Денис Тукмаков

          "Газета "Завтра" 27-03-2001, No 13 (382)"

          — Аркадий Никитович, сегодня советский спорт окружён мифами, которыми нынешние переписчики истории пытаются очернить прошлое, оболгать наши победы, сокрыть наши достижения. Один из таких мифов гласит: советские спортсмены достигали выдающихся успехов лишь ценой дикой эксплуатации со стороны государства. Дескать, великие спортсмены жили под гнётом жёстких политических приказов "выиграть во что бы то ни стало", их держали в чёрном теле, в безденежье, а затем их якобы выбрасывали на улицу в полное забвение. Мол, в советском спорте царил чуть ли не рабовладельческий строй. Что вы скажете на это?

          — Недавно по телевизору брали интервью у Евгения Гришина и Любови Барановой-Козыревой — замечательных людей и олимпийских чемпионов. Они вспоминали 1956 год, Кортина д'Ампеццо, наши первые зимние Олимпийские игры. И я удивился, какого сорта вопросы им задавали. Например, спрашивали: "А почему вас после победы не встречал никто из правительства? А что вы получили за победу?" Как будто правительственная встреча в аэропорту или новая квартира являются высшей данью уважения олимпийскому чемпиону...

          Ерунда всё это. Я помню, как и кто нас встречал после побед. После выигрыша Олимпийских игр в Мельбурне мы плыли на пароходе 20 дней и пришли в декабре во Владивосток. Посмотрели бы вы на это чудо: когда наш лайнер заходил в гавань, нам салютовали все пароходы. Мы все вышли на палубу: бог ты мой, сколько народу! Десятки тысяч людей высыпали к причалам, на набережные. Мы сразу разделились на мелкие группы и стали встречаться с жителями Владивостока. Буквально все спортсмены, около 400 человек. Высшая награда — это когда народ отнёсся к победе своей олимпийской команды как к своей личной победе. Из 150 комплектов медалей мы взяли тогда 37 золотых...

          Почти сразу после войны была поставлена задача в ближайшие сроки победить на мировых первенствах по основным видам спорта. Такую установку можно при желании окрестить "политическим приказом" или даже "прожектом". Но, по-моему, это здравая государственная политика. И её невозможно было бы выполнить, если к спортсменам относились бы, как к пушечному мясу. Нет, спортсменов тогда поддерживали, как только могли. Были учреждены медали чемпионатов Советского Союза, стипендии для ведущих спортсменов, для членов сборных. За мировые рекорды и выигрыши первенства Союза тоже поощряли денежно. После такой страшной войны было не до роскоши: страна не имела возможности выплачивать громадные суммы. Но уже по сравнению с обычной зарплатой это были большие деньги — хороший спортсмен вполне мог купить себе автомобиль.

          Да, нам часто приходилось тяжело: постоянные сборы, неустроенность, бытовые неурядицы. Но спортсмены пользовались величайшим уважением, и наши проблемы решались. Я жил в Свердловске, первым секретарём там был Кириленко. Как-то прямо с тренировки Андрей Павлович пригласил меня к себе. Побеседовали очень тепло.

          — В чём нуждаетесь?

          — Да я-то ни в чём, а вот мой тренер живёт в перестроенном туалете.

          — Решим.

          И буквально через неделю мой тренер получил отличную квартиру.

          — А вот другой миф: говорят, партийные бонзы, чиновники, комитетчики якобы постоянно вмешивались в спортивные дела, превращая соревнования в большую и малую политику. Говорят также о панибратском, снисходительном отношении со стороны "сильных мира сего" к спортсменам. Вспоминают ветреные увлечения лидеров партийной верхушки конкурирующими спортивными обществами, разгон ЦДСА, дело Стрельцова.

          — А я вспоминаю другое. Во время Олимпиады 1952 года мы жили под Хельсинки. Жили все вместе: тренеры, спортсмены и руководители делегации. А прислуживали нам в номерах молодые финночки. И как-то раз Трофим Ломакин, отличный человек, тяжелоатлет, выигравший тогда "золото", решил подшутить сразу над всеми. Финночки спросили его, как по-русски "доброе утро"? А он им: "... твою мать!" — А как "до свиданья"? "Пошёл ты на ...!" И вот накануне выступления мы собирались на зарядку, а тут вошли руководитель делегации Романов, с ним представитель ЦК партии, ЦК ВЛКСМ, кто-то из профсоюзов. Финночки убирались неподалёку и вдруг хором "поздоровались": "... твою мать!" У наших руководителей вытянулись лица. Потом кто-то бросил прислуге: "Всего хорошего, уходите!" А они ему в ответ: "Пошёл ты на ...!" Ситуация была ужасной. Кто-то из тренеров получил выговор, но вся делегация хохотала. Подобные розыгрыши руководителей были всегда, и совершенно неправильно представлять их как каких-то "серых кардиналов".

          Часто они советовались с нами: "Ребята, что для вас сделать? Как нам лучше поступить?" Сильно помогали и не бросали спорт на самотёк. Разумеется, мы всегда стремились победить, но о каком-либо политическом давлении говорить не приходится — это было чистое спортивное желание!

          Иногда говорят: руководители наживались на нас. Да ничего подобного! Тот же Николай Николаевич Романов — это был великий человек. Абсолютно не корыстолюбивый. Никогда не брал подарков, всякий раз отдавал их в хозчасть. Бессребреник: когда ему в 80 лет выделили путёвку в санаторий, он не смог поехать, потому что у него не было сбережений. Романов обладал колоссальной памятью. Он знал всех спортсменов по имени-отчеству, знал все их нужды. Мне, например, он помог попасть в аспирантуру на кафедру физиологии в медицинском институте. Романов обратился в отдел науки и там под меня дали место.

          Что касается спортивных обществ, то я вот что скажу. Я из десятого класса ушёл на флот, и уже после морской пехоты, будучи водолазом, стал заниматься спортом. За три месяца я достиг неплохих результатов и выиграл звание абсолютного чемпиона Черноморского флота. Выступая в категории 75 кг, обыграл даже тяжеловесов. Потом стал очень серьёзно заниматься, соблюдал режим. Никогда никакого спиртного и курева. Выиграл звание чемпиона Союза, установил мировой рекорд, побив американца Станчика — он был "мистером Америка", очень красивым парнем. Разумеется, было много приглашений: "Приезжайте в Киев, создадим отличные условия". Но я не изменял своему обществу: как начал заниматься в армии, так, даже став гражданским человеком, всегда выступал за ЦСКА.

          Командующим у нас был маршал Жуков. Как-то он вызвал меня к себе: "Я слышал, вы хотите уехать?" — "Куда ж я поеду? Вы — великий маршал. Разве я, матрос, могу ослушаться?" — "Если уедешь — потеряем дружбу". — "Мне нужны хоть какие-то жилищные условия, я женился". (Я жил тогда в раздевалке, а до этого в полуподвальном помещении.). Жуков мне на это: "Квартира у тебя будет". И в течение недели мне дали трёхкомнатную квартиру в Свердловске, хотя тогда с квартирами было очень сложно.

          Так что говорить о том, что спортсменам не помогали, абсолютно неверно. О тех, кто не изменял ни флагу, ни присяге, всегда заботились.

          — А ещё говорят: спортсмен приносил "золото" до 30-35 лет, а потом, когда он уходил из большого спорта, то превращался в человека второго сорта. О нём сразу забывали — ведь он ничего не умел.

          — Уход из большого спорта — это очень большая проблема, и она существовала всегда и везде. Ведь большие чемпионы — это всегда люди с необычайно сложными характерами. Самолюбивые, амбициозные, эгоистичные. Когда заканчивается спортивная карьера, то вдруг всё рушится, а у спортсмена нет ни образования, ни профессии. Так вот, Романов настаивал, чтобы у каждого большого спортсмена было высшее образование. Просто требовал чуть ли не в приказном порядке и спрашивал потом с тренера. Я, например, получил высшее образование одним из первых спортсменов. Потом уже, в 1962 году, защитил кандидатскую, а в 1970 году и докторскую по медико-биологическим основам спорта. Так и многие другие атлеты становились тренерами и даже учёными. А уж на зарплаты тренера или преподавателя тогда можно было жить. Это сегодня профессору прокормиться невозможно.

