулевые оценки в рывке и в толчке. Что ж, от "баранок" не застрахован ни один суператлет. Вот и у Захаровича они случались, правда, всего дважды за всю его карьеру (второй раз — на международных соревнованиях "Голубые мечи" в Берлине. — А.С.). Дорого обошёлся он девятнадцатилетнему богатырю. Его рекорды в этих упражнениях превзошёл Виктор Соц. Оба они напряжённо готовились к чемпионату СССР. Кто мог бы подумать, что срыв у одного из претендентов на золотую медаль повторится... На сей раз уже у Соца. Виктор не сумел совладать в рывке с начальным весом 182,5 кг и выбыл из борьбы. Ожидаемой дуэли не получилось. Захаревич продолжал соревноваться только с весом, весьма значительным для этой весовой категории. Зафиксировав 187,5 кг, он попросил установить на штангу 193,5 кг и справился с ней настолько легко, на полкилограмма превысив мировой рекорд Соца, что стало ясно: этот рубеж для Юрия далеко не предел. И в третьем подходе Захаревич смело подошёл к штанге, которая весила 195 кг. До 1980 года даже наши супертяжеловесы не покушались на такие килограммы. Захаревич же с ними справился.

          В толчке Юрий уже в первой попытке зафиксировал 225 кг, а для второго подхода попросил установить на штангу рекордный вес — 233,5 кг. И вот тут-то на сцену вновь вышел Виктор Соц, которому как члену сборной страны разрешили сделать попытку на установление мирового рекорда. Огромный вес Виктор толкнул c первой же попытки.

          На штангу поставили 234 кг. На штурм мирового рекорда пошёл Захаревич и покорил эту высоту, превысив не только двухминутной давности рекорд Соца, но и установив новый мировой рекорд в сумме двух движений — 427,5 кг. Захаревич блестяще использовал и последний подход, толкнув 235 килограммов. Это тоже дало рекорд не только в толчке, но и в сумме двоеборья. Блестящее достижение: 430 килограммов.

          Очередь за Соцом — и он успешно справился с 237,5 кг. Это ещё один новый мировой рекорд. Динамовец из Донецка продемонстрировал качества настоящего бойца. Его не сломила неудача. Преодолев себя, он преодолел и этот невероятный вес, а потом пошёл ещё дальше — на 240 килограммов.

          На сей раз штанга не поддалась. Но смелая попытка Соца свидетельствует о том, что ждать покорения этого рубежа остаётся совсем недолго..."

          Да уж, нервам Виктора Соца можно было только позавидовать. Я не раз бывал свидетелем ситуации, когда атлет, получив "баранку" в рывке, пытался реабилитировать себя хотя бы во втором упражнении. Кончалось это, как правило, двойным конфузом: штанга вырывалась из рук, она совсем не слушалась спортсмена. И немудрено: он только что получил публичный нокдаун, он подвёл команду, тренера, самого себя, и эту мысль из головы не выбросишь. В такие минуты найти в себе силы штурмовать (а как?) мировые рекорды может только человек с необычайным запасом прочности. Например, такой, как Виктор Соц.

          А вот как прокомментировали итоги чемпионата страны государственный тренер Спорткомитета СССР Юрий Сандалов и главный тренер сборной СССР Александр Прилепин.

          "...Значительны достижения Варданяна и Захаревича. Последний сумел достичь 430-килограммового рубежа в весовой категории 100 кг. Для сравнения укажем, что победитель в следующей весовой категории (Вячеслав Клоков, который в следующем году стал чемпионом мира. — А.С.) показал на 5 кг меньше. Но стоит ли винить за это атлетов первого тяжёлого веса? Думается, вряд ли. Характерно, что плотность результатов здесь очень высока. Да и сами по себе результаты позволяют лидерам бороться за высокие места на чемпионатах мира и Европы. Кстати, Захаревич с суммой 430 кг может смело соперничать и с супертяжеловесами. Это ещё раз свидетельствует о таланте Юрия, который, как в своё время Ригерт, а сегодня Варданян, опережает время. Большая заслуга в этом В.Науменкова, тренера нашего богатыря."

          Добавлю к этим словам, что атлеты "нижестоящих" категорий не так уж часто заочно обыгрывают своих более тяжёлых собратьев. Это удавалось, кроме названных выше, лишь удивительным силачам Янко Русеву из Болгарии, Наиму Сулейманову, который появился в болгарской сборной под этим именем, затем стал Наумом Шаламановым, а ныне выступает за турецкую сборную под именем Наим Сулейманоглу. Словом, такое удавалось лишь феноменам. Захаревич — был такой факт и в его спортивной биографии — владел однажды всеми мировыми рекордами (в рывке, в толчке и в сумме двоеборья) сразу в двух весовых категориях: 100 кг и 110 кг. Так что насчёт опережения времени многоопытные спортивные наставники абсолютно правы. Но с каким же огорчением Юрий Захаревич выяснил, что намного опережать время... довольно опасно: могут "притормозить", причём в самый неподходящий момент.

          Он и сейчас ещё темнеет лицом и цедит слова сквозь зубы, когда речь заходит о чемпионате мира 1983 года в югославском городе Любляна. Что же там произошло?

          Как и следовало ожидать, в категории 100 кг наши тренеры выставили двух бойцов — Захаревича и Соца. Никто в мире и близко не подходил к их результатам, так что золотая и серебряная медали в командную копилку нам почти гарантировались. Вопрос состоял лишь в том, кому какая медаль достанется. И если для тренеров этот вопрос не имел, кажется, большого значения, то у самих спортсменов мнение было иное. Оба они парни бескомпромиссные, оба подготовились отменно.

          Но ведь специалисты всегда прекрасно знают, кто в какой форме подошёл к соревнованиям. Захаревич "раскатился" к Любляне так, что и слепому было видно — он сегодня явный фаворит. Даже на тренировках атлета не могли удержать — он как бы между делом рвал и толкал веса, близкие к мировым рекордам, а то и превышавшие их. Чего же следовало ждать от него на чемпионате?

          — Я не сомневался, что на этот раз золотую медаль не отдам никому, — вспоминает Захаревич. — И не отдал бы. Но её у меня, можно сказать, отняли.

          Вот как описывает ход событий репортёр "Советского спорта" Виктор Горбунов.

          "...За семь дней соревнований было установлено 11 новых мировых рекордов. А вчера к ним добавились ещё два. Первым из наших богатырей рекордную эстафету подхватил чемпион СССР динамовец из Димитровграда Юрий Захаревич. Выступая во втором полутяжёлом весе (100 кг), он вырвал штангу весом 195,5 кг — на полкилограмма выше своего же мирового рекорда.

          Захаревич сделал весомую заявку на рекордный результат и в двоеборье. Тем более что достойным его соперником был одноклубник из Донецка, прошлогодний чемпион мира Виктор Соц. После рывка Захаревич имел фору 5 килограммов. Ожидалась упорная борьба, исход которой было невозможно предсказать. Соц, как известно, во втором движении — рекордсмен мира (237,5 кг), а Захаревич, по его словам, был готов атаковать 240 кг. Однако борьбы высокого накала, к сожалению, не получилось. Но не по вине спортсменов. А произошло вот что.

          Толчок Захаревич решил начать с 220 кг. Потом передумал, а в судейскую коллегию, как и положено, была своевременно подана перезаявка. Однако до секретариата соревнований она почему-то не дошла. Между тем Захаревича вызвали на помост и включили секундомер. По истечении двух минут ему засчитали попытку. Как неудачную.

          Руководители нашей команды вполне резонно незамедлительно подали протест. Но жюри вместо того чтобы спокойно разобраться и сделать серьёзное внушение судье при участниках, допустившему грубую ошибку, не исправило первоначального решения, и, таким образом, наказанным оказался спортсмен. Потом были извинения, но что толку?

          Пока шёл разбор протеста, наши расстроенные атлеты, естественно, остыли, у них иссяк воинственный запал, и ожидаемая концовка так удачно начавшегося поединка не получилась. Захаревич вторую попытку затратил на подъём 225 кг — для командного зачёта, как он выразился, — после чего сразу пошёл на 237,5 кг, но не смог совладать с этим весом. А Соц, толкнув во втором подходе 232,5 килограмма, набрал в сумме двоеборья 422,5 кг. Этого ему оказалось вполне достаточно для того, чтобы повторить свой прошлогодний успех — стать чемпионом мира.

          — Очень жаль, что всё так нескладно вышло, — сказал Виктор. — Я знаю, как старательно готовился Юра к соревнованиям в Любляне. Во всяком случае, если ритм поединка не нарушили бы, то мировые рекорды как в толчке, так и в двоеборье не устояли бы."

          А вот как прокомментировал события сам Захаревич.

          — Самое печальное было то, что я на тех соревнованиях ничего не решал. С какого веса начинать и каким заканчивать — это диктовали тренеры сборной. Мой тренер, Виктор Науменков, был, как и я, неприятно удивлён тем, что мне предложили стартовать в толчке с 220 килограммов: до смешного мало для лидера. Но мне объяснили это так: мол, мы в заявке обозначим вам с Соцом для начала по 220 кг, а когда все остальные соперники "отстреляются", перезаявим — опять же обоим — на 225 кг. Вот я и готовился в разминочном зале толкать 225 кг. Но время шло, а меня всё никак не вызывали на помост. А потом прибежал один из тренеров сборной, Александр Рыков, и сказал, что, мол, я был должен подходить к весу 220 кг, меня вызывали, где же я был? Время, мол, уже просрочено, и попытку тебе засчитали как неудачную...

          Это он меня как обухом по голове хватил. Я понял только одно: у меня украли попытку. Виктор Павлович бегал, взывал к справедливости, а его наши же руководители сборной успокаивали — мол, ничего страшного, соревнуйтесь спокойно! Но ведь все прекрасно понимали: в двух попытках Соца я не смог бы обыграть — одну попытку надо было и в самом деле сделать без риска, для зачёта, для команды. Пришлось идти ва-банк только в последнем подходе. Но я был так расстроен, что ничего путного показать уже не смог. Меня тут же принялись утешать. Мол, серебряная медаль — это тоже очень хорошо, не расстраивайся, мы довольны. А ты ещё молодой, у тебя главные победы впереди... Я не думал в то время о будущих победах. Я знал, что эту, возможную сегодня, кому-то понадобилось у меня отнять.. Когда мы стояли на пьедестале почёта, Виктор сказал мне — это, мол, в сущности, твоя золотая медаль... Но что толку? Я не грешу на Соца, это не его рук дело, и мы с ним остались друзьями. Но я впервые столкнулся с явной несправедливостью на крупных соревнованиях. Думаю, это был "сценарий" Рыкова — ему непременно нужна была победа Соца. Зачем? Кому-то из тренеров вроде бы пора было присваивать высокие звания. Решили, что это можно сделать за мой счёт: Захаревич успеет... И я не думаю, что виноват Прилепин — он ко мне всегда относился хорошо...

          Здесь я рискну не согласиться с толкованием Захаревича. Не тот человек был Александр Прилепин, чтобы позволить своему помощнику диктовать условия в стратегии принципиального спора на арене чемпионата мира. Инициатива столь грубого "передёргивания", может, и впрямь шла со стороны, но то, что главный тренер как минимум закрыл на неё глаза, у меня сомнений не вызывает.

          — Я кричал, возмущался, доказывал что-то в пустоту, — вспоминает Виктор Науменков. — Конечно, тут была и моя вина: почему я не проследил за каждым подходом? Доверяться в таких схватках кому бы то ни было никак нельзя. Юра? Он молчал. Потом взял меня за руку и отвёл в сторону. "Ладно, — сказал, — Палыч, что теперь доказывать? Пойдём..."

          Люди смотрят по телевизору соревнования штангистов и, наверное, думают — вот ведь какой простой вид спорта: если ты сильнее, то, значит, больше поднимешь, значит, выиграешь. А если слабее — то, само собой, останешься позади. И не ведают они, какие порою затеваются интриги и кипят страсти там, за кулисами разминочных залов.⁸ Справедливость, честная спортивная борьба — эти слова некоторые дельцы с лёгкостью необыкновенной отодвигают в сторону, об интересах спортсмена я уж и не буду особо упоминать. Зато они во весь голос кричат об интересах национальной сборной, о какой-то сверхстратегии, непонятной дилетантам, и журналистам в том числе...

          Вот что написал по сходному поводу Давид Ригерт:

          "Ох уж эти "интересы сборной"... Я провёл в спорте долгую и богатую событиями жизнь. Я видел разных людей. Одни без громких слов подставляли под громадный вес травмированное плечо. Они знали, что это — в интересах сборной, но помалкивали об этом. Другие очень громко кричали слова, святые для каждого настоящего спортсмена: "интересы команды", "интересы сборной". Но мы-то не слепые котята, мы уже научились различать за этими фразами интересы другие, и хорошо ещё, если "ведомственные", а то ведь бывало, что просто шкурные".

          Повторяю, Виктор Соц в той скандальной истории был ни при чём. Он сражался за победу, как и положено бойцу, до последнего патрона. И даже, обеспечив себе золотую медаль в двоеборье, атаковал 242,5 кг, вес мирового рекорда. Но... лучше бы он этого не делал.

          — Эта досадная заминка, длиной целых двенадцать минут, дорого обошлась и мне, — вспоминает Виктор. — Пока там выясняли, что к чему, я остыл. Но в кураже всё же рискнул пойти на мировой рекорд. Кончилось всё это очень плохо: в моём позвоночнике сместился диск. От этой травмы я так и не смог избавиться, хотя ещё некоторое время пытался тренироваться и выступать на обезболивающих уколах. Но долго так продолжаться не могло...

          После прощания с большим спортом чемпионы выбирают для себя разные пути. Виктор Соц был безупречным бойцом на помосте, и я очень рад, что он выбрал себе достойное, мужское занятие в жизни. В "Советском спорте" однажды появилась корреспонденция под названием "Я рублю уголь в шахте, а не мясо на рынке": с экс-чемпионом мира Виктором Соцом беседует собственный корреспондент по Донбассу Юрий Юрис".

          Почему этот заголовок имеет явно полемичный оттенок? Предыстория тут довольно интересная. В своё время много шума наделала статья Юриса в той же газете, и называлась она "Человек в мясном ряду". Корреспондент беседовал "за жизнь", как говорят в Одессе, с бывшим известным боксёром из Донецка Виктором Мирошниченко.

          Серебряный призёр Московской Олимпиады и дипломированный тренер к тому времени освоил другую специальность: он ловко орудовал топором в мясном ряду городского рынка. Приведу небольшой отрывок из разговора В.Мирошниченко с корреспондентом.

          "В.Мирошниченко: Опять рискую нарваться на обвинения в цинизме или, ещё похлёстче, в рвачестве, но всё равно скажу, как думаю: тот, кто вкалывает всю жизнь за 150 рублей в месяц, не знает настоящей жизни. У меня же случилась возможность её познать — считай, выпала счастливая карта... И ой, как трудно теперь перестроиться... Меня, наверное, не все поймут, многие осудят. Но кто сам прошёл через это, поймёт непременно.

          Корреспондент: Ага, и тех людей, которые "не поймут", ты презираешь?

          В.Мирошниченко: Зачем же так резко? Я им... как бы поточнее выразиться? — сочувствую, что ли. Есть такой нехитрый психологический опыт — я где-то читал о нём. Две равновеликие группы людей одновременно помещают в соседние одинаковых размеров комнаты с надёжной звукоизоляцией. Одна комната абсолютно пустая, белые стены и потолок, окна плотно зашторены. В другой — чего только нет: игральные автоматы, видео, музыка, бар с напитками, интерьер соответствующий. Ставят песочные часы на 30 минут. Когда время истекает, те, кто был в первой комнате, утверждают, будто провели в ней не меньше часа. Запертые же во второй считают, что прошло только 10-15 минут. Примерно такая же разница в ощущении времени и в представлениях о жизни у поварившихся в "котле" большого спорта и этого не испытавших. Житейский опыт, привычки я восемь лет впитывал в той, "второй комнате". И именно потому в свои 28 лет чувствую себя старше и умудрённее жизнью, чем иные сорокалетние...

          Корреспондент: Умудрённее в том, что называется "умением жить" — правильно я понимаю? Именно эта мудрость побудила тебя податься на рынок, в мясники?

          В.Мирошниченко: Во-первых, я не мясник, а продавец горкоопторга. Так будет точнее. Во-вторых, я улавливаю твою иронию, но не разделяю её. Мы уже толковали о друзьях и приятелях из моей прежней жизни. Так вот, из неё "испарились" многие. Пожалуй, даже большинство. А мясники остались. Хотя я уже не знаменит, не езжу за границу и не привожу красивых, модных шмоток. Когда я оказался на распутье, в затруднении, именно они, а не кто-то другой, взяли и позвали меня к себе. Такого, какой я теперь есть. Я полгода проходил в учениках, а теперь: "Советую вам вот этот кусочек, он с мозговой косточкой, на борщ — что надо...""

          Ну и так далее. Тема эта меня очень задевает, сам отдал ей должное; встречался с гребцами и со штангистами, которые работают грузчиками в "Трансагентстве", с боксёрами из мясного ряда, с борцами-гробокопателями... Да мало ли с кем сводила профессия спортивного журналиста... Все эти встречи оставляли тяжёлое впечатление.

          Публикация Юриса вызвала огромный поток откликов, некоторые, я думаю, любопытно привести.

          Игорь Медведев, 29 лет, Хабаровск.

          "Дорогой Виктор, ты всё правильно делаешь, старик. У тебя сейчас самое дорогое — семья, дети. А ты — настоящий мужчина. Разве жалкий хлюпик взвалит на свои плечи бремя устроить жизнь (именно нормальную жизнь) жены и детей?.. Знаю, почти уверен, что тебе будут писать: ай-ай, как тебе не стыдно, на тебя же смотрит подрастающее поколение, советский спортсмен не мог так поступить и т.п. Знаешь, это от ханжества. Плюй на все эти "ахи" и вздохи. Так будут реагировать те, кому всё равно, что с тобой было бы. Огромный тебе привет!"

          Подобных писем приходило немало. Но большинство, и подавляющее, было всё-таки иного рода.

          Х.Набиуллин, рабочий, ветеран труда (Кировоград).

          "Рискну предположить, что В.Мирошниченко изменит своей нынешней профессии, как только в стране наладится дело с мясом".

          А.Зайцев, инженер, 40 лет (г. Ивано-Франковск).

          "Тренера из Мирошниченко не получится никогда — пустоцвет не даёт потомства..."

          Словом, сотни людей самых разных профессий откликнулись на эту и другие подобные публикации в газете. Не спешили высказывать своё мнение только... кто бы вы думали? Совершенно верно, спортивные руководители любых рангов. Впечатление было такое, что эта проблема больше всего волнует журналистов. Да и спортсмены, если быть откровенным, не торопились обозначить свою точку зрения. Но одним из тех, кто её всё же высказал, и весьма веско, оказался штангист Виктор Соц — земляк Виктора Мирошниченко, ныне крепильщик донецкой шахты имени М.Горького. Привожу отрывок из очередного "актуального интервью" "Советского спорта".

          "Корреспондент: И всё-таки: как быть с "достоинством" выбора, сделанного после спорта сегодняшними могильщиком, грузчиком, носильщиком? Ведь все они — дипломированные специалисты по спорту. Кстати, есть люди, которым не нравятся наши публикации о нескладных судьбах погасших спортивных звёзд. Направленность рассуждений тут такая: человек, мол, нашёл себе занятие — неважно какое, — и ладно...

          В.Соц: Это обывательская точка зрения. А за бывших соратников по спорту, которые судорожно начинают искать, где местечко потеплее да где кусок пожирнее, мне просто стыдно. Не так давно я прочёл в вашей газете интервью бывшего атлета, достигшего в мастерстве почти уровня сборной страны. Чем настойчивее и детальнее он убеждал всех нас, что честно зарабатывает на жизнь, таская по перрону гружённую чемоданами тележку, тем меньше ему верилось. Да он и сам себе не верит — уже хотя бы потому, что человек, живущий на трудовые деньги, не станет скрывать своё имя. И никакой тайны вокзальной жизни там нет. Есть лишь возможность погреть руки на обыкновенном дефиците услуг — вот и вся "тайна".

          Корреспондент: Стоп, стоп... По-моему, теперь уже вы сами рискуете получить упрёк в излишней категоричности суждений.

          В.Соц: Ничуть. Если уж быть совсем откровенным, то мои представления о достоинстве послеспортивного выбора покажутся кое-кому ещё более жёсткими, непримиримыми. Дискутируя о несложившихся судьбах экс-чемпионов, мы бываем порой слишком дипломатичны, что ли. Мы только и думаем, как бы кого не обидеть, ходим лишь вокруг да около. Вместо того чтобы прямо сказать в глаза: друзья, к сожалению, имеются занятия, которые дискредитированы малопорядочными людьми задолго до вас, и лучше обойти их стороной. Чтобы не запятнать своё доброе имя, дарованное вам спортом. Я говорю об этом абсолютно искренне, без тени кокетства и чистоплюйства, потому что по этим мозолям знаю истинную цену каждому принесённому в дом рублю. И предпочитаю рубить уголёк в шахте, а не мясо на рынке..."

          В этих словах — весь Виктор Соц.

          Однажды тренер Захаревича, Виктор Науменков, не на шутку на меня рассердился. В центральной газете была опубликована моя статья, посвящённая проблемам тяжёлой атлетики. Там я написал, в частности, что, мол, такие самородки, как Захаревич, могут появляться в разных уголках необъятной России, но стройной системы их подготовки, к сожалению, не видно...

          — Значит, по-вашему, Захаревич — не более чем самородок? — прижимал меня к стенке Науменков. — Самородок... То есть сам родился, сам сделался Захаровичем, так выходит?

          — Ну, не совсем, конечно, так... Но согласитесь, что его талант...

          — Талант — талантом, но вы знаете, сколько души и сколько труда я вложил в этого парня? Он пришёл ко мне десятилетним пацаном. Да, пришёл рано, и я, признаться, рисковал. В те годы нам разрешалось набирать в секции ребят, достигших лишь четырнадцати лет: мол, штанга задерживает рост, и прочий подобный же вздор, которым мы руководствовались десятилетиями.

          Когда работаешь со способным пареньком, то нет никаких проблем, — продолжал Виктор Павлович. — Проблемы начинаются, когда в твои руки попадает талант или даже более того...

          — То есть Захаревич всё-таки самородок?

          — Ну хорошо, пусть будет самородок, если вам так нравится это слово. Тут важно вложить в парня всё, что имеешь, и в то же время сохранить его индивидуальность. Ведь нет двух штангистов, похожих по манере, тем более штангистов высокого класса. Но сколько мы переломали перспективных ребят, подгоняя их под модные схемы... Юра же формировался естественно. Например, его стартовое положение — это старт Захаревича и никого другого. И вот что ещё, не хвастая, я ставлю себе в заслугу: мы рано начали тренировки, но мы не спешили.

          Известно ли вам, что Захаревич четыре года подряд не мог выиграть первенство СССР среди юношей своей возрастной группы? Это с его-то одарённостью, которая очевидна любому... Однако мы не гнались за ближайшими успехами, а работали с дальней перспективой. Я видел, каким соперникам проигрывает Юрка, они были ничуть не сильнее. Но этих ребят уже вывели на форсированные нагрузки, а разве можно делать сие с неокрепшим организмом? Мы оставались на вторых ролях, и это надо было вытерпеть.

          Иногда мне приходится читать о самом себе, что, мол, Науменков очень долго не давал юному Захаревичу прикоснуться к грифу штанги, а занимался с ребятами играми, плаванием, гимнастикой и т.д., чтобы, значит, не отпугнуть их "скучной" тяжёлой атлетикой. Это не совсем так. Да, я давал своим мальчишкам и побегать за мячом, и повисеть на гимнастических снарядах, водил их в бассейн. Но — только после того, как полный урок, 45 минут, они отдадут штанге. Пусть даже это будет пустой гриф. И те, кому это занятие казалось скучным, уходили. Оставались штангисты.

          Я ведь по своей натуре максималист. И в своём спортклубе "Нейтрон" однажды объявил, что подготовлю чемпиона мира, ну, на худой конец, мастера спорта международного класса. Меня чуть не подняли тогда на смех. Да, я в определённой степени рисковал прослыть авантюристом и хвастуном. Но ведь без больших задач наше тренерское дело мертво. Я искал будущих чемпионов среди тех мальчишек, что порой прямо с улицы заявлялись в спортзал. Мне важное было с первых минут определить, кто есть кто со штангой в руках. Пришёл Юрка Захаревич, взял лёгонький гриф — вижу, тянет его на грудь спиной: ага, думаю, спина у мальчишки есть... Он до сих пор своей спинищей знатоков изумляет. И меня, помню, поразил, когда при собственном весе 48 кг оторвал от плинтов штангу весом 200 кг. Я не поверил своим глазам — и тогда Юра повторил эту "тягу", как говорят штангисты.

          Я очень хотел проверить его на настоящих соревнованиях. Случай вскоре подвернулся: в 1976 году в городе Шахты проходило первенство России среди юношей до 17 лет. А Захаревичу в ту пору было 13 лет, но это не беда. Я видел, как он прогрессирует, поэтому на сверстников ориентироваться не стоило. Заручился на свой страх и риск справкой с печатью спортклуба "Нейтрон", что, мол, этот парень технически и физически готов соревноваться со старшими юношами. И мы отправились в южный город, имея все шансы получить от ворот поворот. Как и ожидалось, в мандатной комиссии на нашу печать посмотрели, мягко выражаясь, с недоумением. Но, спасибо, вмешался старший тренер "взрослой" сборной РСФСР Алексей Тимофеевич Иванов, который просматривал там резерв.

          — Ничего, — сказал Иванов, — пусть пацан выступит, раз уж приехал...

          Юрка, узнав, что его допустили к соревнованиям, чуть ли не под потолок подпрыгнул. А потом задумался, засопел и говорит:

          — Виктор Павлович, а в моей категории, 48 кг, юношеский рекорд России чему равен?

          — А вот, — отвечаю, — смотри в программке: 70 кг рывок и 90 кг толчок.

          — Так я это подниму, Виктор Павлович, — серьёзно так стал уверять он меня.

          Я про себя посмеялся, но что вы думаете? Юрка поднял лишь чуть-чуть меньше — 67,5 кг и 87,5 кг — и занял первое место. Причём "сработал" чисто, грамотно, использовав все шесть подходов.

          Вот так, без приглашения, я и попал в сборную страны. Ну а когда немного освоился, то, конечно, осмелел. Тем "специалистам", которые пытались "улучшить" технику Юры, решительно заявил: "Я гарантирую в скором времени мировые рекорды. И вы к нему, прошу, близко не подходите."

          А ведь тренером Науменков стал, можно считать, случайно. Он вырос в крестьянской семье, на Смоленщине. Отец, Павел Дмитриевич, ушёл на фронт и погиб в первые дни войны. В многодетной семье и в военные, и в послевоенные годы было не до спорта. О другом думали: выжить, не умереть с голоду. Виктор, равно как и его старшие братья, таскал воду из единственного в селе колодца, чтобы поливать картошку, рубил в лесу дрова, ухаживал за скотиной. В школу приходилось идти пять километров по лесу: летом — пешком, зимой — на лыжах. Учиться Виктор, правда, любил. И ещё любил музыку. Когда наши солдаты-победители — запылённые, небритые — шли с войны через село, они оставили в доме Науменковых балалайку. И все ребята в семье Науменковых со временем стали заядлыми музыкантами, а голоса у них имелись всегда.

          Со спортом Виктор вплотную познакомился в армии, когда служил в Белоруссии. В воинской части, как и положено, имелась тренировочная штанга, все солдаты упражнялись с нею в обязательном порядке. А Виктор просто влюбился в этот вроде бы совсем нехитрый снаряд. Солдаты создали что-то вроде штангистской секции, где сами были и учениками, и тренерами. Но занимались истово, благо командиры это поощряли: солдат должен быть сильным и выносливым. Вот только с питанием дело обстояло неважно: солдатской порции силачам уже явно не хватало, добавляли в солдатском магазинчике. Науменков вспоминает, что, уверенные в неоценимой пользе сахара для штангистов, они на двоих запросто могли осилить целую пачку за вечерним чаем.

          Штангист Виктор Науменков выступал на соревнованиях до сорока лет, но мастером спорта так и не стал. Чтобы выполнить заветный норматив, постоянно не хватало каких-то крох. Зато теперь он стал заслуженным тренером СССР. Так бывает довольно часто: весьма средненький по большому счёту спортсмен, глядишь, становится со временем незаурядным специалистом. И всё своё нерастраченное спортивное честолюбие, весь опыт многолетних наблюдений, неудач, находок, ошибок направляет на своих учеников — и результаты бывают просто поразительными.

          — Виктор, ты серьёзный парень, — говорил ему, бывало, Владимир Иванович Родионов, старший преподаватель кафедры тяжёлой атлетики Центрального института физической культуры: именно туда поступил после службы в армии самолюбивый Науменков.

          — Круглым отличником я не был, — вспоминает Науменков. — Но к любым экзаменам готовился не по билетам. Как? Просто брал учебник и изучал его от первой до последней страниц. Я знал, что анатомия, биомеханика и другие науки нужны мне непосредственно для будущей работы, а не для того, чтобы просто ответить преподавателю на экзамене и забыть. Зато теперь меня не смущают вопросы моих учеников, чего бы они ни касались. Разумеется, приходится постоянно "поддерживать форму", читать литературу, разговаривать со специалистами. Но это — моя профессия.

          А Родионову я искренне благодарен, Грамотный преподаватель, кандидат педагогических наук, он был для нашего курса вторым отцом. И очень заботился, чтобы мы вышли из стен института настоящими мастерами своего дела. Например, специальные занятия по тяжёлой атлетике происходили у нас по расписанию 2-3 раза в неделю. Но Владимир Иванович занимался с нами каждый день: он и тренировал тех, кто ещё поднимал штангу, как я, и одновременно учил нас теории. Он поощрял любое проявление самостоятельности студента. "Тренер без собственного мнения — это ноль," — любил он говорить. Так что порой на наших занятиях-тренировках разгорались нешуточные споры.

          Декан факультета был тоже под стать Родионову: известный специалист отечественной тяжёлой атлетики Роман Павлович Мороз. Добрейшей души человек, подходи к нему с любым вопросом — всё сделает для студента, а уж для штангиста — тем более. Он-то и предложил мне не терять времени и уже на четвёртом курсе попробовать себя на преподавательской работе. Я согласился: это ведь было безумно интересно — в собственном институте преподавать студентам. Правда, заочникам. Говорят, что-то получалось.

          В Москве жили тогда три моих брата, и они настоятельно уговаривали меня не уезжать оттуда — мол, работы и здесь хватает, пойдёшь инструктором на предприятие, мы тебя устроим, дело непыльное, и времени свободного много, если хочешь ещё прирабатывать... Но я хотел стать тренером и только тренером. А где — это меня не очень волновало: найдётся где. И, помотавшись некоторое время по небольшим городам, я прочно осел в Димитровграде: здесь в спортклубе "Нейтрон" мне твёрдо пообещали квартиру и, представьте себе, дали её в срок. Если честно, то нашего брата, да ещё начинающего, такими вещами не балуют.

          Ну а тренировались мы, как водится, в каком-то подвале жилого дома. Жильцы, понятное дело, были недовольны: им шум мешает. А каково в подвале ребятам? Сырость от стен, жара от систем отопления, духота от наплыва народа — мальчишек-то было много... Я им говорил: "Гремите железом громче. Может, через жильцов в горисполкоме нас услышат и сделают наконец зал тяжёлой атлетики во Дворце спорта." Я долго воевал, чтобы нам отвели там угол — хотя бы на четыре помоста. Наконец всё-таки добился своего.

          Вот в этот небольшой зальчик и постучался однажды десятилетний Юра Захаревич.

          — Существуют, как известно, два типа тренеров, — говорил мне Науменков: — тренер-диктатор и тренер-демократ. Слово "диктатор" звучит, конечно, не очень привлекательно, но, по моим наблюдениям, таких большинство. Особенно в детском и юношеском спорте. Наставники, как правило, не желают снисходить до понимания личности своего ученика: их ведь так много, стану я ещё к каждому подстраиваться... Пусть лучше они ко мне подстраиваются, у меня опыт и так далее. Я считаю, что это — серьёзная ошибка многих наших тренеров. Но вот ведь что интересно: многих спортсменов, особенно молодых, такие наставники вполне устраивают: меньше нужно думать самому, сказали — я выполнил, и все заботы кончились.

          Но я убеждён, что диктатор — это плохой тренер. Может, из него получился бы администратор — не знаю. Но тренер... Тренер должен постоянно расти, причём вместе со своим учеником. И, значит, ученик обязан профессионально разбираться в своём виде спорта. Особенно, если он достиг уже определённых высот. Мне не по душе бездумные "поднимальщики" тяжестей, я люблю пытливых, думающих ребят. С Захаревичем мы, например, уже давно в соавторстве определяем весь тренировочный процесс, вместе вырабатываем стратегию и тактику любых соревнований.

          Я никогда не рвался к власти. Последнее время мне не раз предлагали командные посты — я отказывался. Но я не хочу, чтобы и мною кто-то командовал. Тренер — это творческая профессия, и я счастлив, когда меня оставляют в покое, позволяя творить. Но, чтобы добиться этого права, нужно подготовить такого спортсмена, как Захаревич. Тогда от тебя, может быть, отступятся и не будут навязывать, допустим, общий план, составленный для всей сборной команды страны на период с 1984 по 1988 годы.

          Сколько же я сжёг в своё время нервов, доказывая, что планировать спортивные достижения штангистов на столь долгий срок никак нельзя... Это полный абсурд, ведь жизнь обязательно внесёт свои коррективы в любые вроде бы прекрасно обдуманные цифры. Захаревичу, например, написали: к 1988 году добиться результатов 200 кг в рывке и 250 кг в толчке. Почему именно столько, я так и не понял. А если соперники поднимут больше? Они ведь наши планы не читают — что тогда? Я понимаю, когда ставят задачу: выиграть чемпионат мира, Европы или Олимпийские игры. Но как мы эту задачу будем решать — уже наше дело, на то мы и специалисты, тем более с титулами. Зачем же диктовать "заслуженным", словно приготовишкам, что и когда они обязаны делать? Кстати, к 1988 году Захаревич поднял, как известно, гораздо больше, чем ему планировалось. А ведь план объёма тренировок мы так и не выполнили.

