Истоки богатырства   Валентин Викторович Лавров   Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно: не уважать оной есть постыдное малодушие!   А. С. Пушкин   Богатырь - необычный силач; смелый и удачливый, храбрый и счастливый воин...   Толковый словарь В. И. Даля   Вместо предисловия   Однажды, беседуя с известным киноактером и режиссером Николаем Бурляевым о его фильме "Лермонтов", я услыхал любопытное утверждение:   - Согласно свидетельствам современников, - рассказывал Николай Петрович, - наш великий поэт обладал феноменальной силой. К примеру, без особых усилий Михаил Юрьевич гнул медные пятаки...   Думаю, что эти сведения для многих из нас внове. На Руси издревле было немало людей, обладавших феноменальной силой. Еще в конце прошлого века один из создателей современной русской тяжелой атлетики доктор В. Ф. Краевский с полным основанием предсказывал: "Я уверен, что за тяжелой атлетикой в России большое будущее. Такой массы исключительно сильных людей, мне кажется, нет ни в одной другой стране".   Ширь российских лесов и лугов, здоровый образ жизни, многочасовое ежедневное пребывание на свежем воздухе, связанное с крестьянским трудом, традиционное стремление к высоконравственному образу жизни - все это на протяжении веков выковывало людей особо крепкой закалки.   Человек с богатырской силой издревле пользовался на Руси особым уважением. Нет, кажется, такого села или городка, в котором из поколения в поколение не передавались бы легенды о местном силаче, творившем когда-то чудеса богатырства.   Сколько таких устных преданий сохранялось в народе, скажем, о кулачных бойцах. Любопытно, что подготовка таких бойцов считалась весьма важной, особенно на случай военных действий - это еще при Святославе (X век).   Заслуженный мастер спорта СССР, профессор Константин Градополов писал:   "Кулачный бой широко культивировался в народном быту, несмотря на отрицательное к нему отношение церкви и светских властей. Церковь, считавшая всякие народные забавы, в том числе и состязания в кулачном бою, остатками языческих обычаев, всячески боролась с ними. Так, в 1274 году на духовном сборе во Владимире митрополит Кирилл говорил: "Узнал я, что еще держится бесовского обычая треклятых эллин: в божественные праздники со свистом, кличем и воплем бьются..."   Правило, вошедшее в Кормчую книгу (свод церковных законов), карало отлучением от церкви каждого, кто будет замечен в такого рода забавах. Но церковные законы не могли задушить любовь и стремление народа к кулачному бою другим развлечениям и физическим упражнениям.   В период образования Русского централизованного государства (XV - XVII вв.) кулачный бой был одним из элементов складывавшейся в этот период самобытной народной системы физического воспитания. Он был мощным средством совершенствования и выявления физической силы и волевых качеств русских людей.   В кулачных боях было два вида состязаний: массовые бои - "стенка на стенку" и одиночные бои - единоборства.   Одиночные кулачные бои практиковались и как способ разрешения спорных дел. При Иване IV единоборства принимают форму судебных поединков даже в практике государственного судопроизводства.   Массовые кулачные бои проводились повсеместно; в них участвовали дети, подростки и взрослые".   А кто не слыхал про медвежью потеху? Это зрелище заставляло сжиматься от страха сердца людей, которых никак нельзя было заподозрить в излишней чувствительности и изнеженности. Сооружалась ограда, напоминающая нынешнюю хоккейную коробку, только борта ее были выше. В круг этой площадки выпускался медведь, дико ревевший, с пеной на мор-де, злобным рычаньем начинавший кружить возле смельчака, выходившего на единоборство с ним.   Разъяренный зверь, весивший много пудов и горой возвышавшийся над смельчаком, казалось, вот-вот поломает ему все кости. И впрямь, под лапами медведя на храбреце трещала рубаха, из оскаленной гнусной пасти кровожадно сверкали зубы.   Он, казалось, совсем подмял под себя человека. Мгновенье - и произойдет беда...   Но вдруг храбрец ловко ставил подножку, толкал зверя, и тот неуклюжей горой шмякался на утрамбованный, грязный снег. Человек тут же нажимал локтем на горло медведя, наваливался телом. Зверь тяжело сопел, делал попытки вырваться, но победитель держал его мертвой хваткой.   Зрители награждали чудо-богатыря дружными приветствиями и подарками: кто отдавал полушку, кто каравай хлеба или полдюжины яиц. Молодецкая забава, ничего не скажешь!   Как и кулачные бои, подобные схватки проходили в больших городах и малых, в селах и деревнях. Вот что писал известный историк М. И. Пыляев в своем капитальном труде "Старая Москва", вышедшем в Петербурге в 1891 году: "Борьба и кулачный бой составляли одну из первых и любимых забав народных в Сырную неделю: на улицах и на реке... В то время бились неистово и жестоко и очень часто многие выходили на век калеками, а другие оставались на месте мертвыми". Зато защитники Отечества какие вырастали!   Легко предположить, что в древней и средневековой Руси среди этих бойцов были люди исключительной силы и ловкости. Остается лишь сожалеть, что не дошли до нас описания их атлетических подвигов. Да и были ли эти описания?   Обилие сильных людей на Руси не позволяло возвыситься в глазах современных им историографов до разряда чуда, о котором следовало бы оставлять эпистолярные документы.   Иное дело - более поздняя эпоха, скажем, конец восемнадцатого столетия. Работая с архивными материалами, можно обнаружить отрывочные сведения о необыкновенно сильных людях. Одним из таких был капитан Лукин, или, к примеру, двухметровый гигант - генерал Александр Суворов, сын полководца, в молодом возрасте погибший при переправе через зимнюю реку. Историки рассказывают, что сгибал в рожок серебряные рубли русский император Александр III.   И все же повторимся: даже о богатырских людях XVIII - XIX веков сведений осталось до обидного мало.   Генерал-полковник авиации, Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта, почетный председатель Федерации тяжелой атлетики СССР Михаил Громов в свое время справедливо писал: "История нашей тяжелой атлетики, нашего спорта вообще оставит потомкам мало живых показаний. Это особенно относится к дореволюционному и предвоенному периодам - самым трудным и романтичным. Объяснить, почему эти периоды встают перед нами "белыми пятнами", конечно, нетрудно: спортивная печать еще только зарождалась, общеполитические газеты и журналы почти не трогали физкультурную тему, спортсмены, как правило, не вели дневников, одни из скромности, другие из-за того, что не успели в жарких буднях революций, гражданской войны, ударных строек пятилеток овладеть достаточными знаниями, тайнами литературной речи, а помочь им часто было некому...   Знание прошлого - н только оно! - помогает лучше, яснее, правильнее осознать величие, истинную цену настоящего".   Да, все это так!   Сведения о подвигах богатырей порой собирались по крупицам из архивных материалов, изданий минувших времен, воспоминаний современников. Многие факты и свидетельства в печати появляются впервые.   Герои и персонажи наших рассказов - подлинные исторические лица, которым сохранены их настоящие имена. И в силу того, что наши рассказы документальные - мы ограничили диапазон повествования периодом конца восемнадцатого столетия - двадцатые годы нынешнего века.   Если нам удалось стереть с обширной карты русского богатырства хотя бы маленькое "белое пятнышко", то наш труд не пропал даром.   И еще: автор твердо убежден, что лишь с помощью обширной читательской аудитории можно осветить многие, темные пока для нас страницы отечественного богатырства. Так что, дорогие друзья, пишите, сообщайте о документальных свидетельствах минувших времен.   Но, признаемся, главная цель настоящей книги - увлечь молодого читателя в мир здоровых интересов и сильных людей, приобщить его к регулярным занятиям атлетическими упражнениями.   В книге вы найдете и те упражнения, которые применяли богатыри прошлого века, и практические рекомендации к занятиям, основывающиеся на современных методических разработках.   Успеха вам, богатыри!     Россия - счастье наше   (Вместо пролога)   Когда говорят - "русский человек", я сразу же представляю себе богатыря, наделенного не только исполинской силой, но вполне добродушного, расположенного к людям, трудолюбивого и трезвого.   Иван Поддубный   "Приказано взять из военной коллегии ведомость о великанах - сколько, где и какого роста сыскано, которые никуда еще не посланы, и что их здесь в полках имеется...   Генералу Вейсбаху изготовить указ и послать великанам меру, чтобы выбрать из армейских и ландмилицких полков таких великорослых человек с 15 или 16, которых прислать в Москву без замедления". Выписка из журнала кабинета министров от 11 ноября 1731 года.   Приказ этот исходил от императрицы Анны Иоанновны, племянницы Петра I.   Интерес к людям выдающегося роста и богатырской силы был стойким и имел свою историю. Еще сам Петр издавал именные указы, по которым эти богатыри разыскивались по всей Руси. Это и понятно! Мужественные люди, надежно держащие оружие в могучих руках, всегда были нужны отечеству.   Распоряжение Анны Иоанновны имеет любопытную историю. Оказалось, что генерал Вейсбах и сам дорожил людьми богатырского сложения. Ему очень не хотелось расставаться с ними, но и вовсе игнорировать царское распоряжение он, разумеется, не мог. Поэтому он не без лукавого умысла доносил царице, что "в присланную великанам могучей корпуленции меру" в подначальных ему войсках нашелся лишь один - "капрал Пересечкин, который и отправлен по назначению".   Императрица весьма разгневалась на "сие надувательство" и изволила вторично изъявить свою монаршью волю: "незамедлительно сыскать и прислать великанов от 15 до 20 человек".   Но генерал оказался крепким орешком. Приказ выполнять он не спешил. Это укрепило царицу во мнении, что Вейсбах "заведомо укрывает великанов". 25 мая 1732 года пришлось царице обратиться с приказом к другим военным командирам:   "1. К гетману Апостолу об отдаче... великорослых людей без утайки.   2. В такой же силе - о великанах к сибирскому губернатору Плещееву".   На следующий день, 26 мая, императрица вновь хлопотала по этому поводу. Она подписала два очередных указа:   "В военную коллегию. О выборе великанов из полков московской и украинской команд и сибирских гарнизонов". И вновь строптивому Вейсбаху: "О выборке великанов, чтоб объявить без укрытия".   На этот раз она уже не полагалась на совесть командиров, а распорядилась отрядить на поиски богатырей капитана Ливена и подпоручика Аргамакова. Вот здесь-то и вскрылся обман Вейсбаха! Расторопный капитан Ливен самолично осмотрел весь наличный состав гарнизона и, как явствуют архивные материалы, обнаружил "немалое число великанов необходимой меры и силы".   За такое радение по службе Ливен был повышен в чине и произведен в секунд-майоры.   Поиски богатырей продолжались и в нашем веке. Приведем выписку из циркуляра Главного военного штаба Российской империи за № 163, 1913 года:   "Его Императорскому Величеству благоугодно высочайше повелеть: представлять Его Величеству при будущих призывах на смотре всех новобранцев ростом 2 аршина 12 вершков (то есть около 195 сантиметров. -В. Л.), из них Его Величество изволит самолично выбирать подходящих новобранцев для укомплектования Гвардейского экипажа... при безусловном соблюдении всех условий, требуемых для новобранцев, назначаемых в гвардию", то есть "лучшие по своим физическим и нравственным качествам".   Все эти монаршьи распоряжения ясны: в армии как нигде ценились удаль и физическая сила.   Когда в июне 1807 года в Тильзите Александр I и Наполеон подписывали мир, французский император вспомнил события двухлетней давности - битву при Аустерлице.   - Кто были два ваших гиганта-артиллериста, бешено бившихся? - спросил Бонапарт. - Они уложили много моих бойцов...   Александр с притворным равнодушием отмахнулся:   - У нас в провинции очень много людей высокого роста и богатырского сложения.   Наполеон задумчиво почесал переносицу: - Даже удивительно - откуда такие могучие люди берутся?   В 1848 году в типографии министерства внутренних дел Санкт-Петербурга вышел семитомный капитальный труд видного этнографа А. В. Терещенко "Быт русского народа". Вот выдержки из этой книги, которая отвечает на вопрос, какие условия жизни создают могучих людей:   "Наши предки были трезвые и умеренные, довольствуясь тем, что производила природа. Наслаждались долговечностью, были крепкие и веселые, любили пляску, музыку, хороводы и песни. Не знали никаких заразных болезней, легко переносили холод и зной в равной степени".   Русские люди славились телесной крепостью и бодростью духа. По мнению Терещенко, это происходило от их здорового образа жизни, постоянного пребывания на воздухе, исключительного трудолюбия и доброжелательного отношения к людям.   Автор свидетельствует: наши предки находились всегда в движении, посему деятельность, энергичность, бодрость и мужество суть отличительные их качества.   Крепкие и неутомимые, хладнокровные и расчетливые, любознательные и легко все перенимающие, они твердо идут вперед и достигают своей цели. Самая наружность людей обнаруживает их умственные и телесные силы, которые видны по выражению их лица и развитию тела...   "Неутомимые в трудах и привязанные к земледельчеству, они были вознаграждаемы собиранием обильной жатвы, молока и шкур, которые в домашней жизни служили покровом от непогод.   Доброта сердца, обнаруживавшаяся повсеместным гостеприимством, была отличительною чертой наших предков, и самое отдаленное потомство не изменило их умилительных чувств хлебосольства".   На Руси, пишет Терещенко, "существует обычай, чтобы проезжего или прохожего пригласить к себе в дом, накормить и успокоить его по возможности. Хозяин и хозяйка встречают и провожают такого гостя с радостным лицом, поклонами и приветствием.   Подают на стол что имеют и не берут никакой с него платы, думая, что брать с прохожего деньги за хлеб-соль есть великий грех... Когда почетный гость уже не в состоянии не только есть, но и пить, тогда хозяин со своей женой и детьми становятся перед ним на колени и умоляют его: "Еще хоть немножко! Чего-нибудь!"   Здесь уместно привести слова Терещенко о семейной жизни наших предков: они "были кроткие и тихие, их стыдливость украшала брачную жизнь, спокойствие и целомудрие господствовали в домах семейных. Мужья ценили супружескую верность, жены повиновались им раболепно. Мать, воспитывая детей, вселяла в них любовь к отечеству, и часто народная любовь превращалась в неумолимую месть к врагам...   Спать ложились после захода, оттого были крепкие и жили по столетию. Здоровая пища, скажут многие, весьма много содействовала их долголетию. Правда, но не более ли правильная жизнь?"   И далее А. В. Терещенко восклицает:   "Быть молчаливым о славе своего отечества, великих Деяниях народа, это обнаруживает одно робкое и неуместное смирение, которое весьма вредно в политике".   Что ж! Не будем молчать о деяниях русских богатырей, приумноживших славу отчизны. Расскажем хотя бы о некоторых из них, незаслуженно забытых.     Заговорённый генерал   В каких только батальных передрягах мне не доводилось принимать участие! И многократно наблюдал: смелого пуля боится, а труса всегда погибель поджидает.   Генерал Василий Костенецкий     Вернемся к эпизоду в Тильзите. Наполеон с восхищением говорил о доблести двух русских артиллеристов в битве при Аустерлице, крошивших его ветеранов, словно хозяйка косарем капусту.   Кто же они, эти славные воины? Полковник Василий Костенецкий, ставший позже генерал-лейтенантом, и его фейерверкер Маслов.   Случилось же на редутах Аустерлица следующее. Наполеон заблаговременно, с присущей ему дальновидностью, разведал намерения и силы своих противников, искусно сосредоточив на флангах силы для решающего удара. Когда чаша весов склонилась в пользу Наполеона, Александр I, фактически руководивший русскими (70 тысяч человек) и союзными австрийскими войсками {15 тысяч), послал в атаку кавалергардов. Вскоре поле боя покрылось белыми колетами павших коней. Как отмечали историки, беспримерное мужество кавалергардов, всех погибших в этой битве, сохранило честь русской гвардии.   Зато конной артиллерии пришлось спасать не только пушки, но и собственные жизни.   О последнем русские, впрочем, в этот день беспокоились меньше всего.   Французская кавалерия обошла русские фланги. Артиллеристы стали ретироваться, но пути отхода перекрыли мамелюки.   Этот день был отмечен печатью бездарности монаршего командования и удивительной храбрости русских воинов.   Вынув из ножен, шпагу, командир роты полковник Костенецкий огласил аустерлицкие окрестности грозным криком: - На пробой! - и первым бросился на врагов.   Фейерверкер Маслов, такой же храбрец и гигант, как и его командир, продирался с пушками сквозь заросли виноградников. Там, где не могли выволочить пушки лошади, им на помощь приходили Костенецкий и Маслов. Лишь на переправе через Раусницкий ручей, берега которого были превращены в топкое месиво, Костенецкий узнал, что еще четыре пушки остались в руках мамелюков.   - Четыре пушки оставлять врагу па радость, русскому оружию на посрамление?! - взревел Костенецкий. - Не бывать тому! Маслов - за мной, вперед! То есть - назад, за пушками!   И вот когда, кажется, спасение было обретено, два русских воина ринулись на позиции, уже занятые войсками Наполеона. Их появление для врагов стало неожиданным, а ярость, с которой бились русские, заставила французов в панике бежать.   Именно тогда произошло событие, о котором историки немало писали - с восторгом и удивлением. В пылу боя Костенецкий остался без шпаги (некоторые утверждают, что это был Маслов). Схватив банник, употребляющийся для чистки орудийных стволов, он начал вместе со своим фейерверкером, словно былинный герой, сеять среди врагов смерть и разрушение.   Вот тогда и доложили Наполеону, что у русских объявились два легендарных Самсона, повергнувших в прах ряды его воинов.   Александр I, узнав об этом подвиге, обратился к Костенецкому:   - Как мне благодарить вас?   - Прикажите, государь, вместо деревянных банников делать железные!   Александр возразил:   - Мне не трудно ввести в артиллерию железные банники. Но где найти таких Костенецких, которые могли бы так владеть ими?   Современный исследователь пишет: "После Аустерлица император водрузил в Париже Вандомскую колонну, целиком отлитую из трофейных орудий, но в металлическом сплаве этого памятника не было пушечной бронзы батарей Костенецкого... Василий Григорьевич получил в награду орден Георгия, а его фейерверкер Маслов стал кавалером Георгиевского креста, что на всю. жизнь избавило его, мужика, от телесных наказаний!"   Истины ради отметим, что некоторые историки утверждают другое: два человека, какой бы удивительной силой они ни обладали, не могли утащить четыре пушки при непосредственном "контакте с противником". Да разве в этом дело? Нам гораздо интереснее те чудеса силы и геройского духа, какие проявили эти русские воины. А что эти чудеса были - сомневаться не приходится.   В царствование Екатерины Алексеевны на хуторе по названию Веревки, что в Конотопском уезде, случилось приятное событие - у местного помещика и дворянина Костенецкого родился сын. Нарекли его Василием. Мальчик, словно герой из сказки, рос не по дням, а по часам, быстро обогнал сверстников по размаху плеч и по уму. И как святой из старинных житий он был безмерно добр.   - Гришуня, постращай мальца хоть ты, - взывала мать Василия к мужу. - Опять отчудил Васятка. Встретил вечор на околице нищего и отдал ему свою плисовую куртку. Стала его журить, куртка, мол, совсем новая, к троицину дню сшитая, - а он мне в ответ: "Мамочка, не серчай! Ведь нищенький совсем застыл, холодно на вечерней заре было..."   Костенецкий-старший откладывал в сторону номер "Санкт-Петербургских новостей" и умиротворяюще басил:   - Да бог с ней, с плисовой курточкой! Новую "сошьем. Скажи лучше Глаше, пусть из погреба молока подымет крынку. Что-то пить хочется, да Васятке кружечку налей. Для развития хорошо.   - Твоего Васятку разве сыщешь? Опять с хуторскими в войну играет.   - Быть Васятке генералом! - пророчески говорил отец.   По семейным преданиям Костенецких, их предки еще в допетровские времена жили в заднепровской Малороссии, были богаты, характер имели независимый. Крепко держались православия, что не нравилось соседям-помещикам, перешедшим в католичество. Отсюда и пошли беды...   Один из Костенецких за свою непоколебимость в. православии и приверженность к России был казнен в Варшаве. Из его груди палач вырвал сердце, изображение которого с двумя пронзающими стрелами стало гербом Костенецких.   Вдова казненного, с двумя малолетними сыновьями спасаясь от преследований, бежала в Россию, поселилась в южных землях.   ...Костенецкий-старший, сам человек недюжинной силы, уважал ее в других и в своем сыне особенно. Когда Василий возрос, выбор был сделан.   - Такому детине быть воином, - изрек отец, и это решение, несмотря на обильные слезы матери, стало окончательным. - Собирайся-ка, сынку, в Петербург...   Так Василий оказался в Инженерном корпусе. Здесь среди сверстников он выделялся острым умом, крепкой памятью и непомерным ростом, превосходя всех чуть не на голову.   Соученики хоть и улыбались при этом, но с должным уважением называли его "Василием Григорьевичем", а начальство произвело в капралы. Но здесь судьба сыграла с ним шутку.   Среди кадет корпуса был подлиза и наушник Лешка Аракчеев. С маленькими бегающими глазками, мясистым носом, сутулый заморыш с вечным насморком и гнусавым голосом, он сразу не понравился Костенецкому. Он стал "воспитывать" его вполне в духе того времени - кулаком пытаясь избавить Аракчеева от пороков. К сожалению, этот "педагогический" прием вновь себя не оправдал.   Пройдет не так много лет, и уже граф Алексей Андреевич Аракчеев, автор проекта пресловутых "военных поселений", который не могло вспоминать без содроганий целое поколение русских людей, отыграется на Костенецком за былые обиды...   А пока что восемнадцатилетний Костенецкий стал штык-юнкером. Возле стен Очакова он творил подлинные чудеса силы и храбрости, старые бойцы приглашали его к своему костру:   - Откушать из котла и водки выпить!   Щи и кашу юноша уничтожал за троих, от водки неизменно отказывался:   - Батька не баловался и мне не велел! Бойцы соглашались:   - Это верно, батьку слухать надо... Светлейший князь Григорий Потемкин удивился:   - Откуда ты такой вымахал? И отчаянный в бою - от юности или от глупости?   - От любви к России! - глядя сверху вниз в единственный глаз Потемкина, дерзким тоном ответил Василий.   - И то дело! - пропустил грубость мимо ушей светлейший. - Жалую тебя в подпоручики. Старайся, юноша. Уцелеешь - генералом будешь. А сегодня позволяю вылазку сделать...   "Посадив в лодки казаков, Костенецкий ночью подкрался к турецким кораблям и взял их на абордаж простейшим способом: треснет двух турок лбами и выбросит бездыханных за борт, потом берет за шеи еще двух - треск, всплеск! Так воевать можно без конца - лишь бы врагов хватало... В 1795 году (уже в чине поручика) Василий Григорьевич образовал в Черноморском казачестве пушечную роту, и палила она столь исправно, что слухи о бравом поручике дошли до столицы".   Костенецкого затребовали в Петербург. Белокурый красавец, фаворит растучневшей с возрастом Екатерины II, Платон Зубов формировал новые войска.   Поручик ему понравился своей необычной статью и еще более тем, что когда фаворит милостиво пригласил сесть Костенецкого на изящный стул гамбургской работы, и тот опустился на его шелк, стул вдруг с грохотом разлетелся по зеркальному паркету.   - Уморил! Теперь я верю, что ты турок как щепки ломал... Ты, того, сзади себе не расшиб? Ох, не могу!.. Такие-то ломовые в гвардии и нужны.   Костенецкий уже уходил, когда Зубов окликнул его:   - А рубль серебряный согнуть можешь?   Поручик пошарил в карманах своей красной куртки и нашел лишь старый медный пятак.   Без особых усилий он согнул его и положил на край инкрустированного стола:   - На память!   Этот пятак Зубов всем показывал вечером на балу в Зимнем дворце, остерегся показать лишь Екатерине... Зачем судьбу испытывать?   Спустя более сорока лет после смерти Василия Григорьевича один из лучших дореволюционных журналов "Русская старина" опубликовал воспоминания о генерале его племянника. Тот писал:   "Генерал Костенецкий был высокого роста, широк в плечах, стройный и красивый мужчина с самым добрым и приветливым лицом и обладал необыкновенною физическою силою. Характера был доброго, имел нежное сердце, но вспыльчив в высокой степени. Был тверд в своих убеждениях, не умел гнуться перед начальством, с трудом переносил подчиненность, и вообще был человек с сильными страстями. Любил женщин, а еще более был любим ими...   Он был очень образован. Как артиллерист, любил математику, любил русскую историю и исторические древности. Был патриотом в высшей степени и человеком в полном смысле военным. Ему вечно хотелось сражаться, и он готов был покорить России всю Европу.   Он хорошо знал французский язык и в шутку утверждал, что этот язык происходит от русского языка. "Вот, например, - говорил он, - слово "cabinet" происходит от русского "как бы нет"...   Водки и вина не пил вовсе".   Крестьян своего хутора любил как родных братьев. Оно и понятно: ведь со многими он вырос, играя в "казаков-разбойников" или "Пленение турок". Бывая в деревне, снимал свой генеральский мундир, облачался в крестьянскую полотняную рубаху и целые дни работал на бахче, сенокосе или по хозяйству в усадьбе.   Но все-таки главным в его жизни были дела иные - маневры, стрельбы, смотры и просто войны... Русская артиллерия всегда была лучшей в мире. В этом заслуга и В. Г. Костенецкого, встретившего 1812 год в чине генерал-майора. Предсказания отца и графа Потемкина сбылись.   Раннее утро 26 августа, Бородино. Битва началась атакою лейб-егерей. 85 тысяч французов при 400 орудиях наносили главные удары по Багратионовым флешам и по батарее Раевского, вспомогательные удары - по флангам. Между плотными порядками полков и флешей в карьере выносило батареи артиллерии. Кислый пороховой угар перемешался с пеленой пыли, подымаемой конницей.   Канониры генерала Костенецкого не дрогнули - они били и били по врагам. Сам командир помогал перетаскивать раскаленные орудия с разбитых лафетов на запасные. Бой продолжался!   Солнце померкло в небе. Враг наступал, и картечь пушек Костенецкого пагубно садила в упор.   Случилось небывалое. Мужественный маршал Ней, спадаясь от огня русской артиллерии, приказал французам залечь. И сам прижался щекой к горячей, облитой кровью земле.   Но пали батареи Раевского. Желтая лавина улан взметнулась на батареи генерала Костенецкого. Бешено сверкали клинки французов, сраженная прислуга обагряла кровью лафеты.   Тогда во весь исполинский рост поднялся Костенецкий:   - Бей врагов! Москва за нами... И закипел рукопашный бой!   Под небывалой мощи ударами снопами валились французы.   - Русский дженераль заговорен от смерти! - испуганно шептали ветераны Наполеона. И их лошади со страхом пятились перед разъяренным великаном в разорванном мундире с золотыми эполетами.   Канониры молотили опешивших врагов кто чем мог. Вновь ударили русские пушки, неся смерть врагам.   ...И уланы отступили, усеяв русскую позицию трупами людей и лошадей.     * * *   Над Бородином спустилась благодетельная ночь. Во французском стане вновь заговорили о русском генерале, похожем на непобедимого Голиафа.   На Бородинском поле французы потеряли пятьдесят восемь тысяч солдат и офицеров убитых и раненых. У наших потери были гораздо меньше - сорок четыре тысячи...   Бросив на землю попону с убитого коня, положив под голову громадный кулак, русский генерал спал... Над ним ярко мерцали крупные звезды августовского неба.   * * *   Наполеон был изгнан из пределов нашей родины. 9 мая 1813 года шел бой у Гросс-Гершена, где в 30-летнюю войну был убит император Густав-Адольф. Французская артиллерия вела беспрерывный огонь по нашим позициям. Командир полуроты Иван Жиркевич приказал канонирам укрыться во рву, пережидая губительную канонаду.   Сам Жиркевич перешел к правому фасу редента. Упершись спиной на земляной вал, он наблюдал за противником. И вдруг он узрел нечто такое, что заставило его протереть глаза: не видение ли перед ним?!   Спустя 34 года после описываемых событий Жиркевич вспоминал: "Вдруг вижу, с левого фланга едет шагом по линии генерал-майор Костенецкий, командовавший артиллерией гвардейского корпуса. Не доезжая сажень 50-ти до моего укрепления, он, вынув саблю из ножен, пустился ко мне галопом..."   Кругом свистели пули, с противным чавканьем то и дело падали в грязную после весеннего ливня землю. Костенецкий словно ничего этого не замечал. По его спокойствию можно было думать, что он в родовом имении совершает прогулку перед вечерним чаем. "Шагах в десяти от меня он проехал опять шагом... Я пошел к нему на встречу. В эту самую минуту между ним и мною упало французское ядро, дало рикошет и полетело далее. Лошадь Костенецкого уперлась и подалась несколько назад, а он, дуя ее кулаком по голове, хладнокровно мне говорит:   - Я было скакал, чтобы вас изрубить: я думал, что вы трусите! Но теперь прошу у вас извинения. Вижу, что вы бережете людей ваших. Это благородно! Пожалуйста, сами оставайтесь там, где и прежде стояли. (Это было все-таки опасное место от пуль и ядер противника). Очень хороший пример для прислуги вашей!"   И еще раз долбанув по голове робевшего коня, развернул его на месте, осадив удилами на задние ноги, спокойно поехал вдоль позиции...   На следующий день ядро все же размозжило голову коню. Освобождая ногу от стремени, Костенецкий назидательно произнес, обращаясь к солдатам, выскочившим из-за окопа помочь седовласому генералу:   - Робкого пуля всегда найдет, а смелого и штык боится! Сколько этих "робких" коней пало под генералом? Никто не считал...   Война закончилась. Грудь генерала украсили ордена, а карьера его закончилась. Навсегда! Аракчеев, взлетевший на верхнюю ступеньку государственной власти, встречаясь с бывшим капралом, с притворным смирением гнусавил:   - Натерпелся я от вас, генерал, в корпусе, натерпелся... И врагам своим такого не пожелаю. Бог простит, а я сердца на вас не имею...   Но злобу граф держал в сердце лютую и ходу боевому генералу, знавшему артиллерийское дело так, как никто, быть может, в Европе, не давал.   Если личное перевешивает интерес государственный, то человек такой - законченный подлец.   Из воспоминаний племянника В. Г. Костенецкого: "Ник-то не питал такой ненависти к иностранному засилью в армии, как генерал Костенецкий, который по пылкости своего характера никак не мог скрывать к ним нерасположения и очень часто его обнаруживал, иногда к лицам, гораздо выше его стоящим в служебной иерархии. Это было причиной того, что служебная карьера тянулась очень медленно: его обходили чинами, орденами и только что терпели на службе. В 1812 году он был уже генерал-майором, командовал всею артиллерией гвардейского корпуса, но по окончании войны оставался все время в том же чине. И только государь Николай Павлович произвел его в генерал-лейтенанты, хотя продвижения по службе или просто назначения не последовало.   Он имел орден Владимира второй степени, и когда за какое-то отличие следовало наградить его высшим орденом или чином, то ему, как бы в насмешку, дали в другой раз тот же самый орден. Так что он и в титуле своем именовал себя кавалером ордена Владимира 2-й степени двух пожалований - случай едва ли не единственный в летописях нашей армии!"   Бездари не прощают таланта в других!   Историки дружно утверждают, что генерал образ жизни вел самый неприхотливый. Его кумиром был генералиссимус Суворов.   Даже в самые лютые морозы он не топил комнат, и ему никогда не бывало холодно.   - Закалка для солдата - вещь самая необходимая! - повторял Костенецкий. - В полевых условиях теплой печки не будет, а бить врага надо. Суворов постарше меня званием был, да и то жил как простой солдат. А мне и сам бог велел...   Слуги наметали перед крыльцом его дома сугробы снега. Поднявшись ото сна, генерал раздевался догола и нырял в снег. Потом он бежал домой одеваться, и от него подымался столб пара.   Спал генерал на жестком кожаном диване, без одеяла, простыни, и даже не пользовался подушкой. Когда друзья пытались уговорить его накрываться одеялом, Костенецкий резонно отвечал:   - Солдаты в походе разве на перине спят? Они дрыхнут на земле, завернувшись в шинель. Я тоже солдат. Вчерашней ночью и впрямь было несколько прохладно, от мороза деревья в саду трещали. Я и накинул на себя шинель. Милое дело, только запарился...   Питался генерал строго по солдатскому рациону. "Пища его была самая простая, - сообщает русский историк М. И. Пы-ляев5 - борщ, каша и изрезанная говядина. Водки и пива не пил вовсе. Даже чаевничал без сахара".   А как он проводил военные учения! Об этом надо рассказать.   Едва солнце начинало светиться на горизонте, генерал приказывал трубачу играть тревогу. Офицерам указывал место и время, куда им следует прибыть с их подчиненными и пушками.   Сам же скоро-скоро вскакивал на коня и несся во весь дух к месту учений. А наездник он был удивительный! На коне перепрыгивал через глубокие овраги, где сам черт голову сломит. Даже мало кто из кавалеристов мог соперничать с генералом в ловкости и храбрости. Заметим, однако, что труднее всего приходилось коням, на которых скакал бравый генерал. Они нередко выходили из строя под его могучей фигурой.   Итак, прискакав первым к месту учебы, он быстро спешивался, догола раздевался и начинал кататься по росистой траве.   - Это моя суворовская утренняя ванна! - с гордостью объяснял Костенецкий. Когда батарея по тревоге поспевала на указанное ей место, генерал уже сидел в седле и начинал командовать...   Много ходило в то время рассказов о его необыкновенной физической силе: он разгибал подковы, сгибал серебряные рубли, перетаскивал на себе многопудовые пушки.   Забавный случай, о котором еще в прошлом веке много раз упоминали историки, произошел с генералом в один из его приездов в Киев. Его пригласили на бал. Как мы уже знаем, Костенецкий был хорош собою, весел, остроумен и в женском обществе пользовался неизменным успехом.   На сей раз дамы решили пошутить над Костенецким. Едва он появился в зале, они на серебряном блюде поднесли ему искусно сделанную из камня грушу.   Генерал "раскусил" милую шутку. Он стал горячо благодарить:   - Ах, как вы любезны, сударыни! В чьем саду вырос столь чудесный плод? Сроду таких не видывал!   Продолжая добродушно улыбаться, генерал сжал в своей громадной ручище "грушу"...   На глазах изумленной публики, с любопытством наблюдавшей за этой сценой, "груша" рассыпалась в прах.   - Простите, - лукаво произнес генерал, - груша хороша, но слишком для меня мягка.   После этого случая авторитет генерала и интерес к нему еще более выросли.   Но он так и не успел обзавестись семьей.   - Наши жены - пушки заряжены! - шутливо говорил Костенецкий.   Генерал имел среди сослуживцев и солдат необыкновенную популярность. Особенно боготворила его молодежь, которая искала случая поговорить с ним. Один из участников такой встречи оставил запись беседы.   - Что помогло вам развить силу и стать таким богатырем? - спросили Костенецкого.   - Солдатский образ жизни и экзерциции * с ядром, - бодро отвечал тот.   И генерал тут же показал эти "экзерциции". Он взял в руки громадное, фунтов на двадцать, артиллерийское ядро и начал перекидывать его из руки в руку. При этом он постепенно увеличивал амплитуду броска, пока не дошел до прямо-таки циркового номера: взмахом распрямленной руки бросал эту тяжесть через сторону над головой и ловко, почти не глядя, ловил ядро на вытянутую в сторону руку.   Описываемые события происходили, когда генералу было далеко за пятьдесят! Каков же он был смолоду? - с восхищением думали свидетели этих "экзерциции".   И тут же генерал заставил сердца всех присутствовавших похолодеть от страха.   Подняв обеими руками ядро над головой, генерал с резким наклоном туловища швырнул ядро между ног себе за спину. И, не давая ядру упасть, поймал его над головой.   