          — Сегодня всем очевидно, что в спорте, особенно в технических видах, огромное место занимает наука. Научные наработки, техника, физиологические тонкости. Например, в тяжёлой атлетике важно знать, как поднимается вес с точки зрения работы мышц, костей, сухожилий, нервного аппарата. Как по-научному составить тренировочный план. С другой стороны, раньше очень часто приходилось слышать такие упрёки в адрес спорта социалистических стран: мол, учёные чуть ли не с детского сада выискивали по определённым меркам подходящих детей, которые могли в перспективе превратиться в одарённых спортсменов. Чуть ли не в ретортах рождались будущие чемпионы. Как к этому относиться? Насколько серьёзную роль играет в победе спортсмена наука — как некая противоположность силе воли?

          — Я побывал и в шкуре спортсмена, и в шкуре учёного. И всё это на уровне сборной страны. Я даже некоторое время руководил научным советом Спорткомитета России. Мне всё это знакомо. В то время мы без науки вообще не жили. В частности, в нашем виде спорта, в тяжёлой атлетике, научные наработки играли огромную роль. Это касалось методик тренировок, циклов изменения нагрузок, восстановительных процессов, системы подведения спортсмена к оптимальной форме.

          Все наши работы пользовались громадной популярностью в мире. Они все переводились: на английский, немецкий, французский. Очень часто наш опыт был передовым. На нашем опыте учились болгары, венгры, кубинцы, весь соцлагерь. Не американцы, не немцы, а именно мы были лидерами в науке. Мы ведь встречались с иностранцами не только на соревнованиях, но и на научных семинарах, на различных докладах. И наши работы по спорту были, как правило, выше на голову. На базе математических моделей мы первыми разработали компьютерные варианты методик тренировок: ведь атлет или тренер могут предвидеть далеко не всё. Вводишь свои исходные данные и текущие результаты, и тебе на месяц даётся распечатка, как лучше тренироваться. На Западе подобного вообще не было, хотя компьютеров у них — завались.

          Сегодня же в спортивной науке мы ничего из себя уже не представляем. А ведь нынче спорт стал ещё более научным: он теперь фармакологический. Сегодня одна только биомеханика и физиология ничего не дадут. Бал правит фармакология. Всё то, что восстанавливает после нагрузки. Всё то, что стимулирует развитие какого-то физического качества: силы, выносливости или быстроты.

          — Вы затронули очень щекотливый вопрос — фармакологию. От безвинных витаминов до запрещённых препаратов — один шаг. Скажите, как с этим обстояло дело в советском спорте? И вообще, действительно ли допинг — такая серьёзная проблема?

          — Это очень серьёзная проблема. Американцы долгое время обвиняли нас в том, что мы начали первыми в мире применять анаболики. Что ж, вор кричит "держи вора". Первыми с анаболиками связались иностранные толкатели ядра ещё в 1956 году ¹. Их результаты под 20 м были тогда просто феноменальными. Когда анаболики стали применяться и другими спортсменами, результаты сравнялись.

          У нас же анаболиков как таковых тогда вообще не было. Анаболик — это аналог мужского полового гормона тестостерона. У американцев его было много, они откармливали им свиней и крупный рогатый скот. Оттуда они пришли и в спорт. А у нас тогда был только синтетический препарат неробол, появившийся в продаже в конце 60-х годов. Потом — ретаболил, масляный раствор, который применялся для стимуляции заживления ран и восстановления после операций.

          Наши спортсмены начали применять допинг лишь после Мехико, где под моим руководством мы выиграли три золотые медали. В 1969 году наступила "анаболическая эра" — это поколение Алексеева. Я тогда работал уже начальником управления науки, учебных учреждений и медицины. И вот когда Алексеев поднял в троеборье 600 кг, меня вызвал председатель Спорткомитета Павлов и потребовал объяснений, как Василий этого достиг. Я попросил дать мне время. Потом возвратился к Павлову: "Я могу объяснить такой высокий результат Алексеева. Это анаболики". На заседании Спорткомитета Павлов выступил, однако, в ином ключе: "Тут некие учёные говорят, что это анаболики. Но на самом деле это — передовые методики тренировок!" Я тогда промолчал, но взял подборку зарубежных данных и подбросил ему. И уже на коллегии Павлов наконец признал, что советскими спортсменами применяются анаболики. А так всё не верил.

          До анаболической эры в мировой тяжёлой атлетике за год устанавливалось около сотни рекордов. А с применением анаболиков — в три раза больше. Разумеется, когда всё решает химия, спортивные принципы соревнований идут псу под хвост. Поэтому анаболики всегда запрещались. Но здесь есть одна тонкость. Можно запретить лишь то, что можно обнаружить. Иначе говоря, нет никакого смысла запрещать препарат, если судьи после соревнования технически неспособны обнаружить его в крови спортсмена. Это чем-то похоже на гонку вооружений: на средство нападения тут же готовится адекватное средство защиты, и наоборот. Этим пользовались двояко: либо изобретались всё новые и новые препараты, либо старались как можно тщательнее скрыть следы уже запрещённых средств.

          Я, например, будучи судьёй на первенстве мира среди юношей в Монреале в 1980 году, прозвал болгарских атлетов "туалетными чемпионами". За что? А вот за что. Они все были на анаболиках и выиграли в итоге 7 или 8 золотых медалей из десяти. При этом они потребляли колоссальное количество воды на фоне приёма мочегонных средств. Таким образом, шла огромная нагрузка на почки, и всё для того, чтобы разбавить анаболики в организме до такой степени, чтобы при анализе не было видно их следов. А анаболики при этом продолжали действовать. Всё было бы хорошо, но болгары так часто бегали в туалет, что под конец над ними уже все смеялись. Дело доходило до неприличного: очередной болгарин выигрывал соревнование, его тянули на пьедестал почёта, а он вырывался: "Сначала в туалет!" Сегодня в профессиональном спорте на соревнованиях приём мочегонных средств запрещён ².

          Чего только не вытворяли иные спортсмены ради результата! Один дискобол запасся мочой своей беременной жены, ввёл её через катетер себе в мочевой пузырь и в нём развился "гормон беременности", благодаря которому он выиграл какие-то соревнования.

          — Это, должно быть, очень опасно?

          — Анаболики — великое зло. Они резко отрицательно влияют на организм самого спортсмена. У каждого человека есть своё гормональное зеркало. Необходимое количество гормонов в организме поддерживается за счёт нормальной работы полового аппарата и гипофиза. И тут вдруг в тело вливается извне десятикратное количество этих гормонов. Это значит, что деятельность собственного аппарата подавляется. И в результате собственное производство половых гормонов у такого спортсмена практически прекращается. У тех, кто употребляет много анаболиков, возникает склонность к заболеванию раком печени, раком вообще, и к импотенции. Кроме того, опыты на животных показали, что регулярное применение анаболиков вызывает изменения генного характера. Это подтверждается тем, что у таких спортсменов потомство, мягко выражаясь, не самое хорошее.

          Американцы пошли сейчас на то, что стали применять запрещённый гормон гипофиза — "гормон роста". Его добывают из гипофиза умерших людей. Это стимулятор всех обменных процессов в организме. В своё время на весь Советский Союз в год добывалось около 10-15 г гормона роста, и этого хватало с избытком. Люди, рождённые карликами, за год с помощью него вырастали на 5-6 см. Но одно дело использовать "гормон роста" в медицинских целях, и совсем иное дело — в спорте. Хуже всего то, что обычно таким гормоном потчуют совсем ещё детей, пяти-шестилетних, из которых к 12-13 годам вырастают уже настоящие взрослые люди. Это очень плохо, конечно.

          — Сколько процентов спортсменов употребляет сегодня запрещённые препараты?