          Но в то время в нашей сборной возобладал "административно-командный" стиль руководства. Четырёхлетний план — святое дело, попробуй только от него отступи... Мы с Юрием, правда, всё-таки отступали, пользуясь авторитетом рекордсмена мира. В чём отступали? Ну, это долгий и непростой разговор. Вкратце скажу, что большие объёмы тренировок ("тоннаж", как говорят штангисты) Захаревичу не подходят. Зато он способен в короткий срок набрать блестящую форму, применяя интенсивные, насыщенные тренировки, которые другого атлета повалят с ног. Это — особенность организма, которую я подметил с юношеских лет. Многие жаждали в своё время выведать "секреты" феноменального взлёта молодого Захаровича. И я погрешу против истины, если скажу, что никаких секретов нет. Точнее, они есть, но правильнее их будет назвать творческими находками тренеров. По молодости лет я старался их "не выдавать", но потом понял, что это — игра, недостойная большого спорта. И я привёз все свои тренерские дневники в полное распоряжение нового главного тренера сборной страны Алексея Медведева.

          Здесь я в первую очередь имею в виду Александра Владимировича Рыкова (это тот самый Рыков, который на чемпионате мира 1983 года в Любляне "передёрнул" подходы Захаревича в рывке. — А.С.). В период безвременья в сборной он вдруг стал кандидатом в главные тренеры. Впрочем, почему "вдруг"? Это мы, наивные люди, его всерьёз не принимали, когда он крутился в помощниках вокруг Прилепина и лез в телевизионный кадр на любых крупных соревнованиях.

          Меня, помню, всё время спрашивали зарубежные коллеги — мол, а это кто такой, что-то мы его не знаем? А это, отвечал я вроде бы в шутку, второй человек в нашей сборной. Но как выяснилось, сам-то Рыков шутить не собирался, и в кое-каких кабинетах его уже тоже принимали всерьёз. Во всяком случае после соревнований "Дружба-84" Рыкова, как человека, много сделавшего для национальной сборной, возвели в ранг заслуженного тренера СССР — не больше и не меньше...

          Хотя любому ясно, что никого из наших ведущих штангистов он никогда не тренировал и тренировать не мог — с его-то уровнем знаний... Но после громких побед многие, знаете ли, успевают подставить шляпу под награды, которые разбрасывают щедро, но, как правило, недалеко: кто ближе к руководящему столу, тому достаются куски пожирнее. А иной тренер где-нибудь на периферии годами в своих питомцев вкладывает душу, и результаты получает неплохие, но вот не имеет напористости и апломба, и потому так и остаётся в безвестности. Хотя именно на таких энтузиастах и держится наш спорт.

          Ну, у Рыкова приёмы были, конечно, совсем другие. Знаете, есть такая категория тренеров: они не особенно умеют работать в спортзале, там заметных достижений у них нет, но вот что касается умения принять и проводить начальство, влезть ему в душу, сделаться нужным — тут они большие мастера. Поэтому Рыков одно время исполнял даже обязанности главного тренера сборной страны.

          И была реальная, можно считать, опасность, что он станет-таки главным. К счастью, всё счастливо обошлось. Я представляю, чтобы осталось бы через год-другой от нашей сборной...

          Не знаю, изучал ли Рыков историю (вряд ли, у него ум, скорее, практический, чем научный), но древний принцип "разделяй и властвуй" он знает отлично. Вот пример: после одного чемпионата многие, как обычно, толпились вокруг Юрия Захаревича, чтобы поздравить его с победой. Так было и на сей раз. Меня оттеснили куда-то в сторонку, а телекамера как раз нацелилась на эту сценку поздравлений. Александр Владимирович такие вещи без внимания никогда не оставляет, он в публичной рекламе знает толк. И как рявкнет на толпу поздравлявших: "Дорогу тренеру чемпиона!" Все немного опешили. Я не понял даже поначалу, к кому это адресуется. Но Рыков повернулся ко мне, повёл рукой и чётко так произнёс: "Виктор Павлович, пожалуйста, проходите!" То есть уважил и меня на всякий случай.

          Или приехали мы как-то в очередной раз на сборы. Помощник принёс Рыкову список, кто в какой комнате будет жить. Тот впился в бумагу глазами, а штангисты стояли и ждали команды расселяться. Вдруг и.о. главного тренера громко так вопросил:

          — А почему это Юрику Варданяну дают такой же номер, как всем? Разве он не заслужил большего? Предоставить ему номер люкс.

          Штангисты национальной сборной — не дети, они поняли, что пошла какая-то дешёвая игра. Но что сделаешь, ведь специалисты, подобные Рыкову могут ловить свою рыбу только в мутной воде... И уж для них такие понятия, как индивидуальная работа со штангистом, творчество его личного тренера и т.д., поверьте, хуже ереси. Девиз у них один: закручивать гайки покрепче и чтобы меньше умничали.

          Ну что ж, Науменков сумел отстоять право на собственное толкование тяжёлой атлетики. Хотя, как отмечалось, сам он выдающимся спортсменом не был. Но...

          Я часто задумываюсь: почему большие спортсмены так редко становятся большими тренерами?

          — Вообще тренерами! — поправил меня однажды известный спортивный специалист.

          Видите, даже так — вообще тренерами. Хотя, казалось, кому, как не человеку, прошедшему огонь и медные трубы спортивных схваток, передавать свой огромный опыт молодёжи?

          Но вот однажды на соревнованиях я увидел нашего прославленного штангиста Давида Ригерта и кое-что, кажется, начал понимать. Дело в том, что я увидел его в новой роли — роли не "короля помоста" и "рыцаря штанги", а простого тренера.

          Было это в Минске на чемпионате страны 1984 года. Давид готовил к схватке своего нового ученика, Александра Гуняшева, успевшего, между прочим, стать рекордсменом мира во втором тяжёлом весе.

          Ригерт только что примчался прямо с вокзала в разминочный зал — жена рожала в Таганроге, он не мог приехать раньше. Швырнул куда-то в угол длинное кожаное пальто, на ходу причесал волосы — ого, сколько добавилось седых, а виделись вроде не так давно... И, сдержанно кивнув тому-другому, вплотную занялся Сашей Гуняшевым. Тот заметно повеселел, увидев своего тренера.

          Не буду утверждать, что хлопоты Давида бросались в глаза. Напротив, он старался вообще не быть заметным, хотя с этого момента, что называется, рук не покладал: молниеносно менял на разминочной штанге "блины" для Саши и растирал его необъятные плечи, следил, сколько осталось подходов до выхода на помост и корректировал технику своего подопечного; оценивал силы соперников и, по обычаю штангистов, вместо благословения подносил к самому носу Александра ватку, смоченную нашатырём.

          При всём при том, повторяю, Ригерт был настолько незаметен в разминочном зале, что его не узнали члены телевизионной бригады, которая прилежно вела с этих соревнований репортаж. В кадр Давид Ригерт во всяком случае не попал ни разу, а ведь это наверняка был бы выигрышный кадр: олимпийский чемпион готовит к схватке рекордсмена мира — разве такое неинтересно?

          И вот, глядя в те минуты на Давида — хмурого, подчёркнуто сосредоточенного, недоступного ни для кого, кроме своего огромного ученика, я подумал, что ведь далеко не каждый способен на такое. Ещё вчера ты, Давид Ригерт, сам был суперспортсменом, феноменом силы — как мы тебя только не называли... И кинокамеры, и телекамеры не сводили с тебя прицела. И каждому хотелось хотя бы постоять рядом, не распространяясь уже о том, чтобы пожать твою могучую руку, благо ты её никогда в карман не прятал.

          А сегодня ты в зале и есть — и одновременно тебя нет: ты весь растворился в своём ученике. "Режиссёр умирает в актёре" — так, кажется, говорят люди искусства. Что-то похожее все увидели и здесь. И ты машинально расписывался на каких-то журналах и программках — любители автографов всё же прорвались к тебе после соревнований, они-то Давида Ригерта узнали сразу. Машинально и равнодушно выводил ты своё славное имя, потому что тебе было не до того, потому что ты глубоко расстроился из-за неудачи своего ученика: третье место Гуняшева — всё равно что поражение. И стало быть, твоё поражение тоже.

          Умение раствориться в ученике даётся далеко не каждому большому спортсмену. Например, у Василия Алексеева это пока не получается. Новый главный тренер, Алексей Медведев, однажды привлёк его к работе со сборной. Это был, как я полагаю, разумный ход: пренебрежение громадным опытом таких атлетов, как Алексеев, — это своего рода бесхозяйственность, которой ещё хватает в нашем спорте. Василий Иванович крепко обижался, что его, в недавнем прошлом штангиста номер один, напрочь забыли после окончания спортивной карьеры. И Алексей Сидорович решил попробовать Алексеева в качестве одного из своих помощников. Алексееву выделили группу атлетов тяжёлых весовых категорий, в которую вошли Александр Курлович, Евгений Сыпко и Юрий Захаревич.

          Началось всё как будто неплохо. Алексеев старался, он был внимателен и пунктуален на тренировках. Не стоит распространяться и о том, что ветеран прекрасно разбирался в технике работы со штангой и всегда мог дать ребятам дельный совет. Но вот странно — они не очень-то прислушивались к этим советам, особенно Захаревич. Видно, пути к сердцам спортсменов Василий Иванович не нашёл. А может быть, даже и не искал?

          — Я не поверил Алексееву с первых же дней его пребывания в сборной, — признавался мне Захаревич. — Да, он вроде бы пытался быть нам добрым наставником, часто рассказывал разные поучительные истории из своей спортивной биографии. Но я чувствовал, что всё это — неискренне. А однажды под настроение у Василия Ивановича вырвалось — мол, я вам всем покажу, когда стану главным тренером сборной... И мы поняли, что это вовсе не пустые слова, что человек рвётся к власти. Однажды я отпустил какую-то шутку, и даже совсем не в его адрес. Ребята засмеялись. Алексеев же обиделся, разозлился, отозвал меня в сторону и начал угрожать... Угроз я не испугался и ответил ему довольно жёстко. На этом наше сотрудничество и закончилось.

          — А какое право он имел со мною так шутить? — запальчиво говорил мне Алексеев. — Я как-никак тренер, я не пешка в спорте и постарше их всех...

          Что тут скажешь? Да, действующие спортсмены, как правило, знают себе цену и порой бывают дерзки. Василий Иванович, думаю, осведомлён об этом гораздо лучше других: ведь в своё время он сам любил держать в чёрном теле даже тренеров сборной. Его шуточкам, часто весьма небезобидным, не было конца. "Кто такой главный тренер? — не приглушая голоса, вопрошал он. — В нашем деле он — ефрейтор, а я — генерал!"

          Нынешние штангисты по сравнению с той, лихой и отчаянной сборной времён Алексеева и Ригерта, чуть ли не ангелы. Но кое-какие привычки старших товарищей они, к сожалению, уже усвоили. Так что всё-таки не ангелы. Но работать с ними можно, они народ вполне управляемый. А вот Василий Иванович добиться этого пока не сумел.

          Но он, по крайней мере, пытается, и это уже кое-что. А вот многие, расставшись с помостом, даже и не помышляют о тренерской карьере.

          — Да потому что они знают не понаслышке, что такое тренер в большом спорте, — говорит Виктор Науменков. — Многим кажется, что мы как сыр в масле катаемся: поездки по разным странам, гранд-отели, яркий свет прожекторов во Дворцах спорта... Но ведь иногда просто даже и не знаешь, куда от этих прожекторов и кинокамер спрятаться. Поездки на край света — это, конечно, неплохо, если едешь по собственному желанию, да ещё в качестве туриста. Но когда едешь в обязательном порядке, да при этом ещё неважно себя чувствуешь... В самолёте курят, в автобусе курят. Говорят, чужой табачный дым даже сами курильщики плохо переносят, а что же говорить обо мне? Поболтаешься в воздухе да на колёсах несколько суток подряд, потом ночью в этом самом гранд-отеле просыпаешься и стены щупаешь — где я нахожусь?

          А тренировочные сборы? Если ты тренер члена национальной сборной страны или даже кандидата в сборную — о семейной жизни можешь забыть: около десяти месяцев в году займут разные сборы. А что это такое? Это — номер в скромной гостинице без особых удобств, как правило, двухместный. Я в последнее время настоятельно прошу одноместный, и вот один директор спортбазы мне на это сказал: "Ну ты и барин, Науменков!"

          Но при чём же тут барство? Я приехал не из леса, а из благоустроенной квартиры; мне надо работать, а работа, как отмечалось, у тренера не такая уж и простая. Хотя многие функционеры этого не понимают или не желают понимать. Правда, на каждом крупном совещании мы слышим с трибун: главная фигура спорта — это тренер. Умом-то я соглашаюсь, что всё так и есть, но вот по отношению к нам сие никак не чувствуется. И ведь что интересно: как-то раз я случайно узнал, что если театр приезжает на гастроли в другой город, то заслуженные артисты имеют право на одноместный номер. А вот заслуженный тренер страны, причём не в городской гостинице, а на специализированной спортивной базе, назван барином всего лишь за свою попытку "уединиться"...

          Двадцать дней, проведённых на тренировочном сборе, выматывают душу и спортсмену, и тренеру. Удручает однообразие жизни: тренировка — столовая — номер в гостинице. Снова тренировка, снова столовая, и так до одури. Иной раз мы ругаем наших штангистов, что они мало читают, особенно учебники.

          Но я знаю, что после больших нагрузок память у человека приходит в норму лишь через несколько часов — проводились такие эксперименты. Так что упрекать ребят, у которых каждый день двухразовые занятия в зале, язык просто не поворачивается.

          Вопрос в другом: нужны ли эти чуть ли не круглогодичные сборы? Я пытался доказать на примере Захаревича, что не нужны. Было время, когда нас называли едва ли не лентяями, потому что Юрий недобирал запланированный кем-то "тоннаж" на тренировках. Он ему не нужен, этот сумасшедший тоннаж. И даже вреден, потому что заставляет быстро входить в форму — и что потом? До соревнований ещё далеко, а сил избыток. Вот тут-то спортсмена и подстерегают травмы. Сейчас главный тренер, Алексей Медведев, как уже отмечалось, стал делать для ведущих штангистов некоторые поблажки: можно пропустить тот или иной сбор, если ответственные соревнования ещё не скоро. Но это ведь не система. Если мы, не дай бог, проиграем чемпионат Европы, то всё сразу станет на прежние места. Ведь кто-нибудь обязательно потребует от главного тренера "принять меры", а он, как водится, возьмётся за нас.

          Всё идёт опять же от застарелой болезни: от недоверия к тренерам "на местах". К личным тренерам спортсменов сборной, знающим своих ребят, как собственную душу. Считается, что только собравшись вместе, что только под руководством главного тренера и его помощников можно готовить настоящих штангистов (из тех штангистов, которых мы уже как-то смогли подготовить в провинции, в небольших, в не шибко роскошных спортзалах!). Может быть, и имеются виды спорта, где частые сборы необходимы. Например, для борцов, — им нужны разные спарринг-партнёры, или для игровиков. Но для чего собирать в один спортзал толпу штангистов? Чтобы они толкались около помостов и мешали друг другу?

          С бытовыми неурядицами и сложностями мы, тренеры и спортсмены, ещё мирились бы. Но вся беда в том, что нас разлучают с семьями, разлучают надолго и неоправданно. Оттого, я уверен, личная жизнь у многих и идёт кувырком. Но эту очень сложную и важную проблему, похоже, никто даже не желает рассматривать всерьёз. А жаль. Мне, допустим, повезло: моя жена согласна терпеть эти вынужденные разлуки. Но я могу назвать не одну фамилию известных тренеров, у которых дело закончилось семейной драмой. А что тут удивительного? Рудольф Плюкфельдер однажды рассказывал мне:

          — Помню, мы с женой праздновали серебряную свадьбу. И для интереса посчитали, сколько же времени за двадцать пять лет провели вместе. Получилось, что не больше четырёх лет...

          У меня взрослые дочка и сын, я не могу пожаловаться на своих детей, но чувство какой-то вины перед ними всё-таки остаётся: я не уделял им столько внимания, сколько был должен.

          Это, конечно, счастье, если жена у тренера — терпеливая, согласная мириться со спецификой его сложной работы. А если нет? Я, например, уверен, что пятьдесят процентов неудачи Давида Ригерта на посту главного тренера сборной — в его семейной неустроенности.

          — Я думала, что когда Давид закончит поднимать свою штангу, то у меня наконец-то появится муж в доме, а у детей — отец, — говорила мне в ту пору жена Ригерта, Надежда. — А теперь он снова пропадает месяцами. Зачем же мне такая жизнь? Мальчишки забывают, наверное, своего папу в лицо...

          — Пойми, Надя, — пытался уговаривать я, — Давид занимается не пустяками, а важным, большим делом. Ты же его знаешь, он не может взять на плечи лёгкую ношу. Сейчас, если говорить по большому счёту, он государственный человек, в конце концов. И ты должна этим гордиться...

          — Ну вот я и сижу вечерами одна — и горжусь, — ответила Надежда.

          По-человечески её понять можно.

          Ну а что теперь, после того как у Ригерта появилось гораздо больше времени для жены и детей?

          — А теперь мне обидно, что всё так нескладно получилось, — сказала Надя. — Он ведь так старался всё наладить, так мечтал обогнать болгарскую сборную... Переживал, хотя виду, как всегда, старался не подавать...

          Да, в жизни больших спортсменов далеко не всё просто и однозначно. Равно как и вообще в жизни.

          Оттого-то не мною одним замечено, что многие весьма незаурядные по своим потенциям тренеры не рвутся в сборные страны, даже если у них уже имеются достойные ученики. Зачем брать на себя бесконечные и не всегда благодарные хлопоты, когда можно получать примерно ту же зарплату и не нарушать привычный, спокойный уклад жизни? В нём находится место и рыбалке, и даче, и друзьям, не распространяясь уж о семье. А иные, наиболее смекалистые, стремятся вообще пораньше передать своих перспективных учеников "в опытные руки": глядишь, кто-то из них со временем прорвётся на международную арену, и тогда первому тренеру будет обеспечено звание "заслуженного". Таких тренеров, разумеется, не много, но уже достаточно.

          ...А перед Науменковым я, конечно, извинился за "самородка". И даже, имея в виду наш разговор, очередную статью в "Советском спорте" о тяжёлой атлетике так прямо и озаглавил: "Времена самородков давно миновали". Посвящалась она, правда, не только Захаревичу, но и ему тоже. Какой же, в самом деле, он самородок? Захаревич — типичный спортсмен современной формации.

          Однажды в квартире Захаревича раздался телефонный звонок. Юрий снял трубку.

          — Это вас беспокоит болгарское телевидение, — неожиданно услышал он. — Вы знаете, наверное, о новом мировом рекорде Стефана Ботева в толчке, 250 килограммов? А что вы думаете о самом Ботеве? А что изменится теперь в вашей подготовке к чемпионату Европы? Знаете ли вы, что Ботев пообещал выиграть у Захаревича на этом чемпионате в Англии и на Олимпийских играх в Сеуле?

          Вот такая заявочка. Юрий сдержанно ответил в трубку, что о рекорде Ботева, он, конечно, осведомлён, что Стефан, по его мнению, хороший парень и, разумеется, хороший штангист. Но что касается обещаний и прогнозов Ботева, то зачем заниматься спортом, если не думать о победах?

          Стефан Ботев, несмотря на свою молодость (ему всего лишь двадцать лет), в последнее время стал достаточно остро конкурировать с Захаревичем на международном помосте. И хотя чемпион мира выигрывал, как правило, с хорошим отрывом, но дыхание соперника ощущалось за спиной всё явственнее: Ботев уже не раз покушался на рекордные веса; правда, это пока что свидетельствовало больше об отваге и возможностях атлета из Болгарии. Но вот он всё же наконец прорвался в толчке. Четверть тонны — вес внушительный. Ботев молодец, что лукавить. Но этот его рекорд — вовсе не повод для паники. Или кто-то думает иначе? А к чему тогда этот странный звонок?

          — Ну и как ты на него отреагировал? — поинтересовался я позже у Захаревича.

          Он пожал плечами.

          — Да никак. Тут же забыл.

          — Ничего себе, забыл! — подхватила насмешливо Наташа. — Быстренько собрал сумку и побежал на тренировку. А ведь в тот день идти в спортзал, помню, не собирался...

          — Да брось ты... — вяло отбивался от супруги Юра.

          — Побежал, побежал догонять Ботева, как миленький! — не унималась Наташа.

          Но это она теперь, после чемпионата Европы, могла смеяться и подшучивать над мужем. А сама призналась мне, что в тот день звонок из Болгарии не на шутку перепугал именно её. А Юру, пожалуй, подстегнул, что ли...

          Наверное, так оно и было. Во всяком случае, ближе к майскому чемпионату Европы проблема уже выглядела так: остановить на тренировках Захаревича, который бросался на сумасшедшие веса. На последнем сборе главный тренер, Алексей Медведев, с большим трудом сумел помешать героической попытке Юрия в толчке: атлет решил на всякий случай "протолкать", как он выразился, вес... 260 кг. Не с плинтов, не со стоек, а прямо с помоста. И, поскольку он уже изрядно завёлся, Медведеву, перепробовавшему все способы и слова, пришлось просто-напросто... сесть верхом на один конец штанги. Только так он и сумел наконец охладить пыл штангиста, и тот, раздосадованный, покинул зал. Медведев же характер выдержал.

          — Захаревич, конечно, уникальный спортсмен, но он порой склонен слишком рано выходить на пик формы, — объяснил он мне. — Он не боится никакого веса, но в этом ведь имеется и опасность: можно получить травму в канун ответственных соревнований. А кому это нужно?

          Бывают же такие совпадения: по дороге из Лондона в Кардифф, к месту чемпионата Европы 1988 года, Науменков и Захаревич ехали в одном микроавтобусе... со Стефаном Ботевым и другим болгарским силачом, Антонио Крыстевым, экс-чемпионом мира во втором тяжёлом весе.

          Обычно самые сильные люди на планете ведут себя с подчёркнутым достоинством, слова роняют редко, со значением: короли помоста! Как это там у Пушкина: "Не должен царский голос на воздухе теряться по-пустому..." Но исключения, конечно, бывают. Например, в нашей сборной на разные темы любил поговорить трёхкратный чемпион мира Анатолий Писаренко. В болгарской же сборной не привык долго держать паузу Крыстев.

          Вот и на сей раз он, адресуясь к Захаревичу, затеял интересный разговор. Суть которого состояла в том, что он, Крыстев, ещё не видел в своей жизни такого сильного атлета, как Ботев. Что Стефан уже сейчас способен на просто фантастические мировые рекорды. И он, Крыстев, может назвать результаты, которые его товарищ по команде готов сегодня показать: 210 кг в рывке и 260 кг в толчке. Как, впечатляет?

          — Ботев его едва за руки не хватал, но удержать от этих речей не мог, — рассказывал позже Захарович. — Он мне показывал — мол, не слушай Крыстева, ты же его знаешь... Словом, Стефан в этой "психологической атаке" принимать участие не собирался, даже наоборот.

          Но Антонио разливался соловьём. Я слушал-слушал его да и сказал:

          — Смотри, Антон, как бы Ботев тебя самого не обыграл — с такими-то результатами!

          Только тогда Крыстев вроде бы немного угомонился. А про себя я там же, в автобусе, решил, что в конце года непременно приму участие в турнире сильнейших супертяжеловесов мира — мне прислали уже персональный вызов — и обязательно добьюсь победы над Крыстевым, пусть он и весит больше 160 кг. Чтобы меньше болтал.

          В Кардифф я приехал за два дня до своего выступления, но скучать не пришлось: вес гонял. Этим, собственно, я и дома всю последнюю неделю вынужден был заниматься. Обычно перед соревнованиями лишние килограммы уходят сами (нервы ведь у всех не железные), а тут их оказалось многовато, пришлось придерживать себя за столом, зато чаще ходить в парную. Страшного, в общем-то, ничего нет, дело знакомое. Сила, конечно, тоже уходит, но зато прибавляется резкость, обостряется координация движений. Словом, предстартовое состояние я оценивал как вполне хорошее.

          Выспался перед соревнованиями прекрасно. Утром почувствовал бодрость и готовность к бою. Рывок решил начинать с 200 кг. Но тренеры, Медведев и Науменков, стали переубеждать: это слишком много, давай лучше посмотрим, как готовы соперники, а там уж решим. В первую очередь нас интересовал, разумеется, Ботев. Но... рывок у молодого болгарина что-то не заладился. И в первой, и во второй попытках он не смог удержать над головой вес 190 кг. С чего бы это? Чувствовалось, что Стефан нервничает, тренеры сборной Болгарии — тоже: реально запахло "баранкой".

          Но в третьем подходе Ботев сумел-таки взять себя в руки. Однако 190 кг на сегодня — маловато, чтобы претендовать на победу. Тем более что "разошлись" другие соперники, которых фаворитами не считали. Хотя, например, итальянец Обербургер носит звание олимпийского чемпиона. Но ведь это звание он получил в Лос-Анджелесе, где не выступали ни наши, ни болгарские атлеты. Хороший парень этот итальянец: встретил меня на днях в вестибюле и произнёс печально: "Юра, ты здесь? Значит, мне победы не видать... Жестокий ты человек... Хотя бы раз дал у себя выиграть..." У него две дочери, у Обербургера, я всегда подшучиваю — мол, а у меня два сына, береги невест...

          Но в тот день Обербургер дрался на помосте как лев: вырвать 195 кг на таких соревнованиях — это о чём-то свидетельствует. Да и Веллер, штангист из ГДР, сумел обойти Ботева в рывке, подняв 192,5 кг. Я всё-таки продолжал настаивать на том, что начинать надо с двухсот килограммов — чувствовал полную уверенность в себе.

          Но Медведев всё ещё продолжал сомневаться, и чтобы не жечь себе зря нервы, я бросил спорить. Сошлись на том, что я добавлю к лучшему результату соперников 2,5 кг и начну рывок.

          Я остался не очень-то доволен своей первой попыткой. 197,5 кг немного потащили меня назад, но я устоял. Теперь можно было заказывать сколько пожелаю: отрыв был уже обеспечен.

          Разумеется, я пожелал поднять вес мирового рекорда — 203,5 кг. Как никогда высоко вытащил штангу в подрыве и вовремя подсел... Если вытащить снаряд высоко, то он редко падает — это уже вопрос техники. Другое дело, чего это тебе стоит. Уходя с помоста, я не слышал аплодисментов — слишком серьёзным был настрой, от такого не сразу отойдёшь. Так что в толчке мне даже пришлось искусственно заводить себя, чего обычно не случается.

          Бывает, не хочется толкать, если неважно выступишь в рывке, а здесь всё вроде бы должно было быть наоборот. Ассистировал мне Толя Храпатый, он ещё днём раньше отличился на этом самом помосте. Толя увидел, что я разминаюсь словно из-под палки, и зашептал: "Юрка, ну немного же совсем осталось, ну потерпи полчаса... Встряхнись, куражнись разок!"

          Куражнуться мне, конечно, и в самом деле пришлось, и даже не разок. Странно, что при таком неважном настроении все три попытки со стороны выглядели — ребята потом говорили — одна лучше другой. Я закончил соревнования, толкнув 250,5 кг — вернул себе мировой рекорд. Ну и дважды улучшал по ходу дела рекорд в сумме двоеборья. А что же Ботев? Он сумел в конце концов поднять 240 кг и занял лишь второе место. На большее в данной ситуации ему рассчитывать не приходилось.

          Я спросил у Захаревича: в чём он видит причину не особенно удачного выступления молодого болгарского штангиста? Может быть, на того отрицательно повлиял ажиотаж, поднятый вокруг предстоявшего поединка с Захаревичем?

          — Может, и повлиял, — ответил Юрий. — Но ведь на меня он тоже влиял...

          Да, разные это, видимо, вещи: поднимать рекордную штангу вдали от сильнейших соперников — и сойтись на помосте лицом к лицу с таким зубром, как Юрий Захаревич. Ажиотаж — он действительно влияет на спортсменов, но по-разному. И психологические атаки — тоже.

          — Меня не надо пугать килограммами, которые собирается поднять мой соперник, — говорил в годы своего расцвета Василий Алексеев. — Это меня только злит, а злой я становлюсь очень сильным.

          Кто же не знает, что Захаревич — парень на удивление добрый? Но есть же такое понятие — спортивная злость. Я, помню, спросил у Виктора Науменкова: мол, не слишком ли Юра "выплеснулся" в Кардиффе? Год ведь олимпийский, надо, наверное, приберечь кое-что и для Сеула, а тут — сразу четыре мировых рекорда, да ещё каких!

          — Нет, Юра не слишком "выплеснулся", — уверенно ответил мне тренер чемпиона. — Сдерживать Юрия я не собирался. Видел, что он горит желанием достойно ответить на вызов молодого соперника. Ну а насчёт Сеула... К Олимпиаде-88 мы, если всё будет благополучно, кое-что припасём...

          У больших спортсменов нет времени принимать поздравления. Захаревич прилетел из Англии в Москву, переночевал там, а на следующий день уже сел на самолёт маршрута Москва — Токио. В японской столице разыгрывался очередной этап Кубка мира. Персональное приглашение от нашей страны получили чемпионы мира Анатолий Храпатый, Александр Курлович и Юрий Захаревич. Соревнования эти весьма престижны, хотя у нас особой популярности не приобрели. Может быть, потому, что в последние годы этот Кубок доставался, как правило, болгарским спортсменам? К примеру, в 1987 году им владел Михаил Петров. Но вот в 1988 году Захаревич решил поломать столь печальную для нас традицию и всерьёз поспорить за главный приз. По сути, им награждается лучший штангист мира по итогам года. В зачёт входят чемпионаты мира и Европы, а также наиболее популярные международные турниры, хорошо известные всем любителям железной игры: "Голубые мечи" в ГДР, "Серебряный дракон" в Англии, "Кубок Дружбы" в СССР, "Кубок "Паннония"" в Венгрии... И вот к ним добавился "Кубок Токио". Сроки его проведения не слишком удобны — сразу после европейского чемпионата, но что поделаешь...

          Пропускать соревнования для Захаревича не было никакого смысла. Год складывался удачно: уже в марте он выиграл этап Кубка в Австралии, а в Кардиффе только что был признан лучшим штангистом соревнований. Это, конечно, достаточно условно и во многом субъективно, но всё же... В 1986 году на чемпионате мира в Софии Захаревич выиграл блестяще, с четырьмя мировыми рекордами. А лучшим атлетом чемпионата был признан всё же Наум Шаламанов, выступавший тогда ещё за сборную Болгарии, хотя на его счету было только три мировых рекорда. Сие, надо полагать, был реверанс жюри в адрес хозяев чемпионата. Так или иначе, но теперь Захаревич терять очки не желал, и об отдыхе пришлось на время забыть.

          Попутно выяснилось, что на плечи Юрия легла дополнительная нагрузка: он был назначен... руководителем нашей небольшой спортивной делегации. В интересное всё-таки время мы живём. Слыханное ли дело: действующему спортсмену вручают полномочия руководителя и валюту, отправляя его на край света. Прежде, бывало, руководителей ехало едва ли не больше, чем самих спортсменов.

          Надо заметить, что Захаревич нимало не смутился в непривычной для себя роли. В Токио наши штангисты прилетели прямо к заседанию оргкомитета соревнований. Кое-кто был уже в тревоге — что-то не видно советских чемпионов...

          — Soviet Union? — в очередной раз вопрошал председательствующий. Как раз в этот момент в зал вошёл Юрий Захаревич и, подняв руку, произнёс:

          — We are here, sir.

          А чего тут смущаться? Опыт международных соревнований у Юрия колоссальный, вокруг — знакомые лица: вот австриец Готфрид Шёдль, президент Международной Федерации тяжёлой атлетики; вот венгр Тамаш Аян, её Генеральный секретарь... Когда закончилась официальная часть, Шёдль подошёл к Захаревичу и начал живо расспрашивать о результатах его выступления в Кардиффе — они до президента ещё не дошли. Сам-то он присутствовал на чемпионате Европы только в первые дни, а потом уехал. Однако, отвечая на вопросы журналистов, успел дать прогноз относительно исхода соревнований в первом тяжёлом весе. По мнению Шёдля, победить должен был Стефан Ботев. А Захаревич, естественно, должен был проиграть.

          — Я знал об этом прогнозе нашего президента, — говорил мне потом Захаревич. — И потому особенно распространяться не стал. Назвал ему числа поднятых килограммов, моих и Ботева, и всё. Шёдль задумался...

          — Покончив с делами, мы втроём отправились в баню — надо было привести в порядок вес, убрать кое-какие излишки, — рассказывал Юрий. — Ну и любопытно было — банька-то всё же японская! Там, конечно, есть на что посмотреть. Три бассейна, в каждом вода разной температуры, телевизор, кушетки с душевым рожком, шампуни, фены, массаж — по желанию, только деньги плати. Но мы долго блаженствовать не стали, поспешили в гостиницу — ночь ведь прошла без сна...

          Если я скажу, что рвался на помост, то это будет неправда. Четыре дня назад было серьёзное испытание, и смотреть на штангу пока ещё не очень хотелось. Впрочем, я считался руководителем делегации и должен был подавать пример, как настраиваться на борьбу. Толя Храпатый в первый день даже претензии успел предъявить — мол, зачем я его заявил выступать в категории 90 кг, он бы и в категории 100 кг выиграл... Ему, понимаете ли, не хотелось сгонять полтора килограмма лишнего веса. Ну, эти упрёки я отвёл без труда. Записал им обоим, Курловичу и Храпатому, начальные веса в стартовом протоколе, как и положено представителю команды. Себе, поразмыслив, вывел совсем скромные числа: 170 кг в рывке и 210 кг в толчке. Хотел записать 200 кг — для успеха хватило бы и этого. Я ведь видел, что соперники не очень сильны, — да как-то стыдно стало.

          В разминочном зале стояла дикая жара, мы ходили мокрые, словно водой облитые. Настроение и без того было не слишком боевым, а тут ещё такая температура воздуха... Однако когда берёшься за гриф на соревновательном помосте, всё почему-то уходит в сторону, все эти неудовольствия. Я понемножку завёлся, вырвал в конце концов 195 кг, толкнул 242,5 кг, и при этом, как говорят штангисты, "сработал на шесть подходов", то есть не сделал ни одной неудачной попытки. Вот тебе и "без желания"! Мои друзья, Храпатый и Курлович, тоже выиграли соревнования в своих весовых категориях. Результат, который я показал, был признан лучшим на Кубке Токио. Не зря, значит, я старался.