Все облегченно вздохнули.   В руках Костенецкого тяжеленное ядро выглядело легкой игрушкой.   Молоденький подпоручик, недавно прибывший в полк, жадно следивший за генералом, схватился за ядро:   - Ваше превосходительство! Дозвольте мне... Генерал ласково остановил его:   - У вас есть матушка?   Тот выкатил от удивления глаза:   - Конечно, в Смоленской губернии.   - Не лишайте ее сына, а русскую армию хорошего воина, - резонно заметил генерал. - Чтобы делать эти экзерциции, нужно приложить много упорства. Когда я еще мальчишкой был, то упросил нашего сапожника сшить мне кожаный мячик, внутрь коего горох засыпал - это для большего веса. Часами я упражнялся этой забавой. Ложился на тюфячок и подкидывал мячик до потолка и ловил его.   Перекидывал с руки на руку, тоже лежа. Потом звал товарищей - крестьянских мальчишек. Мы кидали друг другу мяч, постепенно расступаясь все шире.   Позже пришлось сапожнику сшить мне новый кожаный мяч - большего размера. В него я насыпал горох, перемешанный с дробью. Двенадцать фунтов весил этот мяч! И вновь я   Экзерциции (лат.) - военные упражнения, занятия.   упражнялся с ним. Ловкость и сила во мне прибывала не по дням, а по часам.   Хотя, надо признаться, рост и сила у меня во многом наследственные - я в отца пошел, он был саженного роста, широкоплечий.   Совсем я малышкой был, а отец меня плавать научил, на лодке весло доверял - я подгребал ему во время рыбалки. Сутками на охоте пропадали, спали на земле!   А какую возню дома устраивали! Отец мне поддавался и всегда оказывался на лопатках. А я, глупышка, верил, что такого великана победил. Вот и хотелось стать еще сильнее.   - Говорят, ваше превосходительство, вы всю жизнь завета отца держитесь - не пьете и не курите? Неужто правда? - спрашивали слушатели.   - Ни разу не осквернялся, - отвечал генерал.   - Скажите, а с капитаном Лукиным вам приходилось встречаться? - не унимался подпоручик.   При этом вопросе лицо генерала просветлело:   - Наслышан я о его силе! Но, к сожалению, встречаться не доводилось! Хотя в последний год жизни императора Павла Петровича мы оба находились на военном смотре в Петербурге. Лукин был, видимо, удивительным богатырем. Да погиб так, как дай Бог каждому погибнуть - героический конец принял за святую Русь, во время боя.   - Да ведь не только силой Лукин, говорят, брал, а и ратной храбростью, знанием морского дела, - добавлял генерал. - Не зря молвится: "И сила уму уступает!"   Вот ведь как бывает: что сто человек сильных не могут, то один мудрый сделает.   - Это точно, ваше превосходительство! - опять вступил в разговор подпоручик. - Если позволите, расскажу случай, недавно у нас в Смоленской губернии произошедший. Близ города Юхнова понадобилось очистить реку Угру от свай. Они остались от старого моста и препятствовали сплаву леса. Заторы там ужасные были.   Вызвали немецких инженеров. Изучали они местность, глубину в реке промеряли, чертили чего-то, вычисляли целый месяц. И вот приносят князю Оболенскому, богатому помещику, владельцу тамошних земель, смету:   "Унзер знаний говорит, что это есть трудный слючай, - объясняют немцы. - Ви должен будете за этот арбайт двести тысяч рубль..."   Деньги громадные, да что делать? Назначили торги на сдачу работ, ну, эти немцы и согласились подрядиться...   Но работы еще не начались, как приходит к Оболенскому его крепостной крестьянин.   "Барин, хотите я сваи из реки вытащу? Только сделайте милость, заплатите мне двести рублев за это... Хозяйство поправить надо".   "Чего ты несешь? - возмутился князь. - С ума спятил?"   "Никак нет. С этим у нас все путем".   "И как же ты вытаскивать их будешь?" - заинтересовался князь.   "Извольте видеть: на сваях надо сделать зарубки и привязать к ним прочные канаты, а к этим - бревна. Морозы ударят, река станет. Лед начнет поджимать канаты. Вот тут сваям один путь - все повыскакивают. Если же не выскочат зимою, то уж весною, как лед пойдет, то непременно выпрет".   "А что, мужик, пожалуй, дело говорит!" - обрадовался князь и немцам сделал атанде.   - И что вы думаете? - подпоручик посмотрел на генерала с видом триумфатора. - Этот простой мужик без всякой инженерной выучки лишь с помощью стихийных сил природы вытащил все сваи и получил двести рублей, которые тут же пропил.   - Прекрасно! - воскликнул Костенецкий. - Ведь не зря говорят - "сила ума"! Действительно, ум - это тоже сила. А вот при сооружении памятника Петру Первому, когда вопреки запрещениям Фальконет отбил от подножного камня громадную глыбу, не знали, что с ней делать. Объявили громадную премию тому, кто ее уберет с площади. Но никто не умел такую непомерную тяжесть утащить.   Так вот, какой-то крестьянин, привезший в Петербург провизию на базар, вызвался "прибрать" глыбу за ничтожную плату, но до свершения сделки секрет свой не выдавал.   В сенате распорядились:   "Когда уберет - деньги выплатим..."   И что крестьянин удумал? Подрядил земляков, они рядом с монументом вырыли громадную яму. Туда глыбу и столкнули, сверху землей засыпали. По сей день там лежит. Вот это и есть сила ума!   Кстати, за самовольное повреждение пьедестала Фальконета отправили восвояси - в Италию. Может, он мастер и неплохой, да разве у нас своих не хватает? - в голосе генерала зазвучала застарелая обида. - Кстати, его место заступил мой знакомец - Юрий Матвеевич Фельтен. Он и завершил сооружение монумента.   Удивительной силы человек был! Даже в старости ворочал громадные каменные глыбы!   - Богата Россия богатырями! - задумчиво произнес подпоручик.   То, что не могла сделать пуля, сделал вибрион в виде изогнутой палочки. Генерал Костенецкий умер от холеры 6 июля 1831 года. За несколько дней до этого он получил долгожданное назначение - командующим артиллерией на Кавказ, но выехать не успел.   По Костенецкому плакал весь город. Старые солдаты сокрушались:   - Это был любимый командир! За ним мы шли в огонь и в воду.   И это было чистой правдой.   * * *   Из энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И.А.Ефрона:   "Костенецкий Василий Григорьевич - генерал-лейтенант, воспитывался в артиллерийском и инженерном кадетском корпусе. После Бородина временно начальствовал всей артиллерией и много содействовал нашим успехам при Тарутине, Мало-Ярославце и Красном; участвовал во всех важнейших сражениях 1813 и 1814 гг." (т. XVI, с. 389).   И еще необходимое добавление: это был один из самых сильных и мужественных людей, рождавшихся на земле русской.     Василий Лукин, капитан флота российского   Российскому человеку, привычку имеющему к лесным просторам и ширине полей, море вполне по нраву. И всегда нужна сила, терпение, выдержка... Что касается удали, то нам ее в чужих странах не занимать, своей с избытком!   Капитан Василий Лукин   1 мая 1789 года российский флот пополнился молодыми мичманами, выпускниками Морского кадетского корпуса. Среди будущих покорителей океанских просторов выделялся своей скромностью, даже, пожалуй, излишней застенчивостью, один юноша.   На шутки товарищей он не отвечал и сносил их с кротостью, вовсе не свойственной морской братии, к которой отныне принадлежал.   И это казалось тем более удивительным, что даже при беглом взгляде на юношу становилось ясно: силач он необыкновенный, способный за себя постоять.   Хотя роста он был лишь чуть выше среднего, но поразительный размах плеч, громадный объем грудной клетки, могучий торс и богатырские руки, которые не мог скрыть форменный китель, выдавали в нем человека необыкновенной силы.   Да и остальные мичманы выглядели бравыми ребятами, ладно скроенными, крепко сшитыми. Можно было радоваться за российский флот: пополнение пришло хорошее. Время показало: никто из выпускников не посрамил его бело-голубого флага, многие отдали жизни за честь родины.   Свое начало Морской кадетский корпус вел с Навигационной школы, учрежденной Петром I в Москве. Указ этот был подписан 14 января 1701 года, и этот день следует считать началом обучения российских юношей морским наукам.   Полвека спустя состоялся указ об учреждении "для государственной пользы" Морского шляхетского кадетского корпуса. Число курсантов составляло 360 человек.   С 1771 года корпус размещался в Кронштадте. Именно здесь были воспитаны адмиралы Ф. Ф. Беллинсгаузен и Лука Богданович, крупный историк Василий Берх.   Один из выпускников тех времен писал о нехитром и суровом быте кадет:   "Поднимались в 6 утра, становились во фронт. Дежурный офицер осматривал каждого. В 8 часов - классы. С 12 часов - шабаш. Шли обедать. С 2 до 6 вечера вновь классы. Пища была простая и здоровая. Белье меняли два раза в неделю.   Все свободное время дозволялось нам играть во всевозможные игры, потехи, нас даже поощряли к физическому движению... Зимой нам делали ледяные катки для катания на коньках, летом мы не сходили со двора: разнообразные игры в мяч, в разбойники, беготня... Кадет Морского корпуса отличался видом, полным здоровья. Кадеты занимались науками очень усердно".   Нашего юношу звали Василий Лукин. Это его добрым словом помянул генерал Костенецкий.   О силе Лукина, о боевых подвигах и приключениях на суше и на море еще несколько десятилетий после его ранней гибели будут говорить с восхищением. И не только у нас, но и в чужих странах, куда ходил этот моряк, получивший чин капитана и командовавший боевым кораблем. "Рафаил".   В XIX веке бытописатели, занимавшие страницы своих книг рассказами о разного рода "оригиналах", непременно включали в них сюжет о Лукине.   Можно лишь сожалеть, что об этом удивительном человеке остались для потомства сюжеты в основном курьезного порядка. Рассказы о его приключениях выдержаны в духе тех непритязательных времен, но они дают возможность составить правильное мнение о действительно "чудовищной силе" этого богатыря.   Некоторые из тех, кто писал о Лукине, утверждают мысль, которая кажется невероятной: сам Василий долгое время не подозревал, какой большой силой он обладает.   Как бы то ни было, но его эпопея началась действительно с курьезного случая, который, впрочем, для другого человека, менее могучего, мог закончиться плачевно.   Однажды Лукин дежурил в Зимнем дворце. Еще с вечера крепчала пурга, туго ударяя пригоршнями снега в большие окна. Жутко выл северный ветер. Когда Василия сменили на вахте, была глубокая ночь.   - Остался бы со мной, чаю выпили, в шахматы сыграли, - предложил Василию товарищ по службе. - На дворе непогода начинается, да и пошаливают разбойнички...   - Бог не без милости, моряк не без счастья, - отшутился Лукин. - Как-нибудь с курса не собьюсь, дойду до своей гавани.   - И то: Бог не выдаст - свинья не съест! - согласился товарищ.   Лукин легко сбежал по широченной мраморной лестнице. Швейцар услужливо подал ему новую енотовую шубу. Мичман просунул в рукав лишь левую руку, а правую оставил на свободе, шубу накинув на плечо.   - А что-с, полностью надеть не желаете? - вежливо осведомился швейцар. - На дворе метет вовсю, буря-с.   Лукин улыбнулся:   - В два рукава шуба моя не лезет. Пока портной ее шил, пока зима подошла - я из нее и вырос...   Едва молодой мичман вышел из подъезда, как ураганный ветер едва не сбил его с ног. Кругом был сущий ад. Белая стремительная пелена забивала глаза, норовила сорвать и унести в жуткую темень шапку. Утопая в сугробах, Лукин побрел по Адмиралтейской площади в сторону Сената. Масляные фонари отчаянно болтались на столбах, почти ничего не освещая.   Лукин вспомнил совет товарища, пожалел, что не послушался, и стал раздумывать: "Может, и впрямь вернуться в Зимний, переждать непогоду?"   Вдруг ему почудилось, что две темных тени крадутся за ним. И тут же сзади на него набросились какие-то люди. Возле уха коротко свистнул кистень. Придись удар в висок, лежать бы мичману на Волковом кладбище. Но, к счастью, удар пришелся в плечо. Один из нападавших схватил его за левый рукав, стягивая шубу. Другой ловко помогал товарищу со спины.   Природную тихость мичмана как рукой сняло. С размаху он хрястнул кулаком того, кто был слева. Грабитель снопом рухнул в сугроб. Другой, даже не пытаясь выручить сотоварища, бросился наутек.   Лукин вытряхнул снег с шубы, вновь натянул ее на левую руку. Он наклонился к грабителю, утопавшему в сугробе, пытаясь поднять его. Незадачливый разбойник не подавал признаков жизни.   С трудом переступая ногами, погружаясь выше щиколоток в снег, Лукин поспешил в адмиралтейскую гауптвахту. Караульный офицер, освещенный неверным желтым светом свечи, что-то писал.    - Позвольте доложить! Я, кажется, лишил жизни человека... - голос мичмана дрожал.   ...Когда в сенях гауптвахты положили на пол разбойника, то все узнали в нем адмиралтейского плотника - бестолкового парня, лодыря и пьяницу. Нижняя челюсть его была разворочена страшным ударом, словно по ней прошлась с размаху "баба", которой сваи заколачивают. На ладонь покойного была намотана прочная бечевка, на которой болтался массивный свинцовый набалдашник кистеня.   Мичман часто мигал глазами:   - Господи, разве я хотел?.. Лучше бы шубу ему отдал. Все равно мала!   Про второго нападавшего дежурному он ничего не доложил. Лишь позже в кругу товарищей рассказал всю историю, добавив с грустью:   - Кто их, дураков, знает: может, есть им было нечего?   Историк писал про Василия Лукина: "Сила его была поразительная, но трудно было заставить его применить ее. Только в веселый час, и то лишь в кругу знакомых, он иногда показывал подвиги своей силы. Например, он легко ломал подковы, мог полчаса держать в распростертых руках пудовые ядра, одним пальцем вдавливал гвоздь в корабельную стену.   При такой необычной силе он был еще очень ловок и проворен. Беда тому, с кем он вздумал вступить в рукопашный бой. Подвиги в этом роде прославили его в Англии. Там с большим старанием искали с ним знакомства.   Впрочем, и в России редко кто не знал Лукина".   В Англии по делам морской службы Василий Лукин пробыл два года и действительно дал немало поводов местным журналистам говорить о "нечеловеческой силе лихого русского капитана" (он уже командовал кораблем).   Однажды он отправился с двумя десятками матросов на берег. Следовало принять такелаж. Теперь невозможно установить истину, но, как сообщали газеты того времени, между матросами Лукина и командами двух английских судов "произошел инцидент".   Англичане, пользуясь своим знанием приемов бокса, который в те времена так и назывался - - "английским", и еще более полагаясь на значительное численное преимущество, придрались к русским, затеяли потасовку.   На берегу собралась громадная толпа. Никто не сомневался, что дети берегов Альбиона проучат этих "сибирских увальней".   Лукин пытался было примирить стороны. Но куда там!.. Англичане уже встали в боксерскую стойку: боком к соперникам, угрожающе выдвинули вперед левую руку, а правой стали наносить хорошо натренированные удары.   Василий страдал неимоверно. Он видел, как англичане выводят из строя одного за другим его матросов. Ради истины заметим, что "хозяева ринга" вели себя вполне по-джентльменски: по двое на одного не нападали, ниже пояса не били.   Возле Лукина громадный, поросший рыжим волосом, буйно торчавшим из-под тельняшки, английский шкипер свалил на причал матросика, лишь недавно начавшего службу, уроженца Калужской губернии.   Матросик, получив удар кулаком в нос, рухнул на причал, обливаясь кровью.   Англичанин под восторженные крики толпы, ухмыляясь, спокойно дожидался, пока шатавшийся матросик не поднимется на ноги. Тогда он еще одним ударом уложил его на причал.   Скрипнул зубами Лукин, не выдержало его сердце. Еще дома, после печального происшествия на Адмиралтейской площади, он дал себе зарок: в мирное время силу свою на людях не проявлять.   - Да зарок дал для дома! - простонал Лукин. - А тут ведь чужбина, да и началось что-то вроде боевых действий. Ведь он матросика убьет...   Шагнул Василий вперед. Рыжий шкипер сжал волосатые кулаки, встал в позицию, угрожая левым кулаком русскому парню. Если бы Лукин владел терминологией, то он знал бы, что нанес удар, который у зарубежных атлетов называется "свинг". Но Лукин без всяких знаний махнул правой ручищей, и шкипер замертво рухнул на причал, широко раскинув руки и глядя мутным взором на легкие облака в небе.   Теперь Василия уже нельзя было остановить.   Ударами слева и справа он укладывал чуть ли не в штабеля противников. Когда кто-то схватил сзади его за шею, пытаясь повалить навзничь, Лукин, резко повернув туловище, так швырнул нападавшего, что тот, описав по воздуху дугу, рухнул с причала в воду.   Несколько десятков английских моряков, боясь попасть под пудовые кулаки русского "боксера", под улюлюканье собственных зрителей ретировались с места поединка.   Особенно англичан поразило следующее обстоятельство. Откачав не без помощи "забортной" воды шкипера, пострадавшего от его руки, Лукин подарил ему золотой червонец.   - Русский маринер - настоящий джентльмен! - таковое было заключение англичан.   Что касается команды Лукина, то она направилась бодрым маршем на свое судно, громко горланя только что вошедшую в моду песенку на слова бывшего солдата, а теперь сенатора и кавалера Державина:   Пчелка златая, Что ты жужжишь? Все вкруг летая, Прочь не летишь?   Или ты любишь   Лизу мою?   Пчелка златая, Что ты жужжишь? Слышу, вздыхая, Мне говоришь,   "К меду прилипнув,   С ним и умру*.   ...Гордые англичане не пожелали терпеть позор, вызвали Лукина на поединок. С этой целью они подобрали какого-то "монстра", обладавшего чудовищной силой, ростом с корабельную мачту, обученного всем приемам бокса.   Когда парламентарии явились на корабль к Лукину, тот отверг это предложение, даже не пожелав взглянуть на заморское чудо.   - Господа! - обратился на чистом английском языке Василий к англичанам. - Ваше предложение не могу считать серьезным.   - Русский джентльмен, видимо, не намерен биться с английским джентльменом? - не без злорадства спросили парламентарии. - Тогда пусть он об этом заявит письменно.   - Согласен! - и Василий, начертав несколько слов на бумаге, протянул ее парламентариям.   Те прочитали и от удивления округлили глаза: "Буду биться лишь с четырьмя джентльменами - по порядку с каждым".   Вскоре четыре боксера, самых сильных, побеждавших во всех схватках, играющих грудой стальных мышц, улыбающихся дамам и господам, пришедшим торжествовать победу земляков, вышли сражаться против "русского медведя".   Будучи нацией просвещенной, они великодушно позволили Лукину самому определить очередность поединков. Впрочем, организаторы ристалища были уверены, что уже первый английский боец повергнет русского моряка в прах и остальным биться уже не придется.   Лукин придерживался иного взгляда. Более того, он притащил с собою две двухпудовых гири. Прежде чем приступить к поединкам, он стал с ними упражняться.   Спустя столетие это получит название "разминки". Но в то время это было диковинкой, которую даже в Англии не знали.   Василий выжимал двухпудовки, жонглировал ими. Вначале англичане улюлюкали и свистели, потом это стало казаться забавным, затем интересным.   - Русский джентльмен не утомится? - не без ехидства поинтересовался у Лукина долговязый господин в шелковых гетрах, бывший главным распорядителем поединка.   Лукин ничего не ответил. Он приступил к заключительному упражнению. Подбросив гирю вверх, он, чуть присев, мягко принял ее на спину. Затем еще несколько раз повторил этот фокус.   - Это трюк! - в восхищении произнес англичанин в гетрах, а публика одобрительно загудела:   - That is wonderful!*   После этого Лукин стал по порядку, одного за другим, приглашать в специально отведенный круг, поросший мелкой густой травой, своих противников.   Все четыре поединка проходили по единому сценарию и были весьма быстротечны. Лукин, определяя очередность выхода англичан, первым назвал того самого "монстра", которого ему предлагали несколькими днями раньше. Он действительно превосходил всех единоборствующих своими кондициями. Василий был ниже его едва ли не на голову, но шире в плечах, да и руки у Василия были развиты лучше, мышцы выделялись рельефнее.   - Бокс! - распорядитель в гетрах взмахнул голубым шейным платком.   Англичанин, согнув руки в локтях, набычившись, агрессив-   Это удивительно! (англ.).   но пошел на Лукина. Тот спокойно оставался на своем месте, внимательно, однако, следя за "монстром".   Поза Лукина, видимо, несколько озадачила англичанина. Но все же, подойдя на необходимую дистанцию, "монстр" коротко выдохнул:   - Хык! - и, словно молотом, шарахнул правой рукой, сжатой в кулак.   Зрители замерли, уверенные, что такой силы удар размозжит голову русскому моряку. Но тот неуловимым движением наклонился вперед, и англичанин, промахнувшись, потерял равновесие, сам прилетел в действительно медвежьи объятия Лукина. Русский моряк с такой силой стиснул "монстра", что тот разом обмяк. Ловко перекинув себе на шею громадное тело англичанина, Лукин швырнул его под ноги ахнувшим зрителям.   С остальными соперниками Василий поступил еще проще. Он, казалось, без особых усилий ловил их на прием, который много десятилетий спустя получил название "вертушка".   Каждый следующий соперник знал, что его ждет, но избежать "вертушки" был не в состоянии. Всех их без особых хлопот Лукин поверг на землю. Впрочем, если понадобилось бы, Василий, думается, мог победить противников и другими способами: хлопнуть их на газон так, что они не поднялись бы. Или, подняв над головой, швырнуть англичанина далеко в сторону.   Кстати, так он и поступил однажды... Вот как описал эту сцену, случившуюся тоже в Англии, один из свидетелей: "Из толпы англичан, окружавшей Лукина, выскочил человек огромного роста, плечистый, с сжатыми кулаками, готовый дать хороший бокс.   Но Лукин моментально предупредил боксера: схватил его поперек туловища и швырнул в окно, только мелькнули ноги... К счастью, было не очень высоко.   Англичане, озадаченные таким подвигом, невольно ретировались".   На закате солнца, прежде чем разойтись по кубрикам, моряки собрались на верхней палубе судна. Они еще раз остро переживали перипетии схваток, восторгались силой своего командира, которого и прежде боготворили, а теперь готовы были на руках носить.   Лукин сидел на пустом анкерке * и добродушно посмеивался над этими разговорами.   Баталер ** Семенов предложил кому-то из матросов на пари взбираться по штормтрапу*** без помощи ног, только силой рук. Баталер сделал это ловчее и выиграл пачку дорогого английского табаку. Потом в азарт вошли другие моряки.   * Анкерок - бочонок для хранения пресной воды.   ** Баталер - матрос, ведающий на корабле денежным и пищевым продовольствием.   *** Штормтрап - легкая веревочная лестница.   Баталер, сухой, жилистый моряк, лет десять ходивший по морям и океанам, осмелился, предложил пари Лукину:   - На три пачки табаку!   Лукин под восторженный гул моряков, подняв ноги углом, быстро перебирая руками, без особых усилий поднялся вверх аршин на семь и, держа ноги таким же манером, опустился на палубу. Он пари выиграл.   Получив приз, Лукин швырнул табак за борт, наставительно сказав:   - Вот это зелье забивает вам легкие. Случись алярм *, сразу почувствуете вред от курения.   Моряки не согласились:   - Да мы, чай, ведь не девицы красные! Все моряки курят.   - Вот и не все. Я не курю! - улыбнулся Лукин. И возразить на это было нечем. - Табак для человека все равно, что торедо ** для судна.   Не будем утверждать, что моряки с корабля, где капитаном был Лукин, все поголовно бросили курить. Но известно, что именно на "Рафаиле" команда отличалась исключительной ловкостью и хорошей боевой подготовкой. Всем хотелось быть похожим на своего капитана.   Когда "Рафаил" бросил якоря у родного берега, императрица Мария Федоровна, наслышавшаяся о необыкновенных способностях капитана Лукина, пригласила его к себе во дворец в Павловске.   Коляской, стремительно несшейся между сосен по наезженной дороге, правил кучер Илья. Он был крестьянином деревеньки, которой владел Лукин. И подобно своему хозяину, обладал громадной силой и добрым сердцем.   За обедом во дворце Лукин, верный себе, говорил мало, больше слушал.   - Наш посол в Лондоне сообщал о ваших подвигах силы, - сказала Мария Федоровна, урожденная принцесса Виртембергская, в девичестве носившая имя Софии Доротеи Августы и родившая мальчика, которому было суждено стать императором Николаем I. - Почему вы нам не покажете какое-нибудь чудо?   Лукин не любил бесцеремонность. Просьба императрицы была больше похожа на приказ. И русский капитан решил показать "чудо".   Он поднялся из-за стола, огляделся. И вдруг его осенило. Он понял, что сейчас проучит принцессу Виртембергскую.   На столе стоял роскошный серебряный сервиз - приданое Марии Федоровны, предмет ее особой гордости: он был хорош своей полнотою.   * Алярм - боевая тревога. ** Т о р е д о - червь, поедающий деревянную обшивку судна.   "Лукин взял две массивные серебряные тарелки, - свидетельствует историк, - свернул их в дудочку и поднес государыне. Свернуты они были с такой силой, что невозможно стало определить, что это было первоначально. Лицо императрицы вытянулось..."   Императрица была скуповатой.   Началась война России с Турцией, "Рафаил" вместе с синявинской эскадрой направлялся к месту боевых действий. На борт корабля поднялся Александр I, с симпатией относившийся к Лукину.   Царь заметил, что капитан несколько подавлен.   - Отчего не весел, Лукин? - спросил Александр.   - Чует сердце, что на берег мне не вернуться! Ваше величество, прошу вас, в случае чего побеспокойтесь о моей семье. А кучера Илью возьмите к себе. Не пожалеете...   - Что же - ответил Александр. - Все мы ходим под Богом и в своей судьбе не вольны. Просьбы твои выполню. Оставь, мне, Лукин, что-нибудь о себе на память.   Капитан "Рафаила" достал из кармана серебряный рубль и слепил из него, словно он был восковым, чашечку.   - Возьмите, ваше императорское величество!   В Афонском сражении в Лукина угодило вражеское ядро. Обливаясь кровью, он пытался продолжать командовать "Рафаилом". Но вскоре силы покинули его. Капитан лежал на палубе в неестественной позе, подвернув руку под громадное, теперь уже беспомощное тело. Глаза его, устремленные куда-то в беспредельность, стекленели, но губы продолжали что-то шептать.   Баталёр Семёнов склонился к капитану. Он услыхал лишь два слова: "За Россию..."       Богатырь - идеал декабриста   Край чудный и удивительный - Россия. Нигде нет людей столь крепких физически, нравственно высоких...   Николай Бестужев   "В 1802 году Николай Бестужев был определен в Морской корпус кадетом. Михаил Бестужев сообщает, что на стремление его старшего брата к морской службе имел влияние... известный капитан-лейтенант Василий Лукин - силач и лихой удалец", - писал автор книги о декабристах *.   Род Бестужевых встречается в летописях начиная с XV века. При Иване III они исполняли дипломатические поручения царя. При Иване Грозном прославились как воины. При интервенции польских панов отстаивали независимость Руси. Содействовали Петру I в его начинаниях. Занимали крупные государственные посты при Анне Иоанновне, Елизавете Петровне, Екатерине II, принимали участие в войне 1812 года.   И, как утверждают исследователи, "среди морских офицеров - участников движения декабристов - первое место должно быть отведено капитан-лейтенанту Н. А. Бестужеву. Оно принадлежит Бестужеву по его личному значению в ряду выдающихся русских людей 20-х годов XIX века, по разнообразию его дарований и обширности культурно-политических интересов, по его званию первого историографа русского флота, наконец, как старшему представителю семьи, принесшей движению в жертву пять человек".   К этому можем добавить: Николай Бестужев - человек необыкновенной силы духа и крепости тела. Отец Николая - Александр Федосеевич от природы был человеком трезвым, в пище умеренным, обладавшим исключительным физическим развитием. Он получил образование в гимназии при Артиллерийском и Инженерном кадетском корпусе.   Когда в 1789 году вспыхнула война между Россией и Швецией, А. Ф. Бестужев стал морским артиллеристом. На корабле "Всеволод" он принял жестокий бой в Финском заливе близ острова Сескара, около Красной Горки.   Тут с ним произошел необыкновенный случай. Он был тяжело ранен, истек кровью... Артиллеристы оплакивали гибель любимого командира. Капитан было распорядился с почестями опустить тело за борт. Артиллеристы попросили разрешения похоронить Бестужева по христианскому обычаю на берегу. Капитан, сам любивший неустрашимого Бестужева, согласился.   Тело свезли на берег, стали готовить к погребению. Когда начали обмывать его студеной водой, то произошло чудо - "покойник" вдруг... подал признаки жизни!   Штрайх С. Я. Моряки-декабристы. М. - Л., Военно-морское издательство, 1946, с. 60.   Раненого отнесли в соседнюю деревушку, оставили на попечение крестьянской семьи. Здесь за молодым офицером заботливо ухаживала молодая красавица Прасковья Михайловна. Дело так и спорилось в ее ловких руках. Она успевала подоить корову, сбить масло для раненого барина, накормить его. Потом бежала пропалывать огород, кормить ягнят и снова возвращалась к офицеру... Тщательный уход поставил Бестужева на ноги.   Одним словом, молодые полюбили друг друга и вопреки сословным предрассудкам стали супругами. В те дни, когда Василий Лукин примеривал на китель новенькие мичманские погоны, в семье Бестужевых ясноглазый малыш громким криком возвестил о своем появлении на свете. Это случилось 13 апреля 1791 года. Своего первенца Бестужевы назвали Николаем...   Александр Федосеевич вышел в отставку с военной службы. Он стал заведовать канцелярией президента Академии художеств и Публичной библиотеки графа А. С. Строганова, сделался ближайшим сотрудником графа по руководству культурными учреждениями страны. Он управлял бронзовой фабрикой на Васильевском острове.   Юный Николай рос среди известных художников, писателей, музыкантов. Острый ум и живое восприятие формировали в ребенке вкус к изящному. Уроки живописи и рисунка не прошли даром. Позже он оставит для истории целую галерею акварельных портретов декабристов. Часами он просиживал в отцовской библиотеке, открывая для себя многообразие жизни.   Умственные занятия настолько поглощали мальчика, что он забыл про игры со сверстниками, про прогулки на свежем воздухе... Это отразилось на его здоровье: он рос слабым, при малейшем сквозняке простуживался, болел.   Отец, забежав домой на часок, журил сына:   - Пошел бы на двор, там мальчишки голубей гоняют. Ох, хороши турманы!   Сын согласно кивал головой и... взяв лесенку, забирался на верхние полки библиотеки.   Он читал стихи Державина и Сумарокова, "Бедную Лизу" Карамзина, Вальтера Скотта в оригинале.   Но вот в его жизни произошло удивительное событие. Однажды к ним в дом приехал давний друг отца, весельчак в форме морского капитана. Он протянул громадную ручищу мальчугану, державшему томик Вольтера, и густым голосом произнес:   - Здравствуй, малыш! Меня зовут дядей Васей Лукиным. А тебя?   - Я - Коля Бестужев! - - едва слышно прошептал тот.   - Давай дружить! Ну, какие у тебя есть игрушки? Николай стал показывать деревянную лошадку, детский барабан, рожок...   - А вот такой игрушки у тебя нет! - рассмеялся Лукин. Он вынул из кармана серебряный рубль и на глазах ребенка свернул его чашечкой.   - Это будет ведерко для твоего боевого коня! Храни на память!   Затем Лукин привлек к себе мальчугана:   - Хочешь Кронштадт увидать?   Тот влюбленно смотрел на своего нового друга:   - Хочу! А как?   ...Когда Прасковья Михайловна и Александр Федосеевич вошли в детскую, привлеченные хохотом и шумом, несшимся оттуда, они увидали забавную картину. Капитан Лукин "показывал Кронштадт" их первенцу - он подкидывал его, весело смеявшегося, под высокий потолок и словно пушинку ловил.   - Смотрите, родители, Николай высоты не боится! На грот-мачте не заробеет, голова не закружится... Быть тебе моряком, Коля!   - Еще раз, еще раз подкиньте вверх, дядя Лукин, - просил раскрасневшийся малыш. - Хочу матросом стать! На грот-мачту хочу!   Лукин деловито осведомился:   - А сила в руках есть?   Мальчуган согнул руку в локте и весь напыжился.   - Кое-что имеется, - подмигнул родителям Лукин. - Но надо еще больше!   Он посмотрел по углам. Увидав на секретере бронзовый бюст Монтескье, снял его и протянул Николаю:   - Сколько раз поднимешь?   Родители не без страха наблюдали, как благородный лик французского мыслителя, автора знаменитого "Рассуждения о причинах величия и упадка римлян", дрожит над головой сына в его слабых ручонках.   - Молодец, Николай! - Лукин поцеловал мальчугана. - Как войдешь в возраст, собирайся в Морской кадетский корпус. Захочешь, к себе на корабль возьму. Вместе будем плавать, вместе станем врагов России бить. Но запомни - ты должен стать сильным!   У меня в команде слабых нет. Прощаясь, напомнил:   - Про Монтескье не забывай! Каждый день упражняйся с бюстом. Верхом на лошади катайся - на настоящей, плавай каждый день по часу. Здоровяком станешь!   Малыш согласно кивнул...   Обещания своего он не забыл. Уже к осени родители не узнавали сына: он окреп на воздухе, ловко ездил верхом, научился плавать.   И еще один случай произвел на Николая сильное впечатление.   Однажды в их доме появился человек "наружности страшной": одежда его была порвана, сам он лицом был темен, телом тощ и вообще весь был "обхлестан сучьями в лесных чащобах".   Это был его дядюшка Василий Софронович. О его подвиге и сейчас нельзя говорить без удивления. Он некогда служил в Нерчинском гарнизоне, затем лишился всех средств к существованию, и вот, за невозможностью платить прогоны, прибыл из Сибири в Петербург... пешком.   - Человек очень многое может, если по-настоящему захочет! - вспоминал об этом случае Николай Александрович много лет спустя.   ...Родители души не чаяли в своем первенце. Особенно баловал сына отец.   Однажды родители стали свидетелями следующей картины. Сын, будучи совсем еще малышом, вошел в столовую, когда там никого не было, увидав накрытый к чаю стол, начал стаскивать фарфоровую посуду и швырять ее на паркет.   - Что ты делаешь! - воскликнула мать и бросилась было к Николаю.   Отец остановил ее:   - Не беспокой малыша! У него это здорово получается...   - Ты своим баловством научишь его не творить, а разрушать! - возмущалась мать.   - Ничего, матушка! - возражал ей Александр Федосеевич, - - Даст Бог, и творить доброе выучится.   Отец и сын совершали длительные прогулки. Старший с младшим разговаривал как с равным. И еще: отец старался развить сына физически, привить любовь к движению.   - Если бы я не был крепок, мне ни за что не выжить после ранения. Для тебя, Коля, это тем более важно, что ты решил связать жизнь с морем. Море слабых не любит.   Мальчуган втягивался в "двигательную работу" все больше и больше: бегал взапуски с соседскими мальчишками, швырял "на призы" камни - кто дальше, упражнялся с грузом. Поднимал и бронзового Монтескье, и две небольшие гирьки, которые дал мальчугану отец.   Порой приезжал Лукин.   - Ну, что научился делать за мое отсутствие? - напуская деловой тон, спрашивал он мальчугана.   - Могу камень через крышу перекинуть! - шепотом сообщал тот. - Только матушке не говорите. Бранить будет!   - Ас бюстом занимаешься?   - Тридцать раз вчера поднял.   - Молодец! Пойдем на лодке кататься, - предлагал Лучкин.   - Ура! А мне грести позволите?   - Еще бы!   И они шли кататься на Неву. Лукин своему юному другу давал уроки гребли.   Затем, остановившись против какого-нибудь купеческого суденышка, заставлял мальчугана заучивать название его частей:   - Фал - снасть для подъема парусов или флага; ют - кормовая часть палубы; клотик - верх мачты, где фонарь для сигналов вешают...   Мальчуган все живо запоминал.   Когда исполнилось Николаю одиннадцать лет, он отправился в Кронштадт - кадетом Морского корпуса. Здесь он по-настоящему набрался силы, закалился. Трудно было поверить, что этот крепыш был когда-то слабым, золотушным ребенком. Так простой и здоровый быт корпуса, физические занятия и игры благотворно на него подействовали.   Учеба давалась шутя. Начальство, уважая Александра Федосеевича, баловало его сына. Вот и разленился вскоре Николай, стал манкировать занятиями. Учителя покрывали эту леность.   