          — В силовых видах спорта сегодня нет ни одного чемпиона и ни одного рекордсмена мира, который не употреблял бы анаболики. Все мировые рекорды последнего времени — анаболические... Но опять же: "не пойман — не вор". Если следов препарата не выявлено — значит, ты чист. Очень богатые спортсмены элементарно подкупают тех судей, что отвечают за проведение анализов на соревнованиях. Суммы бывают огромными — по несколько сотен тысяч долларов.

          Сейчас для того чтобы победить в большинстве видов спорта, связанных с силой, выносливостью и быстротой, просто необходимо принимать анаболики. Иначе победы не добьёшься. В тяжёлой атлетике без употребления анаболиков результаты уменьшатся на 30-40 кг. В итоге подавляющее количество спортсменов и их тренеров слепо поверили в фармакологию и забыли о главном — о методике. А ведь именно от правильной методики зависит 90% успеха спортсмена.

          — Всё, что обычный болельщик знает о методике тренировок, обычно исчерпывается дежурными фразами наших телекомментаторов: "Спортсменам не хватило недели для выхода на пик формы". Или наоборот: "Наши ребята перегорели, попали в функциональную "яму", переживают спад формы". О чём эти фразы?

          — Эти фразы — свидетельство в первую очередь невежества телекомментаторов. По-настоящему тренер должен не выводить своих спортсменов на пик формы, а правильно распределять нагрузку на тренировках. Вообще, тренировочный процесс не строится на концепции пика формы. Главное зло, какое только может быть на тренировках, — монотонность. Если постепенно карабкаться к этому пику, день ото дня плавно увеличивая нагрузку, то до этого пика никогда не доберёшься, потому что движение пойдёт уже не по прямой линии, а по параболе, постепенно затухая. Не должно быть привыкания организма, не должно быть адаптации. Если организм адаптируется к определённому стимулу, то его реакции как бы притупляются, он уже не в состоянии выполнять сверхнагрузку, и нужное качество перестаёт вырабатываться. Необходимы резкие перемены, вариативность: в один день нагрузки слабые, в следующую тренировку — сильные, затем средние, после опять сильные, потом снова слабые и т.д. У нас, например, всё было рассчитано заранее: какую тренировку когда проводить и какой вес поднимать. И на дни соревнований у нас всегда выпадало так, что спортсмены могли взять максимальный вес. Потому что организм всегда был свежим, восстановленным, готовым на перенапряжение сил — монотонность никогда не может привести к чему-либо подобному.

          — Извечный вопрос: на сколько гений состоит из таланта, и на сколько — из изнурительного труда? Применительно к спорту: методика тренировок — это, безусловно, важно. Но играет ли какую-то роль наследственность, гены спортсмена?

          — Геном имеет принципиальное значение. До уровня мастера спорта можно довести любого. А вот олимпийский чемпион появляется один на 10.000 человек. Из-за неблагоприятных условий достичь этого титула может лишь один из 100.000 человек. И очень важно ещё, когда человек начал заниматься спортом. Например, в раннем возрасте формируется техника. Она ведь приобретается очень быстро и настолько врастает в кости человека, что в зрелом возрасте её чрезвычайно сложно изменить. Приходится ломать людей о колено, и так — в любом виде спорта. Когда атлет готовится к соревнованию, он меньше всего думает о технике: она уже срабатывает автоматически.

          — Как-то раз Сергей Бубка, знаменитый прыгун с шестом, заявил: мою технику можно изучать сколько угодно, часами просматривая видеозаписи, но главные детали всё равно ускользнут. То есть через кинопоказ, мол, технику перенять нельзя. Тут возникает такой вопрос: несмотря на всю открытость, контакты и научные доклады по всему миру, были ли у наших спортсменов и тренеров какие-то особые технические тайны, которые они никому не раскрывали?

          — Какое-то время, возможно, тайны и были, но потом наступила почти полная прозрачность. Возможно, это кому-то покажется странным, но от подобной открытости мы только выиграли. Например, болгары на первых порах очень любили тренироваться с нами. А потом закрылись, главным образом из-за применения анаболиков. И в результате через некоторое количество "туалетных побед" они начали отставать. Потому что, закрывшись от других, трудно обогнать весь мир. Между спортсменами обычно идёт постоянный обмен опытом, навыками, методиками.

          Мы обучили поднятию штанги все соцстраны. Всё это наша школа. И тут нет никакого страха, что, мол, "научили себе на голову". Потому что, если ты кого-то учишь — ты учишь его прошедшему этапу, а сам на голову впереди. У тебя уже есть новые разработки, ты талантливее и сильнее. Я абсолютно не боялся, когда мы обучали иностранцев.

          Что же касается важности техники, то от этого, конечно, никуда не деться. Но опять же, всё это уже было раньше. А сегодня молодые спортсмены просто не знают того, какой должна быть техника. Среди моих учеников было 50 кандидатов и докторов наук. Писались сотни книг, составлялись подробнейшие работы по методике и технике тяжёлой атлетики. Но сегодня ничего из этого не читается. Недавно я был на юношеских соревнованиях в Волхове — техника у молодых атлетов примитивная, они едва-едва знают азы и не учитывают даже собственного телосложения. Но виноваты в этом не они, а их тренеры.

          — Неужели даже в таком русском виде спорта, как тяжёлая атлетика, сегодня настала разруха?

          — Тяжёлая атлетика у нас распадается. И основная причина этого заключается в том, что к власти в Федерации тяжёлой атлетики России (ФТАР) пришли невежды. Это люди ограниченного кругозора. Ничего не знающие. Не владеющие ни методиками тренировок, ни научным базисом. К власти пришли невежды и хапуги, и не только в тяжёлой атлетике. Их интересуют исключительно меркантильные цели, когда спорт используется в качестве прикрытия для своих сомнительных финансовых операций. Поехать лишний раз за границу, а в лучшем случае заключить там выгодный контракт — вот на таком уровне работает их мышление.

          У нас за 10 лет поменялось 8 руководителей. Иногда на высокий пост лезли просто бандиты. А главное — сегодня финансирование федераций спорта совершенно бесконтрольно. Куда идут деньги — никто вам никогда не скажет. Полная финансовая непрозрачность. Общественный спорт вообще забыт. Детские секции финансируются минимально. О ветеранах никто и не вспоминает — их не зовут, с ними не советуются, их бесценный опыт никому не нужен.

          Председатель комитета по физкультуре и спорту Рыжков выглядит совсем несерьёзным человеком. Перед Олимпиадой в Сиднее его спросили: "Что вы собираетесь делать, чтобы наши победили?" И на это он ответил следующее: "Я буду со спортсменами, буду им помогать, подбадривать!" Идиотизм какой-то. Во-первых, председатель комитета должен заниматься совсем не этим, а во-вторых, он же не знает спортсменов. Кто он такой, чтобы их подбадривать? Своим присутствием чужой человек только навредит им. Хотя у меня и сложные отношения со Смирновым, но из всех руководителей НОКа после Романова это самый знающий руководитель.

          Отдел тяжёлой атлетики возглавляет у нас Анатолий Иванович Колесов, борец, чемпион Олимпийских игр. Как же он навредил нашему виду спорта, насаждая незнающих людей! У нас же есть десятки своих чемпионов; как может борец возглавлять штангистов?

          Неудивительно, что последние три Олимпиады тяжелоатлеты выступали всё хуже и хуже. В Сиднее мы умудрились не взять ни одной золотой медали! Такого ещё никогда не случалось. И это была не случайность, а закономерность. Я позвонил Колесову за несколько месяцев: "Дай посмотреть их тренировки, почитать дневники. Я даже им не скажу, только тебе." — "Да-да, конечно." И всё равно не пустил. А мне ведь ничего не нужно было, я лишь хотел, чтобы наши победили. Я не могу смотреть, как наши проигрывают...

          — Предположим, завтра вас назначают на пост руководителя Федерации тяжёлой атлетики. С чего бы вы начали, чтобы пусть не в 2004 году, но уж точно в 2008 году выиграть Олимпиаду?