          Так уж получилось, что призы и медали на самых крупных международных соревнованиях в последние годы разыгрываются именно в споре советских и болгарских штангистов. И если прежде советская сборная была безоговорочным фаворитом, а поражения (например, на Олимпийских играх 1972 года в Мюнхене) расценивались как досадная случайность — кому же не понятно, что объективно мы сильнее, просто нервы подвели некоторых ребят! — то теперь такие объяснения не проходят. Потому что, если быть честным, сегодня наша команда объективно слабее болгарской.

          Я берусь утверждать это даже сегодня, через несколько месяцев после Олимпиады 1988 года в Сеуле. Да, там мы выступили более чем удачно, завоевав шесть золотых медалей. Но ведь не секрет, что этому сопутствовали чрезвычайные обстоятельства: несколько болгарских чемпионов были дисквалифицированы за употребление допинга, и руководство болгарской спортивной делегации приняло беспрецедентное решение — снять всю сборную штангистов с олимпийских соревнований и отправить её домой. И было довольно странно читать высказывания наших спортивных руководителей, что, мол, отсутствие болгарских штангистов не снизило накала борьбы на помосте и т.д. Всем понятно, что снизило, и весьма резко. Я вовсе не оправдываю атлетов, которые пользовались запрещёнными медицинскими препаратами. Они серьёзно наказаны, и я не сочувствую им — с этим злом давно пора кончать.

          Но я также знаю, что не за горами очередной чемпионат мира по тяжёлой атлетике. И почти уверен в том, что при прочих равных условиях болгарскую сборную мы не обыграем. Почему?

          Потому что с 1989 года в силу вступают новые правила: сборной страны не разрешается выставлять двух участников в одной весовой категории. В каждой категории по одному — пожалуйста. И в принципе это логично.

          Но для нас сие — весьма невыгодное новшество. Кто же не знает, что вот уже на протяжении ряда лет мы не имеем атлетов лёгких весовых категорий, способных спорить за лидерство с "маленькими силачами" из Болгарии? И очень часто вообще не выставляем на помост "мухачей" — им всё равно не видать золотых медалей. И хоть как-то пытаемся отыграться в весовых категориях, где у нас позиции гораздо лучше: от полутяжёлой до сверхтяжёлой. Там мы обычно выставляем по два участника сразу. Эта тактика в последнее время всё-таки давала нам какие-то шансы бороться за первенство со сборной Болгарии, хотя успеха в командной борьбе, как правило, мы не добивались. А что же будет теперь? Не надо быть провидцем, чтобы предсказать: при новых правилах соревнований медалей мы наверняка недосчитаемся.

          Сборная СССР давно уже плохо сбалансирована, мы понемногу забываем славные времена, когда тон на мировом помосте задавали не только наши тяжеловесы, но и атлеты легчайших и лёгких весовых категорий: Мухарбий Киржинов, Пётр Король, Николай Колесников Александр Воронин, Каныбек Осмоналиев, полусредневес Виктор Куренцов... Сейчас их категории — почти безраздельная вотчина болгарских атлетов. И если прежде мы утешались, что уж в борьбе "солидных мужчин" всё золото будет наше, то сегодня болгарские специалисты научились прекрасно готовить к соревнованиям и таковых: о Благое Благоеве и о Христо Ботеве я уже рассказал; да и Антонио Крыстев, к печали всех наших любителей "железной игры", дважды завоёвывал вроде бы давно "прописанный" в нашей стране титул чемпиона мира в самой престижной весовой категории — свыше 110 кг.

          Так что ни у одного нашего чемпиона спокойной жизни быть не может, у каждого теперь есть сильный и честолюбивый болгарский соперник.

          В чём же причина неожиданного для многих взлёта болгарских штангистов? Большинство наших специалистов причину эту впрямую связывают — и совершенно справедливо — с именем главного тренера сборной Болгарии Ивана Абаджиева. В спорте, как, впрочем, и везде, выдающаяся личность может сделать необычайно много. Абаджиева никак не назовёшь баловнем спортивной судьбы, хотя в своё время он был чемпионом Болгарии и даже серебряным призёром чемпионата мира. Покушался и на мировые рекорды, но "путь наверх" для него наглухо закрывал великолепный советский штангист Виктор Бушуев. Иван так и ушёл с помоста, не удовлетворив до конца честолюбия спортсмена: кого же устраивает роль "вечного второго"?

          Зато он отыгрался на тренерском поприще. Не надо думать, что тренера Абаджиева кто-то "тянул за уши" в национальную сборную и создавал особые условия для его знаменитых экспериментов. Начинал Иван в небольшом городе Сливен с двумя разбитыми штангами и ватагой ребят, жаждавших стать сильными, но отнюдь не помышлявших о мировых достижениях. Зато о них неустанно думал их молодой наставник. Его система тренировок не походила ни на какую другую. Многим казалось, что она просто авантюрна, что юные спортсмены ни за что не справятся с теми нагрузками, которые предлагал им Абаджиев. Но его расчёт строился на строго научной основе. А уж медицинскому обеспечению болгарских спортсменов, и не только штангистов, можно лишь позавидовать.

          "Я ещё в пятидесятых годах проводил эксперимент с двухразовыми тренировками, а потом с многочасовыми одноразовыми занятиями через день, — писал Иван Абаджиев. — Таким образом мне удалось установить оптимальный тренировочный ритм. Именно в этих поисках и рождалась болгарская методика. Но в основе всех моих поисков и экспериментов лежал всё же советский опыт, контакты с советскими коллегами, информация, которую я получал из СССР, от представителей советской тяжёлой атлетики."

          Да, наши болгарские друзья при каждом удобном случае подчёркивают, что их учителя — это советские мастера тяжёлой атлетики. Лучшие из наших тренеров передавали им свой опыт, некоторые даже работали в Болгарии; многие тренеры из братской страны заканчивали советские вузы. И если Абаджиев рассказывает о своих экспериментах со стрессовыми тренировками, то наши специалисты припоминают, что советский тренер, олимпийский чемпион Рудольф Плюкфельдер в своё время первым пошёл по этому пути, за что и получал синяки и шишки: кое-кому казалось, что такой режим тренировок попросту бесчеловечен и потому Рудольфа Владимировича следует... отдать под суд. Я не шучу, Плюкфельдеру действительно не раз грозили судом и другими карами. Чем он мог на это отреагировать? Естественно, только мировыми рекордами своих воспитанников.

          Но громадный опыт Плюкфельдера не очень-то прижился в нашей сборной: Рудольф Владимирович и нынче от неё в стороне. Мы просто бесхозяйственно, расточительно относимся к своему богатству — в этом одна из причин теперешних неудач наших тяжелоатлетов.

          Спортивные руководители Болгарии сумели разглядеть в скромном провинциальном тренере Абаджиеве новатора, причём человека глубоко порядочного, готового отдать все силы и душу во славу болгарского спорта. Ему поверили, поддержали — и не ошиблись. Вот это и называется профессионализмом спортивных работников.

          Однажды Абаджиева спросили, на чём держится его авторитет наставника.

          — На это мне нелегко ответить, — сказал он. — Главное всё же в тех общечеловеческих принципах, без которых немыслим никакой авторитет: полная отдача, самоотрешённость, трудолюбие...

          Сейчас многие, слава труду, начали понимать, что без этих самых общечеловеческих принципов мы никуда не двинемся, вернее, не двинемся вперёд. В частности, в тяжёлой атлетике. Абаджиев думал прежде всего об интересах дела, стремился привлечь для работы со сборной Болгарии все лучшие силы, которыми располагала страна. Когда я наблюдаю за выступлениями болгарских силачей на международных турнирах, то с удовольствием обнаруживаю в числе тренеров сборной знакомые лица: вот олимпийский чемпион Мюнхена и Монреаля Нораир Нурикян; вот неоднократный чемпион мира Неделчо Колев; вот многократно прославленный чемпион и величайший рекордсмен Янко Русев... Я могу назвать ещё немало громких имён штангистов, известных всему спортивному миру, которых постоянно держит в обойме сборных, национальной и юношеской, главный дирижёр всего этого оркестра Иван Абаджиев. Уж он-то постарался не растерять это национальное достояние, приучая чемпионов к нелёгкому тренерскому делу, приглашая наиболее способных к работе в главных командах страны. У Абаджиева такой принцип: работать со спортсменами не временно, а всегда.

          — Они же для меня всё равно что мои дети, — говорил мне однажды Иван. — Я выводил их в большую жизнь, показывал путь к успеху, к славе. И я не могу, не имею права отвернуться, когда этот путь спортсмен окончил.

          У нас же многие отворачиваются с лёгкой душой. Часто болельщики, глядя на нашу сборную, гадают: а кто это выводит её на помост? Ах, это и есть главный тренер... А как его фамилия? Признаться, не слышал такой. А рядом кто? Второй тренер? Первый раз в жизни вижу это лицо. А откуда они, простите, оба взялись?

          Над этим вопросом многие годы ломали свои головы не только болельщики, но и сами штангисты. А где же, размышляли они, наши славные герои, чьи имена десятилетиями гремели под сводами Дворцов спорта в разных странах мира? Они ушли незаметно, и двери сборной страны глухо захлопнулись за ними. Тяжёлая атлетика, наверное, единственный у нас вид спорта, где не принято торжественно провожать своих "звёзд". Во всяком случае, до сих пор этой чести не удостоились ни двукратные олимпийские чемпионы Леонид Жаботинский и Василий Алексеев, ни знаменитые в своё время Яан Тальтс, Виктор Куренцов, Давид Ригерт, Султанбай Рахманов... Этот перечень можно продолжать долго. Разумеется, чемпионов обижало столь прохладное отношение, но обида чемпиона не много стоит, если этот чемпион — бывший...

          Мало того, очень часто люди, волею судеб попавшие в руководители сборной, даже всеми силами торопили уход из неё прославленных ветеранов. И это объяснимо: этим руководителям было неуютно рядом со спортсменами, имевшими громкую славу и солидный вес в мире тяжёлой атлетики. Вот почему они старались побыстрее выжить из команды таких штангистов, как Давид Ригерт, Александр Воронин, Султанбай Рахманов. Через это прошёл даже Леонид Тараненко, который и по нынешний день успешно бьёт мировые рекорды. В сборной он удержался лишь благодаря исключительно упорному характеру и немалой пробивной энергии личного тренера, Ивана Логвиновича. А расстаться с Леонидом были не прочь уже в 1980 году, то есть сразу после его триумфа на Московской Олимпиаде. Мол, выиграл Олимпиаду — ну и прекрасно, а теперь пора и честь знать, уступи дорогу молодым. Фраза привычная, но если вдуматься, лишённая смысла: в спорте никто не должен получать открытую дорогу по чьему-то руководящему произволу. Есть сила и умение — опережай соперника сам.

          Тараненко может рассказать немало интересного о своей "борьбе за существование" на большом помосте: о том, как олимпийского чемпиона не вызывали на тренировочные сборы перед чемпионатами мира и Европы; как игнорировали его блестящую спортивную форму (даже мировые рекорды не считались весомым аргументом) при формировании сборной для участия в этих чемпионатах.

          А всё почему? А всё потому, что эти ветераны слишком много о себе понимают. У каждого — своё видение тяжёлой атлетики, свои особенности в тренировках, в "подводке" к соревнованиям. Всё это страшно мешает "тренерам-организаторам" проводить в жизнь тот самый "единый план", на котором держится вся их немудрёная методика. И если новички сборной были вынуждены ей подчиняться, то ветераны, знавшие лучшие времена, молчать не желали и отстаивали своё право на спортивную индивидуальность. Это расценивалось почти как саботаж. Обстановка неизбежно накалялась, и нужно было только найти подходящий повод, чтобы указать ветерану на дверь.

          Разумеется, таким руководителям сборной экс-чемпионы не требовались и в качестве помощников: этого ещё только не хватало... А стремление наиболее энергичных, ищущих молодых тренеров из числа спортивных звёзд стать полезными сборной страны расценивалось едва ли не как нахальство. "Организаторы" держали этих людей "на расстоянии вытянутой ноги". Ну как, есть, разница между такой позицией и отношением к делу тренера болгарской национальной сборной Ивана Абаджиева?

          У нас исчезла преемственность поколений штангистов, а ветеран ведь всегда своего рода учитель, даже если он просто поднимает штангу в присутствии новичка. Оставшиеся не у дел спортивные звёзды занялись кто чем, и не многие из них предпочли нелёгкий тренерский хлеб. Их бесценный опыт пропадал впустую, и не удивительно, что за последние 10-15 лет мы потеряли целое поколение специалистов тяжёлой атлетики. Многие просто разуверились, что их когда-либо оценят по труду.

          Вот, например, молодой тренер подготовил перспективного спортсмена, который попал в списки наставников сборных страны. Но это вовсе не означает, что в поле зрения этих наставников попал и сам молодой тренер. Спортсмена вызывают на сборы — тренер остаётся дома. Именно так ведь и поступали долгое время с Виктором Науменковым. Но молодой специалист должен расти вместе с учеником, впитывать всё новое, что есть в мире тяжёлой атлетики, совершенствовать методику тренировок...

          На практике же бывало как раз наоборот: тренеры на местах... прятали своих талантливых ребят от функционеров юношеской и молодёжной сборных. И неспроста: немало дров успел наломать, например, бывший старший тренер юниорской сборной страны Михаил Окунев. Типичный представитель волны "тренеров-организаторов", которая, на общую нашу беду, захлестнула одно время тяжёлую атлетику, он имел весьма скудные знания в этом предмете: сам не добился известности как штангист, не имел и достойных учеников. Мало того, основной спортивной специальностью Окунева была вовсе не тяжёлая атлетика, а... футбол. Но к тому времени, когда сие выяснилось, он уже успел стать "незаменимым специалистом" — и печальные результаты этого не замедлили сказаться.

          Не одного талантливого парня в буквальном смысле этого слова сломал Окунев бездумными "сверхнагрузками". Когда за душой нет ничего своего, подражательство неизбежно. Старшему тренеру молодёжной сборной СССР, как видно, не давали покоя лавры болгарских наставников. Их воспитанники уже очень рано, в 17-18 лет, приближались по уровню своей подготовки к международному классу. А кое-какие феномены делали это даже раньше. Например, тот же Наим Сулейманов начал бить мировые рекорды в 15 мальчишеских лет.

          Ну, значит, и нам пора это делать, решил Окунев. А то у ребят не тренировки, а развлечение. Вон ведь как пашут их болгарские сверстники: по два раза в день, да ещё и на максимальных весах... И, набравшись из бог весть каких источников вершков методики тренировок болгарских штангистов, Окунев бесстрашно перенёс эти принципы на отечественную почву. Итоги оказались плачевными: у молодых штангистов рвались мышцы и связки, а болгары тем временем — вот чудеса, — не снижая темпов, уходили вперёд...

          — Голое подражательство никогда никого не приводило к добру, — говорил мне олимпийский чемпион Виктор Куренцов. — То, что подходит болгарским юношам, не всегда годится для нас.

          Надо учитывать разницу в национальных особенностях строения организма. Южане в 16 лет — это уже, по сути, мужчины, они могут справляться со значительными нагрузками без ущерба для здоровья. А русские, украинцы, белорусы формируются гораздо медленнее, и "мужиком" наш парень станет только в 20-22 года. Вот тогда и можно, не боясь, его "грузить".

          Тяжёлая атлетика — спорт для зрелых мужчин. А у нас её, в подражание кому-то, стали делать юношеской забавой. Это же надо было придумать — ввести ценз, 24 года как предельно старший возраст, на участие штангистов в крупных соревнованиях... Исключения делались только для мастеров спорта международного класса. Этой бессмысленной, искусственной мерой мы оттолкнули от штанги многих её поклонников, из залов ушли тысячи любителей "железной игры". Сейчас этот ценз наконец отменили, но дерево подрублено крепко. Лично я пришёл в тяжёлую атлетику в семнадцать лет и выступал до тридцати шести. Не раз становился чемпионом мира. Да, спорт с тех пор, конечно, помолодел. Но я не очень-то радуюсь, что это коснулось штанги. Юные болгарские чемпионы, как правило, недолго держатся на большом помосте. Хотя исключения, конечно, бывают.

          К словам Куренцова можно добавить, что исключения бывают и у нас: герой этой книги, Юрий Захарович, ставший мировым рекордсменом в 18 лет, — тоже исключительное явление. Но не нужно только возводить такие феноменальные случаи в абсолют и строить на них систему, как это пытался сделать Окунев. И понятно, почему от него прятали своих лучших учеников тренеры детских спортивных школ: они ведь, как-никак, профессионалы и не хотели связываться с дилетантом, способным только загубить молодых атлетов.

          Василий Алексеев по этому поводу однажды пошутил в свойственной ему гротесковой манере.

          — А почему бы, — сказал он, — мне не принять под своё командование нашу футбольную сборную, как думаете? Ведь если футболист тренирует штангистов, то отчего бы не попробовать сделать наоборот? (Замечу, кстати, что в то время дела у наших футболистов складывались на международной арене неважно. Сейчас Василий Иванович предложить свои услуги, пожалуй, не рискнул бы. — А.С.)

          Как долго и без всяких сомнений повторяли мы этот расхожий спортивный девиз: массовость — основа мастерства... Но так ли, если разобраться, обстоит всё на самом деле? Конечно, массовость — это всегда неплохо, и мы долгие годы сотрясали воздух громадными цифрами "приобщённых" к физической культуре и спорту людей. Вот и тяжёлой атлетикой, по некоторым данным, у нас занималось ещё не так давно около 300 тысяч человек. Страшно даже представить себе такую армию атлетов, и невольно думаешь: где же они все находили штанги для занятий? Их ведь не хватает даже в столице.

          А вот в Народной Республике Болгария тяжёлой атлетикой занимается всего-навсего около трёх тысяч человек. А чемпионов мира у болгар нынче больше, чем у нас. Вот вам и массовость, якобы неизбежно переходящая в мастерство... Наши друзья, насколько можно это заметить, нисколько не гонятся за "охватом", за умопомрачительными цифрами. Зато у них — опять же по инициативе и по сценарию Ивана Абаджиева — создана стройная, чёткая система развития тяжёлой атлетики в стране. В разных городах Болгарии работают отделения детских спортивных школ, лучшие воспитанники которых неизбежно попадают в центральную спортшколу "олимпийских надежд". А там уже рукой подать до национальной сборной. И ни один талантливый молодой штангист, будьте уверены, не исчезнет из поля зрения опытных, авторитетных помощников главного тренера, Абаджиева. Вся эта система легко управляется и контролируется, а потому работает практически без перебоев. Например, в лёгких весовых категориях на место в национальной команде порой претендуют по 3-4 равных по силам атлета. И это всё потенциальные чемпионы мира, ибо сложнее всего для них — выиграть первенство Болгарии. Когда-то точно так же обстояло дело и у нас...

          Но сейчас нам похвастать нечем. Вся наша система развития тяжёлой атлетики (если её ещё можно называть системой) громоздка, расплывчата и контролируется из рук вон плохо. Сейчас, по-моему, никто толком не знает, сколько же людей занимается у нас этим видом спорта — не на бумаге, которая всё стерпит, а в спортзалах. Но тут ведь ещё вопрос: как занимается? Болгарские специалисты имеют в своём распоряжении качественный инвентарь, удобные специализированные спортивные залы, они вооружены новейшей методикой, у них налажен чёткий врачебный контроль.

          Обо всём этом подавляющее большинство наших тренеров — и не только в глубинке, но и в крупных городах — может только мечтать. Прогресс, который коснулся многих видов спорта — тут можно назвать плавание, лёгкую атлетику, гимнастику, — обошёл нашу тяжёлую атлетику стороной. Если у пловцов появились современные бассейны с электронным оборудованием, если у гимнастов появились поролоновые ямы, у легкоатлетов — упругие синтетические беговые дорожки и т.д., то штангисты, в общем-то, "остались при своих". У наших спортивных руководителей на всех уровнях прочно укоренилось представление, что тяжёлая атлетика — исключительно нетребовательный и простой вид спорта, что заботы она требует самой что ни на есть минимальной. Я уже упоминал, в каких условиях начинал свою тренерскую деятельность Виктор Науменков в современном Димитровграде: тесный, душный подвал, переоборудованный силами самих же спортсменов под спортивный зал. Ну, у Науменкова ещё, к счастью, хватило энергии и настойчивости добиться, чтобы в местном Дворце спорта сделали что-то вроде настоящего зала штанги. Там и сейчас тесно прижались друг к другу четыре помоста, а их надо иметь хотя бы в два раза больше...

          В городе Шахты в своё время было подготовлено четыре олимпийских чемпиона. Но если кто-то думает, что они тренировались в просторном современном зале, то он ошибается: там всего-то шесть помостов, и в часы "пик" спортсмены боятся задеть штангой о штангу соседа. Между прочим, в этом городе, известном любителям спорта всего мира, так и не создано даже отделения тяжёлой атлетики при местное комплексной детской спортивной школе, хотя разговоры о ней ведутся уже более десяти лет.

          Современные формы работы с юношами приживаются у нас плохо. По пальцам можно перечислить имеющиеся в стране школы-интернаты спортивного профиля, где открыты отделения юных штангистов. Но и те, что имеются, работают, как правило, ни шатко ни валко. Никто не озабочен тем, чтобы привлечь туда авторитетных специалистов, имеющих опыт и вкус работы с молодёжью. Случайный набор тренеров — и как следствие — случайный, непродуманный набор учеников, лишь бы заполнить классные комнаты, а там из них, глядишь, что-нибудь выйдет... Нет — при таком подходе к делу выйдет вряд ли.

          Мы удивительно легко разбазариваем свои богатства, не заботимся о сохранении славных спортивных традиций на местах. Происходит это от всё того же убеждения, что массовость, мол, рождает мастерство и, поскольку страна у нас огромная, талант где-нибудь обязательно пробьётся. А тем временем приходят в упадок центры тяжёлой атлетики, откуда годами выходили чемпионы и рекордсмены. Так произошло уже в Хабаровске, где когда-то громко заявили о себе олимпийские чемпионы Владимир Голованов и Виктор Куренцов; в Свердловске, слывшем кузницей штангистов (там раскрылся талант двукратного олимпийского чемпиона Аркадия Воробьёва). То же самое грозит сейчас Ростовской области, до недавнего времени не имевшей соперников в Российской Федерации. Помню, когда там работал Рудольф Плюкфельдер, он мечтал, а вернее, ставил перед собою цель, чтобы большинство атлетов национальной сборной страны поставлял спортивный Дон. Может быть, это было слишком смело, но свидетельствовало отнюдь не о слабости.

          Давно уже растеряли некогда прочные традиции ленинградцы, а ведь в этом городе живут и здравствуют олимпийские чемпионы Фёдор Богдановский, Борис Селицкий, экс-чемпион мира Павел Первушин. Да и вообще отечественная тяжёлая атлетика, если вспомнить, зарождалась именно в городе на Неве. А Москва? Здесь собран самый мощный — по численности и по титулам — отряд специалистов "железной игры". Но где же их, если можно так выразиться, "продукция"? Когда я читаю в протоколах, что за сборную столицы выступают Киржинов, Авсетов, Ачичаев, то меня берут и стыд, и злость. Последним коренным москвичом, достойно представлявшим свой город, был, по-моему, экс-чемпион мира Владимир Рыженков — в начале семидесятых годов.

          Однажды я ненароком подслушал разговор двух штангистов. Один из них, мастер спорта из столицы, рассказывал о своём наставнике, носящем, между прочим, звание заслуженного тренера страны.

          — Он, конечно, в технике разбирается здорово. Но если он ещё нас этому учил бы! А то... Тренировка в разгаре, а он ещё только появляется в зале. И ты думаешь, к моему помосту спешит, чтобы рывок шлифовать? Как бы не так. Садится "на телефон" и часами названивает каким-то знакомым. Разговор идёт, насколько можно понять, о том, кто и когда придёт попариться в нашу сауну...

          Халтура глубоко проникла в разные сферы нашей жизни, и спорт, к сожалению, тут не исключение.

          Подобные жалобы от спортсменов я слышал уже не один раз. Немало тренеров превратились в обыкновенных "урокодателей", а порой они и вовсе никаких уроков не дают: играют во время тренировок в шахматы, болтают с коллегами о том о сём... Взывать к их совести — дело почти безнадёжное, а контроль за их "деятельностью" проводится формально, если проводится вообще.

          Исчезают тренерские школы, подобные школе Рудольфа Плюкфельдера, обогатившего тяжёлую атлетику целой россыпью смелых идей. Их, как можно заметить, подхватили в Болгарии, а у нас от них высокомерно отвернулись. Исчезают тренеры-подвижники, люди долга и чести. Всё чаще торжествует меркантильность.

          — Какое качество, по-вашему мнению, самое важное, самое необходимое для тренера? — как-то раз спросили журналисты Ивана Абаджиева.

          И, зная неразговорчивость болгарского специалиста, попытались подсказать:

          — Трудолюбие? Целеустремлённость? Амбиция?

          — Нет, нет, все эти качества — результат более важного: постоянного беспокойства, — был ответ. — Тренер должен постоянно жить мыслью, что он отстанет, что он просто погибнет, если не придумает что-то новое, если чего-то не откроет. Я замечал, что это беспокойство передаётся спортсменам и заставляет их стремиться к пока недостигнутому.

          В нашей тяжёлой атлетике таких беспокойных тренеров стало до обидного мало. И пока так будет продолжаться, боюсь, что грозных соперников из Болгарии нам не догнать...

          Как-то раз мы сидели с Захаревичем и смотрели видеофильм о западных культуристах: как они тренируются, как выступают и т.д. Вернее, смотрел я, а Захаревич читал газету — этот фильм ему, видимо, уже порядком надоел — и время от времени вставлял комментарии.

          На экране двухметровый гигант-культурист с выразительным лицом делал жим лёжа. На штанге стояло килограммов восемьдесят, может, сто. Едва взявшись за гриф, культурист скорчил страдальческую гримасу, а дальше по нарастающей начал изображать муки ада, хрипя, стеная и рыча.

          Тем временем его тренер, умело подыгрывая разгорающимся страстям, орал ему прямо в ухо:

          — Давай, давай, парень! Ещё, ещё! Ты можешь, ты должен!

          — Да, я могу! — кричал ему в ответ атлет. — Я ему покажу (имелся в виду, безусловно, какой-то фаворит — А.С.)! Я стану "Мистером Вселенная"!

          В роли бесспорного фаворита в этом фильме выступал знаменитый американский культурист Арнольд Шварценеггер. Когда он вышел на арену или на эстраду — уж не знаю, как это правильно назвать, — и начал демонстрировать разнообразные позы, зал взорвался овациями и свистом, выражавшим, как нам теперь стало понятно, предельную степень восхищения. А комментатор соревнований — или, может, быть представления? — совсем зашёлся от восторга, обрушив на головы зрителей целые россыпи ярких художественных сравнений типа "единственный и неповторимый Шварценеггер, ты похож на статую Микеланджело!" и прочее в том же роде.

          Арнольд поворачивался и так и этак, надувал грудную клетку, играл мышцами ног и живота, и всё это, естественно, принималось на "ура". Смотрелся Шварценеггер, без сомнения, весьма внушительно — под тонкой кожей переливались громадные мускулы, прекрасно проработанные тщательно подобранными упражнениями. Специальный крем убрал с тела всю ненужную растительность — живой статуе она явно ни к чему, другие мази придали коже свежесть и блеск. Над всем этим великолепием светила отработанная победная улыбка — для всех и ни для кого. Он знает себе цену, Шварценеггер, будьте спокойны!

          Американец прекрасно держится и перед микрофоном, что, впрочем, не удивительно — ведь Арнольд часто и не без успеха снимается в художественных, а не только в документальных фильмах. Впрочем, и в этой документальной ленте культуристы по ходу дела разыгрывали кое-какие немудрёные сюжетики. Это оживляет ленту, но интереснее, на мой взгляд, были всё-таки интервью, тренировки и соревнования.

          — Я качаю руки и чувствую, как кровь бежит по венам, как она горяча, — нараспев говорил Шварценеггер. — Это не сравнимо ни с чем, это всё равно как... (Далее продолжать я не решаюсь — уж больно смелое сравнение нашёл атлет, объясняя, как это всё здорово.)

          В одной из сценок кто-то из геркулесов, собравшись с силами, передвинул с места на место легковой автомобиль.

          — Ну, это ерунда, — спокойно сказал Захаревич. — Мне приходилось вытаскивать машину из колеи и поднимать "задок" вместе с колёсами. А этот культурист передвинул машину горизонтально, над гладкой поверхностью. И вообще в фильме многое, конечно, наиграно. Ребята слишком старательно показывают, как им тяжело. Наверное, этим культуристам действительно нелегко, особенно, когда на тренировках они выполняют последние упражнения серии — но не до такой же степени они страдают...

          — А тебе не кажется, — спросил я Юрия, — что культуризм у нас в стране вот-вот потеснит тяжёлую атлетику, а то даже и подменит её?

          — Нет, не думаю. Это всё-таки очень разные вещи, — был ответ.

          Виды спорта это, конечно, разные, но вот оптимизм нашего чемпиона я не разделяю. И вопрос задал не совсем верно: он уже теснит штангу, этот самый культуризм, который мы очень долго и дружно проклинали как "гримасу западного образа жизни" (в рубриках "Их нравы"), а теперь старательно и даже яростно поднимаем на щит под именем атлетизма. Как это у нас часто бывает, наступило очередное массовое прозрение: атлетизм — вот что оздоровит нацию, вот что избавит молодёжь от физической и душевной хилостей. Ибо, как известно, в здоровом теле — здоровый дух. Быстро, надёжно и без особых сверхусилий люди приобретут силу мышц и красивую фигуру.

          Желающих приобрести всё это оказалось более чем достаточно. Хуже обстоит дело с тренерскими кадрами, но и они нашлись: кто-то из физкультурных работников срочно поменял специальность и перешёл из гимнастического зала в душный и тесный полуподвал, где "качают силу" скороспелые атлеты. А кое-кто бесстрашно взялся за дело, по сути, ему незнакомое.

          Инженеры и гуманитарии нынче весьма успешно преподают в тех же подвалах что угодно, начиная от атлетизма и заканчивая карате под новым названием — "у-шу". Тем более что в этих азиатских тонкостях никто не разберётся, да и разбираться, если честно, не спешит.

          Нынче ведь спортивные сооружения переходят на хозрасчёт, и платные услуги в особой цене.

          Платить за традиционный волейбол найдётся мало желающих, а вот за атлетизм платят с лёгкой душой. Абонементные группы — узаконенные и полуподпольные — растут словно грибы после тёплого дождичка. И вот уже, соблазнившись хорошими заработками, один за другим тренеры из тяжёлой атлетики тоже переключаются на атлетизм. Тем более что работа эта не в пример проще прежней: никто не спрашивает даже за подготовку разрядников, а уж о чемпионах и говорить нечего...

          Я как-то встретился с Моисеем Касьяником, ветераном советской тяжёлой атлетики, заслуженным мастером спорта и заслуженным тренером СССР.

          — Странные происходят теперь явления, — говорил Моисей Давидович. — Молодые тренеры-штангисты бросают работу: им теперь всего милее атлетизм. Я не утверждаю, что атлетизм — это плохо. Пусть молодёжь хоть чем-нибудь занимается, тем более, если атлетизм ей нравится. Но зачем, скажите, путать божий дар с яичницей и ставить в один ряд очередное модное увлечение с солидным, с олимпийским видом спорта? Тяжёлая атлетика подарила нам целую шеренгу ярких личностей. Их характеры ковала борьба, яростная борьба на помосте, а не демонстрация красивых поз...

          Однако штангу стали потихоньку отодвигать в сторону, и в центре внимания нынче атлетизм, ему — всюду зелёная улица. Вот уже лет пятнадцать у нас в Волгограде негде провести первенство города по тяжёлой атлетике. Штангисты соревнуются в крохотном тренировочном зале "Динамо". Впрочем, и за то, как говорится, спасибо. Но вот в городе впервые прошли соревнования по атлетизму — так для них моментально предоставили просторный зал Дома физкультуры. С таким отношением спортивных руководителей к штанге мы болгар догоним очень нескоро. А ведь не надо бы им, спортивным руководителям, забывать, что в олимпийской программе по тяжёлой атлетике разыгрывается десять полновесных золотых медалей. Но сегодня многих заботит только абонементная плата, а не спортивный престиж страны...

          К суждению известного специалиста я добавлю ещё несколько слов. Да, времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Но только порою излишне резко. Да, сегодня мы принимаем многое из того, что осмеивали и освистывали вчера. Но только не надо под видом борьбы с ретроградством впадать в другую крайность и превозносить до небес ценности, которые многим людям, и мне в том числе, кажутся весьма сомнительными. Прислушайтесь к тому, что говорит — свободно и раскованно, он ведь человек Запада — "единственный и неповторимый" Арнольд Шварценеггер.

          — Если вы настоящий чемпион, то у вас не должно быть никаких отрицательных эмоций... Однажды мне сообщили, что умер мой отец. Мать спросила меня по телефону, приеду ли я на похороны?

          "Нет, — ответил я, — ведь уже поздно что-либо предпринимать, он всё равно не воскреснет..." Моя девушка возмутилась: "Неужели тебя это не трогает?" Но я не мог ехать, потому что оставалось всего два месяца до соревнований...

          У Шварценеггера всё очень логично и просто. Но я не хочу, чтобы наши юноши, которые нынче вешают в спортзалах портреты супермена Шварценеггера, усваивали такую логику. Неприкрытое, возведённое в абсолют самолюбование у меня симпатии не вызывает. Напротив, вызывает одни лишь неприятие и опасение. Человек, который превыше всего ставит своё холёное тело, вряд ли рискнёт в нужную минуту... ну, допустим, вмешаться в драку. Скорее всего, он логично просчитает варианты, в том числе и возможную травму, и отойдёт в сторону.

          А вот Давид Ригерт, спортсмен до мозга костей, не приученный осторожничать и рассуждать на помосте, не раздумывая бросился с голыми руками на вооружённого ножом негодяя. У Давида прекрасная фигура, ею любовались во многих странах мира, а один мой коллега даже написал однажды, что у Ригерта "до неприличия красивое тело". И вот на этом теле остались отметки бандитского ножа — к счастью, неглубокие. Но, насколько я знаю Ригерта, осторожнее и "обходительнее" в ситуациях, когда жизнь сводит человека лицом к лицу с подонками, он не стал. В подобных случаях не свойственно осторожничать, как рассказывали мне в Димитровграде, и братьям Захаревичам, Василию и Юрию: им вдвоём случалось сражаться с пьяной оравой обнаглевших хулиганов.