Александр Федосеевич все же узнал правду. Между ним и сыном произошел серьезный разговор. Позже Николай Александрович вспоминал: "Но эта горячая любовь... не ослепила отца до такой степени, чтобы повредить мне баловством и потворством: в отце я увидел друга, но друга, строго поверяющего мои поступки...   Я чувствовал себя под властию любви, уважения к отцу, без страха, без боязни непокорности, с полною свободою в мыслях и действиях, и вместе с тем под обаянием такой непреклонной логики здравого смысла, столь положительно точной, как военная команда".   И вот когда Александр Федосеевич проведал про отсутствие усердия к учебе сына, "вместо упреков и наказаний, он мне просто сказал: ты недостоин моей дружбы, я от тебя отступлюсь - живи сам собой, как знаешь.   Эти простые слова, сказанные без гнева, спокойно, но твердо, так на меня подействовали, что я совсем переродился: стал во всех классах первым".   Николай проявил большие способности в точных науках, хорошо изучил западноевропейские языки. Учась в корпусе, он посещал класс живописи в Академии художеств. Отец приглашал профессоров для занятий с сыном политической экономией, философией, психологией, логикой и другими предметами, не входящими в программу корпуса.   Наконец осуществилась его мечта: он все лето проплавал на "Рафаиле" под командой Василия Лукина. В 1808 году он три раза ходил из Кронштадта в Свеаборг на шлюпе "Соломбала", конвоировавшем суда с провиантом для действующего флота.   29 декабря 1809 года 18-летний Николай Бестужев, гордый за себя, надел мичманские погоны. Спустя несколько дней, с трудом удерживая счастливую улыбку, докладывал отцу:   - Высокое начальство обратило свое благосклонное внимание на наши глубокие познания! Оно назначило нас, Николая Бестужева, воспитателем Морского корпуса с присвоением звания подпоручика с правом преподавать в трех классах: морской эволюции, морской практики и высшей теории морского искусства!   Отец обнял любимого сына...   В марте Александр Федосеевич умер. Он оставил семье честное имя и небольшую деревушку Сольцы в Ново-Ладожском уезде, от которой проку не было, ибо ее крестьяне едва кормили самих себя. На молодого выпускника корпуса легла обязанность содержать мать и четверых младших братьев.   До событий на Сенатской площади, так трагически преломивших судьбу всех пятерых братьев Бестужевых, оставалось 15 с лишним лет. Для старшего брата они были заполнены непрерывным трудом и на флоте, в науке, литературе. В июне 1813 года он переводится в Кронштадт на строевую службу. В 1814 году производится в лейтенанты, назначается на один из кораблей отряда, снаряжавшегося для борьбы с Наполеоном. Прибыв в Копенгаген, Николай с огорчением узнает, что Наполеон уже окончательно разбит при Ватерлоо.   - Вот не повезло! - искренне расстроился Бестужев. Он принялся за труд литературный: описал это путешествие в "Записках о Голландии", увидавших свет в 1821 году. "Записки" имели шумный успех, вышли отдельной книжкой.   Но первое литературное произведение появилось еще в восемнадцатом году в журнале "Благонамеренный": Бестужев писал о задачах литературной критики.   С начала двадцатых годов в журналах и альманахах стало появляться множество произведений Бестужева: научные статьи, стихи, басни, очерки из морской жизни... Единодушно отмечалось его высокое литературное дарование.   Но все же главным делом жизни было море: с завыванием ветра в снастях, со штормами и опасностями. Летом семнадцатого года Николай совершил большой заграничный поход. Через два года он получил значительное повышение по службе: был назначен помощником директора балтийских маяков.   К этому времени относятся серьезные занятия Бестужева историей флота России, занятия в архивах. За эти труды он был избран почетным членом государственного адмиралтейского департамента и получил звание "историографа флота".   Лето двадцать четвертого года он вновь провел в заграничном плавании на фрегате "Проворный". Словно вспомнив юные годы и заветы своего погибшего в сражении старшего друга Василия Лукина, он ставил паруса, лазал на мачты, наперегонки плавал с матросами.   И вот, как бы желая сделать больнее падение, судьба подымает Бестужева на высший гребень: в декабре 1824 года ему присваивается чин капитан-лейтенанта, а в январе получает желанную должность "смотрителя модель каморы", то есть Морского музея.   Теперь он имел возможность вплотную заняться историей российского флота. 14 июля 1825 года Николай Александрович писал матери: "Больше всего мне доставляет удовольствие мое новое занятие по нашему адмиралтейскому музеуму. Я получил место, вовсе того не ожидая, и тем более лестное, что общим назначением департамента без всякого с моей стороны старания".   О семье Бестужевых-декабристов написано немало. Поэтому ограничимся лишь тем, что скажем: во время похода на "Проворном" на его борту находилось еще шесть морских офицеров, позже привлеченных к делу о восстании 14 декабря. Вступив в Тайное общество, Николай Бестужев стал частым гостем в доме Российско-американской компании - штаб-квартире революционного заговора. Здесь жил К. Ф. Рылеев и брат Бестужева - Александр.   Вступая в Тайное общество, Николай Александрович хотел содействовать освобождению родины от гнета аракчеевщины и крепостничества. Тотчас после разгрома восстания сам Николай Александрович так говорил о своих целях:   "Предан будучи душевно своему отечеству, желая видеть его цветущим, не мог не соболезновать на все неустройства, существующие во всех частях. Видя расстройство финансов, упадок торговли... совершенную ничтожность способов наших в земледелии, а более всего беззаконность судов, приводило сердца наши в трепет... Общество наше имело... целию приготовление как самих себя, так и юношества в исполнении возложенных на них обязанностей, примером нравственности... и видеть употребленными людей способных".   В другом, более обширном показании, Бестужев писал о том же: "Причины, побудившие меня ко вступлению в общество, были те, что, соболезнуя сердцем о неустройствах и злоупотреблениях в моем отечестве и всегда желая видеть средства к исправлению беспорядков... и вместе с тем ревностную службу при строгой нравственности... действовать к улучшению существующего управления. Вместе с сим... избирая молодых людей, ободрить их к образованию самих себя и некоторым образом служить им в том примером".   В Северном обществе Н. А. Бестужев примкнул к его левому крылу. Вскоре он был избран одним из трех директоров общества.   ***   На рабочем столе императора Николая I постоянно лежала "для справок" специально для него составленная книга "Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ". Против фамилии Н. А. Бестужева было написано: "Принадлежал к Северному обществу не более года... имел об обществе поверхностные сведения и полагал цель слишком отдаленною... 14 декабря был в Гвардейском экипаже, действовал к возмущению оного и увлечению на площадь, где и сам пробыл, пока толпа была рассыпана картечами, но весьма малое принимал участие в происходившем..."   Во время допроса император испытующе посмотрел на закованного в железо Бестужева:   - Вы знаете, что всё в моих руках. Могу простить вас, если бы мог увериться в том, что впредь буду иметь в вас верного слугу.   На это капитан российского флота, ученик Василия Лукина, тяжело вздохнув, с горечью молвил:   - В том и несчастье, что вы все можете сделать, что вы выше закона. Желаю, чтобы впредь жребий ваших подданных зависел от закона, а не от вашей угодности.   Царь дерзости не простил, отправив Николая Александровича на двадцатилетнюю каторгу с лишением всех прав состояния и последующей ссылкой на поселение-Судьба талантливого человека и честного гражданина была растоптана. Суровость наказания была несоразмерна преступлению. Но в самых непереносимых условиях заключения Николай Александрович не терял присутствия духа. Более того, он находил в себе силы заниматься научными и литературными трудами.   Брат Михаил писал о своем совместном пребывании со старшим братом в тесных казематах Читы, где заключенные были набиты "как сельди в бочке". И вот здесь, где и повернуться было негде, у неутомимого Николая родилась благодетельная мысль: упростить хронометр и тем избавить тысячи судов, погибающих от невозможности, по великой ценности, приобрести их. Он с помощью только перочинного ножа и небольшого подпилка создал первообраз своей идеи...   Он создал часы из ничего. Он, с помощью ножика и подпилка, должен был создать токарный станок, с его помощью он должен был устроить делительную машину для нарезки зубьев, часовых колес, для проверки шестерней и проч., и проч.   ...И в это-то время он начал свою рукопись "Свобода торговли" и "Дешевизна хронометра".   Не в этих ли условиях, оказавшихся непереносимыми для многих людей, Николай вспомнил об уроках Лукина? Не та ли закалка, которую он получил благодаря советам старшего друга, не только помогла выжить, она помогала созидать!   Из Читинского острога Николая и Александра Бестужевых перевели в Петровские казематы. Помещение, в которое поместили братьев, они тут же окрестили "стойлом". Оно было сырым, мрачным и темным. Над дверьми, правда, было окошко. Но оно выходило в полутемный коридор. Ни читать, ни писать, разумеется, было здесь невозможно.   Добрый, но робкий начальник казематов, позже получив разрешение, проделал под самым потолком отверстие, какие "прорубают в конюшнях для лошадей".   Николай Александрович соорудил подставку, взбирался ближе к свету и там изготовил хронометр, где трудно было даже равновесие сохранить. Здесь же он писал научные статьи.   Когда Николай Александрович наконец вышел на поселение, то и тут всех поражал своей исключительной работоспособностью, умением с блеском выполнять самые различные дела - выращивать зелень на скудных огородах или, не имея под руками даже необходимых инструментов, починить сломавшиеся часы или сельскохозяйственный инвентарь.   Вечерами, собравшись вместе, декабристы вели неспешные разговоры. И часто они слышали от Николая Александровича его рассказы о богатыре Василии Лукине.   - Не будь на заре моей жизни встреч с этим удивительным человеком, - убежденно произносил Николай Александрович, - совсем по-иному могла сложиться моя жизнь.   Очень может быть, что не было бы Бестужева - моряка и декабриста. Занимался бы я совсем иными делами, далекими от всего этого. Вот за это я и благодарен ему!   Михаил Александрович Бестужев, уже после смерти старшего брата в 1855 году, писал историку М. И. Семевскому: "Мудрено ли, что такая оригинальная личность, как личность капитана Лукина, подействовала обаятельно на живое, впечатлительное воображение ребенка и была причиною в решительном избрании - поприщем жизни - морскую службу.   Весьма естественно и то, что брат в лице Лукина видел идеал совершеннейшего моряка, и желание быть на него похожим положило свою печать на многие черты его характера. Так, шалости молодых его годов носили отпечаток подражания богатырству, рыцарству, тур-де-форс * Лукина; так своеобразный, но плавный его разговор; так, даже щеголеватый, но своеобразный военный его костюм, несмотря на затруднительность отступления от строго поставленной формы - все это носило признаки привитого желания: походить на свой идеал.   Даже в зрелых годах... брат часто, увлекаясь впечатлениями юности, красноречиво описывал подвиги русского Герку-   Демонстрация силы (фр.)   леса. Помню, как теперь, один вечер, в глухую осеннюю пору в Свеаборге, в дружеском кружке корпусных офицеров и нас штук 8 маленьких кадет, только что поступивших в Морской корпус, увезенный из Петербурга в Свеаборг из страха наполеоновского нашествия на первопрестольную столицу... Брат вспоминал о нем как о близком и хорошо знакомом нашим родителям; вспоминал, как он, своим простым, дышащим непритворною откровенностью моряка, обращением, даром своего слова, по наружности безыскусственности, но в сущности разумно-логически умел привлекать все сердца..."   Когда Николай Бестужев начинал говорить о Лукине, он весь светлел лицом, ласково и весело оглядывая слушателей. Михаил Александрович приводит в своем письме несколько рассказов брата.   - Однажды Лукин предложил: "Пошли кататься на коляске!" - рассказывал Николай Александрович. - Все дети, в том числе и я сам, радостно закричали: "Пошли кататься, пошли кататься!"   Мама сказала, чтобы кучер запрягал коляску.   - Прасковья Михайловна, а это лишнее! - улыбнулся Лучкин. - Ведь вас я пригласил кататься, я сам и запрягу...   Когда мы вышли во двор, то там стояла распряженная коляска.   Дети с хохотом и визгом забрались в нее. Лукин подсадил маму. Затем этот богатырь сам впрягся в оглобли и... начал возить коляску по двору. Нашему детскому счастью не было предела!   Другой раз он провожал нашу матушку до кареты. Дверца захлопнулась, кучер взгромоздился на козлы, тронул вожжами:   - Но, залетные, пошли!   Лошади было рванулись, по тут же стали. Что за чертовщина! Кучер дал лошадям кнута. Они дернулись, напряглись и вновь - ни с места.   Кучер испуганно начал креститься, затем замахал кнутом. Матушка, видя, что кучер хлещет лошадей, те становятся дыбом, но с места двинуться не могут, решила было, что те взбесились, и в испуге хотела было выпрыгнуть из кареты.   И лишь я надрывался со смеху, ибо все наблюдал со стороны: Лукин за колесо удерживал карету. Целая упряжка лошадей не могла сдвинуться с места!   Какой это был пример для меня, чтобы еще усердней "заниматься с Монтескье" или гирями, которые, впрочем, и без того уже успели стать моим развлечением".   Каждый раз, приезжая к Бестужевым, Лукин рассказывал им о своих приключениях. (Впрочем, свидетелем некоторых из этих эпизодов был и сам Николай.)   Михаил Бестужев, вспоминая о жизни легендарного капитана, основываясь на рассказах старшего брата, писал: "Лукин с 12 человеками гребцов раз воевал целый город Шарнез, схватя двух главных зачинщиков. Как-то при посещении одного из своих друзей, не застав его дома, он сказал денщику, встретившему его с железною кочергою, которою выгребал из печи угли: "Скажи, что я был!"   - Но кто вы, ваше высокоблагородие? - возразил денщик.   - А, ты не знаешь, кто я такой? Вот отдай эту цыдулку. - Лукин, взяв железную кочергу, завязал ее узлом и отдал денщику.   - Отдай барину, он узнает, кто был. Барин точно узнал, кто был".   Рассказывал многое множество разных анекдотов про Лукина, как он гнул подковы, как выгибал из целкового на ладони чашечки, которые дарил своим приятелям в знак памяти..."   ...Чем труднее было Бестужеву, тем чаще в его памяти всплывали невозвратные, счастливые дни детства. Вот и теперь припомнился далекий Рождественский вечер. В дом съезжались гости, по всем комнатам распространялся чудный запах елки, стоявшей в зале, душа переполнялась радостными надеждами.   Задув лампу, Коля сидел в детской, облокотившись на широкий деревянный подоконник. Над дальним лесом в сказочном ореоле сиял лунный лик и бескрайняя снежная равнина искрилась мириадами бриллиантовых снежинок. Вдруг - не чудится ли? - где-то вдали, чуть не у самого леса, над наезженной дорогой парили, летели легкие саночки. И вот уже у ворот, тяжело поводя боками и с фырканьем отдуваясь, остановились лошади. Из саночек, отбросив медвежий полог, легко соскочил на снег... Лукин. Ах, какая радость!   Горели свечи в большой зале, дети ходили вокруг елки хороводом, Лукин изображал "страшного голодного волка". Потом, сняв с елки золоченый грецкий орех, он, изображая фокусника, обратился к детям и взрослым:   - Уважаемая публика! У меня в руках плод земель заморских. Но этот орех не простой, волшебный. Не стану искушать ваше терпенье, проверьте его целостность, - и он протянул орех Коле.   Орех внимательно осмотрели, даже щипцами попробовали.   - Крепкий! - Улыбаясь во весь рот, Коля вернул его Лукину.   - Теперь начинается волшебство! - Лукин проговорил над орехом какую-то абракадабру. - Заколдован! - Зажав его между кончиками большого и указательного пальцев, легко-легко сплющил "плод земель заморских".   Все ахнули, зааплодировали. Лукин проделал этот фокус еще несколько раз. Потом, взяв со стола еще не откупоренную бутылку шампанского за горлышко, стал одной рукой, перехватывая, поднимать ее, пока бутылка не встала на ладонь.   - Аж взмок! - с облегчением выдохнул Лукин. - Легче лошадь на плечах пронести. Не верите? Ну кто попробует? Казалось, возможности этого богатыря не имеют предела.   Спустя годы Лукин с удивлением и даже некоторым восторгом поведал Николаю Александровичу, как однажды коса нашла на камень - и его сила была бита другой, еще более богатырской.   Случилось вот что. Служил на флоте некий Тимашов. Однажды расшалившийся Лукин толкнул Тимашова. Тот ответил, да так, ибо обладал силою совершенно чудовищной, что Лукин неловко упал в узкую щель между переносной кафельной печкой на массивных чугунных ножках и стеной. Он не мог оттуда вылезти.   Ему на помощь пришел сам "обидчик". Он легко, словно пушинку, перенес в сторону многопудовую печь и поднял с пола Лукина.   - Не серчай на меня, милый Васенька. Позабыл я, что с моей глупой могутой не должно так толкать людей! - примирительно произнес Тимашов. - Нечаянно вышло. После одного случая, бывшего со мной несколько лет назад, я никогда нарочно силою не хвалюсь.   - Ну, брат, расскажи! - стал приставать к нему Лукин. - Что же это такое с тобой произошло?   - А то, что наша с тобою сила - пустяк, мочалка да лыко! Настоящую силу я видел только один раз в жизни, с той поры я и хожу скромный, вперед не вылезаю. Конфуз у меня вышел!   - Ну и что все-таки?   Тимашов почесал в затылке и начал говорить про свой "конфуз", но в голосе его звучало восхищение.   - На одной почтовой станции в Тверской губернии мне очень понравилась молодая бабешка: дородная, глазищи голубые с лукошко, коса льняная в полено, бюст - ах, и всё гут! Ну, всё при ней! Сроду таких не видал, хоть под венец приглашай. Да какой тут венец, когда ямщик смену перезапрягает, через несколько минут дальше гнать!   Расчувствовался я да говорю моей красавице:   - Полюби молодца, не пожалеешь! - да несколько так вольно, по-моряцки ее и приласкал. Что ты думаешь? "Приласкала" и она меня! Сгребла эта голубоглазая меня в охапку, оторвала от земли и так шмякнула об пол, что я подняться не мог.   Отдышался вроде, а красавица меня за руку подняла и ласково глядит своими глазищами:   - Да как тебя, молодец, любить, когда ты такой квелый? Мой Петруша против тебя куда проворнее!   - Ну, говорю, не видал твоего Петрушу, да с тобой, красавица, только на абордаж ходить. Все вражеские флота повергнем!   ...Что была на русской земле это чудо-девица, сомневаться не приходится. Жаль только, что в истории не осталось о ней памяти более, чем в письмах Александра Бестужева.   * * *   В древнем гербе Бестужевых центральное место занимал золотой пятилистник на черном поле. В последнем поколении этого рода сей рисунок приобрел внезапное значение. Пять побегов дал бестужевский ствол, и весь этот пятилистник был растоптан в черном поле николаевской реакции.   Четверо Бестужевых по примеру старшего брата Николая были декабристами. Пятый не созрел для борьбы, но оказался достаточно заметен, чтобы пострадать вместе с братьями.   Из записных книжек Н. А. Бестужева: "Видали ль вы когда-нибудь дерево, поверженное громом? Листья осыпались, ветви разбросаны, пень обожжен, но еще тверд и стоит непоколебимо. Никто не полюбуется видом его, никто не придет под тень, и суеверный мимохожий, с трепетом' указывая на него, говорит: "Гнев небесный покарал его". А вся его вина состояла в том, что оно возвысило маковку свою выше других".     "Король гирь" Пётр Крылов   Тело укрепить - дело нехитрое. Куда сложнее научиться управлять своими желаниями, подчинить стремления и порывы железной дисциплине.   Этим надо заниматься ежедневно, постоянно следя за собой, не давая повода расхлябанности и разгильдяйству. Закалив характер, подавив дурные и пустяковые желания, можно добиться любых успехов и на арене, и в жизни.   Петр Крылов   Майским свежим утром, когда, казалось, вся Москва пропиталась дивным запахом буйно цветущей во всех палисадниках сирени, у мясной лавки, что на Земляном валу, остановился мальчуган. В широко распахнутую дверь он с подозрительным любопытством наблюдал, как мясник, натужась, ставит на напольные весы двухпудовую гирю, взвешивая мясные туши.   - Тебе чего, гимназист? - спросил проходивший мимо приказчик, тщедушный длинновязый парень с прыщавым лицом под лакированным козырьком картуза.   Мальчуган смущенно хмыкнул, поправил форменную фуражку и, конфузясь собственной храбрости, неопределенно помотал головой:   - Я бы... Если можно... хоть разочек...   - Чего тебе, синяя говядина? - уже строго прикрикнул приказчик. - Шел бы стороной, ишь болтаются тут! Гимназию прогуливаешь?   Мальчуган охотно кивнул головой:   - Прогуливаю! Скука там... Позвольте, дяденька, гирьку поднять.   Из лавки, привлеченный разговором, показался краснощекий мясник, добродушный увалень. Вытирая грязной тряпкой руки, он переспросил:   - Гирьку поднять хочешь? Двухфунтовую? - он пощупал под кительком мальчугана мышцы руки и уже с искренним удивлением добавил:   - А ты и впрямь здоров! Полпудика, поди, осилишь...   - Иди, карапуз, иди с Богом домой, - заторопился приказчик. - Мал еще гири подымать, пупок развяжется.   - Да пусть его потешится, - улыбнулся мясник, радуясь короткой передышке и предвкушая забавное зрелище. - Бери полпудовую - восемь килограмм! - И он вынес из лавки круглую, с небольшой ручкой, какой уж десяток лет служившую в лавке, гирю.   Мальчуган покачал головой:   - Да нет, дяденька, мне бы двухпудовку...   Собравшийся вокруг народ загоготал:   - Ишь ты, какой пострел! Говорит, дескать, двухпудовку подыму! Ох, гимназист, свистун.   Развеселившийся мясник выволок на свет божий громадную гирю, поставил ее у порога лавки. Народ сгрудился тесным кольцом. Приказчик неодобрительно скривил в ухмылке тонкие губы: он, двадцатипятилетний парень, уже пытался тайком поднимать эту самую гирю, но выше пояса она у него не пошла.   Мальчуган шагнул вперед. От всей его застенчивости не осталось и следа. Он наклонился, рванул гирю, вынес ее на плечо.   Следившая за ним толпа ахнула. Мальчуган поднатужился, лицо его залилось краской, усилие - и двухпудовая гиря чуть подрагивала над его головой.   - Ура! - заорали люди. - Качай его, аи да Илья Муромец!   - Отойдите, - внушительно пробасил мясник. - Эй, сбитенщик, иди-ка сюда. Налей хлопцу кружку, я плачу.   Насладившись вкусным напитком, вытирая белым платком (воспитанный!) губы, мальчуган отвечал на расспросы мясника:   - Зовут меня Петя Крылов. Мой папа работает управляющим на винном заводе Попова. Ох и силен батя у меня! Вчера кучер Онисим опять приплелся домой пьяным. Батяня ужас как рассвирепел, ему водочный запах на службе опротивел. Сгреб он Онисима за грудки и в открытое окошко бросил. Онисим плакал и извинялся. Мне жаль его, он добрый. Я батьку упросил не выгонять его.   Приказчик, узнав про отца-управляющего, сменил раздражение на милость. Он полюбопытствовал:   - А как же это ты... вы, молодой человек-с, такой необыкновенной для вашего юного возраста силой обладаете? Ведь это даже, можно выразиться, весьма удивительно-с.   - Батя меня многому научил, - с гордостью поведал мальчуган. - Я еще совсем махонький был, а он мне кольца над кроваткой привесил. Целыми днями я на них крутился. Забавно так! А у бати есть свои, взрослые кольца. Он и отжимы, и перевороты запросто делает, хотя уже совсем старый: ему тридцать пять лет. А я на кольцах могу раз двадцать отжаться! - похвалился парнишка.   - Статочное ли дело-с! - в восхищении пробормотал приказчик, а народ вокруг одобрительно загудел.   - Можно я на этой перекладине? - обратился мальчуган к мяснику, кивнув на перекладину для подвески туш.   - Пожалуйте-с! - осклабился приказчик - и строгим тоном к мяснику: - Василий, протри быстро!   Мясник взял тряпку, которой прежде вытирал свои натруженные руки, и послушно протер сальную перекладину.   Люди сгрудились у входа, наблюдая, как парнишка с помощью мясника повис на перекладине и начал легко, вытянувшись в струнку, не болтая ногами, подтягиваться.   - Пять... десять... двадцать один раз! - радостно выдохнули зрители.   Мальчуган, раскачивая не по возрасту широкими плечами и вытирая платком ручонки, проговорил:   - Это чего! Можно было бы и больше, да она, железка, скользкая дюже. Держаться трудно.   - Ты где живешь? - поинтересовался мясник. - В Бас манной части? В собственном доме? Скажи папаше, пусть за мясом ко мне присылает. Завсегда дам наилучшее. А сегодня подарка ради, что хлопчик у него исправный растет, пришлю парной телятинки. Заходи, малец, только учение не прогуливай больше!   Закинув за спину ранец, парнишка заспешил прочь. Толпа в восхищении смотрела ему вслед:   - Здоров! Вот и у нас на деревни один был... - И далее шли бесконечные рассказы о чудо-богатырях, которыми, если послушать мужиков, была полным-полна во времена стародавние каждая волость, каждая деревня.   У юного Пети Крылова было только две страсти - бесконечное чтение приключенческой литературы и поднимание тяжестей. Он, казалось, не мог пройти равнодушно мимо предмета, какой стоило и можно было поднять. Увидав, что Онисим распряг жеребца, Петя подходил к телеге, порой еще не разгруженной, подлезал под задок и, тужась, пытался приподнять ее.   Однажды произошел конфуз. По приказу отца Онисим закупил и привез в дом чугунки.   Пока он занимался с распряженным жеребцом, Петя, верный привычке, подлез под задок телеги и, упираясь спиною, приподнял ее. Чугунки с легким звоном покатились с телеги на землю, а самый большой и дорогой стукнулся о булыжники, которыми был замощен просторный двор, жалобно звякнул и раскололся.   Надо было случиться, что в этот момент с крыльца сходил отец. Человек бережливый, он терпеть не мог бесхозяйственность.   - Это что за разгильдяйство? - Он грозно сверкнул глазами, и случившиеся во дворе работники - конюх, птичница и кузнец, робко затихли. Только куры, привычно выклевывая что-то между камней, негромко кудахтали, да ярко-ры-жий петух, вдруг по-орлиному взвившийся на плетень, огласил окрестности воинственным трубным пением.   Отец не спеша, с пугающим спокойствием прошелся по двору, остановился возле битого чугунка. И вдруг воззрился на сына, тихим голосом поинтересовался:   - Ты, сыночек, почто родительское добро на ветер расточаешь?   Петя засопел:   - Нечаянно... виноват, - думая о том, что у его друга Онисима сегодня снова будет работа: пороть на конюшне его, Петьку. Вчера было за разбитое у соседей окно, сегодня за битое "добро".   - Хорошо, - вдруг миролюбиво произнес отец, еще раз окидывая строгим хозяйским взором двор. - Я тебя прощу, если ты, Петр Федотович, вот эту штучку перебросишь через ограду на пустырь. Коли поломаешь забор, то сам его сегодня и починишь, да еще получишь сугубую порцию по мягкому месту. Сам послежу, чтоб на этот раз Онисим постарался. Бери! - И он кивнул на кувалду, которую держал кузнец Егор.   Испытание было весьма необычным, но, впрочем, вполне согласное со столь же необычным характером папаши.   - Ты что, отец, выдумал? - запричитала мать, давно наблюдавшая эту сцену и готовая в любой миг броситься на защиту любимого дитяти.   Не обращая внимания на слезы матери, отец кивнул кузнецу:   - Взгляни, Егор, на пустыре никто не болтается? Кузнец сбегал и весело доложил, что людей за забором нет.   - Начинай! - скомандовал отец.   Петя задумчиво смотрел на тяжеленную кувалду, соображая, каким образом эту неудобную штуковину можно перекинуть через забор. Потом его осенило. Он схватил кувалду за ручку, почти за самый конец ее, и начал вращаться вместе с ней, все более и более ускоряясь. Птичница громко ахнула и закрыла лицо руками. Онисим и кузнец спрятались в конюшню и уже оттуда наблюдали за жутким снарядом, который мог в любое мгновение вырваться из детских рук и проломить кому-нибудь череп. Даже отец, стоявший в трех шагах от сына, слег-ка побледнел, но ни на сантиметр не отступил. Петя уже крутился как волчок. Вдруг он издал неопределенный звук, похожий на "кхыканье" мясника, разрубающего мощным ударом тушу, и выпустил снаряд в голубое небо. Кувалда победно взлетела над забором...   - Ну, силач парнишка! - в голос проговорили Онисим и кучер.   - Чугунки больше не бей! - коротко сказал отец и пошел со двора. - Сегодня возьму тебя с собой в цирк. Увидишь настоящих силачей.   - Милочек мой! - запричитала мать, обнимая любимого шалуна.   ...Отец сдержал слово: вечером они сидели в партере цирка Саламонского, что на Цветном бульваре. Петя почти не обращал внимания на лихих наездников, ловко падавших с незаседланных лошадей на опилки арены, его не заинтересовали ни ученые собаки, "умевшие" считать до десяти, ни "индийский факир", глотавший огонь. Он с нетерпением ждал второе отделение.   И вот под традиционный марш "Гладиаторов" на арене показались силачи. Вначале они играли мускулатурой, поражая воображение публики громадными бицепсами и необъятной шириной плеч. Затем они жонглировали гирями, запускали их вверх, перекидывались друг с другом. И все это они делали с изящной непринужденностью, с шутками, с добрыми улыбками. Мальчуган был заворожен.   Когда возвращались домой через оживленное Садовое кольцо, Петя вздохнул:   - Вырасту, пап, обязательно стану цирковым атлетом... Не зря с утюгами каждый день занимаюсь. Смотри, какие мышцы - во!   Отец выкатил глаза:   - Что такое? Какой еще атлет? Я тоже люблю цирк, гимнастов, атлетов, наездников, но я не хочу, чтобы мой наследник потешал почтенную публику. А как ты учишься? Из гимназии выгнали за баловство. Теперь в реальном училище жалуются. То драку учинишь, то голубя в класс принесешь... Что делать, сынок, с тобой? Как тебя воспитывать?   - Так же, папа, как и теперь! - быстро произнес Петя. - Только к Онисиму отправлять не надо.   Вечер отец долго совещался о чем-то с матерью. Утром он позвал к себе в кабинет сына. Его лицо было задумчиво и грустно:   - Сынок! У тебя, видимо, и впрямь к утюгам и гирям способностей больше, чем к латыни и математике. Тебе нужны приключения? Хорошо, ты их будешь иметь. На море. Я тебя отвезу в Мореходные классы в Петербург. Станешь человеком.   Сказано - сделано. С Николаевского вокзала отец и сын отправились на берега Невы.   Народ в мореходном подобрался как на заказ: все ребята удалые, рослые и крепкие. И хотя Петр Крылов оказался самым сильным, по морская дружина не' дала разгуляться его задиристому характеру: разок-другой она его поучила - "чтоб не нарушал фарватера".   Вскоре на пароходе "Чихачев", входившем в "Русское общество пароходства и торговли", Крылов в качестве ученика рулевого отправился в свое первое морское плавание. Позже, закончив училище, он был приглашен на стажировку на посудину "Кочкар", ходившую под английским флагом между Одессой и Марселем. Начались странствия по свету: Крылов побывал в Англии, Японии, Китае, Египте. Моряк он был отличный - видать, соленая волна любит силу и отвагу, манит к себе богатырских людей. Морской воздух оказался для паренька гораздо целебнее всех классических систем образования. Сила в нем все более прибывала. Уже, пожалуй, во всем российском флоте трудно было сыскать моряка, о богатырских подвигах которого ходило столько легенд. Будущий штурман переносил на спине тяжеленные чугунные чушки, ударом кулака, перевязанного ремнем, ломал толстенные доски, а если верить утверждениям очевидцев - неслыханное дело! - рвал канаты. Смотреть на эти чудеса, которые он творил на стоянках, собирались громадные толпы жителей. Его повсюду знали, везде любили. Часто раздавались приглашения:   - Петр Федотович, родной, уважь - посиди с нами за столом.   Но, к всеобщему удивлению, Крылов спиртного в рот не брал ни капли.   - Отец не баловался, да и мне не велел, - отшучивался Петр. - Вот ежели ваше благородие желает со мной сойтись в честном кулачном поединке - милости просим, всегда к вашим услугам. Побьете меня - десятирублевый билет отдам. Я вас побью - руку пожму.   Но даже такой куш не соблазнял. И только оказавшись в Англии - родине бокса, Крылов упивался своей силой и ловкостью. Английские маринеры любили кулачные развлечения и драчунами были отменными. Но и здесь утеха вскоре закончилась: иноземные храбрецы были неизменно биты самым суровым образом и даже по двое не соглашались выходить против одного Крылова.   - Это не человек, - с восхищением произносили англичане - Это какой-то Вельзевул! Его кулаком можно сваи заколачивать.   И как смутную легенду, англичане припоминали некоего "кэптайна Лукин", который тоже был русским и который в стародавние времена творил чудеса "необыкновенной силы".   - Теперь никто не может иметь такую силу! - качали головами англичане. - Люди теперь стали несколько слабее.   - Русские люди во все времена отличались удалью и силой! - дипломатично произносил Крылов, а у себя в каюте в красивой ореховой рамке повесил по счастливому случаю приобретенный раритет - гравированный портрет Лукина.   В каждом крупном порту Петр Крылов отыскивал атлетический клуб (в конце прошлого - начале нынешнего веков их развелось великое множество) и упражнялся там с гирями или боролся.   Но с особым нетерпением ждал Крылов момента, когда их судно бросало швартовые в Одесском порту. Тут процветала знаменитая в те годы "Атлетическая школа Новака".   Крылов часами упражнялся со штангой. Он проделывал с солидным весом самые различные упражнения: многократные приседания, выжимания из положения лежа, развороты туловища в стороны, жим стоя, жим из-за головы.   Товарищи по школе и сам ее руководитель Новак постоянно повторяли:   - С такой выдающейся силой надо идти в цирк. Ведь это прямо-таки невероятные возможности у человека, а он не желает из этого сделать для себя хорошую прибыль.   - Эх, чудаки, зачем мне прибыль? Мой батька человек богатый, в любой день выделит мне хорошее дело. Да не хочу я, русский человек, коммерции. Славу хочу для России!   - Таки это тоже надо вам идти работать в цирк - будете участвовать в мировых чемпионатах. Вот вам, уверяем, слава. И деньги тоже.   - Тьфу! - сплевывал от досады Крылов. - Все-то у вас в голове только деньги:   ...Так между атлетических занятий и морских рейсов бежала жизнь. Незаметно подошли выпускные экзамены в мореходке. Петр их успешно сдал. Ему вручили диплом, и он занял место второго штурмана (иначе - помощника капитана) на пароходе "Мария", курсировавшем по Азовскому морю.   Здесь тоже не обошлось без приключений. Какой-то торговец, турок по национальности, облапошил молодого штурмана, всучил ему скверный виноград вместо хорошего.   Возмущенный Крылов нашел обманщика и попросил:   - Ахмет (так звали торговца), это ведь грешно обманывать людей. Верни, пожалуйста, мои деньги и забери свой дрянной виноград.   Турок, громадный детина, выше чуть не на голову приземистого Крылова, нахально расхохотался:   - Глаза есть для чего? Чтобы смотреть, когда покупаешь. Ты не смотрел, теперь гуляй, деньги не отдам.   Крылову не жалко было денег. Но обман он посчитал для себя оскорбительным.   - Ну так что ж! - он все ближе подступал к турку. - Отдашь деньги или нет, гнусный обманщик?   Тот потешался все больше и больше. Зажав в кулаке ассигнации, он оскалил зубы:   - Отнимешь - все твои будут!   Крылов молниеносно вцепился в руку обманщика, ловко крутанул ее назад, и турок полетел вниз, головой зарываясь в ящик с крупными спелыми помидорами. Через мгновение Крылов держал трофейные ассигнации. Отсчитав нужную сумму, он остальное швырнул в ящик, где стонал обманщик, весь заляпанный давлеными помидорами.   - Зачем так сильно? Рука, моя бедная рука...   Крылова разобрала жалость:   - Не хотел тебе руку вредить! А ты впредь не мошенничай. Эй, извозчик, отвези пострадавшего домой. Держи целковый...   Наутро все Азовское побережье говорило о силе и благородстве помощника капитана с "Марии".     * * *   В конце зимы 1895 года 24-летний Крылов поехал в Москву. Он соскучился по своим старикам, да и дело у него было важное: Петр прослышал, что на одном из пароходов открывается вакансия первого помощника капитана. Вот он и собирался просить это место.   