          — Вообще, я порекомендовал бы на этот пост более молодого и интересного человека. Но если руководителем был всё же я, то прежде всего назначил бы толкового главного тренера. И дал бы ему относительную свободу. И обязательно наладил встречи с ветеранами, которые могут поделиться колоссальным опытом. И, что ещё более важно, огромное внимание уделил воспитанию молодых спортсменов.

          Сегодня образование деградирует, начиная со школы. Физической культурой по-настоящему не занимаются. Если ребёнку не давать навыки движений, то он не будет готов к активной жизни. Я помню, до войны развитию общефизической подготовки уделялось настолько много внимания, что считалось чем-то постыдным и низким не иметь значок БГТО. А уж если ты по физическим причинам не попал в армию, то к тебе относились, как к прокажённому. Это была целая культура. Мы с гордостью ощущали себя здоровыми, физически сильными людьми. Разве это не прекрасно? И я считаю, что мы не выиграли бы войну, если не было бы такой закалки народа. А посмотрите на то, что происходит сейчас: до 70% молодых людей не могут служить в армии по состоянию здоровья. Если мы хотим, чтобы нация была сильной и здоровой, необходимо заново вводить эту систему, буквально насаждать её во всех учебных заведениях, начиная с детского сада.

          Всё так или иначе сводится к фигуре тренера, руководителя. Почему сегодня одерживается так мало побед в командных видах спорта? Потому что пришли тренеры-примитивы, тренеры-бизнесмены. Они только денежки подсчитывают, да ещё и в политику норовят влезть. Отвратительный случай: летом 1996 года тренер футбольного "Ротора" Прокопенко заявил: "Если Зюганов придёт к власти — команда в полном составе эмигрирует!" Чушь, дешёвый ход. Куда эмигрирует, кому они нужны за границей?

          Что главное в тренере? Даже не знание методик. Даже не организаторские способности. Тренер должен прежде всего любить своих подопечных и свой спорт. Надо отбросить своё личное "я" и самозабвенно работать над делом. Поэтому великие спортсмены, как правило, не могут быть хорошими тренерами: они слишком эгоистичны.

          Тренер к каждому спортсмену обязан иметь индивидуальный подход, знать все его нужды, все его радости. Надо знать даже, о чём человек думает. Я помню, знаменитый эстонский штангист Яан Тальтс не очень уютно чувствовал себя в сборной СССР, сторонился ребят, был немножко националистом, как все прибалты. И в день соревнований я специально обратился к нему по-эстонски: "Здравствуй, Яан, ты такой отличный спортсмен, то-то и то-то, мы сегодня будем сражаться!" Так он аж расцвёл весь и прекрасно выступил.

          Или другой случай. В Мехико в 1968 году мы готовились в олимпийской деревне к нашему виду программ. И был у нас один штангист, Дито Шанидзе. Он, кстати, отличался удивительной прыгучестью: мог с места толчком двух ног прыгнуть под два метра. И вот как-то раз я вижу: грустный он какой-то. Подхожу к нему и спрашиваю: "О чём думаешь?" — "О соревнованиях думаю. О том, как на пьедестал поднимаюсь..." — "Ты что! Ты вообще сейчас ни о чём таком думать не должен! Если ты сегодня думаешь о соревновании, значит у тебя уже пульс под сто, ты ночью спать будешь плохо и наутро проснёшься уставшим. Отвлекись!" Он принял массаж и быстро уснул, и проснулся свежим, в прекрасном расположении духа.

          Нужно делать своим спортсменам что-то приятное, доброе, необычное, особенно в последний день перед стартом.

          — А вообще, как настраиваются спортсмены на важное соревнование? О чём они думают? О своей семье? О Родине? О чести и славе?

          — В ночь перед стартом обязательно надо спокойно и безмятежно спать, ни на чём особо не зацикливаясь. А когда выходишь на помост, ты ничего не должен ни видеть, ни слышать, ни думать. Есть только ты и штанга. Ты должен быть весь в себе: надо поднять! Сделать максимальное усилие. Если переключаешь внимание на что-то иное, то полного усилия не получится. В своих ощущениях не ройся и не обращай внимания на чужие. Ты самый сильный — пусть другие боятся! Надо забыть про славу, про семью, про боль и усталость, забыть про технику: тело само сделает то, что нужно. Надо отдать всего себя штанге. А вот уже на пьедестале, глядя на поднимающийся флаг, можно думать о чём угодно.

          Надо уметь собираться, сжимать волю в кулак. Большой спортсмен отличается тем, что может в нужный момент мобилизоваться и выстрелить. Вот не идёт что-то на тренировках — но стоит только поспорить с кем-нибудь, "слабо" тебе или нет поднять вес, как тут же десятки килограмм прибавляешь, всё идёт как по маслу. У такого спортсмена нервная система работает на высшем уровне, он никогда не даст промашку.

          Мы выступали и в Америке, и в Австралии. Для спортсмена низкого класса нужна адаптация. А высококлассный атлет может в любом месте и в любое время показать отличный результат. Неважно, ночь на дворе или утро, лето или зима. Или бывает: у тебя хронические боли, отвратительно чувствуешь себя за две недели до соревнований. А осталось три дня — и ты как огурчик: ничего не болит. Нервная система к бою готова.

          Помню, опять же, мы соревновались в Америке, первыми из советских спортсменов выступали в "Мэдисон Сквер Гарден". Американцы хотели выиграть во что бы то ни стало. Давление на нас было страшным и со стороны их спортсменов, и со стороны судей. Но когда они поняли, что мы не обращаем на это внимания, то переменили тактику и принялись подзадоривать против нас уже сам зал. Мы выходили на помост, а с первых рядов кричали по-русски: "Ах вы такие-растакие, советская сволочь, коммунисты проклятые!" Мы не обращали на них внимания, и лишь после того, как поднимали вес, показывали им кулаки: "Вот вам, знайте наших!" Мы выиграли тогда три встречи из трёх. И после нашей последней победы весь зал встал, приветствуя нас.

          Знаете, если сегодня штангист получает нулевую оценку, то он абсолютно не переживает. А я вспоминаю 1946 год. В Париже выступал Евгений Лопатин. Фронтовик, очень сильный человек. И он схватил тогда нулевую отметку. Он хотел застрелиться — так он переживал.

          Я матрос, фронтовик. Драться "по колено в крови", как говорили черноморские морпехи, и побеждать, заставляя чужие залы вставать под звуки нашего гимна, — вот что значит иметь характер.

          И при этом более доброжелательных, более открытых спортсменов, чем наши, не было. Отсоревновавшись, мы всегда помогали соперникам перед их выходом на помост: растирали, настраивали на борьбу. Мы никогда не запирались в своём углу. Даже с немцами у нас были добрые отношения. Только американцам не помогали ³.

          — Скажите, какое чувство испытываешь, когда только что выиграл "золото" и стоишь на пьедестале почёта под звуки нашего гимна?

          — Первое ощущение — сделал, что должно. Потом приходит какая-то отстранённость, ничего не соображаешь. Только когда уже играют гимн, начинаешь думать, что ты всё сделал хорошо и как будут довольны люди. Не ты победил, а твоя страна победила. И тогда приходит прозрение: ты — лишь частичка всего народа, и твоя победа принадлежит нашей великой стране.

Роман Вишнёв

          ("Новые Известия", 06.10.2004)

          Аркадий Никитович Воробьёв и на девятом десятке выглядит так, что позавидуют иные пятидесятилетние. Сила в его руках прежняя, а по эрудиции и живости ума он легко даст фору любому из "Клуба знатоков". Когда "Новые Известия" приехали в гости к Воробьёву в Малаховку, он готовил доклад для выступления в Академии физической культуры на тему "Цивилизация и постцивилизация".

          — Значит, вы не из тех, кто спокойно проживает свою пенсию. Всё трудитесь, пишете...

          — Наверное, у меня в генах заложена такая работоспособность, тяга к труду. И к физическому, и к умственному. Знаете, я горжусь тем, что всю свою жизнь работал на благо родины, нашего народа. Говорю вам это искренне.