          Я легко представляю себе Захаревича в этой битве: не раз видел его в отчаянных спортивных схватках. Но совершенно не могу представить Юрия на арене, демонстрирующего мускулы и различные позы. Насколько я понимаю, производить эффект — это не его стиль. Стиль Захаревича — делать результат. А хорошему результату, как считает сам Юрий, дополнительная реклама не требуется. Ибо этот результат называется "мировой рекорд".

          И вот тут уж, когда доходит дело до рекордов, — шутки в сторону. Внешне несколько флегматичный, Захаревич обнаруживает неукротимый темперамент. В чём он проявляется? Я уже рассказывал, как ещё в 1980 году юный атлет начал соревнования... с мировых рекордов. Конечно, такое получается далеко не всегда: нужно и попасть на "звёздный час" своей спортивной формы, и добиться разрешения на этот довольно рискованный шаг со стороны тренеров — но тем не менее такое бывало. А если уж не с мирового рекорда, то стартовать Юрий предпочитает так: пусть закончит выступление в рывке сильнейший соперник, а затем "накинем двушку", по выражению Юрия, то есть прибавим к лучшему результату соперника 2,5 кг — и тогда не стыдно выходить на помост. Так было, например, на весьма сложном для Захаревича чемпионате Европы 1988 года в английском городе Кардифф.

          В этом, конечно, большой риск, и чтобы вести такую игру, нужна, помимо прочего, колоссальная уверенность в своих силах. Но иначе Захаревичу, по-видимому, было бы просто скучно.

          Таким бойцам, как он, необходимы сильные раздражители. Причём не только на соревнованиях, но и на тренировках. Я уже писал о том, как перед чемпионатом в Англии Юрий развёл при подготовке такие пары, что пожелал толкнуть на одной из ударных тренировок 260 кг, что на 10 кг превышало мировой рекорд. И Юрия тогда буквально за руки удержал главный тренер сборной, Алексей Медведев.

          Если рассуждать об осторожности вообще, то может показаться, что инстинкт самосохранения у Захаревича по крайней мере притуплён.

          — Выступление Юрия — это всегда огромное испытание для всех нас, и его тренеров, и его друзей, — признался однажды бывший врач сборной страны по тяжёлой атлетике, мастер спорта Александр Панин. — Меня, например, начинает колотить уже во время его разминки, когда вес штанги быстро и неумолимо растёт. Виду я, конечно, не подаю и вообще на глаза Юрию стараюсь в это время не попадаться, но у меня всё уже давно наготове: шприц, жгут, бинты... Потому что я прекрасно знаю: в любой момент может случиться беда. О том, что в локте Юрия искусственная связка, я помню ежесекундно. А вот как он сам умеет забывать об этом — для меня загадка. Потому, наверное, он и есть Захаревич — лучший, на мой взгляд, штангист наших дней.

          — У Юрия имеется одно удивительное свойство, — рассказывал мне большой друг Захаревича, олимпийский чемпион Сеула Исраил Арсамаков. — Он не испытывает особого почтения к мировым рекордам. Любой из нас мучается в душе, размышляя, как преодолеть неведомый вес. Но только не Захаревич. У него никаких сомнений в успехе нет. Помню, я его однажды пугал — смотри, мол, молодые ребята подбираются к твоему рекорду в толчке, вот-вот "снимут"! Юрий лишь безмятежно улыбался.

          — А мне, — говорил он, — всё равно, чей рекорд бить на следующих соревнованиях — свой или чужой. Чужой, может быть, даже интереснее...

          И это ведь никакая не бравада. Он мне сие говорит откровенно, как другу, а с другими либо молчит, либо отшучивается.

          В самом деле, последнее время Захаревич с большого помоста без рекордов почти не уходит. К тому времени, как пишутся эти строки, он установил уже 41 мировое достижение. Результат из породы феноменальных, для всех времён. А ведь не стоит забывать, что времена у штангистов нынче иные, гораздо более суровые, что ли. Если в недалёком прошлом мировые рекорды фиксировались даже на республиканских соревнованиях — требовались только судьи высокой категории, — то теперь, увы... Мировой рекорд атлету утвердят лишь в том случае, если он установлен на международных соревнованиях. Это, конечно, намного сложнее, да и не так уже часты такие соревнования. Отчасти именно от этого и упал интерес зрителей (да и участников, надо признать, тоже) к нашим "внутренним" состязаниям — их уже почти не украшают салюты мировых достижений, а мы к ним так привыкли...

          И вообще мы ко многому привыкли. Величины поднятых килограммов воспринимаются нами как-то не слишком ярко. Ну поднял Захаревич в толчке 230 кг или там 250 кг — какая разница? Мы ведь, к счастью, не пытались даже оторвать от помоста снаряд весом в четверть тонны. Потому что приподнять его над полом нелегко даже двоим крепким мужчинам.

          Когда-то я пытался расспрашивать знаменитых чемпионов — мол, о чём они думают перед попыткой установить рекорд? Но потом оставил это неблагодарное занятие. Кто-то говорил заведомые банальности, других тянуло на романтику — без всякой, однако, конкретности, третьи шутили, как умели... Помню, один великий штангист в ответ на моё приставание пробасил:

          — О чём думаю, когда на штанге стоит рекордный вес? Думаю, как же это её поднять, такую тяжёлую? А потом вспомню: жена, дети, подоходный налог — и как её вверх задвину...

          Наверное, у большого спорта всё-таки имеются тайны, и наше профессиональное журналистское любопытство носит отчасти бестактный характер. Не обо всём, очевидно, можно спрашивать. И не только в спорте люди неохотно делятся самым сокровенным. Чехов, говорят, аккуратно сжигал все свои черновики, чтобы никто не мог узнать тайн его творчества.

          Юрий Захаревич меньше всего любит всяческую позу. Это касается и темы, которой я только что коснулся.

          — Шли как-то с тренировки два Сашки — Гуняшев и Попов, — рассказывал мне Юрий. — У Гуняшева почему-то было лирическое настроение, и он взялся объяснить Попову, что такое мировой рекорд. (Гуняшев — экс-рекордсмен мира в сверхтяжёлом весе, Попов — неоднократный чемпион страны и призёр чемпионата мира. — А.С.). И проговорил так взволнованно: "Ты себе не представляешь, Сашка, состояние человека, когда он атакует мировое достижение. Ощущение нереальное, сказочное... Когда я шёл к рекордному весу, мне казалось, что я шагаю по какой-то воздушной подушке... Ах, да что тебе говорить — ты ведь не знаешь, что такое мировой рекорд..."

          И Захаревич от души захохотал. А потом добавил:

          — Самое смешное, что вскоре Попов установил рекорд мира в толчке, а Гуняшев к своим прежним достижениям уже не приблизился. Нечего ходить по воздушным подушкам — надо крепче упираться ногами в помост.

          Когда Захаревич приехал в свой Димитровград после чемпионата Европы в Англии, один из городских руководителей при встрече сказал ему:

          — Юра, ты, когда рекордную штангу поднимаешь, хоть гримасу какую-нибудь сделай. А то, глядя на тебя по телевизору, можно подумать, что бить рекорды — пустяковое дело.

          Захаревич пожал плечами и промолчал. Он и в самом деле не умеет делать страдальческие гримасы, а вернее, умеет обходиться без этого. Может быть, зрителям и впрямь интереснее, если атлет рвёт страсти в клочья... Но Захаревич не артист и не за своё дело никогда не берётся. Хотя я не склонен осуждать спортсменов, если они умеют немного "подыграть" публике.

          Разумеется, это позволительно только большим атлетам — а середнячкам на соревнованиях не до игры. Наш первый чемпион мира по тяжёлой атлетике,⁹ легендарный спортсмен сороковых — начала пятидесятых годов Григорий Новак был артистом прирождённым. Таких единицы не только в тяжёлой атлетике, но и в спорте вообще. Ему, конечно, позволялось многое.

          — Почему в своё время обо мне часто сочиняли всякие легенды? — говорил мне Новак, перебирая старые снимки на своём письменном столе. — Ну тут, само собой разумеется, какую-то роль играла популярность. Но имелась и другая сторона. Я ведь всегда был немного артистом. Люди охотно шли на соревнования, зная, что будет выступать Новак. И если появлялась возможность хоть как-то встряхнуть публику, то я такой возможности никогда не упускал. Иногда это получалось совершенно неожиданно, а все думали, что так и надо. Например, однажды я на показательных выступлениях выполнял рывок. Вдруг потерял равновесие, штанга стала на попа и проломила в сцене пол. Публика хохотала и аплодировала.

          Или, помню, выступал я как-то во Дворце спорта "Крылья Советов". Народу, как всегда, было полно. Я находился в отличной спортивной форме, установил мировой рекорд в жиме — раз, в рывке — два, пошёл на рекорд в толчке. Судьи единогласно засчитали взятие веса, но я, вместо того чтобы опустить штангу, ещё пару раз сделал "швунг" из-за головы. Вроде как пошутил. И в это время... гриф разломился у меня в руках. Такое бывает раз в жизни, но я не растерялся и поклонился публике. В "Советском спорте" по этому случаю написали, что Новак, мол, начал выступать уже как клоун. А я был польщён: хороший клоун — не последний человек.

          Кстати, закончив спортивную карьеру, Новак стал цирковым артистом, — правда, всё-таки не клоуном. Он стал силовым жонглёром, а в последние годы жизни — ещё и режиссёром, а также главным действующим лицом представления, которое называлось "Атлетическая поэма". Он, например, удерживал ногами трек, по которому мчались на мотоциклах его партнёры...

          Но ведь кому что идёт... Захаревич актёрствовать не приучен. На соревнованиях даже трудно распознать, волнуется ли он. Вид у Юрия, как правило, мирный, домашний — будто он не громаду металла собирается покорить, а зашёл летним вечером на дачный участок к соседу.

          В связи с этим я вспоминаю польского прыгуна в высоту олимпийского чемпиона Яцека Вшолу: какой страстью всегда дышало в прыжковом секторе его выразительное лицо... А Борис Кузнецов, олимпийский чемпион по боксу, показал мне однажды старый снимок: тренер завязывает у него на руках боевые перчатки, до гонга остаются секунды, а лицо боксёра... Лучше всего об этом говорят собственные стихи Бориса, которые он приписал внизу. Строчки, возможно, не слишком умелые, но зато искренние:

Какую бурю чувств, переживаний
Несёшь с собой, когда идёшь на ринг...

          — Так ведь и у меня внутри всё клокочет, — признался Захаревич. — Там вулкан, но я не позволяю ему выплёскиваться раньше времени. Внешне я кажусь кому-то невозмутимым, но если пощупать в это время мой пульс... Иногда говорят, что у меня нет нервов. К сожалению, это не так. Случается, перед соревнованиями я плохо сплю, а бывает и вообще всю ночь глаз не могу сомкнуть. Ну и что? Я приучил себя не паниковать ни при каких обстоятельствах: спал, не спал — кому это интересно? Силу я за одну ночь не растеряю — вот что главное...

          Однажды я убедился, что при желании Захаревич может легко найти контакт со зрительным залом, если это требуется... В 1987 году на чемпионате мира в чехословацком городе Острава Юрий был в великолепной форме. Уже после рывка соперники поняли, что им сегодня остаётся бороться лишь за серебро и бронзу. Но борьба эта, надо заметить, получилась очень азартной. Масло в огонь подливало участие в ней известного штангиста из Чехословакии А.Бараньяка. Публика страстно желала ему успеха, тем более что в толчке Бараньяк всегда выступал неплохо. Вот и на сей раз он достаточно уверенно послал штангу вверх; она его, правда, немножко помотала по помосту, но штангист сумел поймать равновесие, установил, как положено, ступни на одной линии и вроде бы зафиксировал вес чин по чину. Но судьи попытку не засчитали (вспыхнули два красных фонаря и один белый — стало быть, оценки 2:1).

          Что тут поднялось в огромном остравском Дворце спорта... Свист, топот, крик — было видно, что публика тут хоккейная. Всё бы ничего, но Захаревичу пора уже было выходить на помост — наступила его очередь, — а как можно поднимать штангу, если судьям и тренерам даже за кулисами друг друга не слышно? Тем не менее Юрий спокойно вышел к снаряду, посмотрел прямо в глаза зрительному залу, чуть усмехнулся и легонько приложил палец к губам: можно минутку тишины, друзья? Не то чтобы безропотно, но зал всё же затих, и над снарядом атлет наклонялся уже в звенящей тишине, как и подобает при выступлении рекордсмена мира.

          Через секунду-другую зал приветствовал успех Захаревича аплодисментами, которые, однако, немедленно усилились криком и свистом — прежнюю "ошибку" зал судьям прощать не собирался.

          Любопытно следить, как атлеты настраиваются на борьбу со штангой. Жаль, что это видят одни только тренеры да судьи: как я уже писал, в разминочный зал даже журналистов не пускают или, по крайней мере, стараются не пускать. А вот ведь уж где проявляются характеры...

          Например, олимпийский чемпион Валерий Шарий всегда передвигался по залу как король — за ним неотступно следовала по пятам свита из четырёх-пяти человек. Он плюхался в кресло-шезлонг и, ни на кого не глядя, хрипло командовал: "Ноги!" Над атлетом тут же склонялись двое — массажист и тренер Павел Зубрилин, рослый черноволосый мужчина. Они брали в работу голени и бёдра штангиста, да так, что у обоих даже волосы тряслись.

          Валера, запрокинув голову и прикрыв глаза, думал, очевидно, о том, как он будет сейчас поднимать рекордную штангу. Но вот он рывком вскакивал с кресла, и следовала новая команда: "Нашатырь!" Доктор, торопясь и сознавая важность момента, старался вылить на ватку несколько капель жидкости, чтобы штангист мог сделать пару коротких вдохов через нос — говорят, это помогает, в голове вроде светлее становится.

          Но в спешке иной раз ведь как бывает? Однажды рука у доктора дрогнула, и он плеснул на ватку больше, чем сие требовалось бы всем штангистам сразу. А Валерий эту вату у него из рук выхватил, чтобы, значит, самому контролировать вдох-выдох; но пальцы после этого вытереть забыл и, поправляя причёску — не лохматым же выходить к людям! — нечаянно коснулся мокрыми пальцами глаз... Тем временем секундомер отсчитывал последние секунды, отведённые на попытку. Требовать полотенце было уже поздно. Шарий стоял на помосте с рекордной штангой над головой, а из его глаз ручьём лились слёзы. Наверное, зрители в зале были уверены, что это — слёзы радости рекордсмена мира, и аплодировали Валерию, не жалея ладоней.

          Наш худенький легковес Каныбек Осмоналиев, олимпийский чемпион Москвы, тоже любил, чтобы массажисты его чуть ли не избивали перед стартом, иначе он, по-видимому, в боевое состояние привести себя не мог. Признаться, такие спортсмены доставляют тренерам и секундантам массу хлопот, к концу соревнований вся их свита еле на ногах стоит. Но ничего не поделаешь, у каждого силача свои привычки...

          Иные штангисты, напротив, вообще не подпускают к себе посторонних. Так поступал, например, экс-чемпион мира в полутяжёлом весе Сергей Полторацкий. У него даже существовала особая теория: если к тебе притронулись — то, значит, отняли силу.

          Но это, что называется, крайности. Манера Захаревича находится между ними приблизительно посередине: ему требуется лёгкое встряхивание мышц перед выходом на помост, не повредит и лёгкий вдох паров нашатыря — скорее, как ритуал: вот, собственно, и всё. Свита не нужна и даже мешает. Иное дело, если успешно "отстрелялся" и готов ассистировать Захаревичу кто-нибудь из друзей, например Исраил Арсамаков. Переброситься по ходу разминки парой слов со своим человеком всегда полезно. Ну а с тренером, Виктором Науменковым, они, кажется, понимают друг друга даже без слов. Случается, и нередко, что Захаревич перед решающей попыткой и подмигнёт кому-нибудь из друзей, и пошутит негромко. У Арсамакова даже есть примета: если Юрка перед попыткой улыбается, то, значит, вес будет взят.

          — Соревнования — не лучшее место для веселья, — комментирует Захаревич. — Но иногда необходимо сбросить на несколько секунд напряжение — иначе ведь можно и перегореть. Большой спортсмен тем и отличается от прочих, что он всегда чётко контролирует и собственные эмоции, и ситуацию.

          Однажды я спросил у известного всему миру штангиста, правда ли, что он, как писали в некоторых очерках, на соревнованиях отключается от всего на свете?

          — Я отключаюсь? — переспросил он. — Как же это может быть? Я ведь должен видеть всё вокруг, всё знать и понимать. Надо прикинуть силы соперников и, исходя из этого, строить тактику выступления; успеть проверить гибкость грифа соревновательной штанги и соответственно подобрать разминочную; следить, чтобы секунданты не перепутали подходы, и не прозевать момент выхода на помост. Я должен принять к сведению даже манеру работы судей, а ты говоришь — отключаться... Конечно, есть такие штангисты, которые на тренировках вовсю включаются, а на соревнованиях — отключаются. Но ты у них интервью никогда не берёшь...

          Если, допустим, вы случайно попали в разминочный зал и, опять же допустим, улыбка Захаревича адресуется именно вам, то не надо принимать её за приглашение к весёлому разговору. В это время, в каких отношениях вы ни были бы, вести себя со спортсменом нужно крайне осторожно, а лучше всего держаться от него в стороне: можно помешать, причём из самых добрых побуждений. Настройка на борьбу — дело серьёзное, потому-то спортсмены и не любят, чтобы за кулисами находились посторонние, кем они ни были бы. Там правит бал спортсмен и только он.

          Я помню эпизод одних соревнований по художественной гимнастике. К выходу на помост готовилась экс-чемпионка мира Елена Томас. Держа гимнастическую скакалку в руках, она повернулась лицом к стене и упорно, словно в зеркало, смотрелась в матовую поверхность панели. Хотел бы я знать, что она там видела... Тренер, находившийся рядом, молча ждал. И вдруг откуда ни возьмись в зале появилась женщина-оператор из телевизионной группы. Днём раньше она успела поболтать о том о сём в автобусе с Леной Томас и, по-видимому, уже считала её своей закадычной подругой.

          — Ну, Лена, — на энергичном подходе громко и бесцеремонно начала она, — задай им всем перцу, а мы за тебя поболе...

          Кроткая и грациозная Леночка Томас, резко развернувшись, фыркнула на новоявленную подругу, словно разъярённая кошка. Та даже попятилась от неожиданности. И долго потом изливала мне обиду на "этих невоспитанных спортсменов". Попенять на себя ей даже не пришло в голову.

          Знаю я и таких журналистов: они снимают фильмы о спортсменах, пишут о них очерки, а кто-то даже книги, но в глубине души не принимают всерьёз ни героев своих книг, ни их весьма нелёгкое и непростое ремесло. Отсюда и берёт своё начало фамильярное, с оттенком пренебрежения, отношение к спортсменам — порой, как можно видеть, демонстрируемое в самые неподходящие для этого моменты.

          Характер спортсмена, как я заметил, накладывает отпечаток даже на технику его работы со снарядом. Юрик Варданян однажды сказал, что у Захаревича очень естественная техника, и оттого он легко и быстро входит в форму. Всё логично: именно естественность — одно из наиболее привлекательных человеческих качеств героя моей книги. А вообще-то, его стиль работы на помосте вызывает истинное восхищение знатоков.

          Вспоминаю, с каким удовольствием следил за разминкой Захаревича на международном турнире Владимир Масляев, тренер сборной штангистов Российской Федерации.

          — Вот уже лет, наверное, десять я наблюдаю за этим человеком и на соревнованиях, и на тренировках, и моя штангистская душа всегда радуется, — говорил мне Владимир Иванович. — Всё у него соразмерно, всё по уму. Сам не дёргается и тренеров не теребит. Всё видит, всё чувствует. При разминке со снарядом не делает ни одного лишнего движения. А то ведь как бывает? Иной атлет на разминке показывает чудеса, и кажется, что он сокрушит сегодня все мировые рекорды. А вызовут его к заказанному весу, выйдет он под свет прожекторов — и куда что девается? Невооружённым глазом видно, что человек уже не соображает, что творит. Ему тренеры со всех сторон подсказывают — кто "тяни сильнее", кто "начинай потише". Но разве на соревнованиях чему-нибудь можно научить? Спортсмен уже без того сбит с толку, и вот вам вместо мирового рекорда "баранка" в протоколе...

          Что касается Захаревича, то у него частенько бывает даже наоборот: на разминке он поднимает штангу с трудом, движения не слишком уверенные. У тренера в душу заползает холодок — не проиграть бы с таким настроем... Но вот секретарь соревнований объявляет: "К штанге вызывается Захаревич", и все видят, что спортсмен — уже сгусток силы и бесконечной уверенности в себе. Я убедился, что тогда, когда решается судьба медалей и любого бойца пробирает дрожь — дрожь не страха, а возбуждения, — у Захаревича мышечное чувство только обостряется. Именно в решающие минуты он и показывает изумительную технику, хоть учебное кино снимай. Да, этот парень умеет обращаться со стальным снарядом...

          Что же касается соперников, то, я думаю, даже у тех, что годами регулярно проигрывали Захаревичу на большом помосте, обиды на него нет. Борьбу Юрий ведёт по-джентльменски, с открытым забралом. Темнить, "давить на психику" — это всё ему не по нраву.

          — Да, я знаю эти игры, — говорит Юрий. — Но никогда в них не участвую.

          А есть ведь немало мастеров поиграть, подавить соперникам на психику. Я уже рассказывал об "артиллерийской подготовке", которую проводил в отношении Захаревича болгарский тяжеловес Антонио Крыстев перед чемпионатом Европы в Кардиффе. Как сие ни странно, но почему-то именно тяжеловесы не прочь иной раз "дёрнуть" друг друга перед стартом, сбить, если можно так выразиться, сопернику дыхание.

          Когда-то по этой части не имел себе равных Василий Алексеев. Он даже без всяких слов умел вогнать соперника в ужас — просто вперив в него насупленный взгляд своих чёрных глаз. Сразу становилось понятно, кто здесь, в разминочном зале, хозяин, а кто гость — не слишком-то почётный. Известный бельгийский штангист Серж Рединг, владевший в своё время даже мировыми рекордами, признавался, что магия Алексеева действует на него безотказно: "Достаточно встретиться с Василием взглядами — и я уже не боец..." Ну а поскольку бог не обнёс Василия Ивановича фантазией, он всегда был не прочь подбросить шуточку тому или другому противнику. Особенно, если от того исходила реальная опасность. В целях профилактики, так сказать.

          Помню, дело было на соревнованиях в Вильнюсе. Алексеев, как всегда, сосредоточенно разминался на своём помосте, краем глаза наблюдая, как идут дела у соперников. Поговаривали, что в хорошей форме приехал достаточно известный в то время тяжеловес с Украины Анатолий Повага.

          Естественно, Василий взял украинца под особое наблюдение. И Анатолий под пристальными взглядами Алексеева начал понемногу "таять". К середине разминки пот катил с него уже градом. А хлопец-то был мощный, весом более 150 кг.

          Секунданты не успевали промокать его необъятные плечи полотенцем — но капли пота тут же снова выступали и катились, словно град. Чувствуя неодолимую жажду, Повага потянулся за графином с водой. Стакан искать не стал и едва, открыв рот, запрокинул графинчик, как над его ухом раздался ласковый басок Алексеева:

          — Не пей, голубчик... Вспотеешь...

          Анатолий поперхнулся и долго обиженно кашлял вслед удалявшемуся довольному сопернику.

          Помню, что те соревнования выиграл Алексеев, причём с мировыми рекордами. А вот как выступил Повага, в памяти не осталось. Скорее всего, слухи о его боевой готовности были преувеличены. Василий Иванович мог бы и не беспокоиться, не оттачивать на нём остроумие.

          Стоит ли рассказывать, что в современной тяжёлой атлетике Юрий Захаревич играет весьма заметную роль? Играет, но... не переигрывает. Поклонение и поклонники ему не требуются, вполне достаточно болельщиков. Между этими явлениями огромная разница. Я, например, знаю больших спортсменов, которые жить не могут без лести, пусть даже сие будет грубая и неприкрытая лесть в глаза.

          — Я сторонюсь таких "любителей штанги", — говорит Захаревич. — И добрых чувств к ним не испытываю. Считаю, что они, как бы точнее выразиться, ненормально воспринимают мою работу.

          Не секрет, что некоторые спортивные звёзды, уверовав в свой сверхталант, активно претендуют на особое положение. Даже в своей, в спортивной среде. Вспоминаю, как задёргал всю сборную страны своими капризами один штангист, которого по большому счёту и звездой-то назвать было нельзя. Но в какой-то момент в его весовой категории создался дефицит сильных спортсменов. И, почувствовав себя незаменимым, атлет расправил плечи. Особенно любил он это делать в столовой. Не проходило обеда, чтобы от его столика не слышался хриплый возглас: "Доктор!" Врач команды привычно спешил к нашему герою, чтобы выслушать, что там у него недожарено, что пережарено и почему в столовом наборе нет чёрного молотого перца. Со временем атлет начал требовать доктора сразу, ещё не присев за стол — уж там что-нибудь найдётся для претензий...

          И вот однажды врач провёл эксперимент, в котором участвовала вся сборная. Стол для нашего героя завалили самыми разнообразными закусками: тут была и зелень, и фрукты, и разносолы — ну, только птичьего молока не хватало. Подошло время обеда.

          — Доктор! — раздался зычный голос, и в следующую секунду наш штангист, поражённый, воззрился на сказочный стол. Доктор смиренно стоял чуть сзади.

          Атлет трижды обвёл сервировку стола глазами — придраться было решительно не к чему. Тем не менее он себя не уронил. И, обернувшись, сурово спросил:

          — Пач-чиму гарчицы неполное блюдце?

          Захаревич лишнего ни от кого не потребует, на мой взгляд, он даже не всегда получает то, что ему положено. Он, конечно, с детства не был избалован жизнью. Как-то раз я спросил его, чем же питались они, малолетние ребята, когда мама уезжала в командировку?

          — Тут у нас проблем не было, — ответил Юрий. — Брали в магазине большую консервную банку — каша и немного мяса, кипятили воду в кастрюле, и туда её — бултых. Это было для нас и первым, и вторым, и третьим блюдами...

          Но сие, конечно, ещё ни о чём не свидетельствует. Я встречал чемпионов, которые в детстве видели очень мало радостей и не всегда ели досыта. Но со временем всё напрочь забылось, и они, набрав высоту, становились капризнее эстрадных див.

          Захаревич не желает искусственно приподнимать себя над людьми. Тем более — над товарищами по спорту. Пусть это даже будут совсем юные товарищи, ещё только делающие в тяжёлой атлетике первые шаги.

          Однажды я с коллегой по "Советскому спорту", журналистом Сергеем Волковым, присутствовал на "открытом уроке" Захаревича, который он давал молодым штангистам Димитровграда. Вот что написали мы об этом небольшом, но достаточно характерном для чемпиона эпизоде из его жизни.

          "Димитровградский зал тяжёлой атлетики по современным меркам иначе, как убогим, и назвать-то нельзя: там еле-еле помещаются четыре помоста, да ещё в углу устроена импровизированная раздевалка. Он и сам, этот зальчик, есть чистая импровизация Виктора Науменкова, нынче заслуженного тренера СССР. Когда-то молодой специалист предложил оградить стеклоблоками пролёт димитровградского Дворца спорта, туда провели отопление — вот и получилось помещение для штангистов. Типичное, по нашим наблюдениям, для многих городов страны — в том числе и для тех, что покрупнее Димитровграда.

          Но ведь штангистов неудобствами не запугаешь. Поэтому отсюда, из убогонького стеклоблочного зальчика, вышел в большой спорт один из лучших тяжелоатлетов современности, трёхкратный чемпион мира и многократный его рекордсмен Юрий Захаревич. Не будет преувеличением утверждать, что он прославил маленький Димитровград на разных континентах. Захаревич сейчас нарасхват: где бы ни проводился престижный турнир — в Японии или в Австрии, — организаторы непременно стараются "заполучить" нашего славного силача.

          Но сегодня Юрий пришёл именно туда, куда несмело заглянул когда-то отчаянным мальчишкой, заглянул просто так, из любопытства, да и "увяз" в мире тяжёлой атлетики. Сегодня у Захаровича была приятная миссия: он проводил открытый урок с молодыми штангистами города. Впрочем, вход не возбранялся и для старших, им тоже, понятное дело, интересно, но молодёжи в зале, конечно, было больше.

          Может быть, это не совсем точное слово — урок, потому что Юрий меньше всего похож на строгого наставника, а из "учеников" никто даже и не думает называть его по отчеству. Двадцать пять лет — разве это возраст? Впрочем, смотря по каким меркам судить. Захаревич к этому сроку повидал и пережил достаточно: ведь он с 17 лет в национальной сборной страны. Так что опыт у него богатейший, и каждый крупный турнир, вроде недавнего чемпионата Европы в Англии, — великолепная школа. Юрий учится в институте физкультуры и, несмотря на кочевую жизнь большого спортсмена, давно тренирует штангистов. И одного из своих учеников уже сумел вывести на уровень мастера спорта международного класса.

          Хотел того или не хотел Захаревич, но начинать встречу со спортсменами ему пришлось с весьма обстоятельного рассказа о последних соревнованиях, о соперниках, о планах. Один молоденький штангист всё беспокоился, не оставит ли Юрий занятия спортом после Олимпийских игр в Сеуле.

          — Может быть, и оставлю. Усталость накапливается от турнира к турниру, — вздохнув, произнёс чемпион.

          — Усталость проходит после успеха, — не согласился со своим учеником Науменков. — Я думаю, пока Захаревич будет побеждать, помост он не покинет.

          Словом, вопрос этот остался открытым. Как говорится, будущее покажет.

          Ну а затем началась тренировка, и пошли уже профессиональные разговоры. Юрий осмотрел ладони юного крепыша и недовольно покачал головой:

          — Экие страшные мозоли успел нарастить... Посмотри на мои руки — разве на них есть что-нибудь похожее? За ладонями нужно тщательно следить. Ведь мозоли можно сорвать грифом прямо на соревнованиях — и всё выступление пойдёт кувырком. В нашем деле мелочей нет.

          Молодой штангист хотел улучшить свою технику рывка. Ну, в этом упражнении Юрий — виртуоз. И он неторопливо объяснял парнишке, что рывок — особо тонкая работа, что важно не только поднять снаряд на определённую высоту, но и мгновенно "нырнуть" под него, а для этого нужна и гибкость, и смелость... Мы, два журналиста, с интересом прислушивались к этим словам — ведь до сих пор многие полагают, что штангисту в первую и в последнюю очередь необходима только сила.

          Один из нас не выдержал и взялся за гриф облегчённой штанги. Тут же выясняется, что и это надо уметь делать правильно — просто браться за гриф. Захаревич сложил пальцы новичка "в замок", чтобы штанга не вырвалась из рук при рывке, когда она в момент максимального усилия ног стремится разжать пальцы штангиста. Попутно обнаружилось, что длинные пальцы нужны не только пианистам. Штангист, имеющий такой божий подарок, захватывает гриф гораздо надёжнее и рвёт штангу "словно в лямках", по выражению чемпиона мира. Мы внимательно взглянули на кисти Захаревича: обыкновенные, хотя и не короткопалые. А ведь он рвёт более двухсот килограммов — просто поразительно!

          Но тут мы по ревнивым взглядам штангистов почувствовали, что перехватываем внимание Захаревича, и вновь предоставили его землякам. Ведь если мы сами не заметили, как увлеклись премудростями тяжёлой атлетики, то легко себе представить цену уроков чемпиона для молодых спортсменов..."

          Мне кажется, что Захаревич рано или поздно станет тренером, и неплохим, хотя сам он по этому поводу ничего определённого пока не сообщает. Почему я так думаю? Потому что вижу: у Юрия есть черта, абсолютно необходимая для этой работы. Черта, которую невозможно приобрести ни в каком институте: Захаревич умеет заботиться о других. Качество, которое в данном случае бесценно.

          Когда-то мне пришлось стать свидетелем неудачи одного популярного в прошлом штангиста на его новом, на тренерском поприще. Хотя и опыт, и здравый смысл — всё при нём вроде бы имелось... Но проживший в спорте целую вечность Рудольф Плюкфельдер в двух словах объяснил суть дела.

          — Человек, который привык думать только о себе, не сможет заботиться даже о своих учениках...

          Люди, хорошо знающие Юрия Захаревича, отмечают, что он с детских лет стремился переложить на свои плечи заботы родных. Возвращаясь из дальних поездок уже известным спортсменом, он всегда старается порадовать их подарками, да не дай бог перепутать размеры туфелек для сестёр... А сколько раз я сам видел, как Захаревич шагает по дорожкам Подольской спортбазы с тарелкой в одной руке и с бутербродами в другой: он несёт скромный обед другу, Исраилу Арсамакову. Тот, конечно, мог бы и сам сходить в столовую. Но дело в том, что Изя "гоняет вес", а в столовой столько соблазнов — одни запахи вынут душу из сгонщика... Оказать приятелю такую услугу для прославленного чемпиона совершенно незазорно.

          Впрочем, если Захаревич несёт из столовой тарелку с едой, то она не всегда предназначена штангистам. Нередко Юрий направляется этажом выше, туда, где расположились юные гимнастки-художницы.

          — Я не могу смотреть на них без жалости, — объяснил мне Юра. — Этим крохам по 10-12 лет, а тренеры на них орут, оскорбляют, замахиваются... Вот вам и возвышенность художественной гимнастики, вот вам и юные грации, как пишут в газетах, и их чуткие наставницы... В нашем суровом виде спорта такого беспардонства не увидишь. Мало того, девчонки постоянно ходят полуголодными, многие спят вдвоём на одной кровати. Почему? Потому что на сборы вызывают, допустим, пятнадцать человек, а тренер везёт тридцать: здесь ведь зал неплохой, такие условия найдёшь далеко не везде. Вот эти "грации" и ютятся, словно приживалки, на спортбазе; одна ходит на завтрак, а другая — на обед. Мы их немного подкармливаем. А они, кто-то из ребят слышал, в нас влюбляются, женихов между собой распределяют и по вечерам спорят, у кого жених лучше...