Но именно в Москве произошло, по словам Петра Крылова, "крушение его морской жизни". Случилось следующее. Однажды на Маросейке он встретил одного своего старого товарища. Тот рассказал, что атлеты создали что-то вроде своего клуба и хозяином там - атлет и художник Сергей Дмитриев-Морро.   - Где этот клуб? - загорелись глаза у Крылова. Имя Морро ему было хорошо известно: это был один из сильнейших гиревиков России.   - Сергей работает на ювелирной фабрике "Ф. А. Лорие", это в доме № 5 по Звонарному переулку Тверской части. Хозяин - поклонник атлетики. И еще он высоко ценит Сергея как работника. Вот, наверное, по этим причинам Лорие и выделил в подвале производственного здания помещение для занятий штангой и гирями.   - Так идем к Морро!   - Сейчас еще рано: он занят на фабрике. А вот позже...   Вечером друзья отправились в Звонарный переулок. С помощью сторожа ювелирной фабрики нашли "атлетический зал".   Небольшое помещение было отлично оборудовано, богатый набор гирь и штанг поражал воображение. Кругом царила чистота и порядок. Для снарядов были оборудованы стеллажи, на полу лежали ковры.   Морро - высокий, красивый мужчина с фигурой древнегреческого бога, и еще несколько молодых людей, упражнялись с тяжестями.   Вот как описывает один из современников тренировку Сергея: "Красиво он работал - - прямо орел был в темповых упражнениях. Самая тяжелая штанга, бывало, летит, как перо, - и при этом "с улыбкой на устах".   У Петра Крылова такой ловкости и изящества "в работе" не было: он все-таки был самоучкой. Без наставника в атлетике обойтись очень трудно.   Морро обрадовался гостям. До него уже доходили неясные слухи, что где-то на юге России обретается чудо-богатырь, моряк по профессии, атлет по призванию. Теперь он увидал приземистого молодого человека, немного лысоватого, со спокойным приятным лицом.   - Это мои ученики, - представил Сергей своих товарищей, вместе с ним упражнявшихся со штангами. - А вы,   Петр Федотович, не желаете нам показать свои возможности?   - Желаю! - охотно согласился Крылов. Он тут же разделся до пояса, обнажив чудовищных размеров мускулатуру, подошел к двухпудовой гире и начал творить с ней просто чудеса: кидал под потолок и мягко ловил на ладонь, посылал гирю из-за спины вперед левой рукой и тут же подхватывал ее правой, и наоборот.   - О, сударь, да вы просто гений атлетики! - в искреннем восхищении произнес Морро. - Нет, батенька, вам определенно надо заниматься серьезно гирями...   - Да, я люблю гиревой спорт, - признался Петр. - С детства... Но у меня, видать, судьба иная - морская... Вот получу назначение - и адью!   Сергей произнес серьезным, даже строгим тоном:   - Море - это лучшее, что создала природа, а моряки - достойнейшие люди, у которых остальное человечество должно учиться мужеству и настоящему товариществу. Но и таких, как вы, природа создает не часто. Жаль, если вы упустите свой шанс...   В ту ночь Петр не спал. Он мучительно обдумывал свою дорогу: отдать жизнь прекраснейшему делу - морскому, или выступать по балаганам с гирями? Господи, как быть? Ведь жизнь одна-разъединственная!   Когда багрянец утренней зари радостно заиграл на золотых маковках московских церквушек, а на улице заскрипели и зацокали по булыжной мостовой ранние повозки,. Крылов решение принял: быть ему отныне профессиональным атлетом! Море, прощай...   У Дмитриева-Морро в те годы собирались сильнейшие московские атлеты. Этот художник-ювелир отличался настоящей преданностью тяжелой атлетике: повсюду агитировал за нее, разыскивал способных молодых людей и привлекал их к занятиям, нуждающимся помогал материально. Он был очень мягок в обращении с другими, даже замечания на тренировках старался делать в деликатной форме. Его все любили.   Добавим, что Дмитриев-Морро воспитал немало первоклассных атлетов и среди них одного из первых советских чемпионов и рекордсменов, заслуженного мастера спорта СССР А. Бухарова.   С помощью Сергея Крылов тоже оборудовал "атлетический зал" - у себя дома, в подвале. Строгий отец радовался возвращению "блудного" сына и не возражал.   Постаревший и ставший пить еще сильнее, Онисим помог перевезти оборудование - штанги, цепи, гири. В подвале закипела спортивная жизнь: даже отец приходил удивляться на те "фокусы", которые творил его сын со своими товарищами.   Однажды отец привел с собой матушку. Та, глядя, как сын управляется с "железяками", со страха закрывала глаза и шептала:   - Господи, спаси и сохрани сыночка нашего Петрушу...   Больше она в подвал не спускалась, только часто и мелко крестилась, когда внизу ухали на пол штанги и гири, а в большом дубовом шкафу дребезжали тонкостенные фарфоровые чашки фирмы Кузнецова.   Но душе Крылова не хватало простора: зрители в числе нескольких домочадцев не удовлетворяли честолюбивую душу бывшего морского волка. И вот он, в душе страшась гнева отца, отправился на Девичье поле - в балаган известного в те годы Лихачева. На дворе царила буйная весна, звонили колокола, и было 25 апреля 1895 года.   Балаганщик Лихачев, высокий немолодой человек в сером пиджаке, лакированных сапогах и красном галстуке-бабочке, с костистым лицом, похожим на череп, и сверлящи-ми собеседника серыми глазами, окинул взором Крылова с ног до головы, словно покупал скаковую лошадь, и сквозь зубы процедил:   - Ну-с, и чего мы умеем делать?   - Жонглирую гирями, рву цепи... да все, впрочем, что умеют другие атлеты и даже немного больше.   - Обнажитесь, сударь...   Крылов охотно сбросил с себя дорогой сюртук, блеснув большим бриллиантом на указательном пальце, и показал свой торс.   - Дай сантиметр! - приказал Лихачев вертевшемуся рядом помощнику. - Напрягите бицепсы.   Лихачев измерил плечо Крылова и долго, с некоторой оторопью рассматривал цифру на ленте:   - Однако! - он покачал головой. - Сорок шесть сантиметров... Хорошо, я вас возьму в свой балаган. Но вам-то зачем это надо? Ко мне идут люди нуждающиеся. Вы, насколько понимаю, к таковым не относитесь. Труд наш, истинно доложу вам, чуть лучше каторжного. Положу вам, мусью, шестьдесят пять целковых в месяц - деньги, конечно, неплохие, но ведь и выступать надо по нескольку раз в день. И без халтуры, чтобы зрители всякий раз уходили счастливые, чтобы повсюду говорили: "Балаган Лихачева - самый лучший!"   - Я согласен на все условия, - твердо произнес Кры-лов. - Я люблю атлетику. А где еще я могу показать людям свою силу?   Показать силу действительно было больше негде.   Уже на следующий день перед балаганными дверями заливался колокольчик и зазывала кричал простуженным голосом:   - Дамы и господа! Пожалуйте в театр живых чудес - говорящая русалка с грудями и хвостом! Двухголовый младенец в спиртовой банке! Скорпион размером с петуха! Сказочный богатырь, уроженец города Москвы Петр Федотович Кры-лов, демонстратор необычных возможностей своей силы! Представление начинается! Вход гривенник, с детей и военных - пятак. Цена дармовая, почти "за так"!   Петр Крылов старался вовсю: поднимал тяжеленные штанги, на спину принимал подброшенные вверх двухпудовки, боролся до изнеможения с любителями из числа зрителей. Демонстрировал и "смертельный" трюк: на его голове разбивали кувалдой большой камень.   Едва кончалось одно представление, как зазывала нацеплял на голову дурацкий колпак и вновь оглашал окрестности сиплым голосом:   - Мадам и месье! В театр... милости просим! Русалка с грудями и уроженец Москвы с чудесами...   Не успевший прийти в себя Крылов, с трудом оторвавшись от кушетки, спешил на арену "с чудесами".   Вскоре от переутомления испортился сон, стал плохим аппетит. Наступила непогода. Брезент плохо защищал балаган от дождя, ветра и холода. Крылов простыл, но продолжал доблестно и честно выступать перед зрителями. Халтуры он не терпел. Каждый раз работал с предельными тяжестями. Обманных трюков, к которым нередко прибегали другие цирковые атлеты, он не признавал, работал всегда честно.   Кто-то из зрителей, чаще всего подгулявших, порой кричал:   - Дурят нас, православные! Цепи-то подпиленные!   Крылов приглашал желающих проверить цепи. Несколько правдолюбцев вылезали на арену и начинали дотошно искать подпилы, проверяли вес гирь, тужились над штангой. Все оказывалось в полном порядке.   "Проверялыцики" уходили. Петр приступал к делу. Самые невероятные трюки он выполнял с потрясающей легкостью, элегантной непринужденностью.   Слава о Крылове быстро распространялась по городу. Полюбоваться на него приходили антрепренеры других балаганов и цирков. Со всех сторон сыпались заманчивые предложения. Наконец Петр принял приглашение работать в крупном цирке Камчатского - здесь условия были получше. У Крылова уже имелся двухлетний опыт работы в балаганах. Он многому научился, освоил новые трюки, которые пользовались особым успехом у публики. Он ложился на арену, на него клали сверху большой помост. К ужасу зрителей, на помост въезжало лакированное авто с шофером и несколькими дамами. Потом помост снимали, и Крылов, к восторгу публики, поднимался цел-целехоньким.   Другими коронными трюками Петра были выступления с толстыми полосами железа. Он завязывал их "галстуками", "браслетами". Сила его рук оказалась действительно фантастической.   Но непревзойденным он оставался в упражнениях с гирями. Может быть, именно та легкость, с которой он обращался с ними, и создавала иллюзию у зрителей их "ненастоящности". С такой же легкостью он рвал толстые цепи.   Чем больше росла популярность атлета, тем чаще ему приходилось выходить на арену.   Современник и биограф Крылова, известный И.В.Лебедев ("дядя Ваня") утверждает: в те годы Петру Федотовичу выступать приходилось не меньше 12 - 15 раз ежедневно, а в кратких промежутках требовалось подниматься на раус {балкон на наружном фасаде цирка) и зазывать почтенную публику.   Любовь к избранному делу, которое Крылов называл "святым", помогала выдерживать эти нагрузки.   После нескольких лет работы Крылов придумал и осуществил трюк, который на всех афишах справедливо именовался рекордным. Лебедев писал об этом "хорошем номере", приводившем в неистовство публику: Крылов "поднимал со стоек лошадь с всадником на веревках".   Кстати о плакатах: этот трюк нашел свое художественное изображение, причем вместо лица Петра Федотовича было изображено другое, вполне зверское - с лубочного издания "Палач города Берлина".   Слава о Крылове уже бежала по всей Руси, но то ли не везло богатырю, то ли его характер оставался по-юношески беспокойным, но его повсюду сопровождали скандалы, которые, впрочем, лишь подогревали к нему интерес. Так, ему пришлось работать в паре с другим популярным в те годы атлетом - С. Елисеевым. Между ними чуть не на каждом выступлении начиналось нешуточное состязание - кто кого? Оно не только изматывало обоих, оно то и дело, на потеху публики, доводило их до словесной перепалки, которая порой переходила в откровенные стычки. Разошедшихся атлетов с трудом разнимал десяток униформистов и служителей цирка, а хозяин штрафовал. Но эта "педагогика" помогала мало. Война на арене продолжалась.   Случалось, что "боевые действия" перекидывались в партер. Дело в том, что Крылов любил весело комментировать свои выступления. К примеру, когда ему доводилось разбивать громадные камни кулаком, то он неизменно обращался к публике со словами:   - Господа, если вы думаете, что в этом номере есть фальшь, то могу разбить этот камень кулаком на голове любого желающего... Милости прошу! Есть здесь хоть один храбрец?   Публике были по вкусу эти незамысловатые шутки. Но однажды, когда Крылов выступал с особым воодушевлением и успехом, какой-то господин в чиновничьей форме, сидевший в первом ряду, нарочито громко сказал своей соседке:   - Не понимаю, как в наш просвещенный век можно приветствовать грубую силу. Это просто бык какой-то!   Атлет даже оторопел от такой дерзости. Он жестом остановил оркестр и обратился к публике:   - Я действительно работаю на арене. Наш народ любит сильных людей. И я люблю силу в человеке. Поэтому и пошел в цирк. И нахожу, что лучше быть сильным быком, нежели слабым ослом, хоть и в чиновничьей фуражке, как сей субъект!   Под сводами цирка раздались громовые аплодисменты.   Чиновник не успокоился. В нем разыгралась амбиция.   - Да знаете ли вы, господин циркач, с кем имеете честь говорить? - начал кричать он, перелезая через барьер на арену. - Да я вас сей миг в полицейский участок...   Крылов взял чиновника за шиворот, высоко приподнял и опустил на прежнее место. В зале стоял хохот невообразимый. Это было тем забавней, что этого чиновника многие знали как склочного человека. Но как бы то ни было, после представления атлета препроводили в участок, где и был составлен протокол по случаю "нарушения общественного порядка".   А потом начались гастроли по Сибири, и Петр Федотович покрыл себя новой славой - уже в качестве борца, хотя в этом деле он совершал лишь первые шаги. В Иркутске его поджидал богатырь по фамилии Шляпников, которого иначе как "сказочным" не называли. Двухметрового роста, весом более 140 килограммов, Шляпников обладал громадной силой.   И вот в назначенный день иркутский цирк был забит до предела. Публика страшно переживала за своего. Борьба назначена "на поясах". Рефери дал сигнал. Зал замер.   Крылов был ниже почти на голову, да и весил намного меньше. Но он тщательно продумал схватку. Превосходство соперника в росте он решил свести к его недостатку.   Крылов норовил пригнуться как можно ниже, заставляя тем самым наклоняться и соперника, принимать неудобную позу. Шляпников начал яростно бросаться на ускользающего противника, забывая об осторожности. Крылов своего шанса не упустил: ловким приемом он уложил "сказочного богатыря" на лопатки.   Потом были поездки во многие города России, особенно осталось памятным путешествие по Волге. Ярославль, Рыбинск, Кострома и другие приволжские города околдованы удивительной силой Петра Федотовича. Его биограф перечисляет "многочисленные трюки" Крылова, столь пришедшиеся по душе тысячам и тысячам зрителей, наблюдавших выступления атлета: "он рвал цепи, ломал подковы и монеты, разбивал кулаком камни, делал растяжку с четырьмя лошадьми".   Про эту "растяжку" в свое время много и с восхищением писали газеты. Форейтор выводил на арену две пары сильных лошадей, которых его помощник по сигналу Крылова начинал хлестать и погонять в разные стороны. Петр Федотович с наружным спокойствием и легкой улыбкой удерживал скакунов, лишь мышцы облаженного торса наливались сталью. Восторгу зрителей не было конца!   Неприятное приключение произошло в Рыбинске. Здесь, часа за полтора до схватки с гигантом Петром Егоровым, весившим около десяти пудов, к Крылову явилась некая депутация в сюртуках и сапогах-бутылках. Они швырнули на стол толстую пачку ассигнаций, а их предводитель в синем картузе с красным околышем, ухмыляясь, заявил:   - Вот, дорогой, возьми-ка приз от обывателей нашего города, но, голуба душа, под Петрушу, пожалуйста, ляжь. Ну, покочевряжься малость, попыхти - чтоб, дескать, все было в натуральном виде, а потом и ложись. Уважь, пожалуйста, народ...   Крылов сгреб просителя в охапку и, слегка размахнувшись, запустил его в окно. Тот, выбив раму и роняя стоявшие на подоконнике горшочки с геранью, полетел на матушку-землю. Остальные, спотыкаясь и сшибая друг друга, бросились к дверям.   В тот вечер, если верить суконному языку местной прессы, "заезжий гастролер на первых мгновеньях схватки, не применяя ухищрений техники, приподнял над ареной атлета-профессионала Егорова и с силой опустил его наземь, после чего тот не смог продолжать схватку из-за повреждения в организме. Единогласным решением жюри победа присуждена Петру Крылову".   Но главные действия развернулись чуть позже, когда победитель, весело насвистывая мотивчик модной опереттки "Мадам Арго", возвращался в гостиницу. Проходя мимо какого-то пустыря, Крылов получил тяжелый удар по голове и потерял сознание...   Наутро, раненный, но справедливо гордый своей неподкупностью, чемпион прервал гастроли и был вынужден вернуться в Москву для восстановления здоровья.   ...Шел 1898 год. Атлету, быстро снискавшему своим талантом всеобщее признание, нужно было подумать об устройстве личной жизни: заметно сдавшие старики родители каждый день твердили, что пора, дескать, им внуков нянь-кать. Сынуля не возражал. Опытная сваха познакомила Петра Федотовича с красивой барышней из зажиточной купеческой семьи.   Но ни этот, ни другие - по свидетельству биографа - "романы" не были удачными.   Он обладал яркой внешностью, был славен и богат, много читал, много видел, интересно умел рассказывать, но беда его заключалась в том, что гири, гантели, штанги и двойные нельсоны заслонили от него всю остальную жизнь. С кем бы и о чем бы он ни беседовал, разговор тут же съезжал на богатырские темы. Он все время только показывал мускулы и спрашивал своих поклонниц: "Сколько вы выжимаете!"   Барышни тут же скисали, свадьба разлаживалась.   Когда он впервые побывал в цирке Владимира Дурова, то и тут не удержался:   - Хороший артист Дуров, - сказал Крылов своим спутникам, - но в общем ничего не стоит, так как моей штанги поднять не может.   По признанию атлета, он думал о трюках и "бульдогах"* даже во время концерта Федора Шаляпина и посещения Третьяковской галереи. Можно иронически улыбаться, но такая преданность любимому делу не может не восхищать.   В Москве Крылов подружился с удивительным аристократом - бароном М. О. Кистером, который, как и В. И. Лебедев, всю свою жизнь и немалые капиталы вложил в развитие отечественной тяжелой атлетики. На Новинском бульваре Кистер соорудил и отлично оборудовал спортивный зал или, по выражению тех времен, тяжелоатлетическую арену. Сюда на тренировки и соревнования съезжались известные силачи - Иван Лескиновиц, Дмитриев-Морро, Солдатченков, Ломухин, Горлов, феноменальный богатырь Митрофанов, впоследствии спившийся и умерший босяком где-то под забором.   По свидетельству современников, среди московских атлетов царил удивительный дух доброжелательства и искренней дружбы, которые не портила спортивная конкуренция.   Они помогали друг другу советами на тренировках, показывали тут же придуманные приемы, устраивали гастроли и сборы средств для неимущих, нуждающихся товарищей и их семей.   И вновь поездки, вновь гастроли. На афишах Крылова уже красовалось льстящее самолюбию - "Король гирь"! Месячный гонорар был солидным - 300 рублей. Теперь ат-   * Так на профессиональном языке называли тяжелую гантель весом более 40 фунтов.   лет был ангажирован владельцем известного цирка Девинье. Петр Федотович блистал трюками в Минске, Двинске, Лодзи, Вильне, Гродно, Ковно.   По заведенному обычаю, после демонстрации силы, в которую Крылов включил рекордный трюк - поднимание платформы с лошадью и всадником, шпрехшталмейстер, муж громадного роста и необъятной ширины в талии, играя самыми низкими регистрами своего голоса, провозглашал:   - Ну-с, господа отдыхающие, хочет ли кто из вас получить приз? - Он поднимал руку с кредитным билетом, на котором была изображена Екатерина Великая, - Сто рублей тому, кто положит на лопатки "короля гирь", чудо природы Петра Кр-ры-ылова!..   Конкурент находился обычный - из подгулявшего мастерового или купчика. Борьба напоминала игру кошки с маленькой мышкой. Чаще всего атлет нежно поднимал "конкурента" (без кавычек здесь не обойтись) в воздух и под хохот и улюлюканье всего зала бережно относил на его место.   Но в Лодзи случилось непредвиденное. После демонстрации шпрехшталмейстером ассигнации на арену спустился из зала совсем юный, но великолепно развитый человек.   - Я буду состязаться с господином чемпионом, - заявил он, - Но предлагаю не борьбу, а состязания в поднимании гирь...   - Согласен! - протянул ему руку Крылов.   И вот конкуренты приступили к делу. Первым начал Петр Федотович. Он выжал левой "бульдог" в 280 фунтов. К его удивлению и неописуемому восторгу публики, молодой человек поднял лишь чуть меньше - 275 фунтов. Далее преимущество было явным - Крылов легко победил в поднимании штанги "с моста" (было такое движение) - 300 фунтов, затем развел руки в крест, в каждой из которых были связанные гири общим весом по сто фунтов.   И все же в заключительном состязании, вновь вызвав бурный восторг местных зрителей, победил юный конкурент. Он толкнул штангу в 320 фунтов два раза, а уставший от нескольких выступлений, бывших в тот день, Крылов - лишь один.   - Назовите себя? - попросил Петр Федотович.   - Станислав Збышко-Цыганевич! - тут же раздались голоса из зала. Этого молодого человека лодзинцы знали и верили, что он станет непобедимым чемпионом. Добавим, что надежды оправдались. Крылов посоветовал одаренному юноше всерьез заняться тяжелой атлетикой, дал практические рекомендации для укрепления силы. Тот последовал его совету. Позже его имя гремело как одного из самых сильнейших борцов.   В Вильне Крылова поджидало очередное испытание. Поднимая лошадь с всадником, он поскользнулся и вывихнул ногу в колене и ступне.   То ли вывих был тяжелым, то ли доктора подобрались бестолковые, но травма заживала очень медленно. Крылов готов был умереть от неподвижности и тоски. Ему, вечно непоседливому и энергичному, приходилось неделя за неделей проводить в больничном заключении. Сам позже он признавался, что находился на волосок от самоубийства.   К счастью, его не забыли друзья. То и дело они навещали Петра Федотовича, рассказывали о последних спортивных и цирковых событиях в Москве - сюда его доставили вскоре после несчастья. Сергей Дмитриев-Морро и Михаил Кистер разработали для Крылова систему восстанавливающих упражнений, помогали ему передвигаться. Несколько раз с помощью друзей Крылов "транспортировался" на соревнования атлетов в цирке, где шпрехшталмейстер торжественно провозглашал:   - Дамы и господа! Сегодня нас почтил присутствием знаменитый чемпион, "король гирь"...   Зал устраивал своему любимцу бурную овацию.   Заботливое внимание помогло пережить несчастье, а упражнения вернули былую силу атлету. Он лишь улыбался, вспоминая о месяцах болезни:   - Перемелется - мука будет...   С 1901 года он вновь работал в цирке у Девинье. Этот год он сам называл весьма успешным, ибо установил несколько рекордов. Вот они, возможно не очень понятные современному любителю спорта, но отражающие характер тяжелой атлетики тех времен: Крылов выжал штангу левой рукой весом 280 фунтов, развел в стороны руки, держа в каждой стофунтовые шары, затем, по выражению Крылова, он "донес правой рукой гирю в сто фунтов к выжатой левой рукой штанге в 240 фунтов, а с моста взял 300 фунтов".   Все эти рекорды Крылов "проделал официально в Киевском атлетическом обществе и получил за них от председателя общества доктора Е. Ф. Гарнич-Гарницкого диплом и золотую медаль".   В 1903 году Крылов стал работать у знаменитого Александра Чинизелли в Варшаве на жалованье почти фантастическом для циркового атлета - 600 рублей в месяц. Вот как выглядит рассказ об этом периоде жизни самого Крылова в литературном переложении И. В. Лебедева: "Положим, и работал я, как верблюд - без устали и самые тяжелые трюки. К моей программе прибавились еще: выталкивание двумя руками - с передачей затем на одну руку - громадной штанги с полыми шарами, в которых сидели два униформиста. Другой трюк - поднимание цепями платформы, на которой сидят двадцать человек. Многие думают, что благодаря стягиванию цепей этот номер не очень тяжелый. Ну нет, черт меня передери! Нужны очень сильные ноги и очень сильная спина, иначе останетесь калекой на всю жизнь. Жизнь в Варшаве мне очень понравилась...   Наконец мне привелось работать и в Москве Белокаменной. Запестрели мои плакаты (теперь уже художественной работы) на заборах общественных садов: Омона, Антея, Зоологического, Народной трезвости, в Ново-Сокольниках...   От радости, что я работаю в своем родном городе, я старался чуть не лопаться под гирями и нагружал на себя неимоверный вес. Публика меня почти на руках носила".   Через года два-три, с легкой руки И. В. Лебедева, по всей России - по крайней мере, в сколько-нибудь крупных городах, начали проводить чемпионаты по борьбе. Крылов признавался, что ему очень трудно было освоить приемы борьбы и тактику ведения схваток. В учителя он взял известного мастера венгра Сандорфи, которому платил большие деньги и с которым занимался ежедневно по несколько часов. Так называемая "французская борьба" разрешала не только болевые приемы, но и просто удары.   Крылов предпочитал "жесткий" стиль борьбы. Он очень внимательно следил за своей спортивной формой. В то время не существовало научно обоснованных спортивных методик. Каждый атлет "варился в собственном соку". Методика занятий Крылова, его режим питания и образ жизни неизменно вызывали острый интерес. Крылов долгие годы оставался одним из сильнейших гиревиков и борцов России, носителем титулов "чемпион мира".   Современному читателю, думается, небезынтересно будет познакомиться со статьей П. Ф. Крылова "Тренировка гиревика" в журнале "Геркулес" (август 1914 года), которую мы публикуем полностью:   "За последние годы среди любителей, с которыми мне приходится встречаться, господствует стремление тренироваться исключительно на рекорды. Это - неправильная система и, мало того, пагубная. Такие рекорды являются вымученными. Они не только не доказывают силы, но изнашивают человека. Сперва развивайте свои мускулы, добейтесь их наибольшего развития путем тренировки, - а тогда уже можете без вреда "работать" и для рекордов. Мне сейчас 43 года, и я себя чувствую не слабее, нежели был 25-летним молодым гиревиком. Мускулатура моя не ухудшилась в качестве и не уменьшилась в объемах. Это - результат лишь рациональной тренировки. Говорится: "показ лучше наказа", а поэтому я приведу описание моего тренировочного дня, - это может пригодиться моим молодым собратьям по гиревому спорту для выработки каждым из них индивидуальной для себя системы тренировки.   Проснувшись, я беру воздушную ванну в течение 10 минут, а если лето, то солнечную. Затем - тяну резину (короткая растяжка из шести резин); тяну перед собой, над головой, из-за спины, каждой рукой отдельно и т. л. Делаю отжимания на полу, - на всей ладони или на пальцах, раз до 100. Бегаю минут 10 - 15. Прыгаю "лягушкой": короткие прыжки, на носках, с глубоким приседанием. Беру душ или обтираюсь холодной водой. Через полчаса завтракаю: яйца, два стакана молока и один стакан жидкого очень сладкого чая. Гуляю до обеда. Обед - в 5 часов. Через два часа после обеда тренируюсь тяжелыми гирями: выжимаю или толкаю (через день) штангу в 5 пудов, стоя и лежа, по 50 раз (пять раз по 10 выжиманий). Выжимаю двойники 50 раз (та же пропорция). Приседаю с пятипудовой штангой - на всей стопе - 100 раз, а затем хожу с тяжелым человеком на шее взад и вперед по лестнице. Кончаю тренировку гантельными движениями, причем делаю плечевые упражнения с 20-фунтовыми гантелями, а для бицепсов тяну каждой рукой по 2 таких гантели вместе. Последние два года тренируюсь тяжестями после обеда только 3 раза в неделю (прежде ежедневно), а остальные дни этот час тренируюсь борьбой в стойке и закладыванием нельсонов - необходимо мне, как борцу. После тренировки - беру душ и иду гулять.   Когда я тренировался "на рекорды", то брал всегда "на разы" очень небольшой вес: двумя руками - 4,5 пуда, одной рукой - 3 пуда. Тяжелый же вес брал только один раз в неделю, и тогда пробовал сделать рекорд. И вот этой своей крайне осторожной и выдержанной системе тренинга я обязан тем, что сохранил силу и мускулатуру, хотя мне приходилось, как цирковому атлету прежнего времени, иногда "работать" по несколько раз в день на представлениях очень тяжелым весом и проделывать самые трудные трюки.   Что касается моего пищевого режима, то я прежде ел много мяса, а теперь налегаю, главным образом, на овощи и фрукты и считаю это полезнее. Особенно люблю печеный (по-пастушески) картофель - сытное и здоровое кушанье. Водки и пива не пью, но во время обеда пропускаю небольшой стаканчик легкого вина. Абсолютно не курю".   Ну и конечно, вам, дорогой читатель, будет любопытно узнать, каким же был этот богатырь в объективных цифровых показателях, которые столь любили в атлетическом мире.   Вот его антропометрические данные: рост - 170 сантиметров, вес - 88 килограммов, шея - 47 сантиметров, окружность грудной клетки при вдохе - 123 сантиметра, напряженный бицепс - 46 сантиметров, предплечье - 35 сантиметров, бедро - 67 сантиметров, икра - 40 сантиметров.   Великий был человек - "король гирь"!     Человек из публики или Рождение героя   На Руси святой сильных людей множество великое. Беда только в том, что многие не раскрывают своих удивительных возможностей или даже вообще о них не ведают... А жаль!   Федор Бесов     Никто из 1075 жителей древнего уездного города Слободского, который еще при царе Иване Васильевиче назывался просто Слободкой, не подозревал, какие великие события ожидают их в самом неотдаленном будущем! Все началось с пустякового и непримечательного события. В тот тихий июльский день, когда солнце потянулось к горизонту, окрашивая нежным пурпуром гряду перистых облаков, когда во всех девяти городских церквах и двух монастырях - Крестовоздвиженском и Христорождественском, отзвонили колокола, собирая прихожан к вечере, на пристани собралась кучка людей. Ожидали прибытия рейсового парохода из Вятки.   И вот он показался, вынырнув из синей излучины, с каждым мгновением приближаясь к правому высокому берегу, весь в клубах пены, лишь на мгновение срывающихся с борта, чтобы показать почтенной береговой публике название - "Св. Георгий".   Старик матрос, с пиратской повязкой на выбитом глазу, не выпуская изо рта вонючую козью ножку, хриплым голосом проревел:   - Держи! - и ловким движением через головы пассажиров бросил на пристань просмоленную чалку.   Закипела вода, глухо раз-другой ударился борт о причал, и со стуком опустились сходни. По ним, неуверенно ступая, двинулись люди в истасканных лаптях, наваксенных щегольских хромовых сапогах, изящных дамских туфлях, городских штиблетах.   - ПапА, папА приехал! - радостно крикнула миловидная, с копной каштановых волос и провинциальным румянцем на свежих щечках барышня.   Она бросилась обнимать солидного господина, чуть не сбив на теплый прибрежный песок его новое соломенное канотье "а-ля Пари". - Мамочка, идите сюда!   Но уездный казначей, коллежский советник Константин Владимирович Долгушин прибыл в родной город не один. Рядом с ним стоял человечище необыкновенного размаха плеч. Твидовый пиджак едва не трещал при каждом движении рук.   - Позвольте, Федор Федорович, представить мою суп-РУГУ> - проговорил казначей, - Анастасия Ивановна. А это дочка, так сказать, наследница - Наденька.   - Федор Бесов, - вежливо поклонился гость. Личико девушки зарделось еще больше.   - Знаменитый чемпион мира! - с восхищением добавил казначей.   - Не может быть! - с радостным изумлением в один голос проговорили дамы. - Какими судьбами? Ах, мы читали о вас в газетах...   - В Вятке я был на представлении господина Бесова и упросил его дать гастроли у нас, - объяснил казначей. - Я сам любитель атлетики и знаю, что в Слободском будет полный аншлаг.   Анастасия Ивановна всплеснула руками:   - Что же мы стоим? Милости просим к нашему скромному жилищу! Антон! - обратилась она к кучеру, белобрысому малому в косоворотке с расшитым подолом, лениво похлопывавшему по сапогу кнутовищем. - Грузи багаж!   - Я не один, со мной помощники, так сказать - труппа, - предупредил Бесов. За его спиной выросли два дородных молодца.   - Для всех места найдем! - радушно улыбнулась Анастасия Ивановна. - Гость не кость, за порог не выкинем.   Когда на бричку грузили реквизит чемпиона, вышел забавный случай. Услужливый Антон схватился было за небольшой сундук, обитый по углам железными полосками, да так и присел, охнув:   - Хосподи Сусе, что-то такое? Бесов расхохотался:   - Цепи там! А ты думал - пряники?   И он, легко подхватив сундук, бережно опустил его в бричку.   Когда багаж был погружен, Антона послали вперед, а сами отправились домой просекой бора, сквозь который синело чистое небо. Пахло по-дачному - земляникой и самоварным дымом.   Вечером, после ужина, расположившись на веранде уютного казначейского дома, хозяин и Бесов обсуждали план действий. Решили, что первое выступление будет завтра в городском парке.   Уже ранним утром следующего дня город стал украшаться афишами. Они призывно висели на стенах почтовой конторы, мужской и женской гимназий, больницы, в которой стояло полсотни коек, почти всегда пустовавших. То ли жители городка отличались крепким здоровьем, то ли предпочитали лечиться и умирать у себя дома.   Затем расклейщик афиш оклеил тумбы около парка, забор возле рынка и уже приспособился возле дома исправника, намазал клейстером его ворота, но в этот момент выскочил сам хозяин - коллежский советник Павел Петрович Пасынков и ударом кулака в глаз погасил смиренное желание расклейщика украсить афишей его дом. А зря! Текст ее был весьма любопытен.   Ошарашенные обыватели, большинство из которых дальше Вятки не плавали, с удивлением по многу раз перечитывали афишу:   <b> Анонс!   Прибыл в город Слободской чемпион, всероссийский силач, русский атлет и непобедимый борец.   Фёдор Бесов   Исполнит атлетические упражнения, в которых ему нет равных в мире!   Невиданные номера:   С завязанными глазами жонглирует двухпудовыми гирями.   Жонгляж с 8-пудовой штангой.   Ломает лошадиные подковы.   Свивает в браслет вокруг своего запястья полосовое железо в 13/4 дюйма.   Рвет железные цепи.   Удерживает на месте двух рвущихся в разные стороны скакунов.   Ударом кулака пробивает гвоздь сквозь толстую доску.   Мизинцем поднимет на вытянутую руку трех взрослых людей. Поднимет платформу, на которую приглашаются до 25 лиц мужского и женского пола, или   Тройку лошадей с экипажем общим весом до 80-ти пудов.   Рекордный трюк: согнет строительную балку!   Ф. Бесов вызывает всех любителей и профессионалов на какую угодно борьбу.   Победителю приз - 50 рублей.   Только два выступления!   </b> Весь город поспешал к летнему саду.   Перед входом слободские горожане увидели нечто такое, что потрясло их непорочные души. На двух чурбанах лежала громадная двутавровая строительная балка. К ней был прикреплен большой лист фанеры, на котором местный Леонардо да Винчи вывел крупными черными буквами: "Эту железяку скрутит в бараний рог мировой чемпион Федор Бесов".   Незатейливая реклама накалила страсти еще больше. Жаждущие видеть "всемирного чемпиона" отчаянно штурмовали входные ворота летнего театра. Билеты моментально раскупили, но толпа прибывала и прибывала. Добровольные помощники Бесова из местных любителей атлетики с трудом удерживали свои позиции возле входных ворот, штурмовавшихся теми, кто жаждал насладиться невиданным доселе зрелищем. На колеснице подъехал духовой оркестр пожарных, подрядившихся за пять рублей играть на представлениях.   Скоро они грянули польку "Кокетка". Мощные звуки меди подняли в небо стаю ворон, а с дерева свалился один из сидевших там мальчишек. Напряжение нарастало. Закрытые ворота под напором наседавших, казалось, вот-вот рухнут. Прибывший на место происшествия исправник Пасынков с трудом пробрался на свое место.   И вот последний раз ухнул барабан. Замерли все: работяги, производившие "железный и скобяной товар", владелица местного "пряничного производства" Дряхлова, фармацевт Рябинский, казначей Долгушин с дочкой и женой, и даже матрос с пристани.   Пожарники вновь заиграли. На этот раз их инструменты извлекли звуки знаменитого марша "Гладиаторов". Начался традиционный для всех европейских цирков и чемпионатов борьбы парад-алле.   Федор Бесов явился как существо иного мира - необыкновенный, играющий грудой удивительно развитых мышц, все могущий на свете, и даже его лицо стало каким-то вдохновенным. Обойдя с приветствием ряды публики, артист вышел на помост. Всю ночь его сооружали местные плотники. Помост был сделан из толстых досок, поверх которых прибили несколько листов кровельного железа, предназначавшихся для создания шумового эффекта. В центре аккуратно постелили резиновый коврик.   Бесов взял для разминки двухпудовку, раскачал ее и вдруг зашвырнул куда-то в бездонную голубизну неба. - А-а-а!.. - с ужасом выдохнула публика. Послушная законам всемирного тяготения, двухпудовка, достигнув высшей точки полета, стремительно падала вниз - на того, кто ее выпустил. Зрители замерли. Им казалось, что гиря сейчас расшибет смельчака. Но в последний момент Бесов чуть отклонился, и тяжкий груз со страшным грохотом шлепнулся на резонирующий помост.   