          — Да, вам пришлось немало потрудиться. Сколько тонн "железа" за свою спортивную карьеру переворочали? Не каждый подъёмный кран такую нагрузку выдержит...

          — Так я с детства был крепким парнем. И спортом до войны почти вся молодёжь увлекалась. Ну а когда началась война, я стал проситься на фронт, в пехоту. Но меня забрали на флот. Да ещё в водолазную школу! После войны мы разминировали одесский порт, чистили его от обломков, затонувших боеприпасов. Там, на флоте, я и начал заниматься тяжёлой атлетикой. Причём получилось это у меня как-то сразу. После трёх месяцев тренировок стал абсолютным чемпионом Черноморского флота. Обыграл даже тяжеловесов, хотя сам тогда тянул только на 75 кг.

          — В послевоенную эпоху спортсменам жилось несладко?

          — Нет, в принципе нормально. Помню, я написал заявление, чтобы меня демобилизовали, и пообещал, что через год установлю мировой рекорд в рывке. И обещание своё выполнил. Выиграл чемпионат СССР. Выступал я тогда за Свердловск, а жил, будучи уже семейным человеком, в раздевалке при спортзале. И меня стали переманивать к себе другие города. Киев, например, звал. Об этом узнал Георгий Константинович Жуков, который в ту пору командовал Свердловским военным округом. Спорт он уважал. Говорит: останешься — получишь квартиру. Уедешь, тогда дружить с тобой не буду. Вот я и остался, а через две недели получил обещанное жильё. Вообще спортсмены, которые выступали на высоком уровне, нормально жили. Зарплата у меня была 3.000 рублей, что по нынешним меркам больше 500 долларов. Так что семья наша из пяти человек не бедствовала, но и не шиковала.

          — Сегодня наши тяжелоатлеты получают уж точно не меньше вашего, но на олимпийском помосте, за редким исключением, не блещут. Почему?

          — Ну, на Олимпиаде в Афинах наши спортсмены выступили более или менее нормально — завоевали восемь медалей, в том числе и "золото". Другое дело, что могли выиграть ещё две-три медали, но уж тут тактические просчёты допустили тренеры. Ведь в штанге нужно уметь не только вес поднять, но и верно оценить свои возможности и возможности соперника. Если же говорить о том, что происходило в нашей тяжёлой атлетике за последние годы, то на ситуацию, безусловно, повлияла частая смена президентов национальной федерации. Согласитесь, не каждый олимпийский чемпион может стать хорошим руководителем.

          — Это вы про Юрия Захаревича, которого сместили с должности президента год назад?

          — Не только про него. Были и до этого деятели, которые занимались в основном коммерцией. Представляете, за последние 15 лет у нас не было ни одного тренерского семинара. Получается, что опытом никто друг с другом не делился, и накопленные поколениями знания не дошли до тех, кто в них нуждается. Увы, нынешние тренеры в большинстве своём теоретически плохо подкованы, кое-кто за всю свою жизнь не прочитал ни одного учебника, ни одного пособия. А между тем тяжелоатлетическая тренировка — многофакторный процесс. Здесь нужно и нагрузки правильно регулировать, и биомеханику знать, и фармакологию. Я как-то одному тренеру показал учебник, где нарисованы различные схемы и графики по биомеханике, так он ничего там не понял. Есть и ещё один аспект, который, на мой взгляд, влияет на положение дел в нашей штанге, — семейственность. Посмотрите, Писаревский-отец, известный в прошлом спортсмен, тренирует сына Глеба. Валентина Попова тренируется у мужа. Какая уж объективность в такой ситуации? Говорят, что родственники лучше друг друга чувствуют, знают возможности. То-то я смотрю, что в Афинах Глеб Писаревский еле-еле в третьем подходе от "баранки" ушёл.

          — У наших тяжеловесов родня в тренерах не числится, однако на афинской Олимпиаде в весе, который некогда считался нашим, российские атлеты даже не выступали. Что происходит?

          — Ситуация, конечно, невесёлая. Дело в том, что тяжеловесы — это особая категория. Их нужно выращивать, уделять особое внимание. Вот был такой Алексей Медведев, двукратный чемпион мира. Так его десять лет тащили — с 1948 года по 1957 год. Постоянно вызывали на сборы. Даже тогда, когда в команде были люди гораздо сильнее его. И в результате Медведев стал-таки чемпионом и даже установил мировой рекорд. Сейчас же зачастую всё бывает иначе. Если у тебя год-другой дело стопорится — свободен.

          — Уже даже в Китае есть "тяж", который посильнее многих наших. Кстати, как вы объясните выход этой страны на первые позиции в мировой тяжёлой атлетике?

          — Всё очень просто. Китай использует советский опыт. Наша методика была признана лучшей в мире. Я сам, когда работал в международной федерации, написал учебник, которым активно пользовались во многих странах. Конечно, китайцы привнесли и что-то своё. В первую очередь, жёсткую дисциплину, без которой не добьёшься больших побед.

          — Наверное, и знаменитая восточная медицина сыграла свою роль?

          — Всё это блеф. И в Китае все сидят на анаболиках. Впрочем, не только они. Помню, в одну из своих поездок в Болгарию я наблюдал такую картину. Занимается парнишка лет десяти-двенадцати, а рядом на подоконнике лежат таблетки. Те самые, гормональные. Причём дозы в два раза больше лечебных. И это для мальчишек! Последствия их приёма ужасны для здоровья — увеличивается количество гормонов. У детей, как у взрослых, прекращается рост трубчатых костей, они крепнут и превращаются в 12-летних мужичков. Это ужасно!

          — Выходит, что вся современная тяжёлая атлетика держится на допинге?

          — Сейчас Всемирное антидопинговое агентство установило жёсткий контроль за спортсменами. Но если есть деньги, то и эту проблему можно решить. Есть информация, что на Олимпиаде в Сиднее иранский тяжеловес просто-напросто купил себе пробу за несколько десятков тысяч долларов. Конечно, хочется, чтобы всё было честно и объективно, но... Всё покупается и продаётся.

          — А в ваше время допинг уже был?

          — Помню, в 1968 году мы выступали на Олимпиаде в Мехико и уже знали, что американцы и финны сидят на гормонах. Американцы ещё в конце 50-х начали использовать препараты для откорма свиней и крупного рогатого скота. Сначала стероиды использовались в лёгкой атлетике. Тот же метатель молота Гарольд Коннолли об этом сам рассказывал. Но мы в 1968 году даже в такой ситуации, когда соперники выступали на допинге, смогли взять три золотые медали в штанге и ещё несколько серебряных и бронзовых наград.

          — Возможна ли современная тяжёлая атлетика без стероидов?

          — Вряд ли. Поезд уже ушёл. Другое дело, что в ближайшее время будут всё шире распространяться тканевые анаболики. Например, те же стволовые клетки, которые в медицине уже применяются, а теперь пойдут и в спорт. Обнаружить их очень трудно. Однако если разработан сам препарат, значит, обязательно изобретут и методику, которая поможет его обнаружить. Другое дело, что о здоровье спортсмена речь здесь уже не идёт.

Виктор Васильев

          Недавно я заглянул в гости к легендарному тяжелоатлету советских времён Аркадию Воробьёву, двукратному олимпийскому чемпиону, автору 26 рекордов мира. Ему уже за 80 лет, но он крепок как дуб. Хозяин выставил на стол коньяк "Леонид Жаботинский" с этикеткой, на которой красовался собственной персоной знаменитый супертяж.

          Ничего случайного в таком антураже не было: Леонид — один из многочисленных учеников Воробьёва.

          — Неужели в свободной продаже есть, Аркадий Никитич? — в шутку поинтересовался я. — Или напиток специально для тяжелоатлетов производят?

          — Ну, не знаю. Подарок. Можно сказать, от благодарного ученика. Всё-таки Лёня при мне обыграл непобедимого прежде Юрия Власова. Мы с Жаботинским продолжаем поддерживать добрые отношения. Вместе заседаем на исполкоме федерации тяжёлой атлетике. Он же у нас почётный президент федерации. Вот только на последний исполком не явился, значит, его в Москве не было.