          Если человека задевает чужая боль, то, значит, человек уже состоялся. Мы годами и десятилетиями отодвигали в сторонку такие слова, как доброта, сочувствие, милосердие. Зато теперь цинизм становится едва ли не признаком "продвинутости", хорошим тоном. Вспомните реакцию "единственного и неповторимого" Арнольда Шварценеггера: даже смерть отца ничего не разбудила в его самовлюблённой душе...

          А вот чемпион мира Юрий Захаревич и его друзья ни минуты не размышляли, как надо поступать, когда узнали, что в небольшом шахтёрском городке под Донецком умер Саша Первий. Спортивным болельщикам хорошо известно это имя: Первий серебряный призёр Олимпиады в Москве, неоднократный рекордсмен мира. Талантливейший штангист — это в один голос признавали все знатоки тяжёлой атлетики. Но вот держать себя в рамках парень не умел. Громкие победы чередовались у него с не менее громкими загулами, а ведь врачи предупреждали, что сердце у этого двадцатичетырёхлетнего парня не справится с подобными перегрузками...

          — Но Саша Первий никого не слушал, — вспоминает Захаревич. — Один только Витя Соц умел поставить его на место там, в Донецке. Но у Виктора своя семья, он Сашке в конце концов не нянька. А у того дела шли всё хуже и хуже. Результаты, понятно, упали, из сборной Первия отчислили. Он был военнослужащим, выступал за спортклуб армии — но его уволили и оттуда. Последнее время его судьбой никто не занимался, Саша даже работу не мог найти. Потом вроде начал учиться, но вскоре снова сорвался.

          За два дня до своей смерти Первий привёз домой телевизор — купил на последние сбережения. "Пусть, — говорил, — дети смотрят, а мне уже не придётся". Словно чувствовал...

          Мы в то время на сборах были, в Феодосии. Соц ночью позвонил домой, а жена ему сообщила: "Первий умер." Витька тут же сел в машину и погнал в Донецк. Утром мы поехали за ним вслед. Кто? Я за рулём, Ригерт и Арсамаков в салоне. Уже там, на месте, мы узнали, как было дело. Сашка выпил с какими-то двумя дружками, что около спортсменов частенько вертятся. Потом они по городу болтались, и ему вдруг стало плохо. А ведь Первий уже перенёс один инфаркт, еле выкарабкался. Дружки испугались, остановили такси, сунули туда парня, а сами не поехали. Водитель думал — пьяный и пьяный, потом взглянул — а Сашка уже не дышит...

          Друзья по сборной страны, бросив всё, примчались в Донбасс, чтобы отдать последний долг своему товарищу, у которого не сложилась судьба, чтобы помочь по мере сил его близким. На похоронах, рассказывали мне, не было ни одного из "закадычных друзей", окружавших последнее время экс-рекордсмена мира. В беде всегда узнаётся, кто есть кто.

          Как-то в мае олимпийского 1988 года мы сидели с Захаревичем у него дома за вечерним чаем. Разговор шёл о том о сём. Наташа как раз вышла из комнаты, и неожиданно Юрий, склонив на секунду голову на руки, глухо сказал:

          — Ну почему Олимпийские игры не проводились в прошлом году? Я устал. А отдыха нет...

          Да, наши чемпионы, которых мы охотно называем и железными, и неутомимыми, порой смертельно устают, хотя об этом мало кто догадывается. Захаревичу-то всего двадцать пять лет... Всего? Или уже? Давид Ригерт, если кто помнит, отчаянно сражался за своё место в сборной страны, когда ему было за тридцать. Но ведь Ригерт не знал, что такое юношеские и даже юниорские соревнования: он пришёл в тяжёлую атлетику уже крепким парнем со свежей, не знавшей ранних стрессов нервной системой... Ему, я полагаю, было легче переносить потом сверхнагрузки большого спорта.

          А вот Захаревич уже восемь лет в национальной сборной страны. Он вошёл в неё опытным, понюхавшим пороху, объездившим немало стран штангистом. За его плечами был не один десяток ответственных стартов, в том числе юниорские чемпионаты мира и Европы. Психологические нагрузки накапливались едва ли не с детских лет. А тут ещё злосчастная травма, резко осложнившая атлету жизнь. Это только со стороны кому-то может показаться, что Юрий совсем не думает о своей сшитой докторами руке, когда готовится вырвать снаряд весом 200 кг. Бешеная концентрация сил, духовных и физических, не проходит даром. Улыбчивый перед стартом, Юрий и после соревнований не желает показывать, чего они ему стоят. Но это, поверьте, высокая цена. Штангисты об этом знают. Именно потому столь и велик авторитет Захаревича в мире тяжёлой атлетики, в мире несентиментальных мужчин.

          Уже несколько лет Захаревич — один из столпов советской сборной. Атлет, вокруг которого формируется коллектив. Он — непременный участник тренерского совета, и его слово имеет немалый вес. Любому виду спорта нужны значительные личности, герои, имена которых ассоциируются у болельщика со штангой либо футболом... Назвали, допустим, фамилии Стрельцова, Блохина, Власова, Варданяна — и добавлять уже ничего не надо. И когда спортивных героев становится мало, у людей тут же пропадает или в крайнем случае ослабляется интерес к спорту. Не оттого ли зрители нынче заметно охладели к хоккею, к мужскому волейболу, к фигурному катанию, к тяжёлой атлетике, наконец?

          Захаревич — один из тех, кто своими могучими плечами в последние годы поддерживает её высокий авторитет. А ведь сколько мы знаем чемпионов-однодневок, которые, стремительно ворвавшись на арену, столь же стремительно уносятся затем в неизвестном направлении? С этой точки зрения меня не слишком-то радует тотальное омоложение современного спорта. Чемпионы сменяют друг друга порой с такой быстротой, что даже не успеваешь запомнить их имена. Мы не можем к ним присмотреться, влюбиться в них, понять, чем же они отличаются от нас, грешных. Репортёры пытают расспросами пятнадцатилетних девчонок, добиваясь, чтобы они объяснили нам, в чём состоит смысл жизни...

          Обстоятельства, конечно, бывают разные. Но порой молодые чемпионы и сами не слишком-то хотят продлить свою карьеру в большом спорте. Вот что сказал по этому поводу олимпийский чемпион по прыжкам в высоту поляк Яцек Вшола:

          — Чем выше вершина, тем труднее на ней удержаться. И ещё я думаю, что теперь молодые прыгуны не так дорожат первенством, славой. Им важно, им достаточно всего один раз прославиться на весь мир. Они не отличаются большой спортивной жадностью, равно как и большой спортивной злостью...

          К счастью, Захаревич — человек иного склада. Но есть и другая сторона дела. О ней почти ничего не знают болельщики, но профессионалы озабочены давно.

          — Прекрасно, если тренер сумел подготовить олимпийского чемпиона, — говорил мне Рудольф Плюкфельдер. — По моим наблюдениям, для этого надо затратить шесть-семь лет. Ну, такой феноменальный атлет, как Давид Ригерт, прошёл путь от новичка до чемпиона мира всего лишь за три года, но это не типично. Итак, шесть, семь, а может быть, и восемь лет напряжённейшей работы со спортсменом. Государству, между прочим, это стоит немалых средств: стипендия, усиленное питание, экипировка, инвентарь, тренировочные сборы, поездки на край света... Парень набирает силу и становится олимпийским чемпионом. Триумф, слава, фанфары. Задача выполнена? Я считаю, что не совсем. Настоящий тренер должен всегда видеть сверхзадачу. И, приняв заслуженные поздравления, не любоваться на дело рук своих, а снова впрягаться в ярмо.

          Вопрос должен стоять так: а почему мы хотим ограничиваться всего лишь одной Олимпиадой? Это не рентабельно ни с какой точки зрения. Талантливый атлет обязан выигрывать две, а может быть, даже и три Олимпиады. Но некоторые наши функционеры спешат отказаться от услуг спортсмена, когда он ещё находится в расцвете сил: мол, он уже получил от спорта немало, пусть теперь даст дорогу другому, молодому. Странно это: напоминает делёж шкуры неубитого медведя...

          Вот если за подготовку чемпиона такой чиновник расплачивался бы из своего кармана, то он наверняка поберёг бы многих ветеранов. Это в массовой физкультуре полезен широкий охват: чем больше ею занимаются, тем лучше. А спорт высших достижений совсем другое дело, и его не надо искусственно "подпитывать" новичками. Кто силён — тот сам займёт своё место.

          Наши друзья из Германской Демократической Республики, похоже, пришли к этому уже давно. Как-то раз я прочёл интервью с одним из спортивных руководителей ГДР, где тот недвусмысленно заявил: у нас нет денег, чтобы каждый год готовить новых чемпионов; нам желательно, чтобы чемпион побеждал лет, допустим, десять. И немецкие спортсмены подтверждают эти слова делами. Например, замечательные легкоатлетки-спринтерши М.Гер, М.Кох и их подруги задавали тон на мировой арене как раз около десяти лет. У нас за то же время сменилось не одно поколение бегуний, но "догнать" соперниц из Германии они так и не сумели.

          К счастью, это начинают понимать и наши спортивные руководители. В "Советском спорте" опубликовано интервью с заместителем председателя Госкомспорта СССР А.Колесовым, где он, в частности, сообщает:

          "Мы не будем ломать организационно-методические подходы к решению задач высшего спортивного мастерства. Но позаботиться о том, чтобы усовершенствовать систему, чтобы добиться её большей эффективности и экономичности, мы обязаны. Здесь есть, над чем работать. Сегодня мы достигаем результатов, откровенно говоря, чересчур высокой ценой, то есть за счёт вовлечения очень больших материальных и людских ресурсов. Следует подумать о том, чтобы, с одной стороны, сократить количество спортсменов, вовлечённых в сферу большого спорта, а с другой — создать оптимальные условия для прогресса каждого из них. Каким образом? Если сейчас на одного специалиста, работающего в спорте высших достижений, приходится в среднем пять спортсменов, то нам представляется, что будет лучше, если тренер сконцентрирует внимание на одном-двух воспитанниках, имея надёжных помощников в лице врача, учёного или массажиста. Оснащение тренировочного процесса в целом должно подняться на качественно новый уровень. Без этого современный спорт уже немыслим."

          Виктор Науменков, насколько я понял, разделяет точку зрения Колесова о том, что тренер, имея воспитанника в сборной страны, должен всё своё внимание уделять ему одному — для других при современной методике просто не останется времени.

          Но с этим вряд ли согласится Плюкфельдер. Насколько я знаю Рудольфа Владимировича, он никогда не замыкался на одном-двух атлетах, какого калибра и таланта они ни были бы. Тренерская "жадность" вселилась в него ещё в те времена, когда он сам поднимал штангу. Неоднократный чемпион и рекордсмен мира, он успевал одновременно тренировать несколько десятков (!) спортсменов. Один из них, Алексей Вахонин, выступал на Олимпийских играх вместе со своим тренером, и оба они вернулись из олимпийского Токио чемпионами. Это ли не спортивный подвиг, который, как я подозреваю, теперь, при новых концепциях тренировочного процесса, уже вряд ли будет повторён. Из Монреаля олимпийскими чемпионами возвратились на родину другие ученики "папаши Плюка" — Давид Ригерт и Николай Колесников. Вот на какие тренерские свершения следовало бы равняться теперешним специалистам.

          Я, конечно, понимаю, что времена теперь другие, но всё же, всё же... Не думаю, что Плюкфельдер и сейчас довольствовался бы всего лишь одним воспитанником, хотя бы даже и суператлетом. Не впасть бы нам в другую крайность: ведь кое-кому покажется весьма удобным отгородиться лет этак на восемь-десять от всех и вся единственным талантливым учеником. О каких же тренерских школах можно тогда вести речь? А ведь именно они годами создавали базу для успехов советского спорта: тяжелоатлетическая школа Плюкфельдера, школа гимнастики Владислава Растороцкого, школа лёгкой атлетики Виктора Алексеева, школа волейбола Николая Карполя... У этих коллективов разные судьбы, но, заметьте, когда они переживали свои звёздные часы, наши национальные сборные горя не знали. Правда и то, что создатели этих школ — люди незаурядные, одержимые и вдобавок наделённые редким качеством характера — не брать под козырёк при каждой смене спортивной моды.

          У журналистов есть традиционный вопрос к спортивной звезде: мол, какая победа запомнилась вам больше всего, какая дороже всех сердцу? Вот я однажды тоже спросил об этом Захаревича. Не надо избегать традиционных вопросов — на них могут следовать довольно неожиданные ответы.

          — Может быть, её ещё и не было, этой победы, — поразмыслив, ответил мне Юрий. — Я ведь ещё не закончил выступать. Но вот что могу сказать: я выигрывал и чемпионаты Европы, и чемпионаты мира, а радости, такой, знаете, незамутнённой, искренней радости, которую я испытал, например, в 1983 году на "Кубке Дружбы" в Одессе, — её уже не было. Удовлетворение я, конечно, чувствовал — не подвёл команду, выполнил задачу, справился с соперниками. Но удовлетворение — не радость. Мне самому трудно разобраться, почему дело обстоит именно так. Глубокую занозу в душе оставила травма локтя. Вся моя спортивная карьера чётко поделена: до соревнований в Будапеште и после них. И я часто вспоминал, что было "до того", да и сейчас вспоминаю. Как же это получилось, что тогда, когда я был абсолютно здоров, когда играючи бил рекорды и не страшился никого и ничего, я дважды проиграл на чемпионатах мира? Да, на то имелись веские причины, не всё зависело от меня. Но при той моей силе проигрывать я всё-таки не имел права. А все наиболее значительные победы одержал после того, как чудом выбрался из разряда спортивных калек. Да, я чемпион, и неоднократный, и, кажется, всё встало на свои места. Только это не совсем так. Я уверен, что мог бы поднимать сегодня гораздо больше, не сломайся там, в Будапеште. Сколько? Этого я уже никогда не узнаю. И оттого меня гложет какое-то смутное чувство, что я сделал не всё, что мне уготовано было сделать в спорте...

          А какие, в самом деле, веса мог бы осилить Захаревич, минуй его та злополучная травма?

          — Это даже трудно себе представить, — говорит Исраил Арсамаков. — Во всяком случае, 215 кг он был готов рвать на тренировках ещё в 1983 году. Весьма вероятно, что по крайней мере в рывке Юрий стал бы, не выходя из своей категории — может быть, 100 кг, а может, 110 кг, — абсолютным рекордсменом мира. Ведь лучшим супертяжеловесам Земли такие килограммы тогда ещё только снились...

          На соревнованиях в Одессе, о которых говорил Захаревич, он набрал в двоеборье 440 кг — 200 кг рывок и 240 кг толчок. И это — во втором полутяжёлом весе, 100 кг. Чтобы объяснить, как далеко "убежал" тогда Юрий от своих современников-штангистов, сообщу, что данный мировой рекорд в сумме двоеборья, 440 кг, не побит до сих пор.¹⁰ А ведь в этой категории нынче выступают блестящие мастера — например, румынский атлет Нику Влад — чемпион Олимпийских игр 1984 года в Лос-Анджелесе. Да, там медали у многих победителей-штангистов были, если можно так выразиться, облегчёнными — ведь тогда не выступали ни наши, ни болгарские атлеты... Но Влад на протяжении нескольких лет не имел себе равных на мировом помосте. Советские любители спорта наверняка запомнили его яркое выступление на Играх Доброй Воли 1986 года в Москве. Влад — атлет удивительно чистых линий. Такое редко говорят о штангистах, сие, скорее, из области гимнастики, но Нику именно таков. Поражает его отточенная, непринуждённая работа со снарядом, полное самообладание в кипучих схватках. Вот только, может быть, в толчке ему не всегда хватает мощи...

          Той самой мощи, которая имеется, к счастью, у нашего Павла Кузнецова. Одно время он как-то отошёл в тень, и кое-кто даже стал считать его "вечно вторым". Но в 1987 году на чемпионате мира в Остраве Паша наконец-то предстал перед нами в своём прежнем обличье — обличье азартного, упорного бойца, который бьётся за победу до последнего подхода. Его открытому румяному лицу очень шла золотая медаль — равно как, впрочем, и та, которую он завоевал год спустя в олимпийском Сеуле.

          Так вот, даже эти выдающиеся спортсмены до сих пор — к началу 1989 года — не могут "снять" (выражение штангистов) мировой рекорд Захаревича — 440 кг. В рывке нынче рекордсмен мира Нику Влад, в толчке — Павел Кузнецов,¹¹ а вот в сумме...

          Некоторая неудовлетворённость Захаревича своей спортивной судьбой, в общем-то, естественна: он готовил себя к серьёзной и долгой программе в большом спорте. Я уже писал, что впервые Юрий принял участие в соревнованиях, когда весил ещё только 48 кг. Как штангист Захарович последовательно прошёл все до единой весовые категории и сейчас остановился в первом тяжёлом весе, 110 кг.

          Пролетело то время, когда тренеры искали по всей нашей необъятной стране сильных парней, чтобы сделать из них сильных штангистов. В какой-то период такая тактика ещё могла сработать. Но в последние десятилетия и особенно годы тяжёлая атлетика сделала гигантский скачок в результатах. В домотканых одеждах теперь за нею уже нипочём не угнаться. Чемпионов надо готовить с детских, в крайнем случае с юношеских лет. Кстати, так же, как Захаревич, с маленьких ступенек-категорий поднимались по спортивной лестнице "звёзды"-супертяжеловесы последних лет, — трёхкратный чемпион мира Анатолий Писаренко и олимпийский чемпион Александр Курлович.

          Впрочем, такая картина наблюдается не только в тяжёлой атлетике. Когда-то наши тренеры по баскетболу бросились "догонять в росте" американских спортсменов: они пытались привлечь к тренировкам гигантов, разыскивая их здесь и там. И продолжалось сие довольно долго. Последней такой находкой стал, по-моему, Владимир Ткаченко, центровой игрок сборной страны: его привлекли к тренировкам в уже "солидном" для спорта возрасте. И казалось, что он хорошо справляется со своими обязанностями "столба" команды, как называли центровых прежде, да и как сейчас говорят сами игроки. Но так казалось лишь до тех пор, пока на спортивной арене не появился семнадцатилетний стройный гигант из Каунаса Арвидас Сабонис. В отличие от Ткаченко, этого игрока не нашли, а подготовили грамотные, дальновидные тренеры. Его не пришлось натаскивать, его по большому счёту учили играть в баскетбол едва ли не с детсадовского возраста. И парень заиграл в итоге так, что ахнул весь спортивный мир...

          Между прочим, Захаревич тоже выступал однажды в сверхтяжёлой категории, так что я вовсе не ошибся: он действительно прошёл именно все ступени, от первой до самой высокой. Напомню, что перед чемпионатом Европы в Кардиффе болгарский сверхтяжеловес двукратный чемпион мира Антонио Крыстев пытался запугать Захаревича рассказами о том, как силён его товарищ по команде Стефан Ботев. Тогда Юрий дал самому себе обещание: при первом же удобном случае "свести счёты" на помосте... с самим Крыстевым. Ничего, что тот килограммов на пятьдесят тяжелее...

          Забегая вперёд, сообщу, что такой случай предоставился Юрию в конце 1988 года, когда в Австралии разыгрывался традиционный турнир штангистов сверхтяжёлой весовой категории. Такие соревнования вызывают большой интерес зрителей: где ещё увидишь разом столько огромных, мощных мужчин, которых называют самыми сильными в мире? Такое название, конечно, весьма условно. Василий Алексеев, который носил подобный титул около десятка лет, как-то раз сказал мне, что он не принимает такие названия всерьёз.

          — Я — чемпион мира по тяжёлой атлетике во втором тяжёлом весе, — отрубил он. — Здесь у меня сомнений нет. А сильный или там самый сильный — это не моё определение, это кто-то придумал...

          Тем не менее даже в тех странах, где тяжёлая атлетика не очень-то развита и популярна, смотреть на "битву гигантов" идут всегда охотно. Именно такая ситуация имела место в Австралии. Юрий и правда в своё время всерьёз настраивался на эти соревнования, и бой Крыстеву хотел закатить настоящий. Но... "помешали" Олимпийские игры. Юрию было трудно, вернувшись триумфатором из Сеула, ещё почти два месяца поддерживать высочайшую спортивную форму. Ко дню соревнований, проводившихся в конце тяжелейшего года, она уже была практически на нуле. Тем не менее даже в таком "разобранном" состоянии Захаревич сумел-таки обыграть сверхгиганта Антонио Крыстева. Юрий слов на ветер не бросает. Он занял третье призовое место (о результатах, извините, просил не упоминать) вслед за Леонидом Тараненко, установившим новый мировой рекорд в сумме двоеборья (Леонид, как известно, в Сеуле заболел, не выступал и весь свой нерастраченный пыл привёз в Австралию), и Александром Курловичем, олимпийским чемпионом Сеула. Тройка — хоть куда. Как только тамошний пьедестал почёта выдержал таких богатырей...

          Приблизительно за полгода до этих соревнований в "Советском спорте" была опубликована статья Александра Гавриловца, члена Международной ассоциации спортивной прессы и большого любителя тяжёлой атлетики. Вот что он написал:

          "Недавно любопытно высказался Мартин Нерлингер, прогрессирующий тяжеловес из ФРГ. На чемпионате мира-86 он стал вторым (430 кг), а в прошлом году — четвёртым (450 кг).

          "На победу в 1988 году могут рассчитывать и Курлович, и Крыстев, и Тараненко, — заявил Нерлингер. — В тройке сильнейших надеюсь оказаться и я. Естественно, мне очень хочется помериться с ними силами, тем более что два года назад я сумел выиграть золотую медаль в толчке. А вот чего мне совсем не хотелось бы, так это мериться силой с Захаревичем. Потому что результаты большинства атлетов можно с большой точностью спрогнозировать, а Захаревич непредсказуем. У него были рекорды во всех категориях, где он выступал, — в 90 кг, в 100 кг, в 110 кг. Если он перейдёт в сверхтяжёлую категорию, то бороться с ним будет невозможно.""

          Слух о том, что Юрий Захаревич собирается "нанести визит" в стан атлетов самого большого веса, не так давно обошёл специалистов и журналистов и, понятное дело, вызвал немалое оживление. Всем хорошо известно, что Захаревич, несмотря на перенесённую травму, обрёл былую уверенность и продолжает оставаться одним из лучших атлетов мира и что соперничать с ним чрезвычайно трудно. Напомню, что свой первый мировой рекорд в рывке Юрий установил ещё в 1981 году (182 кг). Нынче его лучшее достижение — 203,5 килограмма. Силён Захаревич и в толчке. На чемпионате Европы ему покорилась штанга весом 250,5 кг. Результаты 25-летнего богатыря, как можно видеть, вполне сопоставимы с достижениями самых могучих людей мира. Так что опасения Нерлингера не беспочвенны...

          — Нет, я не собираюсь менять весовую категорию, — прокомментировал эту статью Захаревич. — Почему? Для супертяжеловеса у меня невелик рост — всего 181 сантиметр. Как говорится, некуда вешать мышцы. Но выступить в этой компании разок-другой я не прочь. Для встряски нервов, для разнообразия. Даже из чисто "спортивного интереса" — чтобы "закрыть" своим участием абсолютно все весовые категории, есть у меня и такая задумка.

          Ну что ж, Юрий пока неплохо чувствует себя и в первом тяжёлом, а от добра добра, как известно, не ищут. Но вот один из его давних соперников, Леонид Тараненко, просто-таки вынужден был стать супертяжеловесом. Помню, в 1983 году во Дворце спорта "Измайлово" шла очередная пресс-конференция победителей и призёров летней Спартакиады народов СССР. В жёсткой борьбе в категории 110 кг Тараненко победил тогда сильных и честолюбивых соперников, в том числе и Вячеслава Клокова, установившего мировой рекорд в толчке. Пока мы ждали проходивших допинг-контроль спортсменов, вниманием журналистов безраздельно завладел тренер Леонида, Иван Логвинович. Интересный человек, я о нём уже упоминал. Но эмоции, как бывает в таких случаях, явно захлёстывали счастливого тренера, и его резкий голос доносился, похоже, до самых дальних уголков Дворца. Оттуда показался великолепный, в ярком тренировочном костюме, с медалями на груди Тараненко. И, войдя в пресс-зал, он ещё издали, усмехаясь, окликнул вошедшего в экстаз наставника:

          — Иван Петрович! Я прошу прощения, вам микрофон не нужен?

          Журналистам легко и интересно с такими атлетами. Но это — к слову. А ту пресс-конференцию я вспомнил потому, что Логвинович огорошил нас таким заявлением:

          — Тараненко будет выступать ещё долго. Я уверен, что он и в 1992 году будет устанавливать мировые рекорды, причём в сверхтяжёлом весе...

          Я потом спросил у Леонида: верно ли, что у них такие долгосрочные планы?

          — Я такого никогда не говорил. Но у Логвиновича, как вы видите, некоторые расчёты на этот период имеются, — отшутился штангист.

          И вот в 1986 году, в канун Игр Доброй Воли в Москве, Тараненко установил на Кубке СССР в Липецке мировой рекорд в сумме двоеборья... во втором тяжёлом весе. Это прозвучало как гром среди ясного неба не только для болельщиков, но и для знатоков тяжёлой атлетики. Достаточно сообщить, что Анатолий Писаренко, не скрывавший своих намерений именно на этих соревнованиях повернуть после долгих неудач колесо фортуны, только и смог вымолвить, поздравляя соперника: "Ну, не ожидал..."

          В тот день Тараненко весил чуть больше 133 кг. А ведь ещё совсем недавно, я знал это, у него было меньше 120 кг.

          В последнее время идёт оживлённая дискуссия: каким должен быть сверхтяжеловес? Кое-кто пришёл к твёрдому убеждению, что пора громадных мужчин типа Жаботинского или Алексеева, весивших за 160 кг, давно миновала. И на смену им пришли "облегчённые" атлеты вроде Анатолия Писаренко и Александра Курловича. Это стройные парни ростом под 190 см и весом около 120 кг, с прекрасно развитой мускулатурой, координированные, взрывные и так далее. Почти единодушно было признано, что сие — современный тип штангиста второго тяжёлого веса и что будущее за ним. Эти спортсмены техничного направления сумели поднять потолок рекордов благодаря высокой культуре тренировки, а не благодаря огромной массе собственного тела. Они прекрасно смотрелись на экранах и в журналах. Кое-где их прямо ставили в пример ушедшим в прошлое "монстрам", спасибо хоть не называя фамилии последних.

          Но вот я побеседовал на эту тему с Леонидом Тараненко. И что же услышал?

          — Нет, я вовсе не рвался в эту "престижную", как вы говорите, супертяжёлую категорию, — усмехнулся штангист. — Видите сами, во что я превратился — все рубашки полопались на боках. Ну, вы, допустим, человек привычный, но для большинства людей я уже — чудовище.

          Леонид тяжело вздохнул, а мне было весело видеть, как вздымается под белой фуфайкой необъятная грудь. Признаться, лично мне никогда не были противны "сверхгабаритные" атлеты: сверхтяжеловес — значит сверхчеловек, чего там! Ведь самый сильный должен чем-то выделяться, иначе что за интерес?

          И как бы продолжая эту мысль, мой собеседник убеждённо произнёс:

          — Я должен прибавить как минимум ещё килограммчиков семь-восемь. Раз уж ввязался в эту игру, то надо принимать её правила. Думаю, в недалёком будущем всё-таки наберу 140 кг. Иначе трудно всерьёз стремиться к высоким достижениям.

          — Но неужели результаты так уж напрямую зависят от собственного веса? — спросил я, зная, что затрагиваю любимую тему любого штангиста.

          — Конечно. Ведь что такое подъём снаряда спортсменом? Это взаимодействие двух масс. Муравей — все же знают, что он очень сильный — ни за что не поднимет кирпич, верно? Спортсмен, заключённый в рамках весовой категории, например, 75 кг или 110 кг, — этот спортсмен отличается от сверхтяжеловеса хотя бы чисто психологически . Потому что он знает, вернее, предполагает результат, за который никто не выйдет, по крайней мере, при его жизни. Иное дело сверхтяжеловес. У него нет искусственных ограничений, и верхняя планка убирается. Интересная категория...

          — Не зря же вы в неё в конце концов пришли, — вставил я.

          — Повторяю, и вполне искренне, что я этого вовсе не хотел. Хотя меня давно уже туда сватали. Но я боялся.

          — Высокого уровня рекордов?

          — Рекорды-то эти мне как раз не представлялись слишком высокими. Кроме того, я нередко тренировался рядом с лучшими "суперами" Земли и видел, что мало в чём им уступаю.

          — Тогда в чём же дело?

          — Да в этой самой эстетике, о которой так много последнее время пишут. Я боялся, что, набрав вес, буду выглядеть не слишком привлекательно. Рост ведь у меня небольшой. И это являлось главным фактором, который меня сдерживал (надо заметить, что Леонид Аркадьевич любит употреблять иногда книжные обороты. — А.С.).

          — Однако вы всё-таки решились...

          — Нужда заставила. Опять начала беспокоить старая травма спины. Пока тренировался в межсезонье, всё было вроде бы ничего. Но перед соревнованиями, когда нагрузки растут, а нужно гонять минимум семь килограммов, чтобы выступать в категории 110 кг, становилось совсем несладко. Вот и пришлось податься в супертяжёлую категорию.

          — Однако вы довольно быстро добились в ней успеха...

          — Не так уж и быстро. Я полтора года терпел, выступал через стыд, можно сказать. Результаты показал откровенно слабые, но нужна была соревновательная практика, иного выхода не имелось. Всё боялся, что кто-нибудь из болельщиков свистнет и закричит: "Тараненко, пора на пенсию!" Но, слава богу, штанга — не футбол, у нас в болельщиках народ поспокойнее. Сверхтяжёлый вес — не та категория, где "пришёл-увидел-победил". Тяжеловесы формируются медленно. Вес, а с ним и силу я набрал вполне успешно, но зато исчезла скорость. Естественно, тут же разладилась техника, особенно в рывке, упражнении капризном. Я нервничал. Словом, процесс этот ещё далеко не завершён. Надо не только набрать свои 140 кг, но ещё и "обкатать" их, как мы говорим. Да, только 140 кг, набрать больше, к сожалению, не позволит рост. А не помешало бы и больше.

          — Неужели? Но как же поднимали рекордные штанги вполне "изящные" Писаренко и Курлович?

          — Они потому и поднимали, на мой взгляд, не слишком много, что были так изящны. Но дело тут вовсе не в эстетике, хотя об этом журналисты с удовольствием писали. Толя Писаренко — и об этом знают все штангисты — был бы счастлив прибавить к своему весу хотя бы 5-10 килограммов, но у него ничего не получается. Для некоторых людей набрать вес не менее сложно, чем другим его согнать. Таков, кстати, и Саша Курлович.

          Прерву ненадолго рассказ о нашей беседе. Я и впрямь вспомнил, как тренер Курловича, Пётр Савицкий, однажды жаловался мне, что, мол, Сашка не может набрать и трёх лишних килограммов, хоть ты тресни. А ведь каждый килограмм — они в этом давно убедились — добавляет Курловичу и сил, и уверенности в себе. Известно также, что для Писаренко легче поднять четверть тонны, чем съесть лишний бифштекс за обедом.

          Набор веса — процедура малоприятная. Вспоминаю, как когда-то Василий Алексеев, тогда ещё "свежий" рекордсмен мира, за обедом взял стакан минеральной воды и... высыпал туда половину содержимого солонки.

          — Чтобы вес держался... — ответил он на наши изумлённые взгляды. И, размешав этот сомнительного вкуса коктейль, выпил не поморщившись. Потому что если супертяжеловес будет морщиться по каждому пустяку, то ему придётся постоянно пребывать с горькой гримасой на лице. Соль, оказывается, задерживает воду в организме — вот вам и лишние килограммы веса, которые на дороге не валяются. В ту пору вес Алексеева превышал 150 кг, а со временем вырос до 160 кг. Но мы-то помнили его стокилограммовым стройным красавцем, который на спор прыгал в высоту на 180 сантиметров.

          ...А Курлович, между прочим, сумел-таки развить свой аппетит — по крайней мере, на чемпионате мира 1987 года в Остраве он весил уже 130 кг. И вот тут-то Саша показал себя в полном блеске. Так что знакомый журналист из Болгарии — он, разумеется, болел за Антонио Крыстева, — увидев стартовую попытку нашего атлета в рывке, повернулся ко мне и печально произнёс:

          — Сегодня Курлович станет чемпионом мира...

          Надо отдать должное профессионализму коллеги — он как в воду глянул.

          Но и Тараненко выглядел на тех соревнованиях прекрасно. Он, правда, не слишком удачно начал рывок — в этом упражнении Курлович стал гораздо стабильнее своего старого соперника, — но зато блеснул в толчке. Леонид под овацию Дворца спорта поднял над головой 265,5 кг — вес нового абсолютного мирового рекорда.

          Да, Леонид Тараненко из тех людей, которых называют хозяевами своей судьбы. Он захотел — и продлил жизнь в спорте, и не собирается сдаваться. И это, как мне кажется, прекрасный пример стойкости и верности избранному делу.

          Нет, штанга не желает отпускать своих верных рыцарей. Вот и Юрик Варданян, одногодок Леонида Тараненко (оба родились в 1956 году), не выдержал долгой разлуки с нею. Почти два года он не тренировался и не выступал. Разумеется, все решили, что он окончательно распрощался со статусом действующего спортсмена. Но вот на чемпионате мира 1987 года в Остраве, где Юрик пребывал в качестве почётного гостя, журналисты задали ему вопрос о спортивных планах.

          Однако знаменитый чемпион заговорил не о тренерской работе. В своей обычной манере, тихим голосом, тщательно подбирая слова, он поведал корреспондентам, что, возможно, ещё не сказал последнего слова как штангист. И что, вполне возможно, он ещё поборется за путёвку на Олимпийские игры в Сеуле. Во всяком случае, понемногу тренироваться он уже начал. Это, разумеется, непростой шаг, и Юрик ещё трижды всё взвесит, прежде чем принять окончательное решение. Но желание вернуться на помост есть.

          Разумеется, эта новость была в тот же день передана в редакции газет и в агентства разных частей света. Популярность наших лучших штангистов — как действующих, так и ветеранов, — огромна. Варданян был под постоянным прицелом фото— и кинокамер, и мне показалось, что он целый день даёт кому-нибудь интервью. Так что о лёгкой жизни почётному гостю чемпионата можно было лишь мечтать.

          На очередной пресс-конференции кто-то спросил Варданяна, каков ныне его собственный вес.

          — Ровно 82 килограмма, — ответил Юрик.