Потом Бесов кидал гири и принимал их на плечи, на спину, жонглировал ими, словно они были из папье-маше.   Кто-то в публике даже засомневался:   - Они у тебя настоящие?   Бесов великодушно улыбнулся:   - Проверьте! - и сделал вид, что швыряет двухпудовку в зрителей. Те ахнули, кто-то в испуге обмер, но Бесов уже выводил из толпы на арену сомневающегося.   Мужичок в суконной поддевке и рубашке с синими горошинами, смущаясь, с трудом подтянул гирю лишь до колена, махнул рукой и под веселый гогот зрителей поспешил на свое место.   Затем Бесов без особых усилий ударом ладони вогнал несколько гвоздей в доску.   Дошла очередь и до цепей.   - Попрошу господ зрителей проверить цепи на прочность! - обратился чемпион к присутствующим.   Неловко потоптавшись на месте, а затем расходясь все более и более, несколько человек из публики безуспешно пытались разорвать цепи. Они растягивали их, дергали. Но общих усилий оказалось мало - все звенья оказались прочными.   Тогда Бесов тоном волшебника изрек:   - Прошу внимания!   Он обмотал ладони цепью. На несколько мгновений замер.   Вместе с ним замерли и все присутствовавшие.   И вдруг коротко и резко рванул руки в стороны. Цепь разорвалась, и одно из звеньев отлетело к ногам владелицы "пряничного производства" мадам Дряхловой, которая мелко и часто крестилась, приговаривая:   - Чур меня, чур меня!   И вот наконец дело дошло до главного. Десяток добровольцев, натужливо сопя, втащили на помост балку. Бесов набросил на плечи махровое полотенце. В предвкушении необыкновенного и жуткого действия публика аж оцепенела. Лишь громкогласные соловьи, спрятавшиеся в ближних кустах орешника, заходились в сладостной любовной трели.   Чемпион подсел под балку и водрузил ее на свои плечи. Не торопясь он описал круг по помосту.   Затем перед зрителями выступили два его помощника. Они пригласили желающих повиснуть на концах балки. Слободчане с охотой согласились на это заманчивое предложение. В их славном городе уважали большую силу, и им было лестно стать причастными к тому удивительному, что происходило на помосте.   Несколько мгновений спустя десятка два горожан повисли на балке. Бесов, широко расставив ноги, заметно напрягаясь, доблестно сохранял свою позицию. И вдруг на глазах слободчан, ошалевших от невиданного прежде зрелища, концы этой балки стали медленно сгибаться и скоро коснулись помоста. Балка действительно, как и было обещано, скрутилась в "бараний рог", ну, если не в рог, то все же изрядно прогнулась.   И он показал в этот вечер вес, что обещал, кроме "адской наковальни", которую просто не успели подготовить. Но в его невероятной силе уже никто не сомневался.   - Есть желающие соревноваться в борьбе? - Бесов обвел взглядом ряды зрителей.   - Можно выйти трем-четырем - буду сразу бороться со всеми.   Публика постыдно безмолвствовала. Никто не хотел получить увечье.   - Жаль! - Бесов вздохнул.   В заключение программы атлет исполнил еще два номера. Он попросил у публики серебряный рубль. Анастасия Ивановна Долгушина поспешила протянуть монету.   Бесов, коротко взмахнув рукой, вогнал рубль в доску так, что он ушел в нее полностью. Сей монумент атлет под аплодисменты зрителей подарил Долгушиной.   Затем, на прощанье, он взял у помощника колоду карт и без видимого усилия разорвал ее на две части.   Ликование было долгим и всеобщим. Атлета не отпускали, кидали ему цветы. Бесов устало улыбался и па завтра обещал показать новые номера - "еще более удивительные".   Исправник Пасынков пришел в комнатушку, где переодевался Бесов. Он выразил "искреннее восхищение" и попросил афишку - "на память".   Вечером вся семья казначея собралась на веранде, ярко освещенной желтым светом керосиновых ламп. В воздухе, густом от запаха земляники и цветов, тонко звенели комары. На самом почетном месте, в середине стола, рядом с хозяином и исправником Пасынковым, сидел Бесов. Горничная внесла на подносе жареных цыплят и пикули, запотевший графинчик водки и бутылку лафита.   - У вас, наверное, Федор Федорович, родитель был могучей корпуленции? - допытывался исправник. - Вы, позвольте спросить, откуда родом будете?   Бесов, по всем правилам хорошего тона, ловко обрабатывал цыпленка с помощью ножа и вилки и не спешил отвечать. Он вообще никогда ничего о себе не рассказывал. Даже близкие ему люди не знали, где он родился, кто его родители. Более того: этого не смогли выведать и пронырливые журналисты. О Бесове ходили самые разнообразные легенды. Одни утверждали, что он сбежал с каторги и поменял свое имя, стал жить под чужим паспортом. Другие, напротив, говорили, что он сын знатных родителей и получил хорошее воспитание и образование. Но родители отказались от сына, когда тот стал заниматься не аристократическим делом - выступать перед публикой с гирями и штангами. Как говорили в старину, тайну рождения он "унес с собой в могилу".   Бесов на приставания исправника ответил шутливо, стихами Баратынского;   Были бури, непогоды,   Да младые были годы!   В день ненастный, час гнетучий   Грудь подымет вздох могучий...   Барышня, мерцая длинными ресницами, во все глаза глядела на удивительного гостя. Зардевшись от смущения, пришла ему на помощь, робко попросила:   - Расскажите, пожалуйста, о каких-нибудь приключениях из вашей жизни? Наверное, немало всякого с вами случалось?   Чемпион ответно улыбнулся и весело поведал:   - Всякого навидался, силенка порой пригождалась. Скажем, происшествие на Пермь-Тюменской железной дороге. Ехал я на гастроли. Вдруг на перегоне Шайтанка-Анатольская наш поезд резко тормозит - на линии авария. Перед нами, как раз на стрелке, паровоз стоит, он сломался и не идет ни взад, ни вперед. Час стоим, два. Сколько ждать можно! У меня вечером выступление. Не приеду, придется большую неустойку выплачивать.   Подумал, подумал и отправился к машинисту. Решительно ему заявляю:   - Сейчас я продвину машину вашу вперед...   Тот смотрит на меня как на сумасшедшего. А я снял пиджак и... - Бесов обвел взором слушателей, ловивших каждое его слово, и вдруг спохватился:   - Впрочем, господа, чтобы не быть голословным, я вам кое-что прочту...   Он ушел к себе в комнату и вскоре вернулся.   - Вот послушайте, что писали в газете "Урал" от 14 июня в номере 2327: "Ф. Ф. Бесов 10 июня нынешнего года сдвинул плечом паровоз товаропассажирского поезда № 26 на 355-й версте Пермской железной дороги, паровоз № 456... За свою силу Бесов назван Самсоном XX века" *.   Исправник налил Бесову большой лафитник водки. Тот запротестовал:   - Не могу, простите великодушно! Завтра выступление...   - Такому богатырю - такая склянка! Тьфу, ты, господи, разве эта малость - помеха? - наседал исправник. - Ну, за компанию, ради дружбы!   Чемпион поколебался... и залпом выпил водку. Исправник тут же наполнил лафитник опять. Если бы знал Бесов, что ожидает его назавтра! Остерегся бы такого застолья...   Эту газетную выдержку Бесов включал в рекламу своих выступлений.   ******************************************   Черный бархат неба усеялся яркими бриллиантами звезд. Благословенный город спал. И ни одна душа на свете, даже ретивого по службе исправника Пасынкова, не подозревала о том потрясающем событии, которое судьба уготовила мирным обитателям городка.   ***************************   - Идем на Беса смотреть! Рельсы, бают, голыми руками гнет.    - Небось брешут!    - Васька Хлыбов сказывал, он вчерась сам видел.    - Поди, не пролезешь туды... в парк.    - А кто е знает! Авось и пролезешь, если пятиалтынный не пожалеешь.   Весь город словно спятил с ума. Закрыл на засов (хотя воров сроду в Слободском не водилось) лавку колониальных товаров Дмитрий Бакулев. Оставил все дела на приказчика владелец "Склада льна" Иван Лукич Колотов. Остановились мукомольное производство Александрова и салотопенное Грехова. После обеда прекратили торговлю магазины "Чайный П. Анучкова" и "Часовой Ивана Яковлева". Солидные купцы, чиновники, мастеровые скорняжно-овчинных производств "Николая Татаурова", "Платунов и К°", "Семейства Плюсниных" двинулись к месту представления. Всем хотелось видеть чудеса, которые вытворяло заезжее чудо - Федор Бесов.   ...Представление началось необычно. После того как пожарники исполнили "Гладиаторов", появился Бесов. Уже на правах старого знакомца он обошел зрителей, здороваясь за руки, улыбаясь и раскланиваясь. На ходу, почти не задерживаясь, "памяти ради" сгибал пальцами пятаки и другие монеты, которые протягивали ему из публики. Счастливые обладатели сувениров показывали их остальным - все было честно и без подвохов.   Чемпион вновь вокруг своей могучей руки свивал полосовое железо. Легко, словно пряники, ломал подковы, которые в невероятном количестве принесли зрители. Играл, словно котенок тряпичным мячиком, восьмипудовой штангой. Согнул еще одну строительную балку, которую втащили на помост местные любители атлетики.   Представление подходило к концу, слободчане утомились от восторженных криков, солнце ушло за дальний лес, и по земле пошли сизые тени. И вдруг...   Бесов в очередной раз раскланялся и с легкой иронией в голосе произнес:   - Ну-с, может, кто желает испробовать свою удаль? Могу бороться на поясах или любым способом. Победителю приз... десять рублей.   Все сразу замолкло. Десять рублей - это две коровы или пять овец. Капитал!   Но кто враг собственному здоровью? Разве такого поборешь? Захочет, шмякнет на жестяной помост и костей не соберешь. Хоть сто рублей, хоть сто тысяч - не видать этих капиталов!   И вдруг откуда-то из задних рядов раздался чей-то нутряной, басовитый голос:   - Давай попробую!   Все ахнули, повернулись на смельчака. На арену вышел непомерно высокого роста человек в белой холщовой рубахе, подпоясанной красным шнурком. Был он давно не стрижен и не брит - космы торчали во все стороны. Хотя он почти на голову был рослее чемпиона, однако в сравнении с ним выглядел гадким утенком, вышедшим мериться силой с горным орлом.   Храбрец стянул с себя рубаху, обнажив волосатую грудь.   На шелковом гайтане раскачивался медный крестик. Тут все разглядели, что парень, несмотря на присущую высоким людям некоторую неуклюжесть в движениях, крепок в плечах, а своей громадной ладонью он может, пожалуй, прикрыть дно десятиведерной бочки.   Бесов с любопытством разглядывал невесть откуда взявшегося соперника. Желающие потягаться с ним в силе находились не так часто. Как правило, это были нетрезвые мужички, подзуживаемые публикой, решившей повеселиться за чужой счет.   Такие не то что сопротивляться - не успевали пикнуть, как Бесов отрывал их от земли и опускал зрителям на колени.   Сейчас Бесов сразу почувствовал, что предстоят нешуточные дела. Уже по манере парня двигаться, внимательно и выжидающе глядеть на соперника, по осанке и еще каким-то менее уловимым признакам стало ясно: здесь не возьмешь с кондачка, придется применить и ловкость, и силу.   Чемпион сделал обычное для себя, хорошо натренированное движение: он мягким движением протянул вперед левую руку, чтобы коснуться шеи противника и затем резким движением правой захватить ее, зажать мертвым кольцом. Дальше все было делом техники: развернуть противника в сторону и спокойно уложить на лопатки.   Даже опытные атлеты попадались на этот нехитрый, но до совершенства отточенный прием.   Теперь же все произошло иначе. Едва левая рука Бесова оказалась возле парня, как тот неожиданно перехватил ее и рванул на себя. Еще мгновение, и он поймал бы чемпиона на болевой прием, нажимая правым плечом на локтевой сустав развернутой руки. Если он и не переломил бы руку, то Бесову все равно было бы не выкрутиться. К своему счастью, он вовремя ушел от этого приема.   Но у парня были прямо-таки железные руки. Он уже сам шел на Бесова, норовя захватить его. Он имел преимущество в росте, руки его - длинные, мощные, как щупальца спрута, так и выискивали слабинку в защите чемпиона.   Публика, вначале онемевшая от удивления, теперь неистово поддерживала земляка.   - Гришка, хватай его!   - Косинский, не замай! Знай наших!   - Клади чемпиона!   Парень спокойно ушел от коронного номера Бесова - "мельницы".   Он двигался на атлета спокойно и деловито, словно выполняя какую-то привычную домашнюю работу.   Бесов окончательно понял: здесь не до шуток. Вчерашнее застолье не прошло даром: он учащенно дышал, сердце бешено колотилось. Нет, надо мобилизоваться и бороться вовсю. И надо экономить силы: их надолго не хватит. К тому же он изрядно выложился во время выступления. Этого парня можно одолеть только неожиданно и точно проведенным приемом, одним-единственным.   Бесов обхватил талию соперника. Мгновение, и он проведет бросок - "мельницу". Теперь уж парню дешево не отделаться!   Но что это такое? Соперник вроде бы ухитрился сделать то, что не получалось у знаменитых иностранных атлетов, боровшихся с Бесовым. Разве Бесов забыл, как в переполненном до отказа цирке Никитиных он так припечатал к ковру знаменитого голландца Ван Риля, что того пришлось отливать водой? Разве не он поверг на помост не менее знаменитого чемпиона Австрии Георга Рисбахера?   Напрягаясь, парень уперся руками в подбородок Бесова. Тот вынужден был ослабить захват, что оказалось роковым для знаменитого атлета. Парень, изловчившись, припечатал Бесова к помосту.   Публика задохнулась от восторга!.. Шутка ли, свой, деревенский, победил знаменитого чемпиона.   Еще долго в Слободском обсуждали это удивительное событие.   - Гришка Косинский далеко пойдет! - таково было единодушное мнение.   Вечером на веранде дома казначея шло шумное застолье. По случаю отъезда Бесова собралось все высшее местное общество. Даже поражение чемпиона не поколебало его авторитет.   Но и его победитель - Гриша Косинский стал героем дня. И прежде об этом парне, жившем в глухой деревушке недалеко от железнодорожной станции Зуевка, по уезду ходили различные слухи. Очевидцы, к примеру, рассказывали, что забавы ради он на ярмарке минувшей весной взвалил себе на плечи лягавшегося трехлетнего жеребца и разгуливал с ним по базару. Что, к примеру, он за раз съедал ведро картошки и выпивал ведро парного молока. Что никогда не брал в рот хмельного и не курил.   Сейчас Косинский тихо сидел возле Бесова за столом, почти ничего не ел. Сам чемпион с видимым наслаждением расправлялся с большим блюдом жареной телятины, которое заботливо поставила перед ним Надежда.   Емельян Лимонов, владелец лучшего в городе винного погреба, оснастил стол различными питиями - от "Нежинской рябины" до различных сортов водки с наклейками салатового цвета "Завод Н. Л. Шустова в Москве".   Он назойливо предлагал выпить Косинскому:   - Чего кочевряжишься? Не воду ключевую предлагаю, ну, давай, махни рюмашечку! Надо пить да гулять, да других забот не знать.   - Не балуюсь! - коротко отвечал Григорий.   - Что, никогда и в рот хмельного не брал? - допытывался Лимонов.   - Да нет, брал! - сознался Григорий, начиная разговариваться. - Юношей совсем был, меня отец, значит, по делу послал к соседям. А у них сродственник с японской войны вернулся. Ногу ему оторвало снарядом. Я пришел, а они, значит, гуляют.   Я, дескать, говорю, дайте на два дни мешки, батька просит. Ему овес на базар везти.   А они привязались, говорят:   - Не выпьешь, так и мешков не дадим. У дяди Иона теперь ноги нет, а ты его не уважаешь? Не по-соседски. Ну, за ногу, значит, дяди Иона давай тебе, паря, нальем. А то и отец твой зачем-то не пьет. Смотри, паря, испортишьси, тоже пить не будешь - как же жить-то тебе тогда? Какое уважение от соседей?   Эх, думаю, была не была, как-нибудь стерплю ради дела.   - Лей! - говорю.   Дали стакан, да в нем, значит, не такая прозрачная, как у вас на столе, а домашняя водка, мутная да вонючая. Перекрестился я со страхом да и зажмурившись выдул сдура.   Все, сидевшие за столом казначея, давно притихли, слушая бесхитростный рассказ парня, который, в этом сомнений не было, рассказывал чистую правду. Его простодушное лицо говорило о том, что за всю жизнь он и слова не солгал.   - Дальше-то что? - - поинтересовался фармацевт Рябинский, ковырявший вилкой холодец.   Исправник Пасынков расхохотался, обнажив желтые крепкие зубы:   - В канаве наш молодец валялся!   - Не, не валялся, - сказал Гриша. - Однако едва не помер. Все кишки наружу вывернуло. Очень плохо мне было... Запах теперь учую, так дурманит меня.   - Ну, - спросил, меняя тему, Бесов, - в кого ты такой пошел богатырский?   - Рази я богатырский? - искренне удивился Гриша. - Вот мой дедушка, так тот точно, богатырский человек. Дедушка мой в Крымской кампании пятьдесят четвертого года участвовал. Он и нынче крестьянствует, хоть ему, значит, без малого восемь десятков. Намедни приносит ему плотник оглобли.   "Купи, - говорит, - хорошие, век служить будут". А дедушка решил пошутить, значит.   "Какие они хорошие? Щепки они хорошие... Хошь сломаю?" "Да не сломаешь!"   Дед положил на шею оглоблю, как коромысло, натужился слегка, она, значит, и переломилась.   "Говорил тебе, - смеется дедушка, - - что квелая оглобля".   - А ты можешь, как дед? - поинтересовался Лимонов. Гриша протянул:   - Чего там! Оглобля найдется ненужная? Кликнули Антона.   Кучер, ворча, притащил оглоблю.   Гриша положил ее на плечи, обхватил своими длиннущими ручищами, напрягся...   Несколько мгновений царила тишина. Вдруг оглобля громко хрястнула.   Все охнули, а пугливая Дряхлова опять перекрестилась.   Две половинки Гриша аккуратно сложил у крыльца: на дрова сгодятся.   - Дед тоже хмельного в рот не брал? - поинтересовался Долгушин.   - Не, у нас никто этими делами не баловался. Папаша тоже брезгует. Ну, мне, значит, он врезал по ушам, когда я вернулся от соседей с мешками... Только не сильно, ибо ненароком, значит, зашибить может.   - А что, бывало? - с ужасом округлив глаза, спросила Анастасия Ивановна.   - Как сказать? - задумался Гриша. - Он людей боится трогать. А вот с быком было...   - С каким быком? - еще более пугаясь, спросила хозяйка.   - Да с племенным. Убежал он как-то у Анофриевых из хлева, бегает по всей деревне, того и гляди, на рога человека какого посадит. И никто к нему приступить не может. Уж очень буйный. Поповой лошади бок пропорол. За девкой из соседней с нами избы погнался, да та, Акулькой ее, значит, звать, успела в избу спрятаться.   Что делать прикажете? Вижу, и папаша мой тоже вроде задумчивый, то ли не знает что делать, то ли - не слыханное дело - робеет. Да и я на крышу забрался, смотрю на событие сверху. Всякое случалось, а с быком бешеным делов, значит, не имели.   А тут эта животина, не догнав соседскую Акульку, прямо на наш плетень поперла. Так весь, значит, вчистую и завалила. Обидно папаше стало.   "Что ж ты, - орет он из окна, - тварь бессовестная, делаешь? Я, значит, плетень только на прошлой неделе поправлял, Гришка мне помогал, а ты его, зверюга подлая, в щепки разнесла? Ну, берегись!"   Выскочил папаша прямо на быка, а вгорячах ничего в руки, хоть ухват, скажем, не взял. Бык, значит, удивился. Остановился, на моего папашу любуется. Ну, думаю, была не была. Надо папашу все-таки выручать.   Соскочил я с крыши, оттуда до околицы деревню видать, да уже не поспел...   - Забодал? - с ужасом спросила Анастасия Ивановна. Все давно перестали жевать и пить, ловили каждое Гришино слово.   Тот взял стоявшую рядом с его тарелкой крынку холодного, по его просьбе из погреба принесенного молока и налил большую кружку. Не спеша выпил, утерся ладонью и продолжал:   - Куда там быку! Когда папаша разъярится, он лютее любого быка делается. Схватил папаша животину за рога, да как... Вот тут он, значит, немножко неправильно сделал. Ему надо бы полегче, да разве там до этого было? Он быка так крутанул, что у того что-то там в хребте повредилось. Хозяева грозились в суд подать, убыток, значит, с нас взыскать, да не стали. Боялись, что им самим за быка убыток припишут. Ну, по-соседски, значит, и помирились.   - А бык что? - поинтересовался исправник.   - Да ничего! Я ему ноги веревкой связал, потом хозяева за ним пришли. Ожил, только с той поры голова у него как-то в сторону смотрела, боком так, недоуменно вроде. И еще, - чтобы дамы не слыхали, Гриша понизил голос, - его сила успехом пользоваться перестала...   - То есть? - заинтересовался исправник.   - Племя от него, замечено было, пошло какое-то нервное. Телки без причины по ночам жалобно мычат, да и весу в них нужного нет. Так и пришлось другого производителя заводить.   Все сидевшие за столом, включая Анастасию Ивановну и владелицу пряничного производства Александру Ивановну Дряхлову, отлично слыхавших весь рассказ Гриши, так и покатились со смеху.   - Да у нас, почитай, полдеревни крепких ребят! - добавил довольный собой Гриша. - Сказывают, в старину жил какой-то Прокофий, он дубы с корнем валил.   - Эх, парень, - сказал Бесов Грише, - не знаешь ты, какой тебе талант природой отпущен! Тебе бы полгодика хорошего тренинга у знаменитого дяди Вани, так мы зовем Ивана Владимировича Лебедева. Это лучший ученик доктора Краевского, которого считают "отцом русской тяжелой атлетики". Дядя Ваня возглавляет школу физического развития, организует многочисленные чемпионаты французской борьбы. Он бы из тебя человека сделал.   - А кто ж за меня в деревне работать будет? - удивился Гриша. - Меня папаша за такие отлучки зашибет насмерть...   - Ну что ты заладил: зашибет да зашибет! Совсем наоборот. Папаша за тебя радоваться будет. Вот ты меня победил. Привезешь ему "красненькую". А за эти деньги тебе сколько крестьянствовать пришлось бы? А? Молчишь? Да такие деньги на своем овсе-пшенице ты за год не заработаешь.   Гриша согласно кивал головой:   - Где уж там! Много вам благодарны за деньги...   - А ты подумай, дурья твоя башка, если ты станешь профессиональным атлетом? Цирковым! Да эти червонцы не будешь знать куда девать! Твой папаша пять работников будет нанимать, ну а ты будешь знаменитым артистом.   Бесов сделал широкий жест рукой.   - Представь: Москва, Петербург, Рим, Париж, Константинополь - везде афиши! "Непобедимый богатырь, зверь таежных лесов Сибири - Григорий..." Как твоя фамилия?   - Косинский.   - "Игра природы - Григорий Косинский!" У кассы столпотворение! Видел, как на мое выступление лезли? Сам-то как проник?   - Плотник провел, земляк.   - А тут, в Лондоне, лорды спрашивают: "Ай бег юр пардн, сэр! Нет ли у вас лишнего билетика на Григория..." Как, говоришь, фамилия? Косинский? Нет, это не пойдет. Конечно, вроде намек на то, что ты всех так и косишь - одного за другим. Но... нет! Слишком отдает полевыми крестьянскими работами. Не увлекает! На афишах мы тебя будем именовать...   Бесов откинулся назад, долго изучал внешность Гриши, но ничего придумать не мог.   Вдруг он обратился к Наденьке:   - Наденька, как мы назовем на афишах это чудо природы?   - Кащеев!   - Точно! - с восторгом хлопнул в ладоши чемпион. - Григорий, представляешь, какая это будет пара: "Всемирно известные атлеты - Бесов и Кащеев!" Решено!   Все захлопали:   - Прекрасно - Кащеев!   - Я бы не против! - начал сдаваться Гриша, отныне сделавшийся Кащеевым. С этим именем он войдет в анналы отечественного спорта. - Но вот, значит, что наш папаша скажет? Ведь он меня не пустит. Да еще вы, Федор Федорович, говорите, что мне, значит, чему-то учиться надо... Мы вроде и так умеем. Вот и с вами сегодня...   Бесов на эти слова даже возмутился:   - Ах ты, дурья твоя голова, что же такое вообразил: если я тебе проиграл, так, может, ты думаешь, что уже законченный чемпион - как Поддубный или Гаккеншмидт? Да я тебя хоть сейчас уложу на лопатки, шутя прямо-таки уложу. Как щенка. Прошлый раз ты выиграл - не спорю. Молодец! Но ведь мы с тобой боролись как медведи в лесу над колодой меда. Ведь борьба должна быть спортивной, по правилам. А главное - я не ожидал от тебя, новичка, такой прыти.   Бесов замолк на мгновенье. Потом полез в карман, вытащил пятак и протянул Грише:   - На, Кащеев, согни!   Сколько Гриша ни надувался, ничего у него не получилось. Зато Бесов на глазах у всех скрутил пятак в трубку и, протянув его Грише, с усмешкой произнес:   - Возьми на память! Как посмотришь на этот пятак, так вспомни о своем неуместном самомнении. Мало от природы вымахать бугаем. Надо свою силу уметь выливать в определенные рамки. Скажем, спортсмен, владеющий приемами английского бокса, будь он в два раза легче и ниже ростом на голову, тебя отправит в нокаут за считанные секунды.   Гриша недоверчиво хмыкнул:   - Видали мы таких англичан!   - Вот, ты опять за свое! - разъярился Бесов. Он вскочил из-за стола, дернул Гришу за руку:   - Идем, Кащеев, посмотрим, чего ты стоишь!   Все всполошились, решив, что сейчас начнется "английский бокс". Гриша хмуро, но все же решительно поднялся из-за стола, едва не упершись в потолок головою. Бесов был чуть выше его плеча.   - Не пугайтесь. - Он успокоительно поднял руки. - Чемпионата мира сегодня не будет. Хотя завтра, не торопись я домой, было хорошо провести "абсолютный чемпионат уездного города Слободской по французской борьбе с участием непобедимого Григория Кащеева. Приз от благородного купечества - 100 рублей!" Весь уезд сбежался бы смотреть, как "непобедимый Кащеев" рассматривает голубое небо, лежа на лопатках под "побежденным накануне" Бесовым.   Но, господа, матч-реванш переносится на другой срок. Готовьтесь! Сто рублей должны быть одной бумажкой - с изображением великой царицы Екатерины. Другими купюрами не приму.   Гости вышли во двор. Ночь была светлая, лунная.   - Хоть узоры вышивай! - восхитилась Анастасия Ивановна. Но приказала служанке принести несколько "линеек" - керосиновых ламп.   Бесов обвел глазами двор. Около сарая стояла громадная деревянная бочка с песком - на случай пожара. Бочка была высотой аршина полтора, не меньше.   - Господа, будьте судьями, - обратился к окружающим Бесов. - Вызываю на соревнование будущего чемпиона мира Григория Кащеева, уроженца Слободского уезда. Приз - десять рублей, 'которые Кащеев успел зашить в свой поношенный картуз и теперь боится потерять, даже за столом подложил под себя.   Все дружно рассмеялись, потому что и впрямь Григорий не выпускал картуз из рук.   - Итак, упражнение первое. Толчком обеих ног с места вскочить на бочку - упражнение выполняется в темпе.   Бесов сбросил с плеч пиджак.   Подойдя вплотную к тяжеленной бочке, чемпион проверил ее устойчивость и вдруг, оттолкнувшись от земли, легко вспрыгнул на нее. Он повторил это движение с десяток раз.   - Прошу, - пригласил он Гришу.   Тот, раззадоренный, подошел к бочке. Долго стоял на месте, потом неловко взмахнул руками, попытался вспрыгнуть, но лишь ударился о край и упал на траву.   - Прошу зафиксировать, господа судейские: очко за мною! - провозгласил Бесов. - Должно быть, у моего соперника сильные руки. Проверим. Упражнение второе: отжимание в стойке на кистях с опорой ногами на стенку дома.   Бесов подошел к сараю, встал в стойку на кистях, ноги завалив на стену. Он начал отжиматься, лицом уходя в пахучую траву.   - Один, два, три, четыре, пять, - начал счет исправник, который стал "главным рефери", - двенадцать, тринадцать...   Бесов поднялся, отряхивая руки.   - Вообще, по методике доктора Краевского, силовыми упражнениями следует заниматься натощак. И здесь наш доктор прав! Натощак я могу отжаться в таком положении с полсотни раз, без особых усилий. Это упражнение очень хорошо развивает силу рук, особенно трицепсы. Зато прыжки с места на высокую опору, скажем на гимнастического коня, или вот на эту веранду незаменимы для любого атлета: они укрепляют ноги, дают ловкость, развивают дыхание. Упражнение хорошо тем, что не требует реквизита. Начинать, Гриша, будешь с небольшой высоты - вспрыгивай на ступеньки крыльца, постепенно поднимаясь выше и выше. Этому упражнению уделяй не меньше пятнадцати минут в день.   Гриша хмыкнул, представив лицо отца, когда он увидит сына, козлом скачущего на крыльце.   - Хочешь стать чемпионом, не обращай внимания на дура... ' то бишь на окружающих. Они всегда смеются над теми, кто живет иначе, чем они.   Он обнял Гришу за плечи, увел его в сторону.   - Хочу тебе все секреты свои передать, наследником своим на арене сделать...   Парень ты удивительной силы, но, если меня послушаешь, приедешь ко мне, то увидишь, что в цирке выступать - это не с деревенскими бороться. Каждый день тренировки да выступления в разных балаганах, иной раз, ей-богу, унизительно бывает. Всякая пьянь да рвань над тобой изгаляется. Я ведь не ради денег выступаю, ради любви к атлетике. Вот ваши слободские ребята окружили меня после выступления.   Мышцы трогают, вопросы задают: как, дескать, правильный тренинг делать... Ради таких и выступаю! Ради тех, кто хочет сильным стать, имя русского прославить...   - Федор Федорович, а как тренинг делать?   - Заинтересовался-таки! Молодец! - Бесов хлопнул друга по могучей спине. - Всю методику в двух словах не скажешь. Но самое важное - иметь для начала нормальное здоровье: с пороком сердца, скажем, или больной печенью за штангу ни в коем случае браться нельзя.   Но у тебя с этим, кажется, все в порядке. Тогда не забывай другого: всегда начинай с легкого, а к трудному приближайся постепенно. Вот я тебе сказал про прыжки на крыльце: сначала на первую запрыгни, затем сделай темповых прыжков тридцать-сорок на вторую ступеньку, затем в три раза больше - на третью и так далее. Во всяком деле нужна постепенность! В спорте опасно брать нахрапом, иначе здоровье сорвешь, травмы заму чают...   "Тише едешь - дальше будешь!" Это как раз о нашем деле. Да, да - постепенность и регулярность, без этого не обойтись!   Он немного помолчал и убежденно добавил:   - Есть еще опасность, которой не избежали многие способные атлеты - нельзя переутомляться. Сильное переутомление ведет к нервному срыву. У некоторых становится плохой аппетит и слабый, кратковременный сон. В этом случае следует ослабить нагрузки, а то и вовсе прекратить на некоторое время занятия.   Знающий преподаватель умеет дать занимающимся оптимальные нагрузки. Но я всегда был за то, чтобы лучше "не дозаниматься", чем перегрузиться.   И еще, Гриша, очень хорошо после турнира или напряженных занятий сходить в парную баньку. Попроси родителя, пусть веничком тебя...   - Это он у меня умеет! - обрадовался Гриша. - Баня у нас своя, прошлым годом к Троицыну дню каменку новую сложили. Харош парок! - И он счастливо заулыбался.   Бесов заторопился:   - Заговорился я с тобой! Там уже чай разливают, люблю, грешник, китайского бандерольного полдюжинки стаканов выпить - ох, духовит! Сейчас приеду в Москву - и в Охотный ряд, в трактир Тестова пойду. Самовары у него пузатые, калачи горячие, мед целебный. И ты давай приезжай ко мне, вместе сходим и к Тестову, и в цирк, и на Сухаревской знаменитой толкучке побываем - все тебе, Гришаня, покажу. С силачами познакомлю - и с московскими, и с петербургскими. Народ, скажу тебе, удивительный!   ... К утру набежали тучи. Теплыми каплями пролился веселый дождь, по окну и крыше ровно застучали его тяжелые струи.   Анастасия Ивановна спозаранку хлопотала по хозяйским делам. Когда гости вышли в гостиную, она обрадованно заговорила:   - Поди, не выспались? А самовар давно поспел. Выкушайте, дорогие гости, чаю. В дороге кто вас покормит?   ...Потом они вышли на остро пахнущий цветами и травами сырой воздух. Дождь закончился. Пароход вовремя подошел к причалу. И вновь пенилась зеленая вода, стучали ноги по сходням и злой рев парового гудка огласил окрестности.   Бесов долго стоял во весь свой княжески могучий рост на верхней палубе, спокойный и отрешенный от всей корабельной беготни.   Берег с каждым ударом машины, скрытой где-то в недрах парохода, удалялся все далее. Провожающие махали руками. И вот уже неясным пятном белело в отдалении светлое платье Наденьки. И не мог он видеть ее красных от слез глаз. И еще не знал того, что Гриша твердо решил сдержать данное Бесову слово и непременно приехать к нему в Москву.   Не пройдет и года, как о нем заговорят во всей России.   ...Казначей, словно пораженный какой-то своей мыслью, сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:   - И откуда же такие люди берутся? Словно богатыри из сказки...   И.В.Лебедев, "Из старой записной книжки": "Много мне приходилось видеть оригинальных людей в мою бытность директором борьбы, но все же самым интересным по складу характера я должен считать покойного великана Гришу Кащеева. На самом деле, трудно представить себе, чтобы человек в течение трех-четырех лет сделавший себе почти европейское имя, добровольно ушел с арены, в свою родную деревню, опять взялся за соху и борону. Когда в конце лета 1910 года я предложил Кащееву остаться в чемпионате на 30 рублях в сутки, он покачал своей косматой головой:   - Нет, поеду в деревню... Хлеб убирать надоть.   - Да ведь, чудак ты человек, Гриша, - говорю ему, - ты за 30 целковых на все лето работника нанять можешь.   - Нет, поеду сам, потому что скучаю по деревне...   И напрасно было бы хоть сто рублей в сутки предлагать ему - все равно его неудержимо тянуло "к земле".   Громадной силы был человек. Почти в сажень ростом, с длинными, несколько вялыми на вид, но на самом деле мощными мускулами... Силой он не только не уступал иностранным атлетам, но был гораздо крепче их и отличался большой выдержкой в борьбе.   ...Это был на редкость тихий, положительный, безответный человек. Безгранично любил он одно на свете - свою родную деревню. Как ни звали его за границу, Гриша не ехал туда. Побывал он только в Париже с Заикиным и Поддубным, сделал там страшные сборы, произвел сенсацию своей фигурой и медвежьей силищей. И больше за границу - ни за что. Жил Кащеев очень скромно и все время копил себе деньги для деревенского хозяйствования..." ("Геркулес", 1915, № 2).   Он умер за сохой. Кончалась пахота 1914 года. Жаркое не по-весеннему солнце ярко светило в костенеющее лицо российского богатыря, и от вспаханных рядов в небо поднимался тонкий пар...   Чуть раньше умер в больнице для бедных его друг Федор Бесов. Многочисленные приятели и бесконечные застолья разрушили его могучий организм.   Федор и Гриша любили друг друга. Было время, когда они путешествовали по городам и селам, поражая людей силовыми трюками. Однажды, коротая вечер в недорогом номере московской гостиницы "Лоскутная", что на Тверской улице, Бесов вдруг высказал затаенное, душевное:   - Помнишь, Гришаня, нашу первую встречу в Слободском? Я-то хорошо помню. Как не помнить, если сердце свое там оставил... Да, это она - Надя, дочь казначея... Но какой я ей муж? Кто я такой? Балаганщик. А она ангел. Нет, не вправе я ломать ей жизнь. Пусть для меня останутся лишь гири да штанги.   Благородный был человек Фёдор Бесов!     Интервью "страшного казака"   Объехал я весь свет, куда только не заносила меня судьба-индейка. Каких красот природы я нагляделся - чудеса дивные, да и только!.. Но лишь в России дышу свободно, но лишь дома расправляется грудь и хочется творить подвиги богатырские во славу Отечества.   Иван Шемякин   Канун первой мировой войны. Европа доживает последние месяцы своего счастливого благополучия. По улицам течет ярко наряженная толпа, зеркально блещут витрины магазинов, хрусталем, зеркалами и прочей роскошью манят фешенебельные рестораны.   Но в те дни, казалось, весь Париж устремился в знаменитый "Мулен Руж". Афишные тумбы украсились броскими афишами: "Внимание! Только пять представлений! Страшный русский казак Иван Шемякин! Феномен нечеловеческой силы! Загадка сокрушительного могущества! "Живые качели" и прочие чудеса!"   И здесь же был изображен сам "страшный казак": груда мышц, свирепое выражение колесообразного лица.   Те, кому посчастливилось достать билеты, убедились, что с внешним видом "казака" афиши малость подпутали. На арене перед ними предстал весьма гармоничного сложения двухметровый атлет, с благородным доброжелательным выражением красивого лица.   А вот своей силой Шемякин действительно поразил. Одетый в казачий костюм, атлет без видимых усилий удерживал "живую качель", на которой разместилась дюжина охотников из зрителей. Затем, приятно улыбаясь, одной рукой поднял шесть униформистов. Зал бешено аплодировал, несколько неуместно кто-то исступленно выкрикивал "бис!".   