          — А верно ли говорят, что Жаботинский выиграл на Олимпиаде у Власова обманом? Недаром же между ними с тех пор кошка пробежала.

          — У супертяжей вообще сложные отношения друг с другом. Они же все — пупы земли. А насчёт обмана — чушь. В штанге всё просто: кто больше поднял, тот и победил. К тому же Жаботинский для "обмана" побил тогда мировой рекорд на 2,5 кг. Вот лодырь он был и впрямь отменный, всё из-под палки делал. А Власов, наоборот, тренировками брал, упорством. Но что позволено Юпитеру, не позволено быку.

          — В "железной" сборной СССР, где вы долго были капитаном команды, а потом главным тренером, силачей с Украины хватало, так ведь?

          — Конечно, хватало. Например, Яков Куценко 14 лет бессменно был чемпионом Союза. Позже стал известен также и как хороший журналист, и как тренер. На Украине начинали и Григорий Новак, и Георгий Попов. Это только представители старшего поколения. А взять такие глыбы, как Жаботинский и Писаренко, носившие звание самых сильных людей планеты... Перечислить же всех просто нет возможности. Сотни великолепных атлетов.

          — А сейчас что знаете про украинских штангистов?

          — Вот 10 ноября в Катаре начинается чемпионат мира, а я даже не могу назвать по имени хотя бы одного украинского спортсмена, способного посягнуть на медали.

          — Вас ведь с Украиной много чего связывает?

          — Ну, начну с того, что я освобождал Украину от фашистов, а после войны и вплоть до 1949 года работал водолазом на восстановлении Одесского морского порта, участвовал в разминировании его акватории. Сколько мы со дна подняли всякой взрывоопасной гадости, счёту не поддаётся. Раза два или три я только чудом не погиб. Там же сделал первые шаги в занятиях тяжёлой атлетикой. Так что Одесса — моя спортивная родина. Начал я с того, что поднимал ось от вагонетки. А потом мой друг-водолаз Борис Чичков сказал: "Пойдём-ка в спортивный зал". Мы пошли. И прямо как были в матросской форме, завалились в спортзал на бульваре Ришельё, где находится знаменитая Потёмкинская лестница. А через три месяца я поехал на первенство Черноморского флота и, выступая в весе 75 кг, завоевал звание абсолютного чемпиона, победил даже супертяжей.

          — А вы давно бывали на Украине?

          — Да, очень давно. В начале 90-х, когда в круиз ездил через Одессу. Страшно противно было пересекать границу на поезде, на нас смотрели, как на врагов. Причём не только пограничники. Удивительно. Сейчас, кажется, народ стал понимать, что к чему.

          — Вас устраивает уровень отношений между двумя нашими народами в спорте и культуре, в частности?

          — Я, как и большинство россиян, считаю, что мы — единая нация и должны жить вместе, как это было в течение многих, многих лет. И нельзя нам что-то делить в угоду политикам-паразитам. У нас единая, в общем-то, кровь. Нас больше связывает, чем разъединяет. А все эти оранжевые революции, они куплены. Это не голос народа. Что в результате получилось? Да ничего хорошего.

          7 ноября 2005 г.

С.Токарев

          Жизнь Аркадия Воробьёва многократно описана. В том числе им самим — в автобиографической книге "Сильные мира сего". Но меня вновь побуждает к размышлению то, что его жизнь можно теоретически считать своего рода экспериментом над собой. И в данном качестве поэтапно анализировать как блистательно осуществлённый эксперимент по формированию многогранной личности на спортивной основе.

          Теперь у Аркадия Никитовича Воробьёва профессорская бородка. Примета его прошлого — водолаза, морского пехотинца великой войны — наколка, якорёк у мякоти большого пальца. Примета тяжелоатлетического прошлого — низкие, непомерно широкие плечи. И ходит профессор Воробьёв как штангист — быстро, враскачку, слегка набычась, неся перед собой мощные руки, как ходил когда-то на помост, к железу. И его академически закруглённая, обстоятельная речь иногда чуть слышно прерывается коротким львиным рыканьем, каким-то дальним раскатом из глубины необъятной груди. Он и штангу так понукал: она сопротивлялась, а он додавливал.

          В сорок шестом, впервые войдя в спортивный зал прямо в матросской форме, Воробьёв попытался сразу поднять девяносто килограммов — и не смог. Он попросил у тренера вторую попытку — и опять не смог. Попросил третью, поднатужился — и смог.

          Зная Аркадия Никитовича, я думаю, что, не сумев поднять вес с третьей попытки, он попросил бы четвёртую, пятую, явился бы в зал назавтра и всё равно поднял бы снаряд.

          Она прекрасна — жажда преодоления. Она возвышает тем больше, чем тяжелее то, что преодолено. Напряжение рождает вдохновение, оно, собственно, и есть вдохновение — напряжение мышц, воли, ума. И когда Воробьёв, который осилил сотни тысяч тонн металла, который прошёл в этом деле "семь чистилищ", который, подводя итоги, горделиво восклицает: "К будущим победам нас примчит не сила мышц, а сила разума", — он знает, о чём говорит. Именно эта сила помогла Аркадию Никитовичу поднять судьбу, точно штангу, на которой уравновешены: с одной стороны — его десять титулов чемпиона страны в многоборье, пять — чемпиона мира, два — чемпиона Олимпиад; с другой стороны — то, кем он стал сегодня: доктором медицины, профессором, ректором Московского областного института физкультуры, депутатом Люберецкого горсовета, членом Общественного совета по координации научных исследований проблем коммунистического воспитания молодёжи при ЦК ВЛКСМ и Академии педагогических наук, руководителем секции "Физическое воспитание молодёжи" этого совета, членом комиссии "Медицинские проблемы спорта" при Академии медицинских наук, членом технического комитета Международной федерации тяжёлой атлетики, председателем Совета ветеранов спорта РСФСР.

          "Вся его жизнь прошла передо мной в беспрерывном усилии... Всегда сосредоточенный, порой грубый. Может быть, грубость — это постоянная борьба с собой, самопринуждение, преграда для общений, которых он почти всегда избегал. Оп выглядел хмурым и одиноким. Уязвлённые тренеры, завистливые друзья и настоящие товарищи страдали от его грубой справедливости. У него была цель, тяжёлая, как металл, который он поднимал, и он был постоянно напряжён, как струна."

          Эту характеристику Воробьёва в пору спортивной деятельности, принадлежащую одному из его старших коллег, сам Аркадий Никитович привёл в своей книге. Он считает эту характеристику объективной, хотя, думаю, её уважительно-отчуждённый тон объясняется в какой-то мере тем, что автор характеристики был легче по натуре и взваливал на себя меньшие жизненные тяготы.

          Впрочем, другой воробьёвский коллега тезис о замкнутости и отчуждённости отверг, вспоминая, с какой охотой и азартом играл, например, Аркадий на сборах в волейбол и в особенности в шахматы: его за доской отличала чудовищная выдержка, он тянул и изворачивался в безнадёжнейших позициях, доводя соперников чуть ли не до истерики — и они частенько в итоге проигрывали.

          Эта выдержка и нежелание ни в чём никому уступать суть черты, создавшие облик Воробьёва. Но холодок отчуждения между ним и другими мог, без сомнения, пробегать, например, когда они, укладываясь в постели, рассказывали весёлые истории, хохотали, шумели, а он сидел за учебником анатомии и до испарины на выпуклом лысеющем лбу заучивал латинские термины, тяжкий крест первокурсников-медиков — разные туберкулюмы, сулькусы и форамены, и грозно рычал, когда ему очень уж мешали.

          Думаю, рядом с Воробьёвым и в самом деле было нелегко. Слишком высокий пример трудолюбия он являл собой, слишком большие усилия требовались, если захотеть ему подражать. А так ли уж мало в ком из нас собственное слабоволие вызывает раздражение, направленное не на себя, а на того, кто сильнее? Замкнутым же Воробьёв мог казаться потому, что сторонился компаний и разговоров, которые считал пустопорожними — он даже крупицы сил не желал тратить на то, что лежало за обочиной дороги к цели. Да куда уж больше — его жена мне в своё время рассказывала, что, когда он водил её в театр, она ни разу не видела последнего акта: муж соблюдал режим.