          — Браво, браво! — выкрикнул какой-то темпераментный репортёр, кажется, из ФРГ, восхищаясь, с одной стороны, тем, что атлет "не распустил вес", как говорят штангисты, а с другой — давая понять, что он не дилетант в таких делах и прекрасно помнит, в какой категории всегда выступал Варданян.

          А спустя полгода мы сидели с Юриком в его небольшом номере на Подольской спортбазе, которую почему-то называют олимпийской, хотя на самом деле это весьма скромная по нынешним меркам база Всесоюзного добровольного физкультурно-спортивного общества профсоюзов. Тяжеловатое название спортобщества, правда? В своё время мы, журналисты "Советского спорта", пытались побудить профсоюзных руководителей придумать для этой новой организации броское, энергичное имя — типа прежнего "Спартак" или "Буревестник"... Но нам твёрдо дали понять, что лучшего названия, чем есть, не стоит и желать, а тот, кому оно кажется длинным, пусть пользуется сокращённым наименованием — ВДФСО. И мы, знаете, уже понемногу привыкаем к ВДФСО и почти не испытываем внутреннего протеста. Приучили же всех, в конце концов, к аббревиатуре ЦСКА, и мы легко произносим сочетание звуков, более привычное для языка кавказцев. И даже пишем, не боясь сломать перо, производные слова — например, "цеэсковцы". Человек, как известно, ко всему привыкает.

          — Я провожу уже третий тренировочный сбор с тех пор, как решил вернуться в сборную страны, — задумчиво и негромко говорил Варданян. — И здесь, и перед этим в Цахкадзоре не пропустил ни одной тренировки, не потерял ни одного дня. Некоторым ребятам такой жёсткий график не нужен. Захаревич и Храпатый не приезжали в Цахкадзор. И правильно сделали. Они в форме, им, наоборот, требуются паузы, чтобы на время забывать о штанге. Но у меня положение совсем иное. Как раз в таком положении сборы абсолютно необходимы: здесь ведь вся обстановка побуждает к работе, один штангист тянется за другим.

          Я прекрасно понимаю, что, тренируясь у себя дома, я ни за что не "поднимусь". Поверите ли, я целый месяц настраивался перед тем, как ехать сюда, в Подольск. Я опасался не нагрузок — я готовился к тому, что вокруг вновь будут одни и те же лица, тот же зал, аллеи, столовая... Тут ведь мне знакомо каждое дерево, я бывал здесь и в хорошей форме, и в плохой, травмированный и телом, и душой... Всё это я вспоминал перед тем, как возвратиться сюда после двухлетней разлуки.

          Да и дома всё непросто. У меня ведь двое мальчишек. Старшему, Давиду, уже четыре года. Такой шустрый парень, всё понимает. Повис у меня на шее — "Папа, не уезжай, я тебя люблю!". Я сказал ему, что, мол, еду тренироваться, чтобы стать сильным. "Зачем тебе ехать? Ты и так сильный. У нас две штанги, одна дома, другая в гараже — тренируйся с ними. И почему ты меня бросаешь? Ты ведь обещал меня тренировать. Я буду стараться, а ты не увидишь..." Я, конечно, улыбаюсь этим детским хитростям, но отрывать его от себя всё-таки тяжело. Холостой был — какие проблемы? Сумку собрал — и привет. Сейчас всё не так просто...

          Но мне уже поздно отступать. Во-первых, сборная рассчитывает, что я войду в форму и смогу побороться на Олимпиаде за золотую медаль. А во-вторых, после того как газеты напечатали тексты о моём намерении вернуться в большой спорт, я получил сотни писем, и сейчас ещё продолжаю их получать. Люди пишут о том, что они очень рады, что они поддерживают моё решение и всей душой болеют за успех... Слова разные, но мысль везде одна, и её выражают, как мне кажется, искренне, от души. Я особенно понимаю мальчишек, которые пишут, что хотят ещё не раз увидеть Варданяна на помосте. Я ведь сам, помню, пацаном улыбался от счастья, когда на арену выходили любимые спортсмены. Жена вначале не очень-то обрадовалась моему решению — опять разлуки... Но потом мы вместе стали читать эти письма. И она, по-моему, поняла, что дело касается не только нашей семьи.

          Наверное, благодаря такой мощной моральной поддержке я и прошёл через первые тренировочные сборы намного легче, чем ожидал, по крайней мере, легче психологически. Видимо, ко мне дошёл заряд энергии от болельщиков. Два года перерыва — это не пустяк. Нагрузки переносятся тяжело, вначале я быстро уставал. А ведь хочется быстрее набрать силу. Прибавляю "тоннаж", но ведь организм ещё не готов, он протестует — пропадает сон... Такое состояние надо перетерпеть. Надо не форсировать нагрузки, а увеличивать их постепенно, не пропуская ни одной ступеньки. Споткнёшься — сразу вниз скатишься, только время потеряешь. И в то же время нельзя ни на час расслабляться. Я ведь понимаю, чем рискую: если случится неудача, то перечёркнутыми окажутся семь победных чемпионатов мира, под удар будет поставлено моё доброе имя спортсмена...

          Но, видно, для большого спортсмена жизнь без риска — не жизнь. К истории Варданяна я ещё вернусь. А пока расскажу ещё одну историю, которая случилась со штангистом Вячеславом Клоковым — тем самым, что остро соперничал на Спартакиаде народов СССР с Леонидом Тараненко. Жизнь порой поворачивает людские судьбы весьма круто, а то даже и совсем их ломает. Так уж получилось, что возвращение в спорт Вячеслава Клокова стало, по сути, возвращением к жизни — ни больше и ни меньше. Но обо всём по порядку.

          Я отлично помню триумф Вячеслава на чемпионате мира 1983 года. Тогда во Дворце спорта "Измайлово" Клоков смотрелся превосходно. Выступая в категории 110 кг, он, как говорится, готов был поломать гриф, но не оставить соперникам ни малейшего шанса. Вот что написал потом о его выступлении журнал "Сельская молодёжь".

          "Сборную СССР в первом тяжёлом весе представлял Вячеслав Клоков. В Лилле и в Любляне Клоков завоевал вторые места и зарекомендовал себя как "вечно второй". В "Измайлове" же он с первого подхода начал решительное наступление на первую ступень пьедестала.

          Легко ли добиться успеха во всех шести подходах? Особенно если вес существенно растёт и штанга становится тяжелее с каждым подходом на 5 кг, на 7,5 кг, а затем сразу на 15 кг? Но атлету и этого оказалось мало. Он попросил прибавить ещё 2,5 кг и толкнул штангу весом 247,5 кг, превысив тем самым мировой рекорд на 4,5 кг. Легко ли установить рекорд, если соперники тоже рвутся к преодолению существующего, если прежний рекорд недавно был чьим-то апогеем, чьей-то победой и славой? А четыре мировых рекорда, установленные в один вечер одним человеком, — как назвать подобный феномен? Чем измерить 30 кг — вес, на который Клоков оторвался от своего ближайшего конкурента, серебряного призёра чемпионата? Готфрид Шёдль назвал выступление Клокова чудом. А на вопрос, кто из выступавших на чемпионате атлетов понравился ему больше всех, развёл руками:

          — Совсем недавно мне больше всех нравились болгарские атлеты. Потом моим любимцем стал Варданян. Сегодня это Клоков. Но ведь чемпионат ещё продолжается...

          Миф о "вечно втором" развеялся. И судя по огромному запасу нерастраченных сил Клокова, не исключено, что теперь он имеет шансы довольно долго оставаться "вечно первым"."

          Да, Вячеслав по праву стал одним из главных героев той нашей победоносной дружины штангистов. Он щедро давал интервью, щедро раздаривал автографы и, мне показалось, никак не хотел уходить из Дворца, где впервые сбылась его мечта — стать чемпионом мира. Там было чисто, светло...

          А спустя несколько месяцев Вячеслав Клоков в сермяжной арестантской одежде переступил порог тюремной камеры.

          Он выпил с друзьями — по бутылке шампанского на брата. Ну, может, по полторы. Или по две. "Великая беда, что выпьет лишнее мужчина," — как говаривал Фамусов. Тем более такой мужчина, как Клоков — богатырь, красавец. Но эти не однажды проклятые бутылки едва не перечеркнули всю его жизнь. Парень раскуражился, показалось, что он ещё не всё взял сегодня от жизни. Потянуло на подвиги, на амурные дела, которые закончились насилием... Отрезвление было жестоким.

          Полгода назад Клоков вышел на свободу. И в первый же день приехал из своей подмосковной Балашихи в скромный спортзал "Атлет", что невдалеке от метро "Текстильщики". Там мы с ним и встретились — впервые после мирового чемпионата 1983 года.

          Я не буду утверждать, что внешне Вячеслав сильно изменился. Только щуриться стал сильнее, а очки по-прежнему носит неохотно. Он попросил немного подождать, и, пока заканчивал тренироваться, я в одиночку гонял чаи в крошечной тренерской комнатке.

          Наконец Вячеслав опустился в кресло напротив, налил себе чаю, но к кружке так и не притронулся. И вот что я услышал:

          — Поверьте, этой беды никогда не случилось бы, если бы не моя давняя ошибка. Я допустил её ещё в 1979 году. Что я имею в виду? Тут надо всё рассказывать по порядку. Сам я родом из Арзамаса, с детства увлекался спортом. Выполнил второй разряд по тяжёлой атлетике и приехал поступать в Московский областной институт физкультуры, что в Малаховке. Там встретил замечательного парня, Гену Аниканова, — вы его сейчас видели в зале, это наш тренер. А тогда он был мастером спорта, неплохо выступал, но не это главное. Гена был всего на год старше меня, но мы, штангисты, без натяжек считали его нашим тренером. Больше того — мне, например, он был вроде отца.

          Слушались мы его беспрекословно. Своим спортивным фанатизмом он просто-таки захватил нас. Уже тогда это был мыслящий специалист, со своими взглядами на тяжёлую атлетику, с интересной методикой. Право же, это были счастливые дни. Мы плохо питались — в студенческой столовой какая еда? Котлеты как хлеб, сметана как кефир. Иной раз ночью жевали чёрный хлеб с солью, особенно перед стипендией, — как и все студенты. Но мы хорошо учились. Я, например, первый курс закончил на "отлично". А уж тренировались — вообще как одержимые. И результаты, представьте себе, росли как на дрожжах: за год в двоеборье я прибавлял по 50-70 кг. За четыре года прошагал от второразрядника до мастера спорта международного класса. Это, безусловно, его, Аниканова, заслуга, он был для нас и массажистом, и поваром... Сейчас я всё могу правильно оценить. А тогда?

          В 1979 году я выиграл чемпионат мира среди юниоров. Громкая слава, все меня хвалили, появилось столько желающих познакомиться — как же было не закружиться глупой юной голове? Жизнь у меня пошла явно веселее. Открывались её неведомые прежде красивые стороны, и я к этому жадно потянулся. Рассуждал так: я хорошо тренируюсь, неплохо выступаю — значит, имею право хорошо отдохнуть.

          А у Гены всё обстояло по-прежнему: дисциплина, режим, не дай бог лечь в постель на пять минут позже одиннадцати... А мне хотелось ещё погулять. Я уже перерос эту детскую систему. Мы с Аникановым всё чаще и чаще не понимали друг друга. И наконец поссорились. Конечно, я был неправ. Гена тоже человек самолюбивый, я воспользовался этой ссорой — и хлопнул дверью. Как теперь понимаю, это было самое настоящее предательство: ведь Геннадий вложил в меня всю свою душу, он сам мог бы добиться гораздо большего как штангист, если не возился бы с нами, причём совершенно бескорыстно... Но тогда у меня всё складывалось так здорово, что задумываться ни о чём не хотелось. Когда-то я жалким второразрядником искательно подходил к нашим преподавателям кафедры тяжёлой атлетики, к тренерам, но им было совершенно неинтересно заниматься со мной. Они отмахивались, отделывались общими словами.

          Иное дело было теперь. За молодым дарованием началась самая настоящая охота. Ещё бы, ведь сотрудничество сулило весьма заманчивые перспективы. Наконец на меня "плотно сел" опытный, многое повидавший тренер, который, кстати, в своё время тоже не захотел со мной возиться.

          О, у него я почувствовал себя не в пример вольготнее... Но сказать по правде, всерьёз-то я его никогда не воспринимал. У молодого Аниканова, повторяю, была своя чёткая система. А нового тренера были одни лишь похвалы. Поднял штангу — здорово. Опустил — ещё лучше. Словом, я делал всё просто замечательно. И если, допустим, после баньки мне хотелось выпить бутылку шампанского — это тоже было не страшно. Мой тренер помалкивал, и мне это нравилось. Условия диктовал я сам.

          Ну а когда всё это случилось... Мой новый тренер подождал решения суда, а затем, недолго погрустив, переключил всё своё внимание на Серёгу Колеватова — в то время этот юный супертяжеловес из Люберец подавал большие надежды. Я и сейчас с ужасом вспоминаю те чёрные дни. От меня один за другим отступались люди, с которыми меня вроде бы многое связывало, а кое-кто старался окончательно утопить, чтобы, не дай бог, не обвинили — мол, вы не приняли к Клокову меры. Ну, когда с меня сняли звание заслуженного мастера спорта — это было поделом. Но моё динамовское руководство обратилось в Госкомспорт страны вообще с ходатайством о пожизненной дисквалификации. Я благодарен Госкомспорту, что там не пошли на это, что дали мне шанс зацепиться за жизнь. Ведь все мои светлые надежды тогда были связаны только со спортом, я в нём с шести лет, и, думаю, навсегда.

          Моя жена... Её я обидел больше всех. Помню, метался умом, хотел подавать на развод, чтобы развязать ей руки. Она поняла, что это — от отчаяния, от раскаяния, и отговорила, простила, спасла.

          Не знаю, как я нашёл в себе силы перенести те первые месяцы в неволе. Тюремная похлёбка и нары после японских холлов и салонов "боинга"... Насторожённые и презрительные взгляды вместо просьб дать автограф. Самое страшное — это ежесекундное унижение: я, чемпион мира — и что я делаю сейчас? Приходилось постоянно контролировать себя, каждое своё слово, каждый поступок. Я мог сорваться в любой миг — причин для этого было достаточно. Там, на зоне, борьба за выживание идёт ежесекундно.

          Впрочем, через какое-то время жизнь показалась мне не такой уж и мрачной. Дело в том, что надо мной взяли шефство два матёрых, отпетых уголовника, двое убийц, и я только по своей неопытности мог подумать, что они делают это из добрых, из человеческих побуждений. Они сыграли на верной струне — на моей тяге к спорту. Они прекрасно знали, кто я и что собой представляю. И постарались для начала создать сносные условия для тренировок, даже обеспечили меня приличной едой. Я настраивался на невыносимое, а тут — пожалуйста, всё оказалось не так уж и страшно...

          Словом, они вели себя как опытные шулера, которые вначале делают вид, что проигрывают новичку, а потом обирают его до нитки. Вскоре мои "шефы" начали требовать "отдачи", причём всё настойчивее, всё наглее — вдвое, втрое, впятеро... Говорить о приличиях в таком обществе не приходится. Кто-то из молодых, я знаю, бредит блатной романтикой. А я надышался ею, насмотрелся на всех этих "паханов" и "бугров". Они продадут тебя за пачку табака, за тёплое местечко на кухне или в хлеборезке; они зубами вырвут то, что ещё не успели отнять, — и не только у тебя, но и у твоей семьи. Отдай им только мизинец — и ты пропал.

          Я отдал, отдал по глупости. Дело шло к худому: шантаж и угрозы нарастали... Я понял, что смогу разорвать этот заколдованный круг только с риском для собственной жизни. Но выхода не было. И наконец наступила развязка. В ответ на очередную гнусность я ударил первым. Наш бой был не для публики. Я швырял этих подонков, как мешки, гонялся за ними, догонял, они прятались в какой-то каморке, вернее, их прятали дружки, а я пытался разломать эту халупу на куски. На мне повисли и зэки, и охранники, доставалось и тем и другим — в таком кураже я не был никогда в жизни. Справиться со мной никто не мог, и уже хотели вызывать пожарную машину. Но мудрый пожилой дежурный офицер, когда ему доложили "оперативную обстановку", велел всем бойцам отойти прочь и оставить меня в покое. Через часок я отдышался, собрался с мыслями — и пошёл, так сказать, "сдаваться властям".

          За эту историю я вполне мог бы получить дополнительный срок, и тогда всё пошло бы вообще кувырком, все мои надежды, вся судьба. Но лагерное начальство, спасибо ему, поняло, что я только такой ценой, только таким путём мог оградить свою честь и достоинство. Карцер я, правда, всё-таки заработал, а это зимой не шуточки, поверьте. И в цеху потом, самом тяжёлом, самом душном, рубил металл — однажды чуть руку себе не отхватил... В общем, замаливал грехи чёрной работой.

          Работать я в неволе всё-таки научился: и переплётному делу, и чеканке по металлу, да мало ли ещё чему... Со временем даже смастерил себе штангу, диски к ней выточил. Но это было уже потом, в 1986 году, после того как меня приехали навестить ребята из сборной страны — Юра Захаревич, Паша Кузнецов и другие, наша старая гвардия. Я навсегда благодарен им — настоящим мужикам, которые не привыкли оставлять товарища в беде. Они здорово меня тогда поддержали.

          Я ведь курить уже было начал — но, к счастью, бросил. Передо мной снова появилась цель — большой спорт. Я начал тренировки, да ещё какие... Помню, Новый год встретил двухчасовым кроссом, бегал "восьмёркой" по своей холодной мастерской и чувствовал, что живу...

          Я стал даже кем-то вроде спортивного организатора в нашей колонии — проводил соревнования, спортивные вечера, викторины. Всем это нравилось, а мне больше всех. На днях ездил туда, в колонию, в гости. Пригласило начальство — мол, расскажи осуждённым о себе, о том, как важно для человека не потерять цель в жизни. В клубе не было свободных мест. Мы вдвоём туда поехали, с Геной Аникановым.

          Да, с Геной. Я вернулся в клуб "Атлет" к нему, к своему ровеснику, как блудный сын к отцу. Я много передумал там, в зоне. Там всё видится ясно, как в лучах прожекторов, что на вышках. Геннадий простил меня. Я-то знаю, как он переживал всё это время...

          Но теперь мы вместе. Я работаю тренером рядом с ним. Сейчас у меня нет машины, нет многого другого — семье надо было на что-то жить. Но у меня есть друг и тренер. Каждый день я езжу на электричке из Балашихи сюда, в "Текстильщики", по два часа и чувствую себя счастливым, клянусь! Эти полгода мы "пашем" серьёзнее, чем тогда, когда я бил мировые рекорды. Что вы хотите, я соскучился по запаху спортзала, по настоящему стальному снаряду, дорвался — и, конечно, перегнул палку. Судя по тренировочным результатам, я мог бороться за призовые места на недавнем чемпионате страны, но накануне травмировал ногу. Этого и следовало ожидать — зачем спешил? Ведь Гена предупреждал... Ну ничего. Думаю, последнего слова как штангист я ещё не сказал.

          Вы собираетесь писать обо всём этом? Ну что ж... Может быть, моя история "притормозит" какого-нибудь самонадеянного паренька — их нынче везде хватает, и в спорте тоже. Пусть он задумается — о себе, о друзьях, о красивой жизни... О судьбе...

          "Мой основной соперник — штанга" — эти гордые слова любил повторять Василий Алексеев в те годы, когда не знал себе равных на помосте. А популярность его была так велика, что Владимир Высоцкий посвятил "самому сильному человеку в мире" песню, которую сам определил как "лирико-комедийную". Припев в ней таким:

          Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга —
Вечный мой соперник и партнёр.

          Есть там и такие слова:

          Такую неподъёмную громаду
Врагу не пожелаю своему —
Я подхожу к тяжёлому снаряду
С тяжёлым чувством: вдруг не подниму?

          Времена сейчас меняются очень круто. Давно ли Владимира Высоцкого в упор не замечали наши средства массовой информации — с подачи высоких инстанций, разумеется, — в то время как в каждом доме имелась плёнка-другая его дерзких песен? Но сие в счёт не шло, и такого явления, как Владимир Высоцкий, в нашем обществе вроде бы и не существовало. А сегодня я хочу кое в чём поспорить с великим поэтом — и, право же, опасаюсь. Ведь скажи что-нибудь не так, не в тон тотальному славословию, которое сейчас захлестнуло и книжки, и телеэкраны, — достанется на орехи, и очень даже просто. Один мой знакомый, помню, разразился форменными проклятиями в адрес Евгения Евтушенко. И за что же? За то, что тот сказал в известном документальном фильме Эльдара Рязанова, что Высоцкий, на его взгляд, не был ни гениальным поэтом, ни гениальным артистом и что причина его необычайной популярности совсем в другом... По мне, это было самое умное из всего, что там сказано о Высоцком, но вот поди ж ты — очень многие обиделись "за Володю".

          А в Воронеже один инициативный человек вышел на улицу с плакатом, требуя присвоить Высоцкому посмертно звание Героя Социалистического Труда, Государственную премию, звание народного артиста СССР и что-то ещё — всё это чохом, разумеется. Ну не получается у нас без того, чтобы не шарахнуться из одной крайности в другую...

          Дабы отвести от себя обвинения в ретроградстве, замечу, что песни Высоцкого помогают мне жить вот уже лет двадцать пять, не меньше. Но это вовсе не значит, что я согласен с каждой их строкой. Ну, например, с такой: "Я подхожу к тяжёлому снаряду с тяжёлым чувством: вдруг не подниму?"

          Нет, штанга — это, конечно, не "авоська" с продуктами, она далеко не каждому по силам. Она вещь серьёзная, стальная. Если боксёр опасается противника, то это естественно — у того ведь в перчатках динамит. Но если атлет говорит "мой основной соперник — штанга", то не следует принимать это за банальное художественное сравнение. Это очень серьёзный, если не сказать — неумолимый соперник. Штанга может наказать в любую секунду, за малейшую растерянность, неточность, расслабленность, и наказать причём жестоко.

          Да, на любых соревнованиях можно увидеть спортсменов, которые подходят к тяжёлому снаряду "с тяжёлым чувством: вдруг не подниму?". Помню, как однажды я всматривался с близкого расстояния в лицо довольно известного тяжеловеса. Он готовился взять солидный вес в толчке.

          Он трижды подходил к штанге — то прокручивал гриф, то поправлял диски, то примерялся, каким хватом брать, — и дважды отходил прочь. Он то и дело вытирал перемотанными эластичными бинтами запястьями лоб, но через секунду его глаза снова заливал пот. Между тем в зале было даже прохладно. Наконец, атлет отчаянно потянул штангу вверх — но на уровне бёдер бессильно бросил.

          — У него травмировано колено, — объяснил мне тренер. — Опасался, видно, что на больших весах откроется старая травма...

          Один трижды обольётся потом перед тяжёлым снарядом и, сделав "тягу", уйдёт прочь, понурив голову. Потому что он выходил на помост "с тяжёлым чувством: вдруг не подниму?". Другой, такой, как Юрий Захаревич, забьёт все свои чувства и травмы куда-нибудь к чёрту в подкладку, и в его глазах зрители прочтут только одно: победить или умереть! И мне не раз приходилось убеждаться, что кто-кто, а Василий Алексеев, установивший восемьдесят мировых рекордов, своими чувствами владеет превосходно.

          Теперь рассмотрю слова "Не отмечен грацией мустанга, скован я, в движениях не скор..." Если эти слова относятся к штангисту высокого класса, такому, как, например, Алексеев — а ведь ему и посвящено стихотворение, — то я опять же не могу согласиться с любимым поэтом. Может быть Василий Иванович и впрямь не отмечен особой грацией — о ней трудновато вести речь, когда вес тела около 160 кг. Но разве Алексеев "скован"? Разве он "в движениях не скор"? С такими ужасными данными на большом помосте делать решительно нечего. Спортсмены прекрасно знают, что всё можно развить и усовершенствовать: силу, ловкость, выносливость... Но вот скорость, хоть ты тресни, качество на 95% врождённое: она либо есть, либо её нет. Между тем штангисту эта самая скорость необходима как воздух — ведь у него взрывная работа, счёт в рывке и в толчке идёт на сотые доли секунды.

          Известно, что хорошие штангисты прыгают с места не хуже мастеров-легкоатлетов. Например, Юрий Захаревич имеет 3 метра 50 сантиметров в прыжках в длину с места. Отмерьте это расстояние в своей комнате — удивитесь. Он же в беге на 100 метров показал однажды 11,8 секунды. Таким результатом сможет похвастать не каждый известный футболист, хотя его, что называется, "ноги кормят". А когда Алексеев играет в настольный теннис, он бьёт по белому шарику так, что глаз не успевает следить. Вот вам и "скован", "в движениях не скор"... Василий всегда был готов ввязаться в любую игру: волейбол, баскетбол, бильярд — и попробуй его переиграй! Ловкость и координация Алексеева всегда поражали тех, кто настраивался увидеть в нём лишь кран для поднятия тяжестей.

          Что же касается, например, Юрика Варданяна, то он, вне всякого сомнения, "грацией мустанга" наделён в полной мере. Он даже штангу поднимал в элегантной манере, а про волейбол в его исполнении я уже рассказывал. Врождённое качество, скажет кто-нибудь. Возможно, всё так. Но ведь сколько лет бытовало мнение, что штанга — это снаряд, противопоказанный почти всем спортсменам, кроме самих штангистов. Именно потому, мол, что, наделяя человека силой, она в то же самое время его закрепощает, сковывает, ухудшает координацию и т.д. В это свято верили даже легкоатлеты, а уж чего распространяться про игровиков... Когда-то известный волейболист Юрий Чесноков воевал со своими тренерами: они запрещали игроку близко подходить к штанге, чтобы не нарушить тонкое мышечное чувство, необходимое классному волейболисту. Чесноков же имел на сей счёт другое мнение и тайком продолжал "тягать железо". Тонкое мышечное чувство тем не менее он сумел сохранить, зато добавил к нему такую мощь, что, на удивление товарищам по сборной страны, проламывал своими хлёсткими ударами любой блок соперника. Хотя гигантским ростом Чесноков не выделялся.

          Сейчас картина иная. Порой зайдёшь в спортивный зал и не сразу разберёшься, кто тут тренируется: штангисты или, допустим, бегуны-спринтеры, которые со штангой обращаются вполне профессионально. А там, глядишь, и стройные девушки-прыгуньи без устали делают полуприседы со стальным снарядом на плечах. Все поняли, что разумные занятия тяжёлой атлетикой не могут дать ничего, кроме пользы.

          Вообще, вокруг этого вида спорта существовало немало легенд, которые ощутимо ему вредили. Так, считалось доказанным, что активные занятия штангой задерживают рост спортсмена: она его "плющит", делает чем-то вроде лепёшки — так это надо было себе представлять. Но в конце концов нашлись серьёзные люди, поглубже копнувшие старую "теорию". И выяснилась интересная вещь: оказывается, человеческий организм кое-чем отличается от лепёшки и кратковременными нагрузками его не так-то просто "сжать". Он, выражаясь примитивно, сопротивляется этому сжатию, да так, что молодые спортсмены, напротив, начинают расти даже более активно.

          Виктор Науменков рассказал мне, что когда-то он специально проделал следующий эксперимент. Он набрал две группы мальчишек, и одна сразу начала заниматься тяжёлой атлетикой, другой же он штангу долго не давал. Вскоре выяснилось, что "штангисты" прибавляют в росте заметно больше, чем их сверстники, которых Науменков "берёг" от занятий штангой.

          Да что далеко ходить за примерами — мама Захаревича, Прасковья Ивановна, говорит, что Юрий давно перерос своего отца, который, "как и все Захаревичи", большим ростом не отличался: "У них в семье в основном малыши". Но вот Юра, который пришёл в секцию Науменкова "метр с кепкой", имеет нынче рост выше среднего — 181 сантиметр. Хотя никто, полагаю, не заподозрит Захаревича в том, что тот уклонялся от сверхнагрузок — без них спорт высших достижений нынче немыслим.

          "Штанга, перегруженная штанга — вечный мой соперник и партнёр". Вот тут спорить не приходится — всё подмечено верно. Штангисты нередко мурлычут эти слова, похаживая по тренировочному залу, сам слышал. Но ведь у каждого своё отношение к сопернику, будь им хоть та же штанга.

          Вот как описал свою тренировку — видимо, не самую удачную — один знаменитый чемпион.

          "Не идёт. Хоть ты пропади, — шепчешь себе под нос, а штанга коротко, по-железному хохотнув, с собачьей покорностью уже застывает у твоих ног. С досады хочется пнуть её, словно живое существо. Бывает, и пнёшь.

          И как только не пытаешься её взять: планомерным штурмом, когда подолгу кружишь у помоста, собираешь в кулак свои физические и душевные силы, попутно, как на экране, мысленным взором просматривая последовательность движений предстоящего подъёма.

          Старт. Крикнул, потянул, бросил. Ни черта не получилось.

          В тебе разгорается ярость. Она полыхает огнём. Ты зол на весь белый свет. Ты уже обложил штангу и так и этак. Ты во что бы то ни стало хочешь ей отомстить. Без этого сегодня не уснуть. Без этого завтра не жить. Ты ходишь по залу и изобретаешь, как же ей, подлой, получше насолить.

          Азарт растёт. С ним уже невозможно совладать. Твоё настроение каким-то образом передаётся мышцам, потому что в них тоже просыпается неизвестно где доселе пребывавшая злость. Почуяв её приход, ты кидаешься на штангу, как на врага.

          Тяга. Подсед. Драма протяжённостью в несколько секунд. Неприличная драка живого с неживым. Встал из подседа.

          А теперь посыл — и проклятая железка нехотя вспархивает вверх. Быстрей, сейчас она спикирует вниз. Нужно успеть. Ладони упруго, как буфера, бьют в гриф. Успел. Руки вовремя выпрямились, успели закаменеть. Ноги как пьедестал. Есть. Вес взят...

          — Как палку, — говорит наш герой через пять минут. На штангу он смотрит в этот момент небрежно, как на докуренную сигарету, как на выжатый лимон."

          Но мне с таким "суровым" отношением атлета к штанге встречаться не доводилось. Как раз напротив.

          Однажды мой коллега, зайдя в зал тяжёлой атлетики, выслушал краткую, но внушительную лекцию Захаревича. Суть её сводилась к тому, что грамотный в спортивном отношении человек не станет разгуливать по помостам, словно по бульвару, и тем более переступать через гриф штанги. Юрий говорил всё это вроде бы в шутку, но я видел, что ему данный эпизод неприятен. Позже Захаревич подтвердил это и добавил:

          — Потому-то мы и не любим, чтобы посторонние находились рядом во время тренировки, не распространяясь уж про соревнования. Что такое для них штанга? Кусок железа. А для нас штанга — предмет, достойный всяческого уважения.

          Однажды Давид Ригерт рассказал мне про забавный случай. Как-то раз на соревнованиях в зрительный зал зашёл Василий Алексеев. Выступали атлеты группы "Б", то есть не сильнейшего потока. И вот у одного сверхтемпераментного спортсмена штанга неожиданно вырвалась из рук и запрыгала по помосту. Он, вспыхнув от гнева, поднял над грифом ногу — мол, сейчас раздавлю тебя, как гадюку.

          — Но-но, ты! — угрожающе пробасил из зала Алексеев и, не дав опомниться опешившему штангисту, властно махнул рукой — мол, убирайся отсюда, ты не к своим попал. Ну словно за друга заступился в назревавшей стычке.

          Василий Иванович — человек не шибко сентиментальный, но, как можно заметить, и он не терпит, если со штангой кто-либо обращается фривольно.

          А как обращается со спортсменами сама штанга? Об этом мне рассказал однажды тот же Давид Ригерт: "Она холодна, но справедлива. Любимчиков у штанги нет". В самом деле, штанга, не скупясь, награждает рекордами своих верных рыцарей — за труд, за дерзость и за отвагу. Но никому и никогда от неё не достаются награды "по старой памяти". Малейшее расслабление — и следует незамедлительное наказание. Титулы прославленных чемпионов не имеют для штанги никакого значения. И потом можно оправдываться, искать причины, винить обстоятельства и людей... Жёсткий характер, но ведь штанга как-никак стальная... Многие испытывали всё это на себе. И в их числе — великие чемпионы. Даже они.

          Юрий Власов был не только штангистом — он был приметой своего времени. Он нанёс самый сокрушительный удар по старой, глупой, но, увы, дьявольски притягательной поговорке "сила есть — ума не надо". Я вот иногда задумываюсь: в чём причина её притягательности? Не в том ли, что мы, как правило, довольны своим умом, но не слишком довольны силой и здоровьем? Я иной раз замечаю, что эту присказку особенно любят люди, обделённые и тем и другим, но не шевелящие пальцем, чтобы поправить дело. А может быть, тут имеет место элементарная зависть — чувство чисто человеческое, неискоренимое?

          Штангистом Власовым не только любовались — им гордились. Это был не только феноменальный атлет, крушивший мировые рекорды с лёгкостью необыкновенной. Власов являл собой образец интеллигента в лучшем, а не в упрощённом понимании этого слова. От его облика даже с телеэкрана веяло умом и глубокой порядочностью. И мы не слишком удивились, когда прочли первые рассказы Юрия Власова, искренние и свежие.

          На счету этого спортсмена множество славных побед, он — олимпийский чемпион Рима. Но почему же и сейчас, когда Власов стал признанным литератором, а может быть, даже и философом, а может быть, ещё и общественным деятелем без официальных титулов, — так вот почему же и сегодня Юрий Петрович с такой болью вспоминает, и весьма часто, своё поражение на Олимпиаде 1964 года в Токио? Поистине та дуэль сверхтяжеловесов Власов — Жаботинский вошла в историю спорта, о ней написаны сотни страниц различных свидетельств и мнений. И эта летопись, наверное, продолжится до тех пор, пока будет жив хоть один штангист.

          Власов ехал в Токио безусловным фаворитом. Накануне Олимпиады он установил оглушительный для всех своих соперников мировой рекорд в троеборье — 580 кг. То есть он оторвался от Жаботинского сразу на 20 кг. Казалось, что ни о каком соперничестве не может быть и речи. Но у Леонида нервы оказались крепкими, а желание драться за победу на Олимпиаде — огромным. Фаворит, похоже, это недооценил. Иначе зачем Власову нужно было там, в Токио, едва уйдя в рывке от "баранки" — 162,5 кг Юрий одолел лишь в третьей попытке, вогнав в холодный пот всё руководство сборной, — зачем ему потребовалось идти в четвёртом, дополнительном подходе на мировой рекорд? Есть ведь старая заповедь: на Олимпиаде важен не результат, а победа...