Интерес к богатырю с каждым днем рос. Еще с вечера в кассы вместительного "Мулен Руж" выстраивалась длиннющая очередь. Шемякина на сцене забрасывали цветами. Газетчики не давали прохода русскому богатырю. Но он был немногословен, объясняя свою сдержанность крайней занятостью. Однако назначил день, когда обещал ответить на любые вопросы.:.   И вот долгожданный для репортеров час настал. В одном из просторных помещений "Мулен Руж" собралось изрядное количество пишущей братии. Они задавали вопросы, торопливо записывали ответы. Шемякин верно держал слово: он отвечал охотно и откровенно.   - Вы какой казак, донской или военный? - послышался наивный вопрос.   Шемякин лишь слегка улыбнулся:   - Я казак миролюбивый. А если говорить серьезно, то роль казака я исполняю лишь на сцене. Родился в 1877 году в деревне Переделицы Подольского уезда Московской губернии.   - Кто ваши родители? Дворяне?   - Отнюдь нет, они по происхождению крестьяне, так сказать - пейзане, - белозубо улыбнулся Шемякин. - Но все родственники - народ крупный, высоченный. Во мне, скажем, два аршина 13 вершков, то есть без малого два метра.   - Говорят, вы за собой возите чуть не целую библиотеку...   - Два десятка любимых книг - это еще не библиотека. Но русской литературой восторгаюсь. Каждодневно перечитываю стихи Ломоносова и Державина, из новейших люблю Ивана Бунина и Александра Куприна, с которыми имею честь быть знакомым.   - Вы получили хорошее образование?   - Я - автодидакт, самоучка. Учился на медные деньги в городском училище. Я был совсем малышом, когда умер мой батюшка Василий Никитич. В деревне стало невмоготу, вот семья и поехала в северную столицу искать счастья. Брат мой работал на заводе механпком-монтёром. Он взял меня к себе. Трудно человеку, родившемуся среди сельских просторов, видеть вокруг себя серые стены, пыль, грязь, булыжную мостовую. Чтобы развеяться, стал заходить в цирк. С галерки восторгался силачами, среди которых мне особенно нравился Павел Ступин.   Это атлет гигантского роста, с удивительно красивым русским лицом. Все в цирке стихали, когда он появлялся на манеже в своей красной шелковой рубахе, плисовых шароварах, в высоких лаковых сапогах - прямо богатырь из пушкинской сказки.   Меня, как и других, поражало сочетание в нем удивительной силы с ловкостью и гибкостью. Ступин для начала показывал силовые трюки: работал с гирями и "бульдогами", рвал цепи и делал все, что положено делать атлету. Но завершал Павел свои выступления акробатическими номерами - сальто-мортале, умопомрачительными прыжками, переворотами "колесо". Надо знать, что Ступин весил 145 - 150 килограммов!*   Газетчики, проявляя хорошую профессиональную настырность, не отставали:   - Расскажите, месье Шемякин, все-таки о себе. Как вы начали заниматься атлетикой? Вы с детства были исключительно сильны?   - Нет, я был очень длинный и несуразный. Но случай перевернул мою жизнь. Однажды возвращался из гостей. Час был поздний, но на дворе стоял июнь с его белыми ночами. Немало петербуржцев, верных привычке, гуляли по улицам. Я заметил группу молодых людей. Они кружком встали вокруг парня, который показывал различные гимнастические номера.   * Художник Б. М. Кустодиев увековечил П. Ступина о своей известной картине "Масленица".   Он четко выполнил стойку на кистях - прямо на булыжной мостовой, затем ловко крутанул сальто-мортале. Я, преодолев застенчивость, обратился к парню:   - Скажите, вы - цирковой артист? Парень рассмеялся и сказал:   - Нет, пока я лишь студент-юрист, но посещаю Гимнастическое общество, оно разместилось в Адмиралтействе. Занятия там платные... Вот вам адрес.   Наскреб я с великим трудом три рубля и отправился в Адмиралтейство. Занятия проводил немец, все команды он отдавал на родном ему языке. Заплатил я деньги, меня записали в особую тетрадку, сказали, какую амуницию надо иметь для занятий.   И начались мои страдания! Кажется, меньше всего на свете я был способен к гимнастике. Мне мешал мой высокий рост, какая-то неловкость. Если в маршировке и силовых упражнениях (отжимания, подтягивания) я выглядел вполне исправно, более того - намного превосходил своих товарищей, то турник или брусья стали настоящим мучением для меня. Я не мог сделать вращение ("солнце") на турнике, перевороты и стойки на брусьях и так далее.   Все это вызывало оживление моих товарищей, а порой и откровенный смех. Я было принимал решение бросить эту чепуховину, но делал это, по своей давней привычке, не сразу: мужчина никогда не должен следовать за своими эмоциями, между принятием решения и претворением его в жизнь почти всегда полезно выдержать паузу: так меньше шансов допустить ошибку, порой непоправимую. Я в этом убеждался много раз.   Вот и теперь я говорил себе: "Хорошо, Иван, ты закончишь свои гимнастические мытарства. Но не прежде, чем проведешь еще ровно десять тренировок".   Я вновь и вновь после нелегкого трудового дня тащился к Адмиралтейству, опять влезал на перекладину, делал "склепки", "солнце" (освоил-таки!), вращения, довольно лихие соскоки. С трудом и слезами (ибо много раз падал) научился делать на высоких параллельных брусьях стойку на кистях. Здесь, кстати, помог мой знакомый по Лиговке, который оказался отличным гимнастом и моим тезкой - Иваном.   И вот, последнее - по зароку! - десятое занятие. Можно больше не приходить, характер показал - и баста! Да и три рубля выкладывать за месячные занятия - не шутка!   Но, видя, как с каждым занятием прибывает в мышцах сила, как появляется небывалая прежде ловкость, вновь принимал решение: "Еще десять занятий!" И как прежде, поплевывая на плохо проходившие мозоли на ладонях, я шел на тренировку.   И что бы вы думали? Именно это упорство и помогло мне стать атлетом, тем Шемякиным, которого вы, господа, знаете.   - Как это случилось? - интересовались журналисты, явно заинтригованные рассказами знаменитого чемпиона. - Когда вы приступили к атлетике?   - Однажды в зале появился еще один мой тезка - тогда он был еще гимназистом и все его называли Ваней Лебедевым. Этот человек очень популярен в России, и о нем следует сказать особо. Несмотря на его юный возраст (родился в 1879 году), он был очень физически развит и пользовался большим влиянием среди молодежи. Сначала он занимался гимнастикой, потом поступил в атлетический кружок доктора Краевского - личности выдающейся. Вскоре Лебедев становится одним из сильнейших гиревиков Петербурга. Краевский пригласил его к себе в помощники - и не ошибся. У "дяди Вани" оказались замечательные педагогические способности. Он разыскивал способных ребят для пополнения "Кружка любителей атлетики", так Краевский назвал свою школу.   Вот сюда и пригласил Лебедев меня и еще пять ребят из нашего гимнастического кружка.   Вот где я себя почувствовал в своей тарелке! Доктор Краевский встретил меня радушно и спросил:   - Гири любите? А сколько толкнуть двумя руками сможете?   Для начала я сделал весьма солидный результат - 180 фунтов. Краевский был удивлен:   - Ай да молодец! Техники хотя мало, зато силы много... Журналисты спешили задать новые вопросы:   - Но ведь вы добились и большой славы как борец. Когда вы начали ею заниматься?   - У Краевского и начал. Собственно, занятия гирями и борьбой шли параллельно. Думаю, что это в известной степени оправдано: переключение с одного вида двигательной деятельности на другую благотворно действует на человеческий организм. К тому же занимающийся получает всестороннее физическое развитие, улучшается его координация. Я вообще склонен считать, что занятия тяжелой атлетикой - видом спорта, предъявляющим организму особые требования, словно испытывающие весь опорно-двигательный аппарат на прочность, необходимо сочетать с занятиями плаванием, легкой атлетикой - в первую очередь длительными кроссовыми пробежками в небольшом темпе, спортивными играми и забавами с мячом - футболом, волейболом и другим.   Но, замечу, поначалу занятия борьбой у меня шли туго. Я был агрессивен, даже по-спортивному зол, но ловкость была чисто медвежья. Хорошо еще, что я отдал дань гимнастике на снарядах - это полезно всякому спортсмену. Более того, прежде чем он приступит к тренировкам в избранном виде, хорошо год-другой позаниматься спортивной гимнастикой. Человек прибавит в силе и значительно улучшит координацию движений: гимнастика, как никакой вид спорта, развивает эти два качества.   Увидав, что борьба у меня идет туго, я налег на тренировки с гирями. Занимался пять-шесть дней в неделю. Пошло недурно, особенно вырывание одной и двумя руками.   - Но, господин Шемякин, таким интенсивным занятиям не была ли помехой ваша работа на заводе?   Шемякин улыбнулся:   - Что греха таить - было не сладко! Уставал так, что моему брату, с которым мы жили вместе, порой стоило немалых усилий поднимать меня по утрам: и тормошил, и холодной водой из ведра окачивал. Впрочем, водные процедуры я очень любил. Ходил на Неву плавать - восемь-девять месяцев в году. Бывало, уже река слоем льда покроется, а я вместе с другими энтузиастами - таких в Петербурге всегда было немало, расчистим большую прорубь, разогреемся в теплой одежде на берегу - тепленькими! - бултых в ледяную купель. Знатно, словно в котел с кипятком попал - так все тело обдаст. Выскочишь на мостки - специально их соорудили, быстро-быстро махровым полотенцем разотрешься и вновь - в теплую одежду. Самочувствие прекрасное, никогда никакая лихоманка не брала.   Но я, простите, отвлекся от вашего вопроса. Наступил день, когда я перешел работать на Николаевскую железную дорогу. Для начала - простым рабочим в вагонных мастерских. Начальство заметило мою сметку и исполнительность, перевело на хорошо оплачиваемую должность - проводником.   Работа легкая, в постоянном общении с людьми - мне это очень нравится. Это большая радость - общение с различными людьми - от простого брата-крестьянина до важного генерала. У меня со всяким разговор получается.   Я еще не сказал вам о том, что постоянно учился. Ворохами приобретал книги для самообразования, читал художественную литературу, прямо-таки был потрясен "Преступлением и наказанием" Федора Достоевского. Раз пять перечитывал, многие страницы помню почти наизусть - память у меня цепкая.   Мне удалось сдать нелегкий экзамен на право ухода за паровыми котлами, и я стал старшим истопником парового отделения. Эта должность была почетной и довольно высоко оплачиваемой. С материальной нуждой было покончено.   И работа мне пришлась весьма по душе. Я теперь жил на колесах. Наш пассажирский состав ходил по линии Петербург-Москва. Наблюдаешь между делом за природой в окошке, дышишь воздухом, напоенным ароматом лугов и трав, - и так хорошо на душе делается!   Едва прибывал наш состав в Белокаменную, как я, сдав вахту, спешил на арену барона Кистера. Здесь проводил тренировки, которые своей азартностью больше походили на состязания.   В то время в Москве была пора расцвета тяжелой атлетики - многие имена гремели! Москвичи все резались на рекордах с петербуржцами. Бывало, приду на арену к Кистеру и начинаю дразнить москвичей:   - Вы, говорю, ребята не слабые, но вам до наших далеко! Скажем, Железный Самсон или вот "малютка" Людвиг Чаплинский, тут вашему Дмитриеву-Морро делать нечего, побьют они его.   - Да что ты все про других - про себя скажи, на что годен? - со смехом говорил иной раз Кистер.   - Пожалуйста, - отвечаю. - Когда у вас соревнования? На той неделе в субботу? Очень хорошо! Как раз буду в Москве.   В субботу участвую в соревнованиях - срам! В поднятии тяжестей плетусь в хвосте, а в борьбе и вовсе последнее место.   - Хвастливого с богатым не сравнишь! - смеются мои соперники.   Дело в том, что мои переезды мало содействовали регулярным тренировкам, а про соблюдение режима и вообще говорить не приходилось, день перемешался с ночью. Но преодолел себя, начал и на стоянках заниматься гирями. Пассажиры собирались на мои тренировки глазеть. Пусть смотрят, за показ деньги не просим, со зрителями даже вроде азартней!   Улучшил я свои результаты. В 1899 году я выиграл почти все самые крупные состязания.   Побеждал дважды в состязаниях Велосипедио-атлетического общества, причем взял главный I приз "Его Императорского Высочества Великого князя Николая Николаевича" - тут все сильнейшие гиревики были представлены. Затем выиграл III приз на Всероссийском чемпионате. Газеты без конца печатали мои портреты, меня узнавали на улице - "чемпион идет!".   Все это льстило самолюбию.   - Пора тебе, брат, от парового котла на артистическую дорогу переходить - говорили мне и барон Кистер, и Ваня Лебедев, и доктор Краевский.   Очень мне было жалко бросать паровоз, да и бригада у меня подобралась отличная - но что делать? Совмещать рейсы с регулярными тренировками нет возможности, а молодость ведь быстро промелькнет! Но жребий был брошен... Уволился я с Николаевской железной дороги.   Для начала следовало выбрать псевдоним - такова традиция, да подыскать место работы. Недолго размышляя, я назвал себя "Россовым" - это дань привязанности к русской поэзии. Мои любимые строки - державинское: "Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс..."   Для начала я поступил на работу в сад Рейтера в Озерках, а затем переехал в известную "Аркадию" в Петербурге. Жалованье мне положили не ахти какое, да и мой репертуар для начала был довольно скромным. Как и мои собратья по призванию, я выжимал "бульдоги", толкал и вырывал штангу, жонглировал гирями. "Гвоздем" программы, привлекавшим зрителей, был трюк "качели". Кто из вас был на моих представлениях, знает, что это такое: я держу на себе качели, на которых раскачиваются десять-двенадцать человек из публики. Трюк не из легких, когда особенно взгромоздятся на качели шестипудовые дяди Вавилы да начнут резвиться - пропади они пропадом... Но что делать, сам выбрал себе такую работу!   Начались мои странствия по России - где только не бывал, какую только публику не развлекал! Утешало всегда то, что наш народ любит богатырей. Ведь именно выступление атлетов в любом цирке, в любом балагане ждут с особым нетерпением, именно на силачей идет валом народ. Куда бы я ни приехал, меня всегда окружают люди, в первую очередь - молодежь, спрашивают о том, как стать сильным, какие упражнения следует выполнять, и прочее. Такое внимание радует!   Журналист, сидевший в первом ряду, поднял вверх блокнот, привлекая к себе внимание:   - Насколько известно, - сказал он, - вам довелось нести службу в лейб-гвардии Преображенском полку, в роте Его Императорского Величества. В чем заключалась ваша служба? Не мешала она вашим выступлениям?   Шемякин улыбнулся:   - Вижу, что от господ журналистов ничего утаить нет возможности!   Он помолчал, обдумывая ответ. Затем продолжал:   - Да, я попал в роту, задачей которой была охрана царя. Служба была довольно сложной. Два раза в сутки приходилось стоять на посту - по четыре часа каждый раз. На наружных постах надо было терпеть любую непогоду - дождь, снег, мороз, жару. Любой из нас - даже самый нижний чин, должен был обладать развитой головой, сметкой, расторопностью. На каждого из нас возлагалась обязанность знать в лицо и по имени всех живших во дворе лиц, всю дворцовую прислугу. Кроме того, ежедневно проходили строевые учения, занятия по рукопашному бою и стрельбе.   В нашей инструкции, которую мы обязаны были знать наизусть, было написано:   "Жилище русского царя должны окружать настоящие представители великой Российской Армии - здоровые нравственно и физически, рослые и красивые, любящие Бога, безгранично преданные Царю, умные, развитые, грамотные... В полк достойны попадать только такие солдаты, которые и дома, до службы, жили честно, не сделали ничего зазорного, не приняли на совесть недоброго дела, не опозорили себя...   Нижний чин, недостаточно осмотрительно выбранный и оказавшийся недостойным служить в полку, роняет честь своей части и подводит под ответ свое ближнее начальство. Честь служить в Собственном Его Императорского Величества Сводном полку выпадает на долю немногих счастливцев, и потому честью этой надо дорожить в высокой степени".   Я, господа журналисты, привел эту выдержку не для того, чтобы блеснуть своей памятью, а для того, чтобы вы поняли условия, в которые мне по воле случая пришлось попасть.   Что и говорить, служба была почетной. Мы почти ежедневно видели многих высших сановников Российской империи. Общались с членами царской семьи. Так, великая княгиня Ольга Николаевна, девушка необыкновенной красоты и доброты, в Царском Селе устроила для солдат рождественскую елку с раздачей подарков. Сам император ежедневно снимал пробу с солдатской пищи. С этой целью существовал специальный футляр, в который ставились судки с пищей, которые относились к царю во дворец.   Однажды эта честь выпала на мою долю. Николай Александрович к пище едва притронулся, но изволил ласково обратиться с вопросом ко мне:   "Исправно ли кормят вас?"   Я по уставу ответил, что кормят "так точно, исправно!". У меня на языке вертелась просьба, но я не решался ее высказать. Царь заметил мою заминку, удивленно посмотрел на меня, но я ничего не сказал. Я нес обратно в кухню царский футляр с судками, а на душе у меня кошки скребли. Фельдфебель первой роты Алексей Курбатов, меня сопровождавший, спросил:   "Ты что, Шемякин, сегодня как в воду опущенный?"   "Дело плохое - в Михайловском дворце готовится чемпионат России!"   Фельдфебель, мой земляк и приятель, расхохотался:   "Да тебе какая забота?"   "Если бы ты, Алеша, мог понять! Ведь почти все звезды прибудут на чемпионат. Слыхал ты о Гаккеншмидте? Он, к примеру, громадный обеденный стол перепрыгивает с места. Удивительно развит атлет! А студент Людвиг Чаплинский? Еще совсем юный, а выносливость феноменальная, техника изощренная! А знаменитый Железный Самсон..."   Фельдфебель добродушным тоном прервал меня:   "Печали не вижу, возьми отпускную да поглазей на своих самсонов!"   "Я сам хочу участвовать!"   Курбатов даже присвистнул:   "Это, брат, ты выдумал! Если дойдет до Комарова..."   Если узнает генерал-майор Комаров, командир нашего полка, мне несдобровать. Я это знал и сам. Но преодолеть свое желание я не мог. Тренированность у меня была неплохая. В нашем полку занятия атлетизмом всячески поощрялись. Ежедневно я до седьмого пота упражнялся с гирями, проводил поединки в борьбе со своими товарищами по службе. Кстати, наш гимнастический зал в Царском Селе был оборудован прекрасно и никогда не пустовал.   Я показывал кое-что из своих силовых трюков. Они всегда вызывали восторг моих сослуживцев, давали мне некоторый авторитет. Но мои успехи на борцовском ковре имели и печальные последствия...   Впрочем, расскажу о своих приключениях, достойных Рокамболя, по порядку.   Одним замечательным солнечным и прохладным утром я получил увольнительную - и скорее в Питер, на тренировку. Здесь меня встретил Чаплинский. Он был очень умным и проницательным человеком, сразу обратил внимание на мое состояние.   "Чем вы подавлены, сударь?" - вежливо и ненавязчиво Людвиг стал меня расспрашивать.   Я объяснил, что очень и очень желаю стать ему конкурентом на чемпионате, да начальство мне не разрешит. Что делать?   "Я готов на все, лишь бы стать участником, - твердо заявил ему. - К тому же..."   Я замялся, а Чаплинский вопросительно поднял брови:   "Говорите со мной смело, я достаточно скромен: все останется между нами".   "Дело в том, что я дал в долг все мои сбережения (довольно значительные!) одному нашему общему знакомому - его имя я не стану называть. Но он поступил бесчестно: уехал за границу, говорят - надолго. Я остался без копейки..."   Чаплинский живо возразил:   "Я готов вам дать на любой срок, в средствах я не стеснен".   Я отрицательно покачал головой:   "Спасибо, Людвиг, вы очень добры и благородны. Но я хочу заработать на турнире..."   "Чемпионом стать будет очень трудно. Говорят, сейчас Гаккеншмидт в блестящей форме. Впрочем, за каждую схватку платят червонец".   "Ну, мы еще посмотрим, кто в какой форме!" - усмехнулся я и вскоре был наказан за свою самонадеянность.   Итак, я принял решение: пусть кары армейские и даже царские падут на голову преступника -но я выйду на помост!   Сделал заявку на участие, потренировался с Чаплинским - и марш в Царское Село!   Здесь первым делом направил свои стопы к фельдфебелю Курбатову. Звание его маленькое, унтер-офицерское, а влияние имел большое, ибо ежедневно имел доступ к Николаю Александровичу. Где-то и с кем-то пошушукался он и вызвал меня из казармы:   "Все дни турнира имеешь отпускную... Только смотри, если кто узнает! За такие штучки, как участие в соревнованиях без законного на то разрешения, могут отправить туда, где Макар телят не пас".   "Но разве Осипов даст мне разрешение? Никогда!"   "Да, Осипов тебя за что-то невзлюбил".   Я вздохнул, ибо отлично знал за что. Он был моим взводным командиром и громадным, хотя несколько рыхловатым человеком. До моего прибытия он побеждал на всех полковых состязаниях по подниманию тяжестей. Теперь все кубки были моими.   Более того: Их Императорское Величество пожелали, чтобы мы провели чемпионат по французской борьбе. И вот в присутствии самого монарха я так крутанул "мельницей" своего взводного, что тот не смог без посторонней помощи подняться с ковра. Это он мне запомнил.   Та же история повторилась и на тренировках. Осипов затаил злобу и всячески отыгрывался на мне. Как что, так сразу командует:   "Шемякин, наряд вне очереди - чистить картошку!"   "Я уже вчера чистил... И в квасной мыл полы".   "Что такое? Обсуждать приказ начальника - три дня ареста!"   Вот и приходилось мне не очень сладко. Так что просить у Осипова разрешения на выступления смысла не имело.   Мы решили пойти на хитрость - на тот случай, если кто-нибудь из полка пожалует на чемпионат. Дядя Ваня разрисовал мне лицо жженой пробкой, изобразил усы и бакенбарды. Доложу вам - такое страшилище из меня 'получилось, не приведи господи! Зато, думалось, никто меня не узнает.   Как бы не так! Только я вышел на арену, глянул в ложу - там, нет, не Осипов, но наши однополчане - поручик Семенов и знаменитый, с громадной окладистой бородой дед-красавец подпрапорщик Щеголь (он был известен тем, что вступил в военную службу еще в 1872 году). Они меня сразу узнали - по фигуре, а моя индийская рожа вызвала на их лицах улыбки: у Щеголя - добродушную, у Семенова - злорадную.   "Все, пропал!" - решил я про себя, и сразу что-то во мне опустилось.   Рефери командует:   "Борьба!"   Пока Гаккеншмидт примерялся ко мне, я отчаянно бросился на него, ткнулся своей чумазой рожей в его благородное лицо, перемазал чемпиона...   В зале стон стоял, зрители тряслись от хохота, а больше всего - Семенов и Щеголь.   Гаккеншмидт, этот культурнейший человек, изучавший философию, знавший несколько иностранных языков и никогда не выходивший из равновесия, на этот раз рассвирепел. Он глядел на меня как тигр на кролика. Меньше пяти минут ему понадобилось, чтобы расправиться со мной.   От устроителей чемпионата я получил честно заработанный червонец, а от ротного командира - неприятности. Он накатал на меня рапорт. Мне пришлось страдать под длительным арестом.   Добавлю, что со взводным Осиновым я свел счеты на... арене цирка Чинизелли. Дело в том, что он тоже занялся борьбою.   Случилось все это после нашей с ним демобилизации. Однажды пришел долгожданный день, когда я получил в канцелярии необходимые бумаги, удостоверявшие, что я вновь стал гражданским человеком. Мой новый друг, которого я учил грамоте, способный и усердный солдат, исключительных физических данных - ростом он был почти как я, и пятаки научился гнуть у меня, Григорий Чащин позвал в квасную комнату. Его как раз незадолго до моей демобилизации назначили квасоваром, да не простым - царским!   Он и впрямь был волшебником в этом деле - чудный напиток готовил.   Налил мне напоследок большую кружку кваса, обнял меня Григорий Иванович и проводил, помог чемоданчик донести - уважения ради.   "Кончится служба - найди меня, сделаю, Гришаня, тебя всемирным чемпионом! - говорю квасовару - Разбогатеешь!" "То-то ты, мой друг, разбогател! - лукаво смеется Чащин. - Уеду к себе в деревню Гутокирову, что Юмской волости Пермской губернии, буду землю пахать, оженюсь, детишек выращу... Вот и приезжай ко мне в гости!"   Увы, не довелось мне встретиться с этим прекрасным человеком. Погиб он как-то нелепо, во время пребывания в Москве вместе со свитой, кто-то из злоумышленников застрелил его. Убийцу не нашли. Прекрасный русский самородок был, - задумчиво повторил Шемякин. - Кому понадобилась его жизнь? Простите, господа, я отвлекся.   Итак, Осипов тоже стал профессиональным борцом. До поры до времени он избегал участия в одних турнирах со мной. Пока спортивная судьба не свела нас с ним на крупном чемпионате. Он был неплохим борцом, злым, напористым. Но у меня столько в сердце накипело!.. Да и был я, конечно, поопытнее и посильнее. Припомнил я взводному в тот вечер и картошку, и аресты... "Не рой яму другому!" - Какой из чемпионатов, господин Шемякин, вам запомнился особенно? - послышался вопрос из зала. Шемякин задумался. Потом медленно произнес:   Трудно ответить однозначно. Много было интересных состязаний. И я сейчас хочу рассказать не о себе. Скажу о самом благородном и сильном из русских атлетов. Впрочем, начну по порядку.   Случилось это, помнится, в 1904 году. И было это тоже в цирке Чинизелли. Весь Петербург волновался. Шутка ли! На чемпионат съехались все звезды того времени; красавец, любимец публики и дам Рауль ле Буше, Иван Поддубный, Дюмон из Франции, Петр Крылов, чемпион мира Поль Понс, негр из Мартиники Анастас Англио и др. Приз был объявлен фантастическим - пять тысяч рублей.   В этом чемпионате была необычная интрига. Дело в том, что наш, как его любят величать журналисты, "волжский богатырь", бывший грузчик и потомок запорожских казаков Иван Максимович Поддубный незадолго до этого чемпионата проиграл в Париже Раулю ле Буше. Общее мнение было таково, что не обошлось без обмана. Все, кто присутствовал на их схватке - длилась она необычно долго, более часа, утверждали, что французский чемпион жульнически вымазал свое тело каким-то жиром. Именно по этой причине он как уж выскальзывал из рук Поддубного.   Поддубный, без особых хлопот уложивший на этом турнире за звание "Чемпион Парижа" одиннадцать человек, обратился к судьям с протестом. Те осмотрели Буше, подтвердили, что тот действительно натерт жиром, и постановили:   - Борьбу продолжать, каждые пять минут протирая Буше полотенцем!   Уверен, что кто-нибудь из присутствующих был на той памятной встрече. Они подтвердят правдивость того, что сейчас расскажу.   Преимущество Поддубного было явным, но он не уложил француза на лопатки. Судьи вынесли явно несправедливое решение:   "За красивые и умелые уходы от острых приемов победу и звание "Чемпион Парижа" присудить Раулю ле Буше!"   Как вы, господа журналисты, помните, спортивный мир был возмущен этим обманом. Поддубный в знак протеста даже хотел бросить борьбу, но передумал:   "Я с этим прохвостом Буше еще рассчитаюсь!"   Итак, обстановка чемпионата была накалена как никогда. Большое количество участников из разных стран и континентов заставило растянуть соревнования более чем на месяц.   Я начал турнир успешно, но в равном поединке проиграл могучему Полю Понсу. Схватки, как правило, были жесткими. В финал пробились болгарин Никола Петров, Поль Понс, Рауль ле Буше и Иван Поддубный. В предварительных турах Поддубный показал, что равных ему нет. Но сильны были и остальные финалисты. Особенно горячо поддерживали зрители красавца Буше. Его сопровождала целая толпа истерических поклонниц. Впрочем, он ваш, уважаемые господа, земляк, и вы сами все о нем хорошо знаете.   Я наблюдал первый финальный поединок из-за кулис. Поддубный встретился с Петровым. Болгарин был тонким тактиком, он умело изматывал соперников, заставляя их много и бесполезно атаковать. Сам умел провести неожиданный контрприем.   Поддубному пришлось для победы над ним затратить более получаса.   Следующая по жребию схватка с Раулем ле Буше. У всех в памяти тот очередной бесчестный прием, которым хотел воспользоваться француз: он предложил Поддубному крупную взятку - 20 тысяч рублей, лишь бы тот проиграл ему. Иван Максимович гневно отверг это предложение: "Русские борцы не продаются!"   Кстати, Поддубного всегда отличала необыкновенная прямота и честность. Я сам был свидетелем нескольких случаев, когда наш знаменитый борец отвергал всякие сделки на ковре. Так, в 1908 году в Берлине немецкая знаменитость Якоб Кох предложил фантастическую сумму за добровольный проигрыш - 20 тысяч марок: наш борец решил проучить обманщика. Он ответил:   "Такие деньги! Любой согласится. Я тоже..." Кох на радостях раззвонил о своей грядущей победе по всему Берлину.   Когда началась схватка, Поддубный задал ему изрядную трепку и без особых усилий положил на лопатки.   "Терпеть не могу обманы!" - сказал наш борец. Коха подняли на смех.   Но вернемся к нашумевшему поединку Поддубного с Буше. Первая схватка закончилась вничью - француз отчаянно защищался. На следующий день турнир был продолжен. Беспрерывными захватами Иван Максимович измотал соперника, а затем поставил его на четвереньки и - неслыханное дело! - продержал в этой неудобной позе сорок одну минуту!   При этом Поддубный весело, на весь зал приговаривал: "Это тебе, мусью-лжечемпион, за оливковое масло!" Измученный француз признал себя побежденным, но Поддубный держал противника до тех пор, пока судьи не назвали Ивана Максимовича победителем.   Финал Поддубный выиграл у чемпиона мира Понса и по праву заслужил титул "чемпион чемпионов".   "Я не случайно, господа журналисты, рассказал вам о нашем величайшем атлете, равных которому я не знаю во всем мире. Что касается системы подкупов, то она царит в западных странах и, к сожалению, проникла и к нам. Но лучшие русские атлеты, и в первую очередь Поддубный, никогда не шли на сделки.   Я проиграл в этом соревновании Поддубному, но борьба понравилась антрепренерам. Меня на хороших условиях пригласи ли на чемпионат борьбы в Южную Америку, выгодный контракт был заключен на год.   Через Берлин, Париж прибыл я в Марсель. Отсюда путь лежал морем. Длинный, утомительный путь. К счастью, я легко переносил морскую качку.   Турне намечалось большое. Начали его в Буэнос-Айресе. В труппу входили Рауль ле Буше, Понс, Дюмон, Англио, немецкий чемпион Ретцлер и другие. Меня почему-то прозвали "Романовым". Это, видимо, в память о моей службе в Сводном полку Николая Александровича.   Присоединились к нам и итальянские атлеты Нино и Салли, а также геркулес и местная достопримечательность мясник Тигро Лос-Коралли. Живописен Тигро был до чрезвычайности: косая сажень в плечах, костюм мексиканского гаучо, надвинутое на брови сомбреро, мужественное лицо разбойника с большой дороги.   Я упомянул об этом турне не только для того, чтобы рассказать о путях, на какие спортивная судьба забрасывает российских атлетов. Больше никогда и нигде я не встречал такой публики, как в Южной Америке. Успех наш турнир имел колоссальный. Места в театре "Казино", где проходил чемпионат, брались с бою. Рев на протяжении всех схваток стоял невообразимый, на арену летела всякая чепуха - от ножей и вилок до апельсинов и мелких монет. В финале Понс положил Рауля, а я занял почетное третье место. Наша горничная преподнесла мне букет роз.   На афишах меня называли "русским медведем". Не умею объяснить, но у меня откуда-то разыгрался в этой самой Америке прямо-таки волчий аппетит. Я съедал все порции борцов, большинство которых мучились от жары и жажды. Меня быстро прозвали "чемпионом-обжорой".   Видать, моя закалка около паровозных котлов не прошла зря. Я жару не замечал. Много гулял по городу и всегда в окружении толпы местных жителей.   На шею и плечи к себе сажал с дюжину мальчишек, чем доставлял неизъяснимое удовольствие жителям и особенно газетным фотографам. Скоро я стал самым популярным в нашей труппе. Дошло до того, что с раннего утра меня поджидала у гостиницы толпа детворы, которая, завидя мой выход, громко орала на русском языке (успели у меня научиться): "Здравствуй, Ваня!"   Я любил поиграть с ребятней - подкидывал каждого прямо в небо и мягко ловил. Они часами меня не отпускали.   Зато сколько печали было в их глазах, когда пришло время расстаться! Побывал я с труппой в Монтевидео, Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу, Байе, Сантосе... И везде тепло встречали "русского медведя", везде сборы были битковые. Прекрасный народ!   Последний рассказ, господа журналисты, о Южной Америке. Однажды меня и еще нескольких атлетов повезли в пригород Буэнос-Айреса. Здесь проходил какой-то народный праздник.   Именно тут впервые услыхал такое модное в Европе танго. Играл отличный оркестр, и дамы приглашали кавалеров на танцы.   Я стою так в сторонке, глазею на счастье других и чуть-чуть завидую. И вдруг кто-то тронул мой локоть. Смотрю - наша горничная. Приглашает меня на танго, а у самой глаза так и светятся. Эх, хороша! По сей день жалею, что не увез ее с собой в Полтаву...   Потом вернулись в Европу. Гастролировали во Франции, Италии, Испании: Марсель, Тулон, Бордо, Ним, Ницца, Милан, Рим, Болонья, Пиза, Барселона, Мадрид и много других.   Кстати, в Мадриде нас пригласили на корриду. Я был потрясен ловкостью и мужеством матадоров. Мы целые дни проводили вместе, подружились по-настоящему. По просьбе любителей корриды я за рога повалил быка наземь. Восторгу испанцев конца не было!   Везде нас сопровождал аншлаг. Но порой и нам приходилось организовывать рекламу. С этой целью в сопровождении оркестра разъезжали по улицам в открытых колясках и в борцовских трико, демонстрировали мускулатуру.   Стал я о себе много мечтать: вот, думаю, простой парень, своим трудом чего добился - от паровозных котлов до всемирной известности. Популярность у меня действительно была большая и получал я прямо-таки астрономические гонорары - 1200 франков в месяц. Но ничего у меня в карманах не задерживалось: раздаривал, проигрывал на бегах, тратился на разные пустяки...   Журналисты прервали долгий монолог:   - А что произошло у вас с известным нашим атлетом Эмилем Верве?   - Произошло крушение моего выгодного турне. Три вечера подряд я боролся с ним в финале одного из парижских турниров. И все без результата.   И вот в последний вечер, на потеху публике, у нас на арене вспыхнула настоящая кулачная драка. Мы в равной степени виновны в ней, но я отколотил его изрядно и по этой причине, а больше потому, что он местный, меня рассчитали. Труппа продолжила турне, сократив свои штаты на единицу.   Остался я один. Хожу одетый с иголочки, а в кармане ни сантима: на обед нет. И тут мне повезло необычно. Прогуливаясь по площади Согласия, я встретил - кого бы вы думали? - моего старого знакомца и тезку Ивана из Атлетического общества в Петербурге. Он приехал в Париж по каким-то юридическим делам. Несколько дней, пока он не укатил в Россию, я питался за его счет, но денег просить в долг не решился: стыдно.   - Почему, господин Шемякин, вы в последние годы редко бываете в заграничных турне?   - Отвечу, - добродушно улыбнулся Шемякин. - Однажды в Париже проходил большой турнир.   В нем участвовал знаменитый японский борец Юкио Тани. Он победил всех местных борцов, в том числе Рауля ле Буше.   Схватку назначили на ипподроме.   Саженными буквами по всему городу анонсировали нашу схватку: "Россия против Японии".   Тысячи людей пришли наслаждаться азартным зрелищем. Удивительно, но в публике было много японцев. Откуда они?   Это и стало причиной моих неприятностей. Но продолжу по порядку.   В первый день шла острая схватка, однако я не торопил события. Ведь не надо забывать, что люди заплатили деньги и они жаждут не быстрой победы, но интересного зрелища. Вот и демонстрировали мы броски, "мосты", перекаты, "мельницы"...   Так случилось, что борьба переместилась на край сцены. Этим воспользовался мой противник, подтолкнул меня, и я, не ожидая такого подвоха, полетел в глубокую оркестровую яму, изрядно ушибся.   Японцу сделали предупреждение (хотя многие считали, что его надо снять, а победу присудить мне). Поединок сначала прервали, а затем отложили на завтра. На следующий день опять все места были забиты до отказа, публика накалена до предела.   