          Воробьёв поступил в медицинский институт, будучи чемпионом страны, двадцати шести лет от роду. Почему именно в медицинский вуз, а не в физкультурный, где учиться ему было бы полегче — не шесть лет, а всего четыре? Именно поэтому: врождённая пытливость и основательность побуждали его как можно больше знать о себе: о мышцах, сухожилиях, костях, сердце, лёгких, нервах — обо всём, чем поднимается железо, всё, что можно узнать. Ныне, уже по-профессорски, он формулирует это так: "Меня интересовал организм как система, причём не только с точки зрения нормы, но и с точки зрения патологии".

          Тяга к самоизучению стала зерном, из которого выросло древо жизни Воробьёва. Я ещё обращусь к тому, как разрасталась крона этого древа, как расширялся круг общественных устремлений Аркадия Никитовича. Пока же важно заметить, что исследование возможностей человека в экстремальных условиях на самом ярком, на собственном примере для спортсмена есть и путь к наивысшим результатам, и путь самообразования, самопознания, духовного обогащения, если угодно.

          Воробьёв пришёл в вуз тогда же, когда и я, — в пятидесятом году. И я помню таких, как он, студентов-"переростков", бывших фронтовиков, которые после войны доучивались в вечерних школах, трудно вспоминая полузабытое. На институтской скамье они были намного прилежнее нас, они не умели и не хотели ничего хватать с налёта — мы получили право продолжать образование, а они отвоевали это право, его цена была для них гораздо выше. Медицина тем паче требует в изучении особой кропотливости — её не пробежишь припрыжкой, её штудируют раздел за разделом, не пропуская ничего. А надо иметь в виду, что годы учения были одновременно и годами спортивных занятий Воробьёва на уровне чемпиона мира.

          В 1956 году Воробьёв закончил последний курс. Готовясь к Олимпиаде в Мельбурне, которую он потом выиграл, Воробьёв досрочно сдал терапию, а на тренировочном сборе в Ташкенте попросился попрактиковаться в клинике местного медицинского, — что тамошним преподавателям показалось странным и несколько забавным: зачем, мол, всё это понадобилось штангисту? Воробьёв тогда сильно обиделся — он гордец, его до сих пор утверждает в собственных глазах то, что ему ни разу не поставили зачёт просто так, ввиду спортивной известности ("Разве что, — уточняет Воробьёв, — иногда, если был выбор между хорошей и отличной оценкой, то ставили отличную"), и уязвляет, что однажды на экзамене он не смог написать рецепт. Его уязвляло неумение гладко вязать один к одному мудрёные многоступенчатые формулировки в статьях и выступлениях, он натужно учил себя писать и говорить сложно, пока не выучился выражаться просто.

          В своей книге Воробьёв признался, что, только став тренером сборной страны, понял, как нелегко приходилось тренерам с ним, со штангистом Воробьёвым. Это закономерно, никто тут не виноват.

          В медицинском институте Воробьёву не смогли объяснить, что нужно делать, дабы поднимать большие веса. Но зато в нём исподволь выработали системный подход, приучили чуждаться эмпирики. В зале же Воробьёв сталкивался с исконным: "Чтобы много жать, надо много есть, много спать и иметь хорошее сердце"⁴. Не следует понимать дело так, что перед Воробьёвым были принципиальные консерваторы. Нет, просто спортивная наука только возникала, тренеры учили, как когда-то учили их самих, а из будущей докторской диссертации Воробьёва "Медико-биологические основы тяжелоатлетического спорта" не было написано ещё ни строчки.

          Однако когда Воробьёв, орудуя, точно пудовыми кулаками, непонятными медицинскими словами, доказывал старшим и более опытным в поднимании железа людям, что ему, Воробьёву, надо тренироваться не так, а иначе, это могло выглядеть признаком самоуверенности: "яйца учат курицу". Когда же он, применяя диалектический принцип "видеть в отдельном общее", пытался обобщать, обосновывать нечто близкое к системе и, следовательно, имеющее отношение не к нему одному, но к сборной в целом, это казалось ещё большей самоуверенностью — он попросту лез не в своё дело.

          Но хвала полнокровной одарённости и неуёмному, выплёскивающемуся за край души желанию делиться познанным и понятым — тому свойству, которое иные считают окаянной охотой соваться в чужие дела!

          Воробьёв вошёл в медицину в штангетках и отважно взялся за разработку теории тренировочного процесса. Труднее, чем поднимать железо, было учиться думать, ставить опыты, разгребать наросты умозрительных представлений и проверять, проверять без конца. Трудно было учиться полемизировать, умеряя пыл: вес довода — в его аргументированности, в этом сила, а в крике — слабость. Нужно было научиться убеждать, не подавляя, потому что это — единственный путь сплочения вокруг себя единомышленников, "Я не повышаю голос, я говорю резкие слова, но никогда теперь не повышаю голос", — Воробьёв настаивает на этом потому, очевидно, что для него это ценное достижение в самовоспитании. Но то, что противников у него всегда хватало, что его считают не слишком уживчивым, — это от совершенного неумения и нежелания поступаться тем, что он считает истиной, во имя ситуации, во имя стремления сгладить, поладить, подладиться.

          Тренировочная нагрузка должна соответствовать соревновательной тем больше, чем выше спортивная квалификация атлета (для штангиста важнее, например, не то, сколько раз он поднимает снаряд, сколько сам вес снаряда — то есть важна именно интенсивность нагрузки, а не её общий объём). Кроме того, нагрузка должна расти не постепенно, а скачками, должна быть разнообразной — от самой малой до самой большой (однообразие — это тормоз прогресса, привыкание уменьшает реакцию). Кроме того, базу для развития навыков, нужных в данном виде спорта, надо развивать средствами, свойственными именно этому виду спорта (то есть нужно добиваться высокого результата при минимальной "себестоимости", без нерациональных затрат). Кроме того, тренировка должна строиться по схеме "нагрузка — срочное определение результата — коррекция — нагрузка" (план — это не догма, а для определения и коррекции необходим максимум современных научных и технических средств).

          Схематически описанные здесь эти четыре принципа Воробьёва — адекватность, вариативность, оптимальность и обратная связь — могут быть глубже познаны читателем при обращении к собственным трудам профессора.

          Я привёл их потому, что они, на мой взгляд, точно соответствуют личности Воробьёва, его жизненной позиции, а также времени, которое его взрастило. И хотя Аркадий Никитович предостерегает от вульгарного перенесения взглядов, свойственных одной науке (например, педагогике) на другую (например, биологию), я решаюсь рассматривать его собственную психологию, опираясь на его научные воззрения, поскольку эту мысль подал мне он сам.

          Воробьёв, когда я попросил его кратко сформулировать своё кредо учёного, начал фразой: "По складу характера я в науке не преклоняюсь перед тем, что кажется незыблемым, — если я преклонялся бы в штанге перед соперниками, то я их не бил бы".

          Эта экстраполяция позволяет разглядеть в воробьёвских принципах построения тренировочного процесса собственное отважное стремление к наивысшим жизненным нагрузкам, к интенсивности существования, безжалостное нетерпение лишнего, нерационального, энергию в подготовке качественного скачка, будь то рекорд или идея, чувство нового и неустанная тяга к немедленной проверке идеи экспериментальным путём.

          Воробьёв, как он есть — это человек эпохи научно-технического прогресса и социальной системы, провозгласившей своим лозунгом прогресс во всех областях жизни.

          "Он выглядел хмурым и одиноким", — написано выше о Воробьёве-штангисте. Может, ему и жилось бы легче, будь он в самом деле бирюк, медведь-одиночка в своей берлоге. Но будь так, Воробьёв не избирался бы в течение ряда лет капитаном сборной. А как капитан он считал себя вправе требовать от других того же, что требовал от себя, — для иных непомерного: его справедливость казалась тяжкой.