          А может быть, Власов разгневался на себя и решил, выражаясь словами поэта Верхарна (которые мы дружно приписываем Юрию Петровичу, хотя его вины в том нет), "себя преодолеть"? Но, как заметил один любитель шутливых афоризмов, иногда бывает достаточно преодолеть других и на этом остановиться. Мировой рекорд Власов установил, но что давал ему этот ход? Ничего, кроме психологической разрядки.

          Тем не менее Власов всё время лидировал в этой схватке гигантов, и в его победе мало кто сомневался. Он сам — в том числе. Юрий толкнул 210 кг во втором подходе, и его тренер, Сурен Богдасаров, признался позже, что он сказал Власову — мол, результат достигнут. Но ведь у Жаботинского оставалось ещё два подхода. А сие совсем не пустяк. Вот что написал об этом в своей книге "Сталь и сердце" сам Леонид.

          "Что же мне делать? Подойти к этому же весу и попробовать снова сократить до 5 кг дистанцию между мной и Власовым? А дальше что будет? А может...

          — Ну как, справишься? — тихо спросил меня Алексей Сидорович (Медведев. Он готовил Жаботинского к Олимпиаде. — А.С.), и я понял: мы думаем об одном.

          — Попробую, — ответил я хриплым от волнения голосом, и Медведев попросил поставить на штангу 217,5 кг.

          Вот она, "вся тяга земная", которую носил с собой в суме перемётной былинный богатырь Микула Селянинович. На что же я замахиваюсь? Ведь такого веса ещё никто и никогда в мире не поднимал. (Мировой рекорд Юрия Власова был на 2 кг меньше. — А.С.).

          Я его тоже не поднял. Едва оторвав штангу от помоста, бросил этот страшный груз и убежал прочь..."

          Далее события развивались так: Власов, увидев, что Жаботинский бросил этот страшный груз и в ужасе убежал прочь, похоже, уверовал в то, что результат и впрямь достигнут. Юрий, правда, вышел в третьем подходе к этой же штанге, весом 217,5 кг, но она ему не покорилась. Хотя я уверен, что Юрий справился бы с этим весом, если сильно того захотел бы. И уж наверняка — это подтверждают все знатоки — он толкнул бы 215 кг, тем самым "загнав" Жаботинского на совершенно неподъёмные веса. Но Власов в тот день не был склонен решать тактические головоломки. Он чувствовал себя слишком сильным для этого. Жаботинский же и его наставник гордость на время припрятали.

          Перед своим последним подходом — кинокадры не раз возвращали нас к этому мгновению — Леонид был, выражаясь словами советских классиков, холоден и готов к борьбе. Эти 217,5 кг он толкнул деловито, по-хозяйски, словно только этим и занимался. Как видно, "вся тяга земная" на сей раз штангиста ничуть не устрашила.

          Но продолжу цитату из книги Жаботинского.

          "В первых же интервью после окончания Олимпиады кое-кто из слишком "проницательных" газетчиков говорил мне:

          — Ну, признайтесь, вы ведь могли взять этот вес во втором подходе? Это была ваша тактика, не так ли? Вы просто хотели усыпить бдительность Власова, заставить его пойти на меньший вес, а уж потом... О, это было очень предусмотрительно и хитро!

          Если кто-нибудь и теперь думает так, я повторю то, что сказал тогда: всё это чепуха. Ну как можно на соревнованиях такого масштаба и накала терять подход, предпоследний подход, ставить всё на карту во имя какой-то глупой тактики? При такой хитрости, скорее всего, перехитришь самого себя. Да, я был готов взять этот вес, но за время между двумя подходами Власова у меня несколько остыли мышцы, которые и не справились с рекордным весом. И пока на помосте Юрий Власов совершал свою третью безуспешную попытку, я старательно разминался. Такова правда об этом обросшем тиною выдумок и сплетен эпизоде..."

          Этот темпераментный монолог меня не слишком убеждает. Ближе к правде, на мой взгляд, позиция "проницательного" газетчика, хотя это слово Леонид Иванович и взял в кавычки.

          Тактика Жаботинского и его тренера была вовсе не "глупа", а "перехитрить самого себя" он никак не мог по той причине, что уже обеспечил себе серебряную медаль. В такой ситуации перехитрить Власова было гораздо проще, чем переиграть его на помосте.

          Но всё это — рассуждения со стороны Жаботинского. А если рассматривать "эпизод" со стороны Власова, то придётся признать одно: он проиграл. В тот день Юрий Власов недооценил своего соперника, неверно построил тактику соревнований, не обеспечил, выражаясь языком протоколов ГАИ, "безопасность движения". А вполне мог это сделать, потому что объективно был гораздо сильнее Жаботинского, особенно в жиме и в рывке. И штанга наказала Власова за всё это. Поседевший и похудевший пожилой человек с грустными глазами мыслителя, Юрий Петрович и сегодня, беседуя с нами с экрана телевизора, не может удержаться, чтобы не вспомнить ту печальную для него историю. Да, психологические травмы у чемпионов заживают долго. Если заживают вообще.

          Немного найдётся в мире больших спортсменов, которые по своему масштабу и стабильности встанут в ряд с Василием Алексеевым, двукратным олимпийским чемпионом, восьмикратным чемпионом мира, и прочее и прочее... Его психологическая устойчивость, его уверенность в себе потрясали не только болельщиков, но и специалистов. Скала какая-то, а не человек. И чего мы о нём только не писали... Расхожей метафорой была, к примеру, такая: "штанга теряет вес в его руках". Алексеев, похоже, со временем и сам уверовал в это. Уверенность — качество прекрасное. Худо только, когда оно перерастает в самоуверенность.

          Говорят, что спорт — это модель жизни. В нём, между прочим, имеются и зоны, и люди "вне критики". Потихоньку-помаленьку Василий Алексеев, как самый сильный человек, в мире вышел из-под какого-либо контроля. До Олимпиады в Москве оставалось два года, а никто не знал, каковы его намерения. Говорили, что Алексеев тренируется где-то дома. На сборы он не показывался, в соревнованиях не участвовал. Закончил спортивную карьеру? Но сам он этого не подтверждал, — напротив, давал понять, что к Олимпиаде станет необычайно сильным... Руководителям сборной страны приходилось принимать всё это на веру, ведь Алексеев вроде бы не из тех, кто бросает слова на ветер. Как-то раз он сказал мне:

          — Я считаю, что мои спортивные успехи зависят только от меня. Я доказывал сие десятки раз и докажу ещё столько раз, сколько посчитаю нужным.

          Тогда, в 1977 году, не было и тени сомнения в справедливости этих слов. Но то, что хорошо звучало в 1977 году, могло оказаться неуместным в 1980 году, если не подтверждалось солидной, добротной подготовкой, без которой немыслимо даже думать об участии в Олимпиаде. Алексеев же за последние два года ни разу не вышел на соревновательный помост. Наиболее опытные, дальновидные тренеры предупреждали и великого супертяжеловеса, и спортивных руководителей, что это плохо кончится, что соревновательную практику нельзя заменить ничем...

          Василий Иванович всегда был мужчиной самостоятельным, на том стоял. Он, разумеется, никого не послушался. Руководители сборной скорее перессорились бы со своим непосредственным начальством, чем косо взглянули на Василия Алексеева — в сборной он поставил себя в исключительное положение.

          Я, между прочим, до сих пор не пойму, как такой трезвый и опытный спортсмен мог дать себе губительную поблажку. А уж коли дал её, то зачем рвался участвовать в Олимпиаде, зачем ставил на карту свою высокую репутацию, да ещё в самом конце карьеры, когда для реабилитации шансов нет?

          Кончилось всё это так, как и должно было кончиться. На московском олимпийском помосте Василий Алексеев трижды подряд не смог зафиксировать в рывке вес 180 кг. Нулевая оценка. Шок для всех любителей тяжёлой атлетики, которые не были в курсе "особой подготовки" Алексеева к Олимпийским играм. Те, кто предвидел такой поворот событий, горестно покачали головами — но что толку? Штанга, которая "теряла вес" в руках знаменитого силача, нанесла тяжёлый удар по его престижу. За временную измену. Подумать только, что делает с человеком гипертрофированное самомнение: стратегическую (не тактическую) ошибку допустил перед одним из главных стартов в жизни — кто? Сам Алексеев, чья работоспособность и одержимость на тренировках годами поражали воображение знатоков. Он ведь никогда не переоценивал свою спортивную одарённость, он твёрдо знал причину всех своих успехов.

          — Это Давид Ригерт — артист в тяжёлой атлетике, — сказал Алексеев однажды. — А я у штанги — труженик, если не раб...

          Знал ведь — да вот забыл.

          Рассказывали, что из Дворца спорта "Измайлово", где произошла эта спортивная драма, Алексеев уходил в одиночестве. Куда подевалась многочисленная свита, которая всегда сопровождала "короля помоста", ловя каждую его реплику и каждый жест? Только сын, Димка, помогал папе нести тяжёлую спортивную сумку. Вспоминаю слова, которые сказал мне когда-то олимпийский чемпион Виктор Куренцов:

          — Спортивная слава — вещь ненадёжная. Она порой зависит от одного-единственного подхода к штанге...

          Баловнем спортивной судьбы называли одно время Юрия Захаревича. Да что там баловнем... Однажды я слышал, как пожилой тренер сказал: "Захаревич — это же Есенин в штанге". Вот ведь, оказывается, на какие художественные сравнения способны суровые с виду любители "железной игры". Тем не менее Юрий не стал любимчиком у штанги, она и его однажды жестоко ударила, едва не перечеркнув столь блистательно начатую спортивную карьеру. Но там, в Будапеште, имел место совсем другой случай. И виноват в нём был не столько юный атлет — можно ли ставить ему в вину отчаянную решимость всегда выступать на пределе своих сил? — сколько недальновидные спортивные руководители.

          Как известно, суровый урок Будапешта не прошёл для Юрия даром. Именно после него Захаревич стал штангистом высочайшего класса. Он начал дорожить каждым стартом, как дорожит жизнью человек, взглянувший в глаза смертельной опасности. Юрий выходил на все соревнования отмобилизованным до кончика ногтей, понимая, что любая техническая неточность может стать для него губительной, особенно неточность в рывке. И при этом он ни разу не дрогнул, не покривил душой перед суровым стальным снарядом: кто же не знает, что Захаревич просто не умеет выступать плохо или даже вполсилы? И если вести речь об искренности и о силе чувств, которые он выплёскивает в спортивной схватке, то можно и впрямь угадать что-то есенинское в этом открытом русоволосом парне. Во всяком случае свою свечу от ветра он никогда не прятал.

          Я полагаю, что штанга признала Захаревича как стойкого, прошедшего медные трубы и чёртовы зубы бойца и внесла его в когорту своих первых рыцарей. Она одарила его титулом олимпийского чемпиона, а титул этот, как известно, присваивается навечно.

          Иногда я задумываюсь: как могли мы упустить лидирующее положение в современной тяжёлой атлетике, имея таких атлетов? Вот Юрий Власов — он же был кумиром не только наших любителей спорта. Например, прославленный болгарский чемпион Валентин Христов признавался, что именно Власов производил на него в юности самое сильное впечатление как штангист и как личность.

          А Аркадий Воробьёв? Он — двукратный олимпийский чемпион, а ныне ещё и доктор медицинских наук, профессор, ректор Московского областного института физической культуры (в вузах этого профиля очень не любят, когда пишут "институт физкультуры". Они правы. Мы много потеряли из-за того, что слово "культура" почти потеряло в этом словосочетании своё значение).

          А Алексей Медведев, экс-чемпион мира, доктор педагогических наук, заведующий кафедрой тяжёлой атлетики Центрального института физической культуры? В настоящее время он — главный тренер сборной СССР.

          Именно этими людьми мы годами прикрывались от обвинений нашего спорта, например, в бездуховности. "А Власов? — спрашивали мы победно. — А Воробьёв? То-то же."

          Но как же они могли позволить, чтобы наших штангистов обогнали их же вчерашние ученики, болгарские друзья и коллеги? Всё дело, на мой взгляд, в том, что болгарские друзья последнее время работают во имя общей цели, решив, что славою они сочтутся потом. У нас же получилось как раз наоборот. Наши великие чемпионы прошлого, наши корифеи штанги годами — да что там годами: десятилетиями — выясняют, кто из них внёс больший вклад в развитие отечественной и мировой тяжёлой атлетики. И кто вообще больше весит для спортивной истории. И кто лучше как человек и умнее как учёный. А кроме того, у каждого находится в памяти история, весьма невыгодно показывающая кого-нибудь из других знаменитых чемпионов. И старая обида, и критическая статья в газете.

          Всё это, повторяю, не сбрасывается со счетов, но до сих пор служит верным оружием в спорах и ссорах, изрядно надоевших всем, кто хоть немного интересуется тяжёлой атлетикой. И пока наши корифеи награждают друг друга то тяжёлыми ударами, то лёгкими уколами, зарубежные соперники уходят вперёд. Даже обидно, честное слово. Большие спортсмены, люди незаурядного интеллекта, многие из них при высоких научных степенях — но они порою шпыняют друг друга то устно, а то, ещё хуже, письменно, словно гоголевские чиновники... Они так увлеклись этой игрой, что совсем забыли о главном: о престиже советской тяжёлой атлетики, которая, собственно, и дала им в своё время всенародную славу.

          В "Советском спорте" как-то раз выступил начальник Управления спортивных единоборств Госкомспорта СССР Г.Сапунов — ему непосредственно подчиняется отдел тяжёлой атлетики.

          Размышляя о причинах снижения результатов в этом традиционно парадном для нас виде спорта, автор, в частности, заметил, что трудно ожидать успехов в коллективе, где нет настоящей дружбы. "Я не встречал ещё двух штангистов, которые сказали бы доброе слово о третьем", — констатировал Сапунов.

          Да, эти слова резки, но, к сожалению, справедливы. Недавно мне пришлось провести несколько часов в обществе знаменитого тяжелоатлета прошлых лет. И все эти несколько часов он безудержно ругал: то спортивных специалистов, которые не так его тренировали, то друзей-штангистов, которые были гораздо глупее его и вообще неизвестно, как сумели пробиться на помост, и так далее до бесконечности. Единственным лучом света во всём этом тёмном царстве был, разумеется, сам этот тяжелоатлет. Безудержное самовосхваление чередовалось у него с охаиванием — охаиванием всех тех, кто имел в его годы отношение к штанге. Современным атлетам тоже доставалось, но как-то слабее. А вот прежний жар с годами нисколько не остыл.

          Я подумал: что же это за странная манера — утверждать себя, унижая других? Не потому ли штангистов, при всех их громких именах и титулах, понемногу оттёрли от командных высот современного спорта? Тот же Сапунов, который командует Управлением единоборств, — он экс-чемпион мира по борьбе. И прежний начальник этого Управления, Николай Пархоменко, носит такой же титул. Вообще, борцы, надо заметить, ребята дружные. И пока штангисты традиционно обмениваются тумаками, борцы друг друга поддерживают, помогают подниматься по служебной лестнице. И даже порою учат тяжелоатлетов, как надо поднимать штангу, — да, бывает и такое... Подчинённых ведь надо чему-то учить.

          Дело доходит до парадоксов. Вот уже не первый год вице-президентом Международной федерации тяжёлой атлетики является... тот же Николай Пархоменко. Борец. А советские штангисты, прославленные во всём мире, так и не смогли, как видно, найти в своей среде достойную кандидатуру на это почётное место. И потому, дабы никому не было обидно, решили отправить в Международную федерацию "человека со стороны".

          Сборную страны, как я уже писал, сейчас возглавляет Алексей Медведев. Он человек, который, как говорится, сам себя сделал. Кадровый рабочий, Медведев в своё время не на шутку увлёкся "железной игрой" — в те годы в паспорта начинающим спортсменам не заглядывали. Алексей Сидорович прошёл путь от новичка до двукратного чемпиона мира, не имея, заметьте, блестящих природных данных. Прошёл на упорстве, на честолюбии, через чёрный труд. В начале семидесятых годов Медведев тренировал сборную страны.

          Многим нравилась его манера тренера-демократа, всегда готового выслушать любое стороннее мнение и никогда не подгонявшего спортсменов под модные схемы и т.д. Но не стоит забывать, что именно под руководством Медведева наша сборная, составленная из блестящих мастеров, не имевших себе равных в мире, потерпела поражение, равное катастрофе, на Олимпийских играх 1972 года в Мюнхене. Я полагаю, Алексей Сидорович до сих пор ищет причину этого необъяснимого с точки зрения логики провала.

          И вот недавно Медведев вновь принял к руководству национальную сборную — вроде как временно, оставив за собой кафедру в институте. За дело он принялся горячо, а уж работать Алексей Сидорович умеет.

          Пока ребята и их тренеры ещё досматривают в номерах спортбазы зоревые сладкие сны, главный уже сидит за письменным столом, обложенный длиннющими графиками тренировок. Алексей Сидорович решил-таки провести ревизию хотя бы в верхних этажах огромного запущенного хозяйства, которое называют отечественной тяжёлой атлетикой. Он взял под строгий контроль около сотни спортсменов, имеющих шансы рано или поздно попасть в национальную сборную страны. И потому вызывает на тренировочные сборы не один состав, боевой и проверенный, а сразу три. Это не удобно ни с какой стороны, ибо на всех ложится тройная нагрузка, и кое-кто, не привыкший тесниться, протестует... Но постепенно все начинают понимать, что вовсе не из-за своей блажи, а только ради пользы дела идёт главный тренер на такие жертвы. А то и на конфликты со своим руководством: новое, да ещё если оно связано с дополнительными хлопотами, как правило, всегда встречается в штыки.

          У Медведева масса интересных задумок, у него свой взгляд на методику тренировки, не исключающий, однако, другие мнения. Алексей Сидорович готов предоставить каждой спортивной звезде, в том числе и восходящей, сиять собственным блеском. Это прекрасно. Хуже другое: погружённый, кажется, с головой в тысячу дел, Медведев находит-таки время, чтобы свести счёты... со своим предшественником по сборной, Давидом Ригертом. Алексей Сидорович и устно, и письменно "достаёт" неудачливого тренера. Под жёсткий пресс попали и ученики Ригерта — жизнь у них нынче не сладка. Приём старый — тренеры ссорятся, а у спортсменов чубы трещат.

          Спрашивается, для чего всё это делается? А это всё те же рецидивы застарелой болезни — утверждать себя, пиная других. Но так ли уж заслужил эти пинки Давид Ригерт? Он что, рвался к рулю сборной, не разбирая средств? Да нет же, его пригласили поддержать плечом накренившийся воз. Давида Адамовича придавило, и весьма больно. Но разве Ригерт, вчерашний блестящий чемпион, "годами разваливал нашу тяжёлую атлетику"? Скорее, это делали другие. Кое-кто из них и сейчас прекрасно себя чувствует, ничуть не теряя апломба. А может быть, цель состоит в том, чтобы окончательно отбить у Давида охоту к тренерской работе, тем более к работе масштабной? Тогда эта цель, насколько мне известно, очень близка: Ригерт, испытав очередную депрессию, понемногу отходит от штанги. Он вроде бы решил заняться хозяйственной работой. Но ведь хозяйственников у нас в стране много, а олимпийских чемпионов — единицы. Стоит ли с ними этак поступать — сурово и не совсем справедливо?

          Медведев иной раз жалуется, что его новации плохо поддерживают и функционеры, и коллеги. Насчёт коллег я нисколько не удивляюсь: многие корифеи, не щадя живота, отстаивают свои личные амбиции, но никак не общие интересы тяжёлой атлетики. Им бы сплотиться на её защиту — и тогда не устояли бы никакие чиновничьи баррикады. Но вместо этого имеет место перманентный обмен колкостями. В запале иной раз достаётся даже... самой тяжёлой атлетике! А корреспонденту — в данном случае мне — приходится "сплачивать ряды" её защитников. Как это случилось, к примеру, в марте 1988 года.

          Тогда в "Советском спорте" был опубликован материал под названием "Долог ли век у штангиста?" Чтобы не осталось неясностей, привожу его целиком.

          "Я прочитал в 6-м номере журнала "Огонёк" интервью с олимпийским чемпионом по штанге, доктором медицинских наук Аркадием Воробьёвым. Он высказал немало интересных мыслей. Но вот что меня насторожило.

          "Я изучал продолжительность жизни тяжелоатлетов, — сообщил Воробьёв. — Она значительно ниже, чем средняя по стране, особенно у тех, кто становился чемпионом мира и Олимпиад, — всего 48,7 года".

          Неужели у наших славных силачей так плохи дела? Мой сын хочет заниматься штангой, но я теперь ещё подумаю, стоит ли ему это разрешить. Вдруг он станет чемпионом мира, и что тогда?"

          А. Плотников. Киев.

          Вот такое письмо пришло недавно в "Советский спорт". В редакции, конечно, тоже обратили внимание на интервью в "Огоньке". Приведу ещё одну цитату оттуда.

          "Я далёк от убеждения, что во всём прав, — сказал А.Воробьёв. — Прогресса в спорте без столкновений мнений, пусть даже в острой форме, достичь сейчас невозможно".

          "Острой формы" дискуссии мы попытаемся избежать, а в спокойной попробуем кое-что уточнить. Для этого наш корреспондент выехал на учебно-тренировочную олимпийскую базу под Подольск, где тренируется сборная СССР по тяжёлой атлетике. И там попросил заинтересованных лиц прокомментировать суть дела.

          К.Артемьев, председатель Всесоюзной федерации тяжёлой атлетики:

          — Я с большим сомнением отношусь к этим удручающим цифрам — 48,7 года. И вообще, "средние данные" вряд ли о чём-то говорят. На них, по-видимому, слишком большое влияние оказывают люди, ушедшие из жизни в раннем возрасте. Такие, как Т.Ломакин, А.Первий и другие, не избежавшие соблазнов "красивой жизни" чемпиона. У нас, к сожалению, не всегда имела место решительная борьба с нарушителями спортивного режима. Я, например, помню, что в послевоенные годы в смете соревнований предусматривались деньги... для организации заключительного банкета. То есть это было в порядке вещей. Естественно, двойные нагрузки — в спортзале и в ресторане — могут подорвать здоровье любого богатыря. А это, что греха таить, случалось. И не только в тяжёлой атлетике.

          В то же время я могу привести десятки обратных примеров, когда прославленные штангисты до старости сохраняют завидную работоспособность. Почётному президенту Международной федерации тяжёлой атлетики К.Назарову 82 года; первому советскому рекордсмену мира Н.Шатову 78 лет. Добавлю в заключение, что самому А.Воробьёву, двукратному олимпийскому чемпиону по тяжёлой атлетике, сейчас 64 года, а он, судя по всему, полон огня, как и двадцать лет назад...

          Ю.Варданян, олимпийский чемпион, семикратный чемпион мира:

          — Не так давно я дважды прошёл углублённое обследование в одном из ведущих медицинских центров Соединённых Штатов Америки. Эту возможность мне любезно предоставили американские тяжелоатлеты, у которых я был в гостях. Но они предупредили, что американские врачи секретов от пациентов не держат; рак, СПИД — об этих заболеваниях вам тут же скажут в глаза. Я согласился.

          Заключение медиков было таково: Варданян — абсолютно здоровый человек. Ему надо только поменять пару пломб а зубах. И всё.

          Вряд ли у кого-нибудь возникнут подозрения, что я спустя рукава тренируюсь или выступаю на помосте. Иной раз сам удивляюсь, откуда берутся силы: случалось тренироваться через "не могу" — вот как сейчас, например. За 18 лет жизни в большом спорте всего хватало. Но вот здоровье осталось в порядке. Оно и будет в порядке у любого человека, если тот относится к нему как положено, то есть профессионально. Я не позволяю себе никаких слабостей, особенно это касается дружеских застолий. В большом спорте нет мелочей: лёгкая травма, если её запустить, укоротит жизнь на помосте, незначительная простуда грозит обернуться хронической ангиной... Нельзя во всём рассчитывать на тренера или на врача, спортсмен должен знать себя лучше, чем они.

          У меня подрастают двое сыновей. Четырёхлетний Давид уже цепляется за гриф штанги, что-то изображает палкой над головой. "Ты же знаешь, что я буду штангистом," — сказал он мне недавно. Отговаривать, ссылаясь на "тяжкую долю чемпионов", я сына не стал. Точно так же сделал и двукратный олимпийский чемпион Василий Алексеев: его младший сын, Дима, который когда-то бегал здесь по базе в шортиках, уже мастер спорта, входит в юниорскую сборную страны.

          А.Медведев, главный тренер сборной СССР по тяжёлой атлетике, доктор педагогических наук:

          — Да, в современном спорте тренировочные и соревновательные нагрузки высоки, и это глупо отрицать. Они предъявляют к организму человека повышенные требования. И если в погоне за рекордами бездумно наращивать объёмы тренировок, то быть беде. Вот почему исключительно важен индивидуальный подход к спортсмену, особенно к спортсмену высокого класса. Если кто-нибудь познакомится с "рабочими" планами рекордсмена мира Ю.Захаревича, то увидит, что по сравнению с другими "сборниками" они выглядят неубедительно — у многих нагрузки выше едва ли не вдвое. Но именно такая методика подходит нашему "взрывному" трёхкратному чемпиону мира. А вот, к примеру, у олимпийского чемпиона Л.Тараненко подход к тренировкам совсем иной...

          Кстати, если уж мы заговорили о методике, то позволю себе привести цитату из интервью в "Огоньке". Корреспондент спросил:

          — Аркадий Никитович, вы упрекаете научных оппонентов в отсутствии практического подтверждения их моделей. А разработал ли сам профессор Воробьёв методику тренировок? Есть ли у этой методики последователи?

          — Да, методику тренировок я разработал, и у неё имеются не только последователи, но и достаточно убедительные результаты. Впрочем, не мне давать оценку итогам собственного труда, — ответил Воробьёв. — ...Беда, что новаторов у нас не так много. А за рубежом мои взгляды разделяют наставники болгарских тяжелоатлетов и конькобежцев ГДР...

          Взгляды, конечно, разделять можно, но на них тренировку не построишь. Так же, как на инженерной идее не построишь завод. Потребуется технология. А у нас в спорте — методика тренировок. К сожалению, никакой методики для штангистов профессор Воробьёв на деле не разработал. В 1986 году вышла в свет моя книга "Программа многолетней тренировки в тяжёлой атлетике". Однако я вовсе не претендую на абсолютную истину своих суждений. Уверен, что абсолютно хорошей методики тренировок просто не существует, надо постоянно искать новые формы. И было бы просто здорово, если появились бы серьёзные пособия. Но таких учебников мы пока не дождались.

          Считаю, что первоочередная задача учёных, особенно медиков, работающих со спортсменами высокого класса, — предоставить им простые, эффективные и общедоступные восстановители.

          Те же штангисты должны переносить нагрузки с наименьшими потерями, и без медицинских средств тут не обойтись. Это понимают все, но нынешние тренеры решают стоящие перед ними задачи порой по-дилетантски, на свой страх и риск. А риск как раз должен быть полностью исключён...

          В заключение вновь предоставлю слово К.Артемьеву, председателю Всесоюзной федерации тяжёлой атлетики;

          — В последнее время отчего-то стало модным, грубо выражаясь, "пинать" отечественную тяжёлую атлетику. Вот уже и олимпийский чемпион Юрий Власов написал, что она приносит слишком много травм, а потому атлетическая гимнастика предпочтительнее. Хотя цифры свидетельствуют о том, что тяжёлая атлетика отнюдь не лидер по травматизму в современном спорте. А теперь и Аркадий Воробьёв установил пугающую планку над "веком" наших чемпионов, приводя в качестве подтверждения весьма сомнительную статистику. Удручает то, что всё это написали люди, которым именно штанга принесла всемирную славу. Удивительно ли, что на местах наблюдается резкий отток желающих записаться в секции тяжёлой атлетики? Между тем именно этот вид спорта на протяжении десятилетий приносил нам безоговорочный авторитет на мировой спортивной арене. На Олимпийских играх в нём разыгрывается десять полновесных золотых медалей. Иной раз так и хочется сказать ветерану, выступающему в печати с очередным хлёстким заявлением: "Осторожнее, приятель: это же твоя родная штанга"."

          Кому не известно это крылатое выражение: "Важна не победа, а участие"? Оно родилось на заре современной эры олимпизма и, очевидно, вполне соответствовало своей эпохе. Но всё меняется, и отношение к спорту — тоже. Произнесите нынче такую фразу у трапа самолёта, отлетающего в Сеул с национальной сборной на борту, — на вас посмотрят с сожалением, а то и покрутят пальцем у виска: нашёл когда шутить, остряк-самоучка. Тут у людей на карту вся судьба поставлена, а он болтает про какое-то "участие"...

          И если отбросить привычную долю лицемерия, то это действительно так. Олимпийские игры — заметное явление в современной жизни планеты, нынче в этом мало кто сомневается. Лучшие из лучших спортсменов борются за собственный престиж и одновременно — за честь своих стран. Причём не только за спортивную. Надо признать, мир внимательно вглядывается в лица молодых людей, любуется их отвагой и ловкостью, с интересом прислушивается к их интервью, присматривается, как они ведут себя и на арене, и в быту...

          Не боясь впасть в квасной патриотизм, можно утверждать, что наши парни и девушки набрали в Сеуле огромное количество баллов для своей страны, — я имею в виду не только спортивную классификацию. Это признали даже те, кто прежде никогда не мог найти доброго слова, чтобы поставить его рядом с прилагательным "советский".

          Говорят, что Олимпиада — это праздник. Для нас, зрителей, она действительно праздник. Но является ли Олимпиада праздником для спортсменов? Для тех, кто уже успешно выступил, — конечно, является. Для остальных же она тяжкое испытание, в костре которого порой сгорают нервы таких бойцов, что слыли железными, непобедимыми...

          — Олимпиаду нельзя сравнить ни с чем, — говорил мне один прославленный атлет, олимпийский чемпион. — Кто в ней не участвовал, тот не поймёт это никогда. Я знал себя, кажется, прекрасно, моим нервам многие завидовали. Но вот я вышел на олимпийский помост. Наклонился над штангой, левой рукой взял гриф в "замок". Теперь правой. Но что за дьявол? Я никак не мог проделать это привычное движение. Пальцы выстукивали какой-то марш по стальной насечке грифа, а я не мог их "собрать"... Еле-еле справился с нервами. Совсем не ожидал от себя такого, честное слово! При моём-то опыте...

          А разве мы не видели, что творилось на Олимпиаде в Сеуле с одним из лучших спортсменов современности — с Сергеем Бубкой? Непревзойдённый прыгун нервно вертел свой верный шест в руках, кусал губы, так и этак примерялся к сектору, начинал и тут же прекращал разбег... "Что за сомнения?" — терялись мы в догадках. Пустяковую начальную высоту, 570 см, Бубка взял лишь со второй попытки, и как взял? Нашему прыгуну просто улыбнулось счастье — ни больше, ни меньше: ведь планка лишь каким-то чудом устояла после ощутимого удара телом. А если Бубка эти 570 см не взял бы? У-ух... Да и победные 590 см Бубка перемахнул лишь с третьей попытки, собрав наконец в кулак всю силу воли. Вот ведь что такое Олимпиада...

          Но меня, если честно, неуверенное выступление Бубки в Сеуле почти не удивило. Кому как, а мне не очень-то нравилось, что в последние годы Сергей предпочитал бить рекорды в тепличных условиях "коммерческих" турниров и старательно избегал наших внутренних соревнований, вплоть до чемпионатов СССР. Не потому ли сие и имело место, что конкуренция со стороны советских шестовиков сейчас серьёзнее, чем со стороны "остального мира"? Что и было доказано в Сеуле, где наши прыгуны заняли весь пьедестал почёта. Одно дело совершить несколько блестящих прыжков в Париже или в Остраве, без серьёзного сопротивления соперников, без груза ответственности, по собственному графику соревнований, которые наверняка не затянутся. И совсем другое — выдержать многочасовой олимпийский марафон, где ты — рядовой участник, а не "прима" лёгкой атлетики, где соперники тверды и спор ведут жёстко, всерьёз...

          Спортсмены не очень-то любят загадывать наперёд, особенно, если речь идёт о самых важных стартах. Когда года за два до Олимпиады я пытал Захаровича — мол, очевидно, твоя основная цель ближайших лет — выиграть в Сеуле, не так ли? — Юрий отвечал мне весьма сдержанно. Что, дескать, надо бы, конечно, поддержать форму до Сеула. Вот, собственно, и всё. Была ли в этом доля суеверия? Возможно. У спортсменов это имеет место — хотя, впрочем, у штангистов сие прослеживается в куда меньшей мере, чем, допустим, у игровиков. Но всё же, всё же... Один силач, например, ни за что не желает расстаться со старыми, трижды латанными отечественными штангетками (кстати, эти спортивные ботинки вполне конкурентоспособны на международном рынке в отличие от многих других наших изделий, которые лучше прятать от чужих глаз подальше). Другой штангист как зеницу ока бережёт свой "боевой" ремень: видели эти широкие внушительные пояса атлетов, исписанные цифрами поднятых килограммов, отражающими этапы пройденного спортивного пути? И не зря, кстати, бережёт, потому что есть любители подобных сувениров, и с ними надо держать ухо востро.

          Что же касается Олимпиады, то вокруг этого события всегда загодя поднимается такой ажиотаж, что спортсмену и перегореть недолго. И ему лучше, в самом деле, слышать это слово пореже.

          Я поделился тогда своими соображениями с Виктором Науменковым, но он меня успокоил.

          — Ажиотаж на Юрия не действует. Или, по крайней мере, действует меньше, чем на других, — убеждённо сказал тренер. — Так что если всё будет идти по плану, то Захаревич со всеми соперниками в Сеуле разберётся по своему обыкновению. Результаты? Они будут зависеть от хода борьбы. Но предварительно мы наметили такие веса: 205 кг в рывке и 255 кг в толчке. Полагаю, что этого вполне хватит для победы. А там видно будет.

          "Последний тренировочный сбор мы проводили в Хабаровске, — рассказывал мне Захаревич. — Потому что климатические условия там почти такие же, как в Корее. Это, конечно, важно: в Сеуле нам акклиматизация неприятностями уже не грозила. У меня всё шло нормально, как и планировалось. Я был очень рад, что в сборную страны возвратили Исраила Арсамакова. Хотя правильнее, наверное, будет сказать, что он сам вернулся в сборную, вопреки всему. С Изей нас связывает очень многое. Когда-то мы с ним остро соперничали на юношеских соревнованиях. Он обыгрывал меня в категории 82,5 кг, и я потом ушёл в 90 кг. Мы подружились ещё в те давние годы, и лучшего друга я себе не пожелаю.

          В нервозной предолимпийской обстановке очень важно, чтобы рядом готовился к старту надёжный, проверенный друг. Да, нервозность, конечно, чувствовалась. Ребята невольно осторожничали на тренировках, чтобы не получить случайную травму; сдерживались даже в разговорах: нервы ведь у всех были натянуты, существовал риск ненароком обидеть друг друга. Так что обычные шуточки и розыгрыши все, не сговариваясь, отставили в сторону. Олимпиада ведь уже началась, а на Хабаровск идёт прямая телетрансляция: смотри не хочу. Мы старались как раз не смотреть, хотя, конечно, сильно тянуло хоть краем глаза взглянуть, что там за обстановка в Сеуле. Покосишься на ребят, когда олимпийские позывные раздаются, и видишь, что кое у кого щёки начинают краснеть, словно его самого уже на помост вызвали. Поэтому мы с Арсамаковым телевизионный "ящик" обходили стороной, больше на свежем воздухе гуляли. Ну и шёл последний "накат" на спортивную форму. Мне было вроде бы грех жаловаться — я силу уже в Хабаровске почувствовал, быстрее бы в дело. А то ведь ощущение было таким, что у меня полная обойма патронов, а приходится сидеть в обозе.

          Арсамаков на всех последних сборах тренировался как одержимый. Он ведь иной раз как начнёт "пахать" — остановиться не может. Я увидел, что он уже лишнее делает, и подошёл: "Ты что, осатанел?"

          Он глаза свои искрящиеся поднял: "А что такого? Ничего, я не устал, потом отдохну..." Азартный парень, характер у него спортивный. Золотую медаль в Сеуле, я считаю, Изя получил по заслугам. Конечно, это здорово прибавило мне и настроения, и желания драться за победу."

          С Исраилом Арсамаковым знакомство у меня было давнее, но — шапочное. Однако не зря же говорят: скажи мне, кто твой друг... Задумав написать книжку о Захаревиче, я счёл себя обязанным познакомиться с его лучшим другом поближе. И не пожалел об этом. Те несколько дней, которые я провёл в доме Арсамаковых (заикнуться о гостинице, как я понял, было бы величайшей бестактностью с моей стороны), дали обильную пищу для размышлений. Так всегда и бывает при встрече с человеком, наделённым яркой индивидуальностью. Уезжая из Грозного и перебирая в памяти наши разговоры, я мысленно поздравил Захаревича — в выборе друга он не промахнулся. Равно как и в выборе подруги жизни, между прочим. Юра Захаревич — он ведь только с виду прост...

          Ибрагим, двоюродный брат и верный болельщик Исраила Арсамакова, сказал мне, что если Изя не увлёкся бы тяжёлой атлетикой, то, скорее всего, стал бы скульптором: в юности и даже в детстве у него получались лепить из гипса и глины замечательные фигурки. Но Арсамаков стал олимпийским победителем в Сеуле, с чем его и поздравляет вся страна. Однако склонность к "образному решению темы" у него и сейчас просматривается невооружённым глазом. "Олимпийская медаль штампованная, — сказал Арсамаков, — но в каждую впрессована судьба спортсмена..."

          Спортивную судьбу Арсамакова лёгкой никак не назовёшь. Напомню, как он выступал в Сеуле.

          На штангу поставили 205 кг — подняв её, Арсамаков становился олимпийским чемпионом. Не бог весть какой вес, ведь Исраил поднимал, бывало, и 220 кг... Почему же он так долго примерялся к снаряду, почему, склонившись над ним, бесконечно долго ждал "внутреннего импульса" и не начинал подрыв?¹²

          Были времена, когда Арсамаков тигром врывался на помост, за десяток секунд расправлялся со штангой и, ликуя, убегал за кулисы. Он и в тяжёлую атлетику именно ворвался: парню было всего 17 лет, а он уже выиграл Кубок СССР среди взрослых атлетов, да ещё и с результатом мастера спорта международного класса. Дважды, в 1981 и 1982 годах, Исраил становится чемпионом мира среди юниоров, и казалось, что на его спортивном горизонте нет ни облачка. Но это только казалось...

          — В национальной сборной я регулярно тренировался, но... не выступал за неё: молодой, мол, ещё! — вспоминает Арсамаков. — А через два года вдруг выяснилось, что я уже... слишком старый. Главный тренер, Прилепин, "посоветовал" мне переходить на тренерскую работу. Я пытался объяснить, что в 22 года ещё вроде бы не потерял перспективу как штангист, но... "Не хочешь уходить добровольно — уберём, — пригрозил главный и, чтобы у меня не оставалось сомнений относительно причин, добавил: — Генералы мне в сборной не нужны".

          Надо заметить, что Арсамаков принадлежит к той породе людей, которые не умеют гнуться. Давление, окрик — с такими эти методы бесполезны. Он был весьма неудобен для главного тренера, стремившегося к полноте власти — в том виде, как понимал её.

          — Я сказал тогда Прилепину, что уйду из спорта лишь тогда, когда сам приму такое решение, — вспоминает Исраил. — И добавил, что, возможно, ещё пригожусь сборной в какой-то момент.

          Арсамаков восемь раз участвовал в чемпионатах СССР, четыре раза становился их победителем и столько же раз — серебряным призёром. Внушительно? Увы, в сборной он по-прежнему был, по собственному выражению, "многократным запасным". И лишь единственный раз добился крупного успеха, выиграв в 1986 году чемпионат Европы в Карл-Маркс-Штадте.

          — Я как зверь пахал на тренировках, набирал хорошую форму, а выступать ехали другие, — с горечью говорит Исраил. — В такой ситуации штангисты через год-два прощаются с большим помостом. Что меня удерживало на нём почти десять лет — сам не знаю. Может, это был неосознанный вызов судьбе? Должна же она была когда-нибудь вознаградить меня за упорство?

          Как же я ненавидел эти тренировочные сборы, которые продолжаются у нас чуть ли не круглый год... Я так устроен, что не могу просыпаться рано, а тут чуть свет — кулаками в дверь колотят: подъём. Десять лет ходил полусонный, честное слово. И когда же мы наконец откажемся от этих "перманентных" сборов? Они выматывают душу спортсмену, да и государству влетают в копеечку.

          За год до Олимпиады на штангисте Арсамакове окончательно поставили крест, да он и сам решил, что с выступлениями пора заканчивать. Исраил получил высшее физкультурное образование, пора было всерьёз подумать о тренерской работе. Но однажды мама Исраила, Марьям, обратила внимание, что по телевизору показывают Олимпийские игры, а её сын почему-то находится дома. Изя объяснил матери, что это зимние Игры, а тяжёлая атлетика входит в летние, которые состоятся в сентябре, но он к ним даже не готовится.

          — А жаль, — неожиданно сказала мама. — Может, попробуешь в последний раз, сынок?

          Эта невысокая улыбчивая женщина подняла после ранней смерти мужа четверых детей. Работала, бывало, до глубокой ночи. Маленький Изя помогал ей в театре натирать паркетные полы. Коридоры были очень длинные... В таких семьях, как правило, умеют ценить друг друга.

          — Я, по-видимому, немного отошёл душой и потому решил, что мне и в самом деле стоит всерьёз попробовать пробиться на Олимпиаду, — говорит Исраил. — В сборную меня уже давно не приглашали — ну что ж... Я собрал все свои сбережения, вручил их маме и попросил покупать на рынке всё, что мне потребуется, потому что нагрузки предстояли нешуточные. Последние деньги ушли, чтобы избавиться от застарелой болезни. Лекарство стоит 5 рублей пачка, но поди ж купи его в аптеке... Я платил за пачку 50 рублей. Чемпионские привилегии, говорите? Мне необходимо было немного чёрной икры, но в Грозном я её купить так и не смог, хотя и знал, что кое для кого-то она всегда имеется. Но я ведь не директор ателье из песни Высоцкого. А к спортсменам и к тренерам у нас в городе отношение весьма сдержанное (в этом я убедился лично, когда звонил в Грозный, чтобы условиться с Арсамаковым о встрече: собственного телефона у чемпиона нет и никогда не было. — А.С.).

          В июле Исраил приехал в Харьков, на чемпионат страны, в хорошей боевой готовности.

          Он настраивался на встречу с Сергеем Ли, но тот, равно как и все прочие "почти сборники", от соревнований был освобождён. В среднем весе борьба развернулась между Арсамаковым и Варданяном, который решил выйти на помост впервые после долгого перерыва. Но перерыв этот всё-таки даром не прошёл, и Юрик не справился с начальным весом в толчке. Арсамаков стал чемпионом страны, но...

          — После этого для меня начались самые серьёзные испытания, — говорит Исраил. — В сборную меня пригласили, но там я должен был слишком часто поднимать околопредельные веса, дабы подтверждать для кого-то свою спортивную форму. И это продолжалось почти три месяца. Держать форму три месяца подряд — вы представляете, что это такое? Я был выжат как лимон. И даже в самом Сеуле, когда до начала соревнований оставалось всего два часа, я всё ещё не знал, буду ли выступать. Но вдруг пришёл главный тренер, Медведев, и сказал: "Собирайся, тебе пора идти на взвешивание".

          Теперь мне известно, что это решение далось главному тренеру очень нелегко. Кое-кто сверху упорно навязывал ему совсем иное мнение насчёт состава участников в среднем весе. Но времена сегодня всё-таки другие — волюнтаризм не в моде. Собрался тренерский совет. Ведущие специалисты и штангисты однозначно подтвердили, что выступать должен Арсамаков. Медведев, опираясь на коллегиальность решения, выстоял.

          Всё это я, повторяю, узнал лишь позже. Ну а в тот момент я даже испугался — подумал, неужели судьба открывает мне двери к золотой медали? Ведь соперники, я знал, после отъезда болгар остались не самые сильные. Я так ликовал в душе, что совершенно забыл, что надо ещё поднимать штангу. Там, на помосте, уже с огромным трудом переводил себя из праздничного состояния в боевое. Оттого-то и стоял над штангой так долго — я не желал столкнуться ни с какими неприятными случайностями. И после этого кое-кто мне ещё говорит — ты, мол, конечно, победил, но результат-то твой весьма невысок... Нет, в те минуты меня волновал вовсе не результат...

          Недавно на пресс-конференции для журналистов Чечено-Ингушетии меня спросили: а сколько, мол, вам заплатили за победу на Олимпиаде? Люди, по-видимому, по-разному понимают гласность, кое-кто считает уместным задавать именно такие вопросы. Нет, сие вовсе не секрет, об этом уже немало писали — дело всего лишь в тактичности журналистов. По-моему, представителям СМИ было бы куда уместней поинтересоваться у меня чем-нибудь другим — например, чего мне стоила золотая олимпийская медаль?

          На пьедестале почёта я стоял опустошённый. Радость? Я её не испытывал, я вообще никаких эмоций в себе не находил. Просто думал: как, наверное, сейчас счастлива мама, все домашние, все друзья, — и от этого душа согревалась. А в следующие дни я радовался за ребят — за Пашу Кузнецова и особенно, конечно, за Юрку Захаревича — как болельщик, чудом прорвавшийся в Сеул. А за себя — как-то не очень радовался.

          Приехал домой — на столе лежит письмо.

"Дорогой Исраил, меня зовут Мухарбек, мне 11 лет, я живу в селе Галашки. Я очень рад, что Вы стали первым в Чечено-Ингушетии олимпийским чемпионом. Когда я смотрел по телевизору Ваше выступление, то думал: попаду ли я на такую Олимпиаду? Я очень хочу когда-нибудь попасть туда.

          Вы однажды приезжали в наше село и говорили, что будете тренировать ребят. Исраил, скоро ли Вы возьмёте меня с Магометом, моим другом, к себе в секцию? Сначала, когда я только начал заниматься, я поднимал 30 кг, а сейчас поднимаю уже 45 кг..."

          — Вот для таких мальчишек я, может быть, и терпел все эти годы, — говорит Исраил, и его глаза теплеют. — В нашей маленькой республике очень спортивный народ, а грамотных тренеров — маловато. И для ребят моя медаль — конечно, событие. Что ж, я постараюсь не разочаровать мальчишек.

          "А пряников, кстати, всегда не хватает на всех", — так пел Булат Окуджава. И олимпийских медалей — тоже. Спорт всё-таки во многом несправедлив: в нём далеко не всегда следует вознаграждение за честный труд. Это я возвращаюсь к теме Юрика Варданяна. Он сделал всё, что мог, пытаясь снова подняться на большой помост. Варданян был образцом на тренировках и безупречен в быту. Он держал железный режим, он ни разу не опоздал на утреннюю зарядку, в отличие от некоторых моих друзей. Но... Слишком уж велик оказался перерыв в занятиях штангой — целых два года...

          — У Юрика сохранилось почти всё, — объяснил мне известный тренер после неудачи Варданяна на харьковском помосте. — Та же сила рук и спины, та же великолепная координация движений, те же скорость, взрыв, боевой дух... Почему же он проиграл? Это — проза нашей спортивной жизни. Вам даже не очень интересно будет слушать. Суть в том, что Варданян не сумел восстановить силу ног. Вот и всё. Он не смог встать из подседа со штангой на груди, выполняя толчок, — в этом упражнении веса-то солидные, не то что в рывке. А штангисты знают, что сильные ноги — это главное для подъёма. И они всю свою спортивную жизнь "качают" ноги. Сделать себе мощные, взрывные ноги — на это требуются годы, а растерять их силу можно всего за несколько месяцев. А тут — целых два года простоя... Таких перерывов штанга никому не прощает...

          Что же касается обиды Арсамакова на странные приёмы отбора кандидатов в олимпийскую сборную страны, то я её вполне понимаю. Вопрос этот для меня неновый и я на нём специально остановлюсь.

          На чемпионате СССР в Харькове мне пришлось побывать в качестве спецкорреспондента "Советского спорта". И, что называется, по горячим следам, прямо из гостиничного номера, я продиктовал стенографисткам итоговую статью. Называлась она "Борьба переносится... за кулисы". И поскольку свет эта корреспонденция так и не увидела, а мою позицию, полагаю, она всё же отражает, то рискну привести её тут целиком.

          "На этих соревнованиях кое-кто из слегка забытых штангистов заставил-таки заговорить о себе. Например, Александр Попов (категория 100 кг). В последние годы Попов то пребывал в тени чемпиона мира Павла Кузнецова, то вообще исчезал с тяжелоатлетического горизонта. А ведь Попов — одарённый атлет, у него имеются и характер, и опыт: он был серебряным призёром чемпионата мира. И вот перед Олимпиадой упорный красноярец показал, что он готовится к большим делам. Он даже попытался толкнуть 245 кг (это выше мирового рекорда), и сие была не формальная попытка: Александр взял штангу на грудь, вытолкнул вверх, но фиксировать не стал. Знатоки уверяют, что он сделал это вполне осознанно: поберёг суставы, ведь победа была уже обеспечена.

          В последнее время как-то стушевался наш супертяжеловес Александр Гуняшев, а ведь не так давно он являлся рекордсменом мира в двоеборье, чемпионом Европы... Месяца два назад Гуняшев сказал мне, что его рановато списали со счетов и даже на сборы перестали вызывать. Сегодня Александр доказал, что у него хватает и сил, и честолюбия повоевать за место в национальной сборной страны. Во-первых, Гуняшев вырвал, как и в старые добрые времена, 212,5 кг, а во-вторых, набрал прекрасную сумму, 465 кг (олимпийский норматив для наших штангистов). Жаль, "смазал" толчок с весом 257,5 кг — это был бы мировой рекорд в двоеборье.

          Гуняшева поздравляли друзья, а я слышал, как он досадовал, машинально пожимая чьи-то руки.

          — Не отошёл... Не успел отойти от нагрузок. Если имелись бы ещё три дня отдыха, то картина была бы совершенно иной... Ну ничего, мы ещё поборемся...

          Хм, поборемся... Понятно, о какой борьбе говорил Александр, понятно, что жгло его сердце, — атлет стремился попасть на Олимпиаду. Но вот ведь в чём загвоздка: официальных соревнований для наших претендентов больше не предвидится. Гуняшев, равно как и многие другие атлеты, готовился к чемпионату СССР как к важнейшему старту в жизни: главный тренер сборной СССР Алексей Медведев неоднократно заявлял, заявлял как устно, так и письменно, что именно харьковский помост расставит "точки над ё" в борьбе претендентов и что исключений ни для кого не будет.

          Но как это ни печально сознавать, исключений оказалось более чем достаточно: сразу семь (!) атлетов, составляющих костяк сборной СССР, были освобождены от участия в национальном чемпионате. В том числе и те, к схватке с которыми готовился Гуняшев — чемпион мира 1987 года Александр Курлович и чемпион Европы 1988 года Леонид Тараненко. Так что борьба в сверхтяжёлом весе переносится, как это не раз бывало раньше... за кулисы. И она вряд ли обойдётся без обид и кривотолков.

          А представляете, какая была бы блестящая картина, если все эти сильнейшие в мире атлеты сошлись бы лицом к лицу на одном помосте — так ведь и было принято когда-то. Наверное, в харьковском цирке не то что яблоку — иголке негде было бы упасть. Но, увы, даже при бесплатном входе, даже на соревнованиях самых сильных в зале всё-таки оставались пустые места.

          Мы тут вспоминали с тренерами Спартакиаду народов СССР 1983 года. Именно на ней советская тяжёлая атлетика в последний раз предстала перед зрителями во всём своём блеске. Спортсмены показывали товар лицом, яростная борьба кипела с первого до последнего дня, и от неё никто не уклонялся, прикрываясь объективными или субъективными причинами. Это был, поверьте, праздник спорта, и лишние билеты спрашивали далеко от Дворца спорта "Измайлово".

          А потом получилось как-то так, что чемпионаты страны оказались слишком мелкими соревнованиями для наших сильнейших штангистов. Согласно "высшей стратегии" их берегли для чемпионатов мира и Европы, которые, как известно, бывают всего лишь раз в год. Так что увидеть знаменитых чемпионов в деле нашему зрителю стало почти невозможно. Вот он и отреагировал соответственно — перестал ходить на соревнования, где заведомо не бывает первых номеров сборной и, соответственно, борьбы высшего уровня, а с ней, понятно, и рекордов. Зритель нынче пошёл грамотный, он внимательно читает спортивные заметки и прекрасно осведомлён, кто есть кто. Битва дублёров его не очень-то интересует.

          Я разговаривал в Харькове со многими специалистами тяжёлой атлетики — с заслуженными тренерами, с чемпионами мира и Олимпийских игр. Ни один, даю слово, не одобрил того, что произошло на этом чемпионате страны. Мне говорили, что, пожалуй, лишь два спортсмена имели право пропустить чемпионат, если хотели того: Юрий Захаревич и Анатолий Храпатый. Им давно нет равных в мире, и они это лишний раз доказали в мае, на чемпионате Европы в Англии. Но почему был освобождён от принципиальных соревнований юный Исраил Милитосян? Да, месяц назад он выиграл чемпионат мира среди юниоров, причём с мировым рекордом для взрослых в рывке. Молодец. Но ведь на Олимпиаде ему предстояло соревноваться не с юниорами. Трудновато гонять вес? Так пусть выступал бы без сгонки, в другой весовой категории, но пусть почувствовал бы под ногами большой помост. Боец растёт и мужает в битвах, других путей тут просто нет.

          А зачем потребовалось прятать от испытаний средневеса Сергея Ли? У него пока ещё нет репутации непобедимого чемпиона, и, право же, неловко за его соперников, которые практически равны ему по силе и расценивают такой шаг как несправедливость.

          И уж совсем странно, что от старта были отстранены Павел Кузнецов (100 кг) и Александр Курлович (св. 110 кг) — они ведь даже в чемпионате Европы не принимали участия. Кстати, говорили, что Кузнецов сам хотел выступать в Харькове, но — начальству виднее.

          Алексей Сидорович Медведев, главный тренер сборной, горячо и обиженно объяснял мне, что его зря тут критикуют, что он вовсе не единолично принял такое решение — поберечь ребят "для Сеула", что к этому выводу пришла специальная комиссия Госкомспорта, в которую он, правда, входил. А кроме того, имеется виза заместителя председателя тов. Колесова... Я слушал Медведева и думал: а какое, собственно, дело харьковскому зрителю, кто именно и с чьей подачи подписывает в Госкомспорте разные документы? Он, зритель, ждал, что в город придёт широко разрекламированный праздник — национальный чемпионат, где будут отбирать сильнейших для участия в Олимпиаде. Так писали газеты. Он, зритель, был обманут и оказался разочарован.

          А потом мы слышим жалобы штангистов — мол, к нашему виду спорта падает интерес публики... Конечно, падает. Это, наверное, и называется "рубить сук, на котором сидишь". А что касается бумаг, то есть специальный приказ Госкомспорта СССР об обязательном участии сильнейших атлетов во всех национальных чемпионатах. Его никто не отменял.

          И не нужно ссылаться на Олимпиаду. Она — не стихийное бедствие и не требует жертв. Она требует серьёзной, планомерной, систематической работы по развитию различных видов спорта. В данном случае — тяжёлой атлетики. Чем у нас в стране давненько никто всерьёз не озабочен несмотря на большие звёзды на парадных мундирах её действующих и отставных генералов."

          Словом, я тогда помахал кулаками — но, как выяснилось, тоже лишь "за кулисами"...

          Ну что ж, сегодня Олимпиада уже позади и самое время вернуться к нашим старым проблемам. Тем более что они возникли не вчера. При комплектовании команды на Олимпийские игры у нас всякий раз начинаются не менее острые игры закулисные. А ведь, казалось бы, что может быть проще: нужно поступать так, как это делают американцы. Принцип отбора у них предельно прост: на Олимпийские игры едет тот, кто выиграл национальный чемпионат США. И никакие прежние титулы и заслуги во внимание тут не принимаются.

          Условия объявили, они равны для всех. Сроки соревнований известны заранее. Если ты оказался слабее — пеняй только на себя.

          Знаете, иногда мне кажется, что кое-кто про себя посмеивается, читая такие вот горячие откровения. Этот "кое-кто" не глупее нас и прекрасно видит, где белое, а где чёрное. Но предпочитает смешивать всё так, чтобы сам дьявол не разобрался. Говорят, что если есть беспорядок, то это, значит, кому-то выгодно.

          ...Я смотрел по телевизору, как на помосте Сеула Захаревич рвал 210 кг — подумать только, на 6,5 кг больше собственного мирового рекорда! — и думал: не иначе, Юрий хочет распрощаться с большим спортом. Вот и решил оставить нам "на память" этот удивительный мировой рекорд.

          — Нет, дело было не в этом, — объяснял мне позже умиротворённый, спокойный до флегматичности Юрий. — Понимаешь, судьба опять решила со мной пошутить, причём в самый неподходящий момент. За день до соревнований я проводил обычную тренировку. Самочувствие было великолепным — хоть сейчас выступай. У нас, у штангистов, есть такая примета: если самочувствие очень хорошее, то жди какой-нибудь неприятности. Намного лучше, когда что-то побаливает, честное слово...

          Я поставил на штангу 200 килограммов и начал толчок. Вес, конечно, небольшой. Я взял его на грудь и, видимо, от избытка силы "забросил" себе на горло. Как мы говорим, "поймал шок".

          Однако бросать штангу я не привык, и потому в полубессознательном состоянии всё-таки толкнул её. На следующее утро я не мог ни вздохнуть, ни кашлянуть, ни повернуть головы. Доктор сказал, что это, видимо, сместился межпозвоночный диск. Вот тебе и приехал на Олимпиаду... Я нервничал и плохо спал ночью. Но спасибо нашему массажисту, он как-то удачно "вправил" мне позвонок, и боль ушла.

          Однако стратегию борьбы нам пришлось срочно пересмотреть. Я боялся, что при толчке травма снова даст о себе знать. Вот поэтому мы и решили отрываться как можно дальше от соперников в рывке, чтобы в толчке было "легче дышать".

          — Двести десять килограммов в рывке — этот вес может напугать кого угодно, — сказал Виктор Науменков. — У меня не было сомнений, что Юра вес возьмёт: я это видел по его глазам.

          — Я тоже видел, что он возьмёт, и даже больше, чем 210 кг, — говорил потом главный тренер. — Я просто хотел поберечь его для дальнейшей борьбы...

          Что ж, видно, есть люди, для которых вся их спортивная судьба — это риск. И вот по поводу толчка между тренерами разгорелся спор: с какого веса стартовать Захаревичу?

          — Тренеры сборной были готовы предложить мне для начала хоть 200 кг, — говорит Юрий. — Отрыв от соперников был велик; давай, мол, для подстраховки зафиксируй небольшой вес, а потом уж поднимай, сколько захочешь. Я объяснял, что для зачёта поднимать не умею, что мне нужен стимул, что мне нужен мощный раздражитель. Наконец предложили стартовать с веса 240 кг.

          — Я не смогу на него собраться, давайте 245 кг, — попросил я.

          Согласились. А мне важно было решить задачу уже в первой попытке. Я был уверен, что один подход я выстрелю во что бы то ни стало. Вложусь — и все дела. А рассчитывать на три попытки в тот день не приходилось — травма могла внести свои коррективы в любой момент.

          Так я и сделал. Отдал всего себя в этой первой попытке. И если штанга весила бы, допустим, 250 кг, то я вряд ли ощутил бы разницу. Настрой был суровым. Ну а когда опустил снаряд и наконец-то рассмотрел зрительный зал и услышал аплодисменты, то честно скажу — обмяк, расслабился... Хотел ещё 251 кг толкнуть, мировой рекорд, да как-то не пошло... Ну и не надо, подумал.

          — Победа — фактор сбивающий, — комментирует Науменков. — Когда Захаревич зафиксировал 245 кг и стало ясно, что его никто сегодня уже не догонит, что он — олимпийский чемпион, Юра заулыбался. А тут ещё и ребята налетели с поздравлениями да объятьями... Словом, соревнования на этом практически закончились. Получилось так, что на помосте Сеула Юрий установил три мировых рекорда: два в рывке, 205 кг и 210 килограммов, и один в сумме двоеборья — 455 кг. И все газеты, конечно, написали о феноменальном советском силаче, о его несокрушимой твёрдости и т.д.

          Но никто не знал, что мы готовились в тот день установить не меньше пяти рекордов, а при хорошем раскладе — даже семь. И тут не было никакой фантазии, сплошная голая реальность: Захаревич, не сбей его с толку травма, мог спокойно толкать 251 кг, затем 255 кг, а возможно, и больше. Прибавьте рекорды в сумме двоеборья. Но это, наверное, было бы слишком хорошо, да? Юрий в последнее время и так меньше трёх рекордов на крупных соревнованиях не устанавливает.

          — Как чувствуешь себя в роли олимпийского чемпиона? — не удержавшись, спросил я Захаревича.

          Он пожал плечами:

          — Я стараюсь поменьше об этом думать. Не привык любоваться на дело своих рук. Выиграл — ну и хорошо, но захлёбываться от восторга нет причин. Забот у меня сейчас по горло. С моим братом, Василием, мы затеяли поднять у нас в Димитровграде динамовский комплекс тяжёлой атлетики. Проект уже готов, и проект отличный. Теперь надо пробивать эту стройку. Вот для этого титул олимпийского чемпиона лишним не будет...

          — Поговаривают, что Захаревич решил заканчивать спортивную карьеру...

          — Это я сам поговаривал. Даже интервью в Сеуле кому-то давал на эту тему. Видно, такие "свежие" мысли пришли в голову на фоне адской усталости. Но и в самом деле, давай посчитаем: я поднимаю штангу с десяти лет — больше половины жизни...

          — Надоело?

          — В Сеуле я думал, что да, надоело. Но приехал, отдохнул и, ты знаешь, решил не торопиться. Во-первых, говорят, что я ещё нужен сборной. Во-вторых, двадцать пять лет — это разве возраст? А кроме того, отдышавшись в Димитровграде, я вспоминаю Олимпиаду в Сеуле с огромным удовольствием.

          — В Барселоне, возможно, будет не хуже...

          — А вот про Барселону я как раз ничего не говорил.

          В канун Нового года наши средства массовой информации, как всегда, определяют путём опроса журналистов и болельщиков десятку лучших спортсменов. Самых выдающихся. Самых популярных. Такую десятку нелегко было составлять по итогам года, вобравшего две Олимпиады — зимнюю в Калгари и летнюю в Сеуле: достойных имен было так много... И мне приятно писать о том, что в число "избранных" уверенно вошёл штангист Юрий Захаревич.

          Между прочим, сотрудники московского вычислительного центра "Элекс" провели интересные подсчёты и составили свой список сильнейших участников Олимпиады в Сеуле. Суть способа начисления очков состояла в следующем: чем больше отрыв победителя от основной массы соперников, тем выше он поднимался в табели о рангах — для любых видов спорта.

          Так вот по рейтингу "Элекс" Юрий Захаревич занял в Сеуле абсолютное второе место — после победительницы в беге на 1500 метров румынки Паулы Иван, оторвавшейся в финальном забеге от плотной группы преследовательниц более чем на 6 секунд. Захаревич же при сумме двоеборья 455 кг ушёл от ближайшего соперника на 27,5 кг, и плотность результатов других участников (это, напоминаю, и учитывала ЭВМ) была достаточно высока.

          Впрочем, цифровые выкладки интересуют не многих. Я уверен, что не все "проголосовавшие" за кандидатуру Захаревича помнят точные величины его рекордов. Но они наверняка хранят в памяти образ спортсмена, который, суровея взглядом, наклоняется над стальной громадиной штанги. Людей не обманешь. Они чувствуют, кто есть кто, и знают, что Захаревич — из тех, на кого вполне можно положиться.

          Как показали дальнейшие события, Захаревич оказался как раз на редкость и неблагодарным, и меркантильным человеком: сначала он бросил своего тренера, взявшего его в секцию девятилетним пацаном и сделавшего олимпийским чемпионом, а затем, когда Захаревич стал Президентом ФТАР, он приложил немало усилий к растаскиванию и без того микроскопических тогда государственных средств, выделявшихся на российскую тяжёлую атлетику.

  ² "Как известно, все штангисты, выполняя толчок, делают "разножку"" — в противовес швунгу, который практиковал Соц.

          Журналистам надо побольше изучать описываемый вид спорта и поменьше употреблять плохо выученные термины: толчок в "разножку" — это как раз и есть швунг.

          Следовало написать не "делают "разножку"", а "делают "ножницы"".

  ³ "Взяв штангу на грудь, он каким-то мягким, тигриным движением посылал её вверх и одновременно уходил в полуприсед."

          Журналистам нужно побольше изучать описываемый вид спорта и не злоупотреблять "красивостями" типа выражения "тигриным движением": посыл и уход никак не могут быть одновременными — уход всегда следует за посылом.

  ⁴ "Толчок мне долго не удавался: почему-то при "разножке" плохо держала спина и штанга уходила вперёд."

          См. примечание 2

  ⁵ "Я, между прочим, и сейчас уверен в преимуществах швунга перед "разножкой"."

          См. примечание 2

  ⁶ "Помню, в одном специализированном издании появилась статья, где меня чуть ли не затюкали с моей новинкой и как дважды два доказали, что этот способ абсолютно бесперспективен. А я благодаря ему дважды стал чемпионом мира. Но никому, похоже, ничего не доказал и даже никого всерьёз не заинтересовал. Вот такая у нас спортивная наука."

          Речь идёт о книге Р.А.Романа "Тренировка тяжелоатлета" (1986 год, стр. 34).

          На самом деле в плане критики швунга Соца "у нас спортивная наука" совершенно нормальна. Если Соц не был бы не умеющим толкать в "ножницы" корягой, то поднимал бы существенно большие веса. Что, в общем-то, и было доказано сменившими его в сборной Кузнецовым и Поповым.

  ⁷ "Мнение Рудольфа Плюкфельдера (об учёных, которые годами разваливали тяжёлую атлетику) я здесь уже приводил."

          А.А.Скляренко изучил данный вопрос, увы, очень поверхностно. На самом деле Плюкфельдер никогда не хаял советскую спортивную науку, а, напротив, внимательнейшим образом изучал наработки таких учёных, как, например, Зимкин или Верхошанский. Что же касается критики Плюкфельдера, то она всегда касалась лишь разного рода деятелей, удобно примазавшихся к науке, но никакого полезного теоретического продукта никогда не выдававших.

  ⁸ "И не ведают они, какие порою затеваются интриги и кипят страсти там, за кулисами разминочных залов."

          Это где же тогда "затеваются интриги и кипят страсти" — в туалетах, что ли?

          "Кулисы" — это задняя граница сцены. "За кулисами" — это не видимое зрителям пространство за границей сцены.

          А.А.Скляренко следовало написать не "за кулисами разминочных залов", а "за кулисами соревновательных залов".

  ⁹ "Наш первый чемпион мира по тяжёлой атлетике, легендарный спортсмен сороковых — начала пятидесятых годов Григорий Новак..."

          На самом деле Новак вовсе не "Наш первый чемпион мира по тяжёлой атлетике", а "Наш первый чемпион мира" вообще, по всем-всем-всем видам спорта.

  ¹⁰ "Чтобы объяснить, как далеко "убежал" тогда Юрий от своих современников-штангистов, сообщу, что этот мировой рекорд в сумме двоеборья, 440 кг, не побит до сих пор."

          То есть до 14.07.1989 года, когда книга про Захаревича была сдана в набор.

          Но, судя по всему, этот рекорд Захаревича почти вечен, то есть он будет держаться до тех пор, пока не уймётся истерия вокруг применения стероидных гормонов.

  ¹¹ "В рывке нынче рекордсмен мира Нику Влад, в толчке — Павел Кузнецов."

          На самом деле не Павел Кузнецов, а Александр Попов. Его рекорд — 242,5 кг.

  ¹² "Почему же он так долго примерялся к снаряду, почему, склонившись над ним, бесконечно долго ждал "внутреннего импульса" и не начинал подрыв?"

          Мне понятно, почему — потому что где-то в СССР в тот момент вовсю умничал не шибко грамотный журналист, склонный к неуместному употреблению специальных терминов.

          Надо было написать не "начинал подрыв", а "начинал подъём".

[на главную страницу]