Я запомнил обиду, которую мне нанес японец. Едва прозвучала команда рефери, как я бросился на Юкио Тани, сгреб его, поднял в воздух и с силой швырнул в оркестровую яму. Он приземлился не столь удачно, как я, и повредил себе ребра. Толпа, в которой, напомню, было много земляков моего соперника, заревела: "Убийца! Зверь!" - и бросилась на сцену, чтобы растереть меня в порошок.   Но предусмотрительная администрация в последний момент опустила откуда-то сверху клетку для львов. В нее я и успел нырнуть. Пока беснующуюся толпу разгоняла полиция, я отсиживался в клетке. Неприятное, доложу вам, ощущение. С тех пор я не хожу в зоопарк. Гнетут тяжелые воспоминания.   И, скажу, хотя мы много слыхали про "передовую западную цивилизацию", но наш отечественный любитель атлетики гораздо доброжелательнее и к своим, и к гостям, да и в атлетике разбирается крепче.   Как не вспомнить жуткую историю, произошедшую со мной в Дюссельдорфе. Проходил там турнир с участием знаменитого Якова Коха, который у себя на родине, в Германии, не проиграл ни одной встречи.   Вот и на этот раз Кох клал на лопатки одного за другим всех участников турнира. Хорошо выступал и я, дошел до финала. И вот решающая встреча...   Публика бурлит, вся аристократия собралась: бриллианты, цветы, фраки... Появился Кох - рев такой поднялся, словно землетрясение началось. На меня никто внимания не обращает - будто я так, для мебели или мальчик для бритья.   Взяла меня обида! У нас даже в Конотопе и то иностранных гостей с большим приветом встречают. Ах, Европа, Европа... Хорошо, сейчас русский мужик слегка испортит вам праздник!   Рефери дал сигнал к борьбе. Так я и накинулся на Коха - словно голодный тигр на козленка: поднимал, швырял, брал его то на один прием, то на другой. Чувствую, немец растерялся, готов с ковра бежать. Как бы не так! Короче говоря, провел схватку так, что судьям ничего не осталось, как поднять вверх мою руку и провозгласить:   "Победил и звание чемпиона завоевал борец из России Иван Шемякин!"   Господи, что началось тут в зале! Орут, свистят, всякой мерзостью в меня швыряют.   Вижу, озверели совсем, с палками на сцену лезут, с разными там тросточками. Бросилась разъяренная толпа на меня, несколько раз больно ударили. Я от них.   Спрыгнул из окна - высокий второй этаж был, да деру. А эти, с тросточками, за мною - свистят, улюлюкают, грозят убить.   И убили бы, если бы не заскочил я в пожарное депо. Едва успели пожарники железные ворота на крепкие засовы запереть, как хулиганы уже ломятся. Подоспела конная полиция, но и она не сумела разогнать горе-зрителей.   Опять выручили пожарники: выставили они в окна шланги и мощными струями ледяной воды остудили горячие головы.   Теперь, уважаемые господа репортеры, вы понимаете, почему я нынче не столь часто, как в молодости, езжу за границу. К тому же, честно говоря, в России интересней выступать - зритель у нас настоящий, тонкости атлетики понимает.   Спасибо, господа хорошие, за внимание к моей скромной персоне. Я прощаюсь, скоро мой выход...   Журнал "Геркулес" (№ 16) опубликовал автобиографическую заметку Ивана Шемякина. Она кончалась словами:   "Не тянет меня за границу. Вот только иногда хотелось бы одним глазком посмотреть на бой быков в Мадриде, да как выйдешь на крыльцо своего собственного домика в Полтаве, сядешь на ступеньки и невольно сам себе скажешь:   "Никуда я за границу больше не поеду. "И дым отечества нам сладок и приятен"".   ...Красноречивые признания!     Рыцарь русской атлетики   Еще Лев Толстой сказал: нельзя жить ради самого себя, ради своего блага - и существование потеряет смысл, и блага не достигнешь. У всякого из нас есть цель великая - Россия, ее величие. Давайте каждый на своем месте укреплять ее славу и могущество, тогда цель жизни вполне осуществится.   Людвиг Чаплинский   "Факт - фундамент истории" - с этой истиной спорить не приходится. На один грустный и трогательный факт мы натолкнулись, перелистывая дореволюционные выпуски журналов и газет. В начале января 1917 года появился некролог: богатырская фигура атлета, вокруг нее траурная рамка и символический крест, обозначающий в старых изданиях - "скончался". Под крестом надпись: "Погибший на поле брани Л. А. Чаплинский". И далее текст, автор которого И. В. Лебедев:   "Героическую смерть за Россию принял Людвиг Адамович Чаплинский. Это был пламенный, убежденный спортсмен. Один из чистейших людей в нашей атлетике...   Нельзя не признать его громадного значения в жизни русского спорта. Чаплинский всколыхнул атлетов и спаял их в одну громадную семью.   Мало того, он высоко поднял и за границей знамя русского спорта, заставив наших западных коллег считаться с тем, что скажет спортивная Россия. А это было не так легко. И удалось это Чаплинскому только благодаря его пламенному энтузиазму и железной воле.   О том, что Чаплинский был прекрасным атлетом, - говорить не приходится. Но еще дороже его рекордов способность зажигать окружающих бесконечной любовью к спорту, к атлетике.   Он был красив всем - лицом, фигурой, душой. Такой же красивой и благородной стала его смерть - на поле брани, под русскими знаменами. Он был славен при жизни, слава осияла и его героическую гибель.   Вечная память гордости русского спорта - Людвигу Чаплинскому!"   Людвиг Чаплинский, обрусевший поляк, сын польских повстанцев, переселенных со своей родины в Красноярск еще в 1860-е годы. Сведения о нем скудны, а жизнь этого воистину удивительного человека оказалась трагически коротка.   Он принадлежал к тем натурам, которые предпочитают отдавать себя людям, но почти ничего не брать взамен. В отличие от некоторых атлетов (да и не только их) он никогда не "организовывал" статьи в журналах о себе, не занимался саморекламой. Более того: Чаплинский избегал любой шумихи вокруг своего имени, был поразительно скромен. Вот почему до нас дошло так обидно мало сведений об этом несомненно интересном и незаурядном деятеле отечественной тяжелой атлетики, ставшем одним из ее родоначальников.   Правда, известны публикации самого Чаплинского. В них с удивительной прозорливостью, намного опережая методические разработки своего времени, он ратовал за гармоничное развитие человека. Ни в одном из видов спорта, утверждал Чаплинский, нельзя достичь выдающихся результатов, будучи развитым односторонне. Это относится и к легкой атлетике, к гиревому и велосипедному спорту, и к скоростному бегу на коньках, и к лаун-теннису, и к игровым видам спорта, скажем, футболу.   Так, в одном из номеров журнала "Русский спорт" за 1910 год Л. А. Чаплинский опубликовал отчет под заголовком "Международные состязания по легкой атлетике в Санкт-Петербурге". С горечью он писал, что большинство призов увозят иностранные команды, в первую очередь финны. В чем же причина нашей неудачи? - вопрошал Чаплинский. И сам отвечал: большинство иностранных победителей "имели настоящий атлетический вид. Всесторонне развитые, подчас пластичные фигуры свидетельствовали о том, что этим спортсменам, помимо легкой атлетики, не чужды занятия борьбой и настоящей тяжелой атлетикой...   Из русских легкоатлетов, увы, большинство выглядели далеко не утешительно: кроме двух-трех спортсменов, остальные поражали негармоничностью своего развития".   Чаплинский рассказывает: когда он подошел к одному из участников соревнований и заметил, что его результаты были бы гораздо выше, если бы он занимался укреплением силы, то тот иронически возразил:   - Что ж, вы мне прикажете упражняться гирями и гантелями или даже борьбой? Нет, увольте... По пыльному ковру ползать не желаю!   Как показало время, Чаплинский умел видеть гораздо дальше многих современных ему функционеров, более того: он указал пути дальнейшего развития многих видов спорта, и в первую очередь тяжелой атлетики.   Он страстно отстаивал самобытный, русский путь развития тяжелой атлетики и борьбы. Чаплинский категорически возражает тем, кто ратует "за французскую или немецкую систему тренировок", например, как ему казалось, - В. И. Лебедев.   Чаплинский писал: "Мы должны работать не по немецкой и не французской системам, а по русской, которая нашла признание и за рубежом" (журнал "Русский спорт" № "40 за 1913 год).   Это не "квасной патриотизм", это отстаивание самостоятельного пути развития отечественного спорта.   По выражению Лебедева, Чаплинский "всколыхнул атлетов и спаял их в одну громадную семью".   Сделаем краткий, но столь необходимый для нашего .повествования экскурс в историю отечественной атлетики.     * * *     ...10 августа 1885 года, Санкт-Петербург. В доме № 3 по Михайловской площади, где проживал доктор В. Ф. Краевский, собралась компания людей, которых легко можно было выделить по общему для всех признаку - большинство были богатырского роста и сложения. - Хозяин представил гостя - заезжего циркового артиста и профессионального атлета из Берлина Шарля Эрнеста.   - Господа, любители атлетических упражнений, - обратился к собравшимся доктор Краевский. - Меня, как врача, давно занимают проблемы мускульного развития человека и его здоровья, влияния атлетических упражнений на физическое состояние организма. Господин Эрнест, гастролирующий в Петербурге, любезно откликнулся на просьбу продемонстрировать специально для нас те чудеса силы, которыми он обладает, рассказать о том, как ему удается достичь их.   Итак, германский атлет и артист - Шарль Эрнест!   Немец под аплодисменты собравшихся добросовестно показал, что умел: жонглировал двухпудовыми гирями, подкидывал их вверх и ловко принимал на мускулистую спину, выжимал тяжелую штангу стоя и лежа, делал с ней приседания и прочее. Все это Эрнест выполнял с улыбкой, всем своим артистическим видом показывая, что для него это - сущий пустяк.   Во всяком случае, если не результаты, то, по крайней мере, развитая мускулатура атлета, непринужденная манера держаться, а также его рассказ о регулярности занятий с тяжестями произвели на собравшихся сильное впечатление. Было решено создать "Кружок любителей атлетики". Так что эту дату - 10 августа 1885 года - справедливо считать днем рождения отечественного тяжелоатлетического спорта. Первым председателем кружка был избран 44-летний доктор В. Ф. Краевский.   В.И.Лебедев в своей книге о развитии тяжелой атлетики в России, вышедшей в 1916 году в Петрограде, писал: "Краевский предпринял поездку в Западную Европу, где на месте познакомился с постановкой атлетического спорта в различных кружках и клубах, собирал фотографии (видимо, фиксирующие упражнения. - В. Л.) местных профессионалов и любителей, изучал модели гирь.   Вернувшись в Петроград, Краевский открыл в своей квартире роскошный атлетический кабинет. Это была большая комната. Ее стены украшали фотографические карточки представителей атлетического спорта всех стран света. Коллекция гирь, находившаяся в этом кабинете, не имела себе равной во всей Европе. Пол комнаты был обит мягким ковром, дававшим возможность заниматься борьбой. В потолок укрепили кольца, переделывавшиеся в случае надобности в трапецию.   К Краевскому стала стекаться масса любителей атлетических упражнений, в числе которых были и люди сильные от природы, и просто желающие развиться.   Занятия начались. Загремели гири и начали устанавливаться рекорды, которые поставили членов "Кружка" на одно из видных мест среди европейских атлетов".   Да, школа Краевского быстро обрела широкую международную известность. Серьезность тренировок, добросовестное отношение к занятиям, их регулярность, отличные гигиенические условия (помещение для занятий было оборудовано хорошей вентиляцией, атлеты после занятий непременно принимали душ) - такому могла позавидовать и Европа.   Но главное, конечно, недюжинные способности русских парней, которые ни в чем не уступали многим известным заграничным атлетам. "Каждый профессионал, приезжавший в Петербург, считал своим долгом явиться в уютный кабинет старика Краевского, где ждал его радушный товарищеский прием, - писал Лебедев. - В кабинете перебывали и тренировались все лучшие заграничные и русские профессиональные силачи, для которых признание их высоких результатов "Кружком" служило первоклассной маркой".   Заметим, что десятилетиями бытовавшее шутливое выражение: "Старайся, на тебя вся Европа смотрит!" - пошло от Краевского. Именно он, остроумный человек, этой фразой подбадривал атлетов, показывая им на фотокарточки европейских знаменитостей, висевших вокруг манежа на стенах.   В 1898 году "Кружок" был преобразован в "Велосипедно-атлетическое общество", расширив, как это видно из названия, свои границы. Краевский первым пытался научно обосновать методику тренировок, активно пропагандировал спорт в России, устраивал грандиозные атлетические праздники и соревнования. Страстно любя занятия с гирями, Владислав Францевич сам показывал многие трюки с тяжестями.   И смерть его, рассказывают, приключилась от этой самой любви: в 1900 году он проходил по Аничкову мосту, поскользнулся и неудачно сломал ногу. Тяжкое сознание, что ему уже больше никогда не заниматься тяжелой атлетикой, убило Краевского: он все более хирел и вскоре умер.   Но дело было сделано: атлеты России уже имели прочную организационную основу. В 1908 году в Петербурге создается тяжелоатлетическая лига, возглавившая и объединившая работу всех российских тяжелоатлетических кружков и клубов.   Следующий важнейший этап - 1913 год. В Петербурге возник первый Всероссийский союз тяжелой атлетики, первым председателем которого стал обладатель двух мировых рекордов Людвиг Адамович Чаплинский. Именно его усилиями был создан этот союз. В этом же году Россия впервые организационно связала себя со спортивной международной организацией - вошла во Всемирный союз тяжелой атлетики, возникший в 1912 году в Стокгольме.   Тогда же увидала свет первая таблица мировых рекордов. В нее были включены 40 упражнений с гирями и штангой. России принадлежало 17 рекордов - лучшее национальное достижение. Для сравнения скажем, что в двух странах - Австрии и Германии, обладавших после России наибольшим количеством рекордов - их было всего по семь.   Усилиями Чаплинского и других энтузиастов в 1913 и 1914 годах прошли первые Всероссийские олимпиады - в Киеве и Риге. На осень четырнадцатого года олимпиады планировали провести в Петербурге, но летом началась мировая бойня...   Кто же вы, Людвиг Чаплинский? Где провели детство? Чем увлекались? Что читали? О чем мечтали? Когда и почему отдали свое сердце тяжелой атлетике?   Казалось, никогда не будет ответов на эти вопросы. И вдруг...   И вдруг однажды у моего доброго знакомого, давно собирающего материалы по истории отечественной тяжелой атлетики, раздался телефонный звонок:   - С вами говорит племянница Людвига Адамовича Чаплинского...   И вот теперь мы ехали в один из зеленых уголков Москвы. На высоком этаже современного дома нас радушно встретила хозяйка - Виктория Аполлоновна Провоторова, архитектор по профессии, разговорчивая, обладающая не по возрасту острой памятью, быстрым умом. Она родилась еще в прошлом веке...   Хозяйка рассказывает о делах восьмидесятилетней давности. С поразительной точностью и образностью Виктория Аполлоновна воскрешает давно минувшие события, показывает немногочисленные уцелевшие документы. Только успевай записывать!   - Да, - признается собеседница. - Наверное, я осталась последней, кто близко знал Чаплинского... Мы жили в суровый век.   Итак, события давно минувших дней...   Неугомонная шумная аудитория моментально стихла, когда в актовый зал вошел директор Красноярской губернской гимназии по фамилии Логафет.   - Сегодня я последний раз, дорогие друзья, имею возможность назвать вас учениками. Сейчас вы получите аттестаты об окончании гимназии и выйдете на широкие просторы жизни, станете на благо России созидать свои поприща. - Голос директора, как всегда подчеркнуто строго одетого, сдержанного, слегка дрогнул.   - И первым по праву хочу назвать лучшего из лучших, того, кто в каждом классе - начиная с первого награждался за отличное поведение, успехи и прилежание, на основании параграфа 38 правил об испытаниях учеников, похвальным листом. Подойдите ко мне, Людвиг Чаплинский... Поздравляю!   Шел 1901 год.   - Людвиг обладал поразительными способностями, - рассказывала Виктория Аполлоновна. - Он, прочитав раз-другой страницу художественного прозаического текста, воспроизводил его почти наизусть. Читал он много, запоем. В десятилетнем возрасте сделал то, что не всем взрослым удается, - прочитал "Войну и мир" Толстого, причем обширные тексты на французском языке - вы помните, их там немало, понимал без словаря. Скажу, что Людвиг еще в гимназические годы свободно владел основными европейскими языками - французским, английским, немецким и, конечно, польским.   Что стоило такому мальчику стать лучшим учеником гимназии? У его отца Адама Людвиговича, юриста по профессии, в красноярской ссылке занимавшегося лишь сельским хозяйством, была небольшая, но хорошая библиотека - книги по истории, философии, статистике, политической экономии. Отец дружил со знаменитым купцом Юдиным, собравшим одну из лучших библиотек Европы. Тот нередко дарил ему различные дублетные экземпляры. Кстати, в этой библиотеке занимался и Владимир Ильич Ульянов, находившийся в красноярской ссылке. Но об этом мы узнали, разумеется, много позже. Собеседница тихо улыбается своим воспоминаниям: - - Природа словно решила устроить праздник, создавая Людвига. Кроме замечательного аналитического ума, великолепной памяти, он был удивительно привлекателен внешне - фигура древнегреческого бога, лицо - мужественное, исполненное особого благородства и красоты, густая шевелюра вьющихся каштановых волос. Помню, в нашем доме начинался праздник, когда кто-нибудь замечал, что он идет к нам:   - Людвиг! Людвиг!   Всякий свой приход, откликаясь на наши просьбы, Людвиг начинал показывать "чудеса ловкости", как мы их окрестили. Еще в гимназии начал серьезно заниматься спортивной гимнастикой и тяжелой атлетикой, в которых не имел себе равных.   Сняв пиджак, он долго расхаживал на руках, делал сальто, "мостик" и показывал множество других акробатических трюков. Но однажды, когда Людвигу было лет семнадцать, он всех нас сразил окончательно: подняв вверх на выпрямленных руках нашего дворника, довольно тучного человека, Людвиг пронес его вокруг дома.   Откуда в нем бралась такая сила? Отчасти, полагаю, это было наследственным. Его отец Адам Людвигович, мать Розалия Гиляровна, да и вообще большинство наших родственников, отличались крепким здоровьем, отменным долголетием.   Семья Людвига держалась вегетарианства, никогда в их доме не употребляли спиртное, жизнь вели размеренную. В семье царил дух доброжелательства, взаимного уважения.   Что любопытно, Людвиг не был тем гигантом-атлетом, которых я насмотрелась, бывая у него в Петербурге, куда он переехал для учебы в начале века.   К сожалению, я не помню его точного адреса, но он снимал большую квартиру на первом этаже большого дома на Невском проспекте, недалеко от Николаевского вокзала. Приезжая с родителями в город на Неве, мы по-родственному останавливались у Людвига и порой подолгу жили там. Кого только я не встречала у дяди!   Нужно сказать, что самую просторную комнату, скорее похожую на зал, Людвиг отвел под атлетические занятия. Мне все это казалось какой-то игрой и поэтому очень влекло к себе. Вдоль стен стояли деревянные стеллажи, на которых красовались во множестве различных видов гантели, гири, штанги. Почти каждый вечер этот несколько необычный атлетический манеж был заполнен до отказа, сюда приходили атлеты, среди которых бывало немало знаменитостей. Частым и желанным гостем здесь был Иван Поддубный. Мне он по сравнению с Людвигом казался каким-то громоздким, неуклюжим, даже, простите, не очень красивым. Да и весил он пуда на два, а то и на три больше, чем Людвиг. И в манерах был... скажем, не столь деликатен.   Может, из детского озорства я при нашей первой встрече с Поддубным заговорила с ним... на французском языке.   Иван Максимович как-то ошалело посмотрел на меня, потом повернулся к Людвигу:   - Бедняжка, она что у тебя, Чаплинский, не выучилась говорить по-человечески?   Мы долго хохотали над этим "по-человечески" и "бедняжка".   Чуть ли не ежедневно приходил к нам невысокий крепыш - И. В. Лебедев. Он был похож на купца: в кафтане поверх красной русской рубахи, с ремешком о двух кистях в поясе, хромовых сапогах. Этот наряд мне казался театральной декорацией. Думаю, шел он от распространенной тогда моды псевдонародности.   Его, несмотря на молодой возраст, почему-то звали "дядей Ваней". Едва им стоило сойтись - Людвигу и дяде Ване, как они тут же начинали спорить. Дядя всегда сохранял в споре спокойствие и легкую язвительность, Лебедев больше горячился. Я не вдавалась в суть их разговоров, но, как мне сейчас припоминается, дебаты разгорались вокруг способов тренировок.   Однажды, когда Лебедев особенно сильно нападал на моего дядю - а я находилась в соседней комнате и все слышала, то решилась на довольно дерзкую шутку. Я вошла в атлетический зал и обратилась к Лебедеву:   - Здравствуйте, дядя Ваня! А где же тетя Маня?   В тот день в зале было много дядюшкиных друзей-атлетов. Они подняли такой хохот, которого я, кажется, уже больше никогда в жизни не слыхала. И даже некоторое время в разговорах между собой они с улыбкой спрашивали:   - А что, тетя Маня еще не приходила? - подразумевая Лебедева.   Вообще, ничего не понимая в спорте и рекордах ни тогда, ни теперь, я, однако, должна поделиться своим вынесенным с детства убеждением: они очень серьезно относились к своим занятиям. Я не помню, чтобы кто-нибудь из атлетов закурил {а Людвиг вообще никогда не курил и не употреблял спиртного). Занимались до седьмого пота, помогая другу советами. Впрочем, в этом особенно хорош был Людвиг: он, как мне казалось, больше думал об успехах других, чем о собственных. Впрочем, это все в его характере...   Когда началась война, дядя служил в каком-то крупном государственном банке. У него была важная должность, и ему выдали броню. Мы, любя его, радовались этому.   На фронте же дела шли все хуже и хуже. То и дело на улицах Петрограда попадались калеки, вернувшиеся с фронта. Нередко приходили похоронки, газеты печатали некрологи.   Запомнился мне разговор, который он вел однажды у нас дома (мы успели перебраться в Петроград). Людвиг сказал:   - Вот живу я сейчас вполне барином: получаю высокое жалованье, мой личный повар готовит вкусные блюда, мой кучер ждет у подъезда. А в этот час наши русские мужики лежат под германскими пулями, истекают кровью... Как подумаю об этом, кусок в горло не лезет. Ведь если я отсижусь до конца войны в тылу, то потом просто не сумею жить - заест совесть.   В ту ночь я долго ревела, ибо стало ясно: Людвиг уйдет добровольцем. И еще каким-то неосознанным детским чутьем поняла: с фронта дядя не вернется, сроду мне его не видеть. И слезы текли, текли по моим щекам.   Провожали мы Людвига в яркий летний день. Он был в военной форме. И все на него оглядывались, и дамы, и мужчины: он был статен, красив и благороден. На вокзал пришли провожать его друзья-атлеты, среди них был Лебедев. Он больше с Людвигом не спорил, а только долго прижимал его к груди.   Через несколько месяцев уже зимою почтальон принес казенное извещение: "Л. А. Чаплинский пал смертью героя..."   Кажется, ни одну смерть - а я видела их, поверьте, немало, я так не переживала - порой мне самой хотелось от горя умереть. Смерть такого человека казалась страшной несправедливостью. А что он действительно был на войне героем - в этом сомнений быть не может.   Наша собеседница явно волнуется, замолкает. Потом уже спокойней добавляет:   - Я решила последовать примеру Людвига. Я ушла на фронт санитаркой... ну а это тема совсем другого разговора.   ...Когда мы собрались уходить, Виктория Аполлоновна и ее дочь попросили:   - Пожалуйста, на память о Чаплинском возьмите и храните его фотографии и похвальный лист, который Людвиг получил в 1901 году...*   Неисповедимы пути, по которым слава идет вслед героям!   Пророчески звучат слова, некогда сказанные Людвигом Чаплинским:   - Россия не устает давать миру людей, наделенных могучим здоровьем и удивительной силой! Словно ширь ее полей и лесов, напоенных запахом трав и цветов, словно синь бездонного неба, наполняют сердца русских людей мужеством, а тело - богатырской силой. Хвала тебе, Родина! Мы твои верные сыны, мы будем охранять твою честь...   Они воспроизведены в настоящей книге.       "Загадка природы" - железный Самсон   Самое главное - самообладание. Я десятки раз находился на краю гибели. И лишь умение взять себя в руки, сохранить спокойствие, принять здравое решение сохраняло мне жизнь.   Александр Засс   Об этом человеке, увидавшем свет в 1888 году в Вильно и проведшем детство в Саранске, на протяжении многих лет в самых восторженных тонах писали газеты многих стран мира. При этом самыми обычными и без всякого рекламного преувеличения были эпитеты: "загадочный, удивительный, потрясающий".   Он был не только феноменально силен и. удивительно благороден, он был еще и очень храбр. Вот одна из многих сотен газетных заметок о Железном Самсоне - Александре Зассе: <i>"Он успокоил "убийц""   Цирковой силач Александр Засс вновь поразил публику - на сей раз самым невероятным образом. Во время последнего выступления в цирке дрессировщик пожаловался на беспокойное поведение львов. Он заявил, что не рискнет сегодня работать с ними.   Тогда Засс, известный публике по цирковому имени Железный Самсон, заявил:   - Я никогда не работал с зверями. Но твердо уверен, что силой человеческого духа можно подавить агрессию любого, даже самого кровожадного животного.   Задетый этими словами за живое, укротитель сказал:   - Держу пари, что не войдете сегодня в клетку с моими львами! - И он назвал крупную сумму.   - Считайте, что проиграли свои деньги! - спокойно возразил Железный Самсон. - Я сейчас докажу вам, что слова: "Человек - царь природы", не пустая фраза. И войду в клетку на манеже, при публике. Тем более что в зоопарке мне доводилось делать это.   Никакие уговоры не делать столь безрассудное дело не возымели действия. Зал содрогался от злобного рыканья львов. Они были настолько беспокойны, что то и дело сцеплялись между собой.   Униформисты, артисты, администрация цирка, не говоря уже о публике, с ужасом ждали начала этой воистину смертельной операции.   Самсон вооружился лишь трезубцем и... вошел в клетку. Львы злобно зарычали, присели, готовясь к прыжку. Самсон, внешне совершенно спокойный, непринужденно улыбаясь, начал говорить нежные слова. Но это львов не успокоило. Они рычали все более злобно, их позы делались все более устрашающими. Зрители оцепенели от ужаса.   Но бесстрашие и абсолютное спокойствие, видимо, произвели действие даже на диких животных. Львы так и не осмелились броситься на русского богатыря. Когда он живым и невредимым покинул клетку, гром рукоплесканий приветствовал этого удивительного храбреца. </i>   Чтобы сразу ввести в курс событий читателя, приведем заметку из английского журнала "Здоровье и сила" (1925 г.):   <i> Удивительный Самсон, или Зрелище, которое кажется невероятным!   Кто не слышал этого имени, кто не восхищался невероятными подвигами могущественного Самсона? Недавно на проезжей части образовалась автомобильная пробка. Тогда оказавшийся поблизости русский богатырь поднял такси за задний мост и отвез его в сторону как легкую тачку.   В Манчестере на строительной площадке Самсон был подвешен одной ногой к крану и на специальных тросах поднял зубами строительную балку. Более того: он был перенесен на самый верх здания, в то время как внизу стояли толпы народа с разинутыми от удивления ртами. Если бы Самсон не выдержал и балка полетела бы вниз, то многие из этой толпы не сумели бы рассказать о том чуде, которое они наблюдали.   Что еще умеет делать Железный Самсон? Вот краткий перечень его богатырских подвигов:   Самсон ловит пушечное ядро весом в 200 фунтов! (Ядро пролетает из жерла цирковой пушки расстояние в 25 футов.)   Поднимает зубами пианино с пианисткой, при этом Самсон подвешен веревкой за одну ногу.   Поднимает и несет лошадь по арене.   Ни один атлет даже не пытался совершить подобные подвиги.   Вы можете прийти на представление и убедиться, что все изложенное выше - чистая правда! </i>   И все газеты, как одна, с восхищением повторяли: "Этот человек - загадка природы, он самый сильный в мире!"   Ну а теперь самое время рассказать о жизненном пути Железного Самсона - Александра Засса, пути необычном, полном драматических ситуаций, взлетов и падений, радостей и бед.   В крошечном безымянном хуторе под Вильно увидал свет мальчишка, которому при крещении дали знаменитое имя Александр.   Священник, громадный бородатый человек, ведший службу строго, по чину, словно почувствовал в этом младенце по крайней мере будущего Македонского.   Как и многие другие, Шура Засс проникся любовью к тяжелой атлетике, попав впервые в цирк. К этому времени отец будущего богатыря перебрался за Волгу под Саранск, где служил в Бекетовке - имении княгини Юсуповой.   И вот, когда по осени начались ярмарки, отец повез Шуру в Саранск. Жизнь здесь кипела вовсю! Бортный мед, сушеные и соленые грибы, яблоки и груши, орешки и пряники - чего тут только не было! Народ, словно враз забывший все невзгоды труднейшего крестьянского труда, разогнул спину, отдыхал, веселился вовсю.   Особенно многолюдно было возле большого балагана, расположившегося на широкой базарной площади. Зазывала не зря получал у хозяина жалованье. Его глотка была словно луженой! Он обещал всем, кто придет на цирковое зрелище, такое диво дивное, которое никто и никогда во всем белом свете не видел:   "Силач Ваня Пуд!"   Шура упросил отца, и тот повел его на представление.   Сама цирковая обстановка произвела на мальчонку удивительное впечатление: ловкие - не то что деревенские! - дрессированные лошади, полеты акробатов, факир с удавом. Но вот наконец на арене появился громадный ростом, неохватный в груди и талии человек, постоянно потевший и вытиравший полотенцем волосатую грудь и громадные, красного цвета ручищи.   На глазах восторженных зрителей на арену выкатили здоровенную - под стать самому силачу! - пузатую железную бочку. Униформисты без устали таскали ведрами воду, пока не залили ее с верхом. Ваня Пуд, тяжело отдуваясь и пыхтя, несколько раз оторвал ее от пола и поднял вверх. Зрители бешено приветствовали этот атлетический подвиг!   Потом шли обычные трюки: жонглирование железными ядрами, сгибание металлического прута..   Зал неистовствовал в восторге. Маленький Шура отбил все ладоши. Отец в восхищении качал головой:   - Здоров парень, я и то небось так не смогу! Ваня обратился к публике, подняв вверх подкову:   - А теперь, уважаемые господа, я буду ломать эту подкову. Может, хочет кто-нибудь попробовать?   Отец вдруг встал и крикнул:   - Давай сюда, попробую!   - Нет, любезнейший, идите на арену, - хитро улыбнулся артист, окинув быстрым взглядом вовсе не богатырскую фигуру мужичка в плисовой красной рубахе. - Пусть все насладятся зрелищем вашей чудесной силы.   В голосе Пуда явственно звучала ирония.   Отец под хихиканье толпы спустился с галерки на арену. Он взял в руки подкову и, даже не разглядывая ее, почти без всяких видимых усилий, словно мятный пряник, разломил на две половинки.   Зал ошалело молчал. Ваня Пуд тоже ничего не мог понять.   - Дай ему другую! - заорал кто-то из публики. - Эта была фальшивая.   Ваня быстро достал из ящика, стоявшего рядом, другую. Он ее на всякий случай оглядел, попробовал на прочность - и протянул отцу. Тот, приняв ее в свои огрубелые от постоянных трудов руки, с продубленными ладонями, моментально, как и первый раз, разогнул подкову на две части.   И тогда публика уверовала в необычайную силу этого смельчака, столь неказистого на вид: ему громко хлопали в ладоши, а кто-то даже крикнул "ура!".   Пуд что-то сказал униформисту, тот сбегал за кулисы и принес рубль. Когда шум стих, Ваня внушительно произнес:   - А это вот, - он поднял руку с рублем, - тебе за подвиг на выпивку! - И он протянул монету отцу. Тот взял рубль, пошарил у себя в кармане и вытащил оттуда трешку. Приложив ее к рублю, он сунул все это в карман шаровар Вани, сказав:   - Я не пью! А вот ты возьми, но пей только чай...   В зале творилось что-то невообразимое: аплодисменты, хохот...   Отец будущего знаменитого силача поражал кажущимся несоответствием: ростом он был невелик, весом тоже не взял, но силищу в руках и выносливость в работе имел необыкновенные. Как покажет будущее, сын пойдет в отца: при росте 167 сантиметров он имел вес вполне обычный - 76 килограммов.   Как тут не вспомнить старую пословицу: яблочко от яблони далеко не падает! Сколько раз мы убеждались, что у крепких здоровых родителей и дети растут такими же.   Увидав циркового силача, еще раз - всенародно! - убедившись в необычном богатырстве родного батьки, маленький Шура задумал стать таким же. Более того: он твердо решил сделаться самым знаменитым цирковым атлетом, даже сильнее Пуда!   Тот, к примеру, показывал трюки с подыманием тяжестей зубами. Вот и Шура, обнаружив на кухне массивный табурет, пытался приподнять его хоть на вершок от пола... зубами. Тщетно!   Тогда, как гласят предания, он принялся за тяжеленную бадью, которая наполнялась водой и служила для омовения тела. Натужась, мальчуган пытался сдвинуть бадью с места - увы, безуспешно! Этот поединок со ставшей теперь ненавистной бадьей мальчуган продолжал изо дня в день - вовсе с недетским упорством. И пришел момент, когда бадья сдвинулась со своего места! Эта была первая настоящая победа. Малыш понял, что упорством можно одолеть многое.   И дальше было то, что неизменно ведет к успеху: ежедневные занятия с хозяйственными гирями, езда верхом, бег наперегонки со сверстниками. Пытался сломать старую подкову - безуспешно, только в кровь ладони стер.   Не забыл Шура того, как Ваня Пуд сумел разорвать цепь. Раздобыл парнишка такую же и часами тянул ее, дергал. Да, цепь оказалась неподатливой, но тело мальчишки с каждым днем наливалось силой, крепли руки, тверже становилась воля. Теперь физические движения - "как у циркача!" - стали ежедневной необходимостью.   Детский опыт не пройдет напрасно. Спустя годы, когда имя Александра Засса станет известным во всем мире, основные принципы тренировок силача лягут в стройную систему методических приемов. Они получат название изометрических упражнений. Их характерная черта - напряжение мышц без сокращения, без движений в суставах.   Чтобы проиллюстрировать примером эту систему, приводят следующее упражнение. Удерживать гирю, согнув руку в локте, но не поднимая отягощение к плечу, напряженные мышцы сокращаться не будут. Это и есть статический, или изометрический, режим.   Засс одним из первых обнаружит, что изометрические упражнения дают значительный эффект при силовых тренировках. Эти упражнения найдут немало последователей. (Об одном из них, красном командире, богатыре Григории Ивановиче Котовском, мы расскажем ниже.)   Не обязательно совершать двигательную работу. Напрягая до предела мышцы (к примеру, упираясь в толстенное дерево или пытаясь, пусть даже безуспешно, согнуть металлический прут), атлет весьма эффективно развивает силу, увеличивает в объеме мышцы.   Минут годы. Статические (изометрические) упражнения прочно войдут в методику занятий не только тяжелоатлетов, но и представителей других видов спорта. Хороши они тем, что не требуют специального оборудования, экономят время и разнообразят тренировки. Теперь понятно, почему эта система получила широкое распространение.   Трудно сказать, чем закончились бы эти самодеятельные занятия, если бы однажды в руки Шуры не попала книга известного атлета Евгения Сандова - "Сила и как сделаться сильным". Этот труд был во многом автобиографичен. Автор рассказал о своей судьбе: болезненный студент-медик, сроду не отличавшийся силой, решает посвятить жизнь пропаганде спорта. Болезнь надо не лечить, ее следует предупреждать - это кредо Сандова. Крепкие мышцы, развитая, тренированная сердечно-сосудистая система - вот надежный оплот человеческого здоровья.   И Сандов делается профессиональным борцом, чтобы собственным примером показать благодетельную силу физкультуры. Его небольшой рост (170 сантиметров) при весе 80 килограммов, казалось, не оставляет ему надежд на крупный успех. Ведь в то время еще не было разделений на весовые категории. На успех могли рассчитывать лишь гиганты с весом куда больше центнера!   