          Воробьёв заставляла вести себя так, без сомнения, его природная лидерская жилка, его потребность направлять и управлять. Но эта потребность проявляется двояко: в стремлении приказывать или доказывать. Первое качество ведёт в командиры, второе — в комиссары.

          Однажды Воробьёв высказал мысль, что для улучшения политико-воспитательной работы в сборных целесообразно ввести в них общественную должность комиссаров и приглашать на неё знаменитых в прошлом спортсменов, испытанных ветеранов — таких, например, как Виктор Куренцов в штанге.

          Комиссар — это прекрасное слово. Оно хранит аромат революции и Гражданской войны, оно словно в тельняшке, в кожанке, с красной повязкой на рукаве и маузером на ремне. Эта должность в сборной подошла бы и Воробьёву, если бы не такое обилие его обязанностей, о чём упоминалось выше. Хотя, думаю, он справился бы.

          Как-то раз я провёл рядом с Воробьёвым половину или, может быть, четверть его ректорского дня, и в течение этих часов, тяжко, валко и поворотливо похаживая по территории института, Воробьёв чем только не занимался...

          От беседы с резковатым преподавателем о необходимости гибкого подхода к людям ("Я сам, как вы знаете... гм-гм... довольно резкий, но я в себе это вот так, — Воробьёв повертел кулачищем на кулачище, — подавляю, подавляю...") и с другим — об уточнении проекта строительства новых корпусов ("Три дня — это вы много просите, это очень много: вам надлежит доложить через день") до каких-то совсем уж мелочей — стёкол, дверных ручек, щеколд...

          Я спросил, не кажется ли Воробьёву, что он растрачивает себя по пустякам, и он ответил, что не кажется. "Когда время ничем не заполнено, это меня мучает — чисто физически. А если что-то сделано, то это такая радость... Особенно когда сделано что-то большое — например, сотрудник института напечатал хорошую статью. А когда мой аспирант защитил диссертацию — радость прямо до небес".

          Активность натуры, как говорит Воробьёв, у него в генетической программе, и фраза из его книги: "Стоит человеку остановиться, застояться, забыть вкус пота и чувство усталости, как его организм начинает покрывать своеобразная плесень", — она из самой глубины души. Общественная активность — свойство социальное.

          Мальчишкой Воробьёв рвался на фронт и вырвался — хоть в самом конце войны, но кровная солдатская медаль "За отвагу", честное слово, весит не меньше, чем награды, полученные за спортивные достижения. Рассуждая об этом, Воробьёва нужно видеть в шеренге других мальчишек, поднявших на свои плечи всю тяжесть войны.

          В 1952 году в Хельсинки Воробьёв был среди тех, кто принимал наши первые олимпийские медали руками, простреленными на фронте или натруженными у станков, на которых делались снаряды.

          На той Олимпиаде Воробьёв, потеряв сознание, выронил штангу. Второкурсник медицинского института, он тотчас принялся изучать это явление, "связанное с тем, что гипервентиляция выводит из организма углекислый газ — субстрат, расширяющий сосуды". Берусь утверждать, что в данном случае научный подход к себе как к спортсмену сопрягался в Воробьёве со стремлением выработать общие пути к победам, нужным стране. Не будь та слабость испытана Воробьёвым именно на Олимпиаде, столь важной для престижа державы, не оказался бы таким сильным и стимул к размышлениям.

          От собственной системы тренировок — к системе, нужной всем штангистам, затем — к общим закономерностям подготовки спортсмена и, наконец, — к принципам подготовки научных кадров для спорта. Такова схема расширения интересов Воробьёва.

          Будучи материалистами, мы не можем утверждать, что накопление знаний само по себе вырабатывает в человеке нравственность. Последняя, очевидно, не заложена в генетическом коде. Знания развивают интеллект, способность мыслить, которая означает осознание закономерностей окружающего мира и своего места, своего значения в нём. Поучительность самоэксперимента Воробьёва не только в том, что он сформировал себя как многогранную личность, но прежде всего в глубоком понимании возможностей, предоставленных ему для этого всей нашей действительностью. Отсюда — чувство долга, требовательность к себе и к другим.

          Но, настаивая на понятии "эксперимент", подчёркиваю, что в натурах, подобных воробьёвской, взгляды вырабатываются не умозрительным путём. Столкновение событий и характеров в его поле зрения словно высекает искры, которые особенно рельефно высвечивают главное — корни, причины, истоки. Если спасовал могучий атлет, то это подчас означает, что в нём не хватило того, что важнее силы, — идейной закалки, патриотической убеждённости. Если работник науки скорректировал выводы так, как легче и сподручнее, пренебрегая истиной и пользой для общего дела, — это признак того же. Если, наконец, для спортивного педагога задача напрочь, вчистую исчерпывается результатом ученика, а то, чем живёт и во что верит ученик, — всё от лукавого, то это тот же опасный симптом. Дни собственных выступлений, дни работы — тренерской, научной, административной, — долгие годы наблюдений и размышлений словно выложили взгляды Воробьёва в некую пирамиду, вершина которой — нравственный критерий оценки любого труда.

          Когда Воробьёв-учёный провозглашает необходимость выработки достаточно объективных параметров измерения воспитательной деятельности тренера, которые должны быть важнее метров, килограммов и секунд; когда Воробьёв-медик утверждает, что понятие "тренер-гуманист" следует считать нормой, а "тренер-дрессировщик" — патологией; когда Воробьёв-человек, мыслящий философскими категориями, декларирует, что, коль воспитание коммунистической морали принадлежит к высшим целям нашего общества, то спорт, как социальное явление общества, не может иметь иной высшей цели; и всё это вместе возвышает и проясняет задачу Воробьёва-ректора — очередную в жизни. Как всегда, тяжёлую и, как всегда, горделивую. "Хочу, чтобы марка института была эталоном высшего качества".

          Но объективность, к которой Воробьёв сам же всегда и призывает, заставляет меня, подводя итоги, не принимать стопроцентно на веру обронённую им фразу о том, что "если человеку за пятьдесят, то творить самому не всегда удаётся — в силу инволюции, и более плодотворна организационная деятельность". Конечно, воробьёвское честолюбие проявляется и в том, что больше двадцати его учеников защитили кандидатские диссертации. Но я убеждён, что Воробьёв тоскует по лаборатории, как его ладони много лет тоскуют по грифу, и время Воробьёва, убеждён, ещё не ушло.

          ...Если же опять начать рассуждать о древе жизни, то спортивные медали можно уподобить листьям на нём. Рано или поздно они облетают, и ни к чему, тряся голыми ветвями, твердить, что они были, были — помните? — были. Дерево либо сохнет — коль годы, отданные спорту, посвящались исключительно "себе любимому", либо плодоносит вновь. В этом тоже урок эксперимента Воробьёва. Только его жизненный эксперимент отличен от научного: отрицательный результат может предполагать поправку и повторение, а жизнь не повторишь.

  ² На самом деле в туалет болгары стремились, скорее всего, для того, чтобы им там через катетер ввели в мочевой пузырь чью-нибудь чистую мочу — которую уже можно было безбоязненно сдавать на допинг-контроль. Что же касается возможности "разбавить" анаболики в организме водой, то это заблуждение Воробьёва.

  ³ "Только американцам не помогали."

          "Не помогали", судя по всему, из-за того, что американцы были реальными соперниками, а не мальчиками для битья типа немцев. Кстати, судя по тому, что написано даже в наших книгах, американские штангисты проявляли по отношению к советским штангистам очень большую и искреннюю доброжелательность. В ответ получая от нас почти сплошь злобную подозрительность.

  ⁴ В зале же он сталкивался с исконным: "Чтобы много жать, надо много есть, много спать и иметь хорошее сердце".

          Интересно, что, с точки зрения автора данного текста про Воробьёва, можно противопоставить этому совершенно правильному рецепту увеличения силы? Этот рецепт можно разве что дополнить: дабы много жать, нужно ещё и мало волноваться, правильно нагружаться и правильно химичиться.

[на главную страницу]