Но Сандов подошел к делу с другой стороны. Он решил брать ловкостью, отточенностью приемов, быстротой, умелой тактикой. И вскоре он показывает с тяжестями такое, отчего даже у искушенных в атлетическом деле людей голова пошла кругом. Так, стоя на носовом платке с полуторапудовыми гантелями, Сандов крутил сальто назад. Самое удивительное - ему удавалось точно встать ногами на носовой платок.   Более того: он выходил на цирковую арену для борьбы... со львом. Красивое, атлетически развитое тело, особая элегантность и изящество делали его любимцем публики.   ...Вернемся, однако, к деревенскому мальчонке, оторванному, казалось, в своем сельском захолустье ото всего мира, но твердо решившему стать знаменитым чемпионом и цирковым артистом.   Едва утренняя заря начинала розоветь на верхушках деревьев, Шура, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не разбудить своих братишек и сестренок, тихо-тихо спускался с крыльца во двор. Все громче гомонили птицы, все выше над дальним лесом вставала заря. Быстрая ходьба, легкий равномерный бег по перелескам, полям, прыжки через глубокий ручей, лазание по деревьям, гимнастика (в том числе и статическая) - все это по системе Сандова.   После завтрака и работы по хозяйству, что тоже служило отличным дополнением к общей физической нагрузке, Шура отправлялся на задний двор. Здесь он с помощью отца соорудил некое подобие современного спортивного городка: два турника на довольно большом расстоянии друг от друга - для весьма рискованного перелета с одного на другой, трапецию, подкидную доску, самодельные каменные гири. И - трудно поверить! - умудрился смастерить вполне приемлемую для занятий штангу - с помощью железной трубы и камней.   Вот на этом самодельном манеже Шура ежедневно по нескольку часов упражнялся с потрясающим упорством. Ссадины, синяки, шишки - все это стало его постоянными спутниками. Он падал и, потирая ушиб, вновь лез на перекладину - с недетским терпением.   Газета, которую получал отец Шуры, сообщила сенсацию. Сандов поехал для гастролей в США. Однажды он пошел для обследования к врачу. Тот задал обычный вопрос:   - На что, сэр, жалуетесь?   Сандов с присущей ему шутливостью ответил:   - Некуда силу девать!   И после этого он присел и попросил доктора поставить ему на ладонь ногу. Тот, несколько изумившись, просьбу выполнил.   Слегка натужившись, Сандов одной рукой поднял обомлевшего доктора вверх и поставил его на стол.   Шура, вдохновляемый подвигами своего кумира, "повторяет" его заокеанский подвиг: на прямой руке подолгу носит тяжелый камень, затем то опускает его, то подымает вновь. Мышцы у парня уже давно стали литыми, ему дается уже многое.   К этому времени Шура освоил трюк, который потряс всех односельчан. Поперек толстого бревна клали доску. На один конец Шура помещал полупудовый булыжник. На другой, свободный конец с разбегу прыгал помощник Шуры, старый счетовод. Ракетой взлетал камень вверх. Бесстрашный мальчишка ловил его. Радости зрителей, собравшихся поглазеть на это чудо, не было конца.   Трюк этот Шура называл "смертельным" в шутку, но таковым он и был на самом деле. Однажды в печальный день мальчуган малость не рассчитал, и каменный снаряд попал в плечо. Ключица была сломана, тренировки пришлось прекратить.   Но характер у мальчугана и впрямь оказался железным. Едва зажила ключица, как Шура продолжил тренировки. И трюк с полетом камня вновь и вновь повторял. И еще не раз ему с большим трудом удавалось избежать серьезных неприятностей.   Пройдут годы. Зрители многих стран будут поражаться двум "смертельным" номерам. Он станет ловить 90-килограм-мовое ядро, выпущенное специальной пушкой. Затем этот трюк будет усложнен еще больше. Из жерла пушки станет вылетать "человек-снаряд" - партнерша атлета, Бетти, юная красавица. Пролетев через весь манеж, она опустится в крепкие руки богатыря.   И навсегда запомнил Шура тот металлический прут, который гнул Ваня Пуд. Прута, к своему огорчению, мальчик себе не подобрал. Но зато на околице рос могучий дуб. Вот с его ветвями и стал упражняться. Но чтобы добраться до ветвей, следовало совершить еще один подвиг ловкости - забраться на ствол дуба, лишенного снизу ветвей. Как ему удавалось это делать - осталось тайной.   Только к старым мозолям и струпьям на руках и теле добавлялись новые. Отец уже давно не восторгался подобной приверженностью к "баловству". С помощью обрывка вожжей несколько раз пытался "перевоспитать" сына.   Не тут-то было! С непонятной одержимостью мальчуган вновь и вновь, изо дня в день продолжал занятия с тяжестями. Он научился своими маленькими, но уже ставшими словно железными лапками переламывать довольно толстые дубовые ветви. Его стало неудержимо томить желание: скорее попробовать себя в деле, сразиться с Ваней Пудом. Ведь тот вызывает желающих на арену и за призовой червонец предлагает согнуть металлический прут. И он, Шура, покажет, как это надо делать!   И он вновь и вновь, царапая тощее мальчишеское пузо, взбирался по стволу дуба. Ежесекундно рискуя сломать шею, начинал превращать в мочало его ветви. Ах, как все это пригодилось ему позже - и ловкость, и мужество, и обезьянья цепкость в ладонях!   Цирк бурлил. Казалось, вот-вот разразится скандал, который унять жидким силам базарной полиции будет не под силу. Началось все в тот момент, когда Ваня Пуд успел порвать все свои цепи, переломил ударом кулака, обернутым куском кожи, толстенную доску и совершил все остальные подвиги силы.   Шталмейстер вынес на подносе 10-рублевую бумажку и громогласно объявил, что ее получит тот, кто согнет металлический прут, который знаменитый силач Ваня Пуд держит сейчас в своих богатырских руках.   В зале наступило смущенное молчание. Мужчины застенчиво улыбались, подталкивая друг друга.   - Что такое? - Шталмейстер изобразил на своем мясистом румяном лице удивление. - Из богатырей остался лишь наш Ваня Пуд? Ай-яй-яй, господа любезные, так он у нас зазнается. Что делать? Раз никто из присутствующих не решается... - и шталмейстер собрался отправить призовой поднос за кулисы.   - Стойте, я могу! - раздался где-то под куполом звонкий мальчишеский голос.   На арену, пробираясь между плотно сидящих зрителей, опускался мальчишка. В зале начался неистовый хохот. Он усилился еще больше, когда тонкий, даже хрупкий на вид малыш (а было ему всего тринадцать лет) оказался рядом с громадным 150-килограммовым Пудом, возвышавшимся исполинской горой.   Как утверждают историки, после изрядного замешательства и советов с самим Пудом шталмейстер произнес:   - Любезные зрители! Коль скоро в зале не нашлось никого посильнее, Ваня Пуд вынужден принять вызов этого очаровательного младенца.   Эти слова задели за сердце многих. Со всех сторон стали проталкиваться на арену мастеровые, крестьяне и купчики, желавшие прогнуть прут. Они шумели, кричали. С трудом удалось установить подобие порядка.   - Итак, милый ребенок сейчас будет гнуть этот прут! - Шталмейстер принял из рук Пуда железяку, которая была толщиной чуть не с Шурину руку, и протянул ему.   Заранее можно было быть уверенным, что из этого дела ничего не выйдет. Мальчуган пыхтел, до крови закусывал губы, извивался над прутом, пытаясь совершить чудо. Увы, чудо на этот раз решило не совершаться.   Зал улюлюкал, свистел.   И вдруг на арену спустился прилично одетый бородатый человек с необъятным разворотом плеч. Он взял у мальчика прут, покрутил его в руках и так и сяк и вдруг провозгласил:   - Господа! А ведь мальчишка прут-то прогнул. Ей-богу! Немного, но есть! Смотрите сами...   И он стал показывать его публике.   - И то сказать - гнутый! - радостно заволновались зрители. - Вот шельмец, как только умудрился? Давай, гони мальцу червонец!   Пуд, с удивлением пожимая плечами, принял в руки прут, показав его шталмейстеру: действительно, тот потерял свою классическую прямую линию. Был явственно виден небольшой изгиб.   Громом грянули аплодисменты, крики, поздравления.   Делать было нечего. Шталмейстер с поклоном протянул серебряный поднос с ассигнацией. Шура спрятал деньги поглубже в карман и под приветствия слева и справа отправился на свое место досматривать представление.   После его окончания у выхода Шура столкнулся с бородатым мужчиной. Тот ласково потрепал мальчугана по плечу и негромко произнес:   - Будем знакомы. Я цирковой борец. Фамилия - Кураткин, - и, лукаво улыбнувшись, добавил:   - Прут, конечно, я подогнул - незаметно. Правда, жульничество это, да в цирке и не такое бывает... Ну будь здоров, может, еще и свидимся. А парень ты хороший, упорный. Такие в жизни не пропадают. Будешь тренироваться, толк из тебя выйдет!   В ту ночь Шура заночевал в цирке, спрятавшись в какой-то ящик.   Утром он отправился домой. На сердце было тяжело. Шура знал, что его ждет наказание: в цирк он отправился без разрешения, тайком. Родные наверняка сбились с ног, разыскивая его. Отец такого не простит.   Все так и вышло. Отец едва не спустил с ребенка шкуру, прилично отходив его кнутом. Чуть позже объявил свое решение: в наказание за своевольство Шура отправится подпаском в самую дальнюю деревню.   Приговор обжалованию не подлежал и на следующий день был приведен в исполнение.   Бричка, раскачиваясь и трясясь по набитой дороге, уносила мальчика вдаль, а на околице долго размахивала платочком плакавшая мать. Около нее стояли поникшие сестренки и братишки.   Судьба словно испытывала его на прочность. Ему досталось дело, с которым и не всякий взрослый справился бы. Шуре пришлось помогать пасти громадное стадо - две сотни верблюдов, сотни три лошадей и больше четырехсот коров.   С раннего утра и до захода солнца, в палящую жару, он не слезал с седла. То надо было отогнать коров, забредших в чужие владения, то разнять подравшихся верблюдов, отличавшихся, кстати, злобным нравом, то утихомирить разошедшегося жеребца. Утомительная, однообразная работа. Порой казалось, что легче лечь на землю и умереть, чем опять трястись в седле, гоняясь за этими норовистыми животными.   Не сложились отношения и с пастухами, которым самостоятельный, несколько замкнутый мальчишка пришелся не по душе. Они любили подтрунить над ним, отпустить ядовитую шутку в его адрес.   Самолюбивый Шура еще больше замкнулся в себе. И лишь в своих постоянных грезах все чаще уносился к тому времени, когда он станет знаменитым атлетом, будет ходить богато одетым, разъезжать по чудным дальним странам, совершая подвиги силы. Одним словом, будет как самый славный богатырь. Евгений Сандов.   А когда их пути пересекутся на чемпионате мира, то он, Шура, прижав руку к груди, произнесет на манеже:   - Простите, Евгений, у меня нет выбора - я должен вас победить!   И он победит в честной схватке. И ему будут рукоплескать, его портреты поместят газеты. Вот тогда отцу станет стыдно, что он обижал маленького Шуру, не давал ему тренироваться.   Что ж! Эти детские грезы, как ни странно, почти все претворились въяве. Минут годы. Шура и Сандов подружатся между собой.   А пока что, разгоняя светлые мечты, раздавался резкий злобный голос старшего пастуха:   - Куды ж ты смотришь, сукин сын? Опять у тебя верблюды разбрелись...   Этот год остался в памяти не только тяжелым кошмаром. Шура частенько вспоминал фразу, которую он прочитал в каком-то романчике и которая запала ему глубоко в душу: "Несчастья и испытания нужны человеку для роста его души, как бури и грозы молодому лесу... Настоящие натуры из передряг выходят еще более чистыми и окрепшими".   Однажды осенью прикатила знакомая бричка: срок ссылке прошел.   Трудно сказать, что произошло с отцом, но только он встретил сына необычно ласково, уставил стол едою, расспрашивал о настроении. Как бы невзначай поинтересовался:   - Не надоело тебе все с камнями да камнями возиться? Пора бы уже и с настоящими гирями и, как они там у вас, гантелями развлекаться. Деньжат ты подзаработал, возьми из них, купи в Саранске на ярмарке что требуется...   Шура не знал, что и думать.   Но от заманчивого предложения отнекиваться не стал. В ближайший выходной покатил в город. Там подобрал все необходимое. Вновь оборудовал разрушенный без него "манеж" на заднем дворе. И тренировки закипели вовсю.   Вскоре кое-что начало проясняться: доброта отца объяснилась легко. В одной из соседних деревушек жил известный на всю округу мужик, который славился своим тучным весом, здоровым аппетитом и большой силой. Звали его Иван Петров.   С ним и заключил большое пари отец Шуры, утверждая, что его 14-летний сын побьет Перова в любых силовых упражнениях. Вот почему и расщедрился отец, отвалив приличную сумму на гири и гантели.   ...День единоборства настал. Даже из соседних деревень прибыли поглазеть любопытные, да и, как сказывали, ставки были очень великие, интерес к делу подогревали. Когда противоборствующие стороны сошлись вместе, крестьяне невольно загоготали. Впечатление было такое, что рядом с громадным племенным быком поставили крошечного безвинного ягненочка. Где уж тут ягненку тягаться с этой могучей силой.   Спорящие стороны приступили к делу. Первым вышел вперед Петров. Он взял в руки стальной прут и согнул его в дугу. Шура повторил этот номер с еще большей легкостью.   Зрители удивились, развели руками:   - Ну и малец! Откуда такая силища в нем?   Петров взял прут в два раза толще и короче. Долго тужился, выкатывая белки, но всё-таки скрутил его.   Шура вновь удивил публику: он с этой железкой расправился быстрее, чем его соперник. Сотни и сотни упражнений с зелеными ветвями даром не прошли!   Следующее испытание было таково, что собственный вес состязавшихся имел громадное значение. На землю поставили два чурбана. Между ними - громадный камень, к которому прикрепили проволоку. Следовало, стоя на чурбанах, не теряя равновесия, поднять прямой рукой за проволоку камень.   Сложное упражнение, но оба с ним справились.   Настала очередь Шуры предложить испытание. Он взял в руки толстенную цепь, недолго повозившись, разорвал ее.   Сколько ни тужился Петров, сколько ни корчился в усилиях над цепью, не далась она ему.   Местный счетовод, давно исполнявший роль наставника Шуры, а теперь судивший соревнование, громогласно объявил:   - Победил по всем статьям Александр Засс! Хмурый Петров стал протестовать:   - Я еще должен упражнение предложить! Когда мальчонка сделает его, тогда пусть мои кровные денежки и забирает. Не сделает - ничья будет!   Петров полез в сарай и вытащил оттуда штуковину, на которую смотреть было страшно: металлическая полоса, усыпанная острыми зубьями.   - Вот ее надо вокруг шеи обернуть, а потом, конечно, развернуть! - оскалился Петров и приступил к делу. Он плотно закрутил полосу вокруг своей шеи. Шипы проткнули тело. На грудь и спину хлынула кровь. Сделав зверское лицо, Петров сумел развести концы полосы в стороны.   Дети, видевшие все это, жалобно заплакали. Женщины начали требовать:   - Прекратите, не дело ребенка мучить! Петров зло усмехнулся:   - Правильно, детишек жалеть надо! Пусть мои деньги отдадут, а мальчишка может и не делать "железный шарфик". Да и не выйдет у него ничего!   - Ну чего смотришь! - цыкнул на оробевшего Шуру отец. - Не плоше других! Давай закручивай...   Шура покорно взял полосу, подобие которой он видел на книге о святой инквизиции, и стал медленно стягивать ее вокруг шеи.   - Потуже давай, потуже! - вертелся рядом Петров. - Хитрить не надо! - и начал наглухо стягивать смертоносную полосу вокруг ребячьей шеи. Алыми струйками потекла по груди кровь. Мальчуган стал бледным, казалось, вот-вот он оступится, упадет наземь, и тогда все для него будет кончено. Навсегда.   Отец заволновался, заглянул в глаза ребенка: живой пока? А не проиграем ли заклад?   - Помогать нельзя! - суетился Петров.   С непостижимой уму настойчивостью, присущей исключительно могучим натурам, когда от них требуется проявление нечеловеческой воли, мальчуган разогнул полосу и только тогда, роняя на утоптанную землю капли крови, рухнул как подкошенный.   - Победил Александр Засс! - ликуя, вновь объявил счетовод.   Это была первая победа.   Еще год прошел в крестьянских трудах и бесконечных тренировках. Думалось, недалек тот день, когда начавший быстро взрослеть Александр Засс выйдет на арену цирка, сразится с самыми знаменитыми богатырями.   Но вот, казалось, все надежды рухнули. Однажды отец сообщил свое решение:   - Поедешь в Оренбург для учебы на помощника паровозного машиниста!   Сказал как отрезал! Жизнь вновь делала крутой поворот.   Ни слезы матери, ни доводы соседей не смягчили сурового родительского нрава.   Последними его словами были:   - Если хочешь быть человеком, выброси дурь из головы. Старайся на железной дороге, большим человеком когда-нибудь станешь - паровозным машинистом!   Оказавшись дождливым, промозглым осенним днем в Оренбурге, Шура пошел не в железнодорожную контору, а в цирк. Благо уже на вокзале пестрели афиши: "Гастроли цирка Андржиевского".   И снова восторгался Шура забавным клоуном, ловким жонглером, дрессированными лошадьми, всей праздничной пестрой обстановкой представления.   На деньги, выданные отцом для прожития, Шура приобрел еще один билет на другое представление - на первый ряд! Оно стало счастливым - на арену вышел старый знакомый, силач-бородач, который в Саранске помог Шуре согнуть прут, - Кураткин.   Встретились они после выступления.   - Ты парень толковый! - похвалил Кураткин. - Иди к директору, скажи, что я рекомендую - будешь у нас служить.   - Меня? В цирк? - Глаза у Шуры радостно заблестели.   - Именно тебя! Андржиевский двумя руками за тебя ухватится.   Директор действительно принял на службу Шуру, но не артистом:   - Чернорабочим! Делать все, что прикажут: чистить клетки и лошадей, таскать реквизит, зазывать публику...   Шуру не удивишь грязной работой: все у него в руках так и горело! Но и было у него настоящее большое счастье -Кураткин взял его к себе в ассистенты. Шура подносил ему во время выступления гири и штанги, демонстрировал зрителям подковы, с которыми Кураткин запросто расправлялся. Дошло до того, что он на пари со зрителями ломал их сразу по две штуки. Большая сила в кистях была у него!   Шталмейстер не без игривой ноты представлял Кураткина публике:   - "Король подков"...   Но в остальных силовых номерах Кураткин был не очень силен. Беспорядочный образ жизни ослабил его организм.   - Эх, парень, без твоей помощи мне уже не работать! - объявил однажды Кураткин Шуре. - Будем готовить самоварный трюк...   Начались репетиции. И вот спустя какое-то время шталмейстер счастливым голосом объявил:   - Дамы и господа! Вы присутствуете при рождении звезды атлетики - дебют Александра Засса! Смертельный трюк - баланс с кипящим самоваром!   Униформисты вытащили на манеж громадный самовар. Вылили в него два ведра воды, насыпали в трубу сухих березовых щепок и еловых шишек. Растопили. Жаркий дымок рванулся из трубы под купол цирка. Вскоре самовар шумел вовсю. Какому-то купчине, под общий хохот, налили большую кружку, и коверный стал поить его чаем и угощать большой бутафорской конфетой.   А потом началось главное... Под тревожную барабанную дробь на арене появился Шура. На нем было новенькое короткое трико, какое носили борцы. Он медленно, словно сомневаясь в предприятии, подошел к кипящему самовару, примерился и... Через мгновение он шел вдоль арены, неся на лбу эту медную махину с крутым кипятком.   Зал наградил его бурными аплодисментами. Дебют прошел отлично!   В тот же вечер Шура отправил очередное письмо папаше: "Учусь на кочегара, беру на лопату больше, кидаю дальше!" О цирке и кипящем самоваре - ни-ни!   Гастроли в Оренбурге затянулись. Андржиевский объявил, что цирк едет дальше. Шура ему все рассказал про отношение отца к увлечению сына атлетикой и про мнимую учебу на кочегара...   - У каждого человека должно быть нечто святое - родители, семья. Поезжай к отцу, во всем признайся. Разрешит - догоняй нас! Тебя все в труппе полюбили. Ты парень безотказный, а это всегда ценится людьми. К тому же задатки у тебя выдающиеся...   Удрученный, Шура отправился на вокзал. До отхода поезда было еще долго. Он прогуливался по платформе и вдруг...   И вдруг его намерения круто изменились: он увидел афишу одного из лучших цирков России - Юпатова. Труппа была небольшой, но состояла из одних звезд и называлась - "Цирк-шедевр".   В тот час, когда от платформы отходил поезд по направлению в Саранск, Шура наслаждался лицезрением дрессировщика Анатолия Дурова. Отлично работали и другие артисты, намного превосходя в мастерстве и артистизме своих собратьев из труппы Андржиевского.   Уже чувствуя за кулисами себя уверенно, Шура отправился наниматься. Он был готов выступать с силовыми трюками.   - Возьму вас, - сказал Юпатов. - Но только чернорабочим. И вперед залог - 200 рублей. На всякий случай.   Шура написал слезливое письмо папаше, просил деньги в долг, говорил, что они нужны для его карьеры. О том, что это карьера атлета - ни слова. Как ни удивительно, но папаша раскошелился, денежный перевод вскоре пришел. Шура стал равноправным человеком в труппе.   И опять он чистил клетки, таскал воду, топил печи, торговал билетами... Юпатов стал включать его в номера: сначала к Дурову, затем к воздушным гимнастам и наездникам.   Так в старом цирке воспитывались артисты.   И вот наконец-то Юпатов объявил:   - С завтрашнего дня работаешь с борцами...   Старшим был Сергей Николаевский - гигант, весивший без малого 140 килограммов. Он принял Шуру как родного, и тот скоро вполне освоился среди борцов. Более того, после Сергея он стал самым сильным и заметным.   Далее все шло вполне триумфально: хозяин цирка вызвал к себе Шуру и торжественно объявил, что ему нужно готовить собственный номер.   ...По всему Оренбургу пестрели афиши, извещавшие о рождении необыкновенного силача - "загадка природы"... Народ валом валил в цирк. Сборы сразу возросли.   Александр Иванович Засс, совсем молоденький, красивый, обнажив великолепную мускулатуру, выходил на арену. Он сгибал железные прутья, рвал цепи. Затем, на выдохе, ему обматывали цепью грудь. Шура делал могучий вдох - цепь рвалась.   После этого шли "смертельные" номера. Засс ложился на... борону с острыми гвоздями. На грудь ему клали громадный камень. Зал немел от ужаса и восторга.   И еще щекотавший нервы зрителей трюк: при помощи специального приспособления Шура удерживал в зубах трос, на котором держалась в воздухе платформа с двумя борцами. Засса поднимали под самый купол цирка. Зрители от страха переставали дышать.   Зато по окончании выступления они награждали Шуру такими аплодисментами, какие мало кто слыхал.   Благодарный атлет показывал на "бис" еще один трюк. На столе размешался гармонист. Этот стол устанавливался на специальном шесте. Шест Шура водружал себе на лоб. Под аккомпанемент гармони, умело балансируя, Засс покидал арену. Восторгу зрителей не было предела.   - Да, это великий артист! - воскликнул не шибко щедрый на похвалы Анатолий Дуров.   Много пришлось испытать в жизни Шуре - Александру Ивановичу Зассу, Железному Самсону. Он выступал с бродячими борцами, меняя город за городом, поселок за поселком. Блеск славы и материальный успех чередовался с периодами крайней нужды и бед. Был призван в армию. Служил на персидской границе в 12-м Туркестанском полку. Изведал окопы первой мировой войны. Кавалеристом Виндавского полка совершал рейды по тылам врага, воюя на австрийском фронте. Прославился удивительной храбростью и тем, что вынес "боевого друга" - раненого коня с поля боя.   Получил тяжелейшее ранение в ноги, которые чудом не ампутировали. Раненым был захвачен в плен. Совершил побег. Был схвачен, зверски избит. Снова бежал и скрывался, работая во вражеском тылу в... цирке. Привыкнув с детства творить чудеса, он и здесь не скупился на них. После тяжелейшего ранения, госпиталя, барака концлагеря он задумал и с блеском выступил на арене цирка с "чертовой кузницей".   Несколько затупив концы бороны, он намазывал спину хлопковым маслом и, напрягая мышцы, ложился на это страшное сооружение. И тут ему на грудь вставали три здоровых униформиста.   Затем последовало главное, давшее название всему трюку. Ему на грудь ставили громадную наковальню, и три могучих молотобойца разбивали у него на груди камень весом до полтонны.   Легким развлечением выглядело жонглирование трехпудовыми гирями. Не забудем, что Александр по сравнению с другими атлетами выглядел просто пушинкой.   Не забывал он и своих коронных трюков: гнул железные полосы, рвал цепи.   Нежданно пришла к нему большая любовь - навсегда он связал свою судьбу со своей ассистенткой Бетти. Все было как нельзя лучше!   Далеко шла слава о чудо-богатыре. Но лишь одна мысль занимала Александра - как вырваться домой, в Россию. Здесь все может кончиться печально - в любой день.   Так и произошло, когда на представление попал военный комендант Будапешта.   - Такой богатырь и не в австро-венгерской армии? - удивился он. - В чем дело? Выяснить!   Выяснили и надели на Александра двойные наручники, которые даже он не мог разорвать. Военный трибунал, обычно быстрый на решения, на этот раз совещался долго: расстрелять или...   Решили - "или"... Жизнь такому феномену оставили, но заковали в кандалы и поместили в одиночную тюремную камеру.   В невыносимых условиях подвальной тюремной камеры, где стены пропитаны влагой, гремя ножными и ручными кандалами, Александр делает приседания, прогибы, статические упражнения. Цепи он мог бы легко порвать. Но что толку! Заменят на новые, да еще накажут.   Через три месяца разрешили получасовую прогулку по тюремному дворику. Он наконец увидел солнце.   Вскоре он совершил невероятное - бежал из тюрьмы. Укрылся у своего старого знакомого - чемпиона мира по борьбе Чая Яноша. В это время по всему городу и окрестностям разыскивали беглеца: суд был бы коротким - расстрел.   Надо было так случиться, что в этих подпольных условиях, не долго задумываясь, Александр подписал контракт с одним итальянским импресарио, который закабалил его на долгие-долгие годы.   ...Закончилась мировая война. На Шуриной родине произошла Октябрьская революция. Страна созидала социализм. А он, словно, раб на галере, был прикован к своему хозяину, отрабатывал давний контракт. Появился на чужбине и свой кров, постепенно делавшийся привычным. Шура - Александр Иванович, уже' много лет выступавший под именем Железного Самсона, прославляя своей силой Россию, гордился победой своего народа над фашистской Германией.   Он всю жизнь проработал в цирке, причем до 70 лет выступал с атлетическими номерами. В 1958 году он носил на спине двух львов!   В 1962 году его не стало. Великий русский атлет похоронен на кладбище городишка Хокли, в тридцати верстах от Лондона.       Любопытны следующие атлетические достижения: атлет Евгений Сандов делал сальто назад, держа в каждой руке по 1,5 пуда, и точно приземлялся на носовой платок, с которого делал прыжок. В упоре лежа на полу в течение четырех минут отжимался 200 раз.   "Король гирь" Петр Крылов в солдатской стойке (пятки вместе и без отклонения туловища) левой рукой выжимал двухпудовую гирю 86 раз.   Олимпийский чемпион Юрий Власов в солдатской стойке выжимал из-за головы 170 кг три раза подряд и один раз 180 кг.   ЧЕМПИОН МИРА ПО ФРАНЦУЗСКОЙ БОРЬБЕ НИКОЛАЙ ВАХТУРОВ ПЕРЕБРАСЫВАЛ ДВУХПУДОВУЮ ГИРЮ ЧЕРЕЗ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ВАГОН.   ЧЕМПИОН МИРА ПО БОРЬБЕ ИВАН ЗАИКИН ПОДНИМАЛ НА СПИНУ 40-ВЕДЕРНУЮ БОЧКУ С ВОДОЙ И НОСИЛ ЕЕ ПО АРЕНЕ.   АТЛЕТ ГЕРМАН ГЕРНЕР, ДЕРЖА В КАЖДОЙ РУКЕ ПО 50 КГ, ПРОБЕГАЛ 110 ЯРДОВ (100,58 м) ЗА 18,4 СЕКУНДЫ.   КАНАДСКИЙ АТЛЕТ ЛУИ СИР ВЫЖИМАЛ ОДНОЙ РУКОЙ ГАНТЕЛЬ ВЕСОМ 73 КГ (С ОТКЛОНЕНИЕМ ТУЛОВИЩА В СТОРОНУ) 36 РАЗ.   ОСНОВАТЕЛЬ СПОРТИВНОГО ОБЩЕСТВА "САНИТАС" РУССКИЙ АТЛЕТ ЛЮДВИГ ЧАПЛИНСКИЙ ШУТКИ РАДИ ПЕРЕПРЫГИВАЛ ЧЕРЕЗ СТОЛОВЫЙ СТОЛ С БАРАНОМ В РУКАХ.   ЗНАМЕНИТЫЙ ГЕОРГ ГАККЕНШМИДТ ("РУССКИЙ ЛЕВ") В ВОЗРАСТЕ 82 ЛЕТ МОГ ПЕРЕПРЫГНУТЬ ЧЕРЕЗ ВЕРЕВКУ, НАТЯНУТУЮ НА СПИНКИ ДВУХ СТУЛЬЕВ, ОТТАЛКИВАЯСЬ ОТ ПОЛА ДВУМЯ НОГАМИ ОДНОВРЕМЕННО.   АТЛЕТ ПЕТР ЯНКОВСКИЙ (РОССИЯ) ВЫЖИМАЛ НА ЛАДОНИ ТРЕХПУДОВУЮ ГИРЮ СИДЯ НА ПОЛУ.   ФРАНЦУЗСКИЙ АТЛЕТ ПАРИС ЗА 55 СЕКУНД РАЗРЫВАЛ НЕРАСПЕЧАТАННУЮ КОЛОДУ КАРТ.   ГЕОРГ ГАККЕНШМИДТ ИЗ ПОЛОЖЕНИЯ СИДЯ ПО-ТУРЕЦКИ И ДЕРЖА В РУКАХ ГАНТЕЛЬ ВЕСОМ В 187 ФУНТОВ, ПОДНИМАЛСЯ В СТОЙКУ.   АМЕРИКАНЕЦ ДЖЕЙМС ВАЛЬТЕР КЕННЕДИ В 1893 ГОДУ ДВАЖДЫ ПОДНЯЛ ЖЕЛЕЗНОЕ ЯДРО ВЕСОМ 36 ПУДОВ 24,5 ФУНТА, ОТОРВАВ ЕГО ОТ ПОМОСТА НА 4 ДЮЙМА.       "Будущее принадлежит сильным!"   Мы говорим - "Красная Армия всех сильней". А сильней она может стать лишь в том случае если каждый ее боец будет грамотен, сообразителен, силен...   Собственная сила дает уверенность в действиях, сообщает чувство самоуважения и бесстрашия Этими качествами и должен обладать каждый боец - без исключения.   Григорий Котовский     Действительный статский советник, выпускник Николаевского кавалерийского училища, владелец 800 десятин плодороднейших земель в Бессарабской губернии Павел Николаевич Крупенский давал бал. После приятного, обильного застолья, закончившегося за полночь, гости - важные господа и дамы - вышли в сад. Лакеи быстро скользили с подносами, разнося кофе, ликеры, прохладительные напитки.   Вдоль аллеи загадочно сияли гирлянды электрических лампочек - шикарная новинка. На специально сооруженной раковине-эстраде цыганский оркестр играл что-то печальное. На востоке уже слабо зазеленело прозрачное и чистое небо. Остро пахли на клумбах цветы.   Крупенский, не спеша отхлебывая лимонад, сидел в кружке мужчин. Все с интересом слушали Пантелеймона Викторовича Синадино, почетного мирового судью. Он с южным темпераментом (по происхождению был греком) рассказывал о загадочной личности по фамилии Котовский, который безнаказанно совершал набеги на помещичьи усадьбы.   - Не мне вам говорить, - с жаром размахивал руками Синадино, - этот самый Котовский терроризирует весь наш край. К нам в суд постоянно поступают донесения и заявления о его нападениях на помещичьи усадьбы. Нет, он никого не убивает. Но он угрожает оружием, отбирает ассигнации, ценные бумаги, драгоценности. И вот что самое темное в этом деле: он раздает целые состояния батракам, а то и вовсе нищим бездельникам!   - Может, он таким образом хочет осуществить всеобщее равенство? - усмехнувшись, спросил пристав Хаджи-Коли. - По Сен-Симону.   - Христолюбивое братство ему основать не удастся, а народ он мутит изрядно, - горячился Синадино. - Просто виновата, на мой взгляд, полиция...   - И трУсы-помещики, которые боятся дать отпор этому типу, - лениво проговорил Крупенский. - Кстати, что о нем известно?   - О нем известно очень многое, - деловым тоном, как на совещании, стал докладывать пристав. - По нашим сведениям, родился в 1881 году в селе Ганчешты, это верст 35 от Кишинева. Из мещан. В детстве лишился матери, в 12-летнем возрасте - отца, работавшего механиком на заводе. Вероисповедания православного. Из реального училища был отчислен за неудовлетворительное поведение. Но с отличием окончил Кокорозенское сельскохозяйственное училище. Пел в церковном хоре - голос у него был великолепный, пока не свалился с заводской крыши. Получил тяжелые увечья. Больше года пролежал больным. Каким-то чудом поправился, но с той поры во время душевного волнения заикается. Да, еще во время учебы в училище распространял нелегальщину, участвовал в сходках. Натура, как видим, противоречивая.   - Вы еще не сказали об одной важной черте этой личности, - густым голосом произнес жандармский полковник, приятель хозяина дома. - Мы как раз сегодня говорили об этом с Григорием Ивановичем, моим соседом по гостиничному номеру. - Полковник кивнул на скромно сидевшего за чашкой кофе человека большого роста и с широченным размахом плеч. - Этот Котовский, как утверждают все, кто имел несчастье с ним сталкиваться, обладает просто фантастической силой...   Неожиданно, едва заметно заикаясь, вступил в разговор Григорий Иванович, который был представлен присутствовавшим как богатый помещик:   - И еще господин Хаджи-Коли напутал с происхождением Котовского. Этот страшный разбойник - внук потомственного дворянина, отчаянного полковника-рубаки, служившего под началом генерал-фельдмаршала Воронцова. Дед был награжден многими орденами Российской империи. Так что не совсем "мещанин".   "Удивительная осведомленность для помещика из глухой провинции", - подумал полковник. Тот, с едва уловимой иронией, продолжал:   - Павел Николаевич, почему вы назвали трусами несчастных, пострадавших от этого разбойника?   - Лишь только потому, что у них не хватает характера положить под подушку огнестрельное оружие и при необходимости пустить пулю в грабителя!   - В этом вы, конечно, правы. Ну а сами?   Крупенский кивнул головой:   - Да, я держу на стуле возле своей кровати заряженный браунинг. Нарочно для Котовского держу! Было бы славно, если бы он сунулся ко мне. Я всадил бы в его лоб пулю! Но, - вздохнул Крупенский, - видимо, я буду лишен этого удовольствия. Ворота моего дома охраняются казаками, а через ограду проникнуть невозможно. Она высока, с острыми наконечниками, да и каждый металлический стержень толщиной более чем в два пальца.   - Помогай вам Бог! - сочувственно вздохнул гость.   ...Заря уже разыгралась вовсю. Верхушки деревьев окрасились нежным рдяным цветом, высветившим вдруг всю роскошную прелесть летнего утреннего парка. Гости, поеживаясь от сырой прохлады и потихоньку позевывая, разъезжались по домам.   Уставший от хлопот бывший кавалерист Крупенский долго и мирно храпел в своей спальне. Пробудился он от жаркого солнечного луча, падавшего на его лицо: плотная штора на окне была почему-то раздвинута. Из растворенных рам несся многоголосый птичий гам.   Из дула браунинга торчала записка. Ошалевший от неожиданности Крупенский прочитал: "Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. Котовский".   "Вот тебе и "помещик-провинциал"!" - смекнул Крупенский и бросился с жалобой к губернатору. Но... ищи ветра в поле! И лишь как воспоминание об этом странном событии, осталось отверстие в ограде: толстенные прутья были выгнуты прямо-таки с нечеловеческой силой.     ***     Беда приключилась в тот страшный день, когда малолетний шалун Гриша Котовский забрался по пожарной лестнице на высоченную крышу заводского строения, неловко оступился и полетел вниз. Отец Гриши - Иван Николаевич, узнав о беде, бросился к сыну. Тот лежал на черной от мазута и дымной гари земле, раскинув руки, запрокинув голову с полуоткрытыми глазами. Он был без сознания.   Вопреки опасениям заводского врача мальчуган остался жив. Но долгие месяцы он не мог внятно говорить и был прикован к постели: руки и ноги почти не слушались его.   Иван Николаевич подолгу оставался с любимым сыном. Он рассказывал о военных подвигах Гришиного деда, о том, как тот выше всего ставил свою честь и людскую справедливость. Потом он начинал читать ему. Популярные в те годы, выходившие громадными тиражами книги с сусальным описанием золотого детства благородных и послушных детишек, Анастасии Вербицкой и Клавдии Лукашевич наводили скуку на юного Котовского. Гораздо больше ему нравились приключения неустрашимых героев книг Майн Рида и Вальтера Скотта.   Но главным делом было все же восстановление здоровья. Врачи, которых привозил Иван Николаевич, только разводили руками. И вдруг его однажды словно осенило. Любивший атлетические забавы отец принес сыну небольшой каучуковый мяч.   - Держи, сынок! - улыбнулся, стараясь казаться бодрым, Иван Николаевич. - Хочешь быстрее выздороветь, каждый день подолгу занимайся с мячиком. Жми двумя руками, подбрасывай вверх, перекидывай из одной руки в другую, бросай в стену и лови. Все веселей время пойдет, да и разовьешься...   Верил ли сам отец в целебную силу этих нехитрых упражнений? Сказать трудно. Но словно добрый гений вселил в сердце любящего отца счастливую мысль.   Гриша, не теряя времени, с раннего утра и до вечерней зари упражнялся с мячом. Тело, отвыкшее от движения, мучительно болело. Но мальчуган не сдавался. Случалось, что мяч далеко закатывался и его некому было подать. Тогда, уже получивший охоту к движению, он сжимал и разжимал кисти, повторяя эти движения по сотне раз.   Однажды он попробовал изобразить движение, какое бывает при рубке дров. При. этом он напряг мышцы рук, словно действительно хотел расколоть чурбан. Ему понравилось ощущение., которое при этом возникло. Он стал повторять его раз за разом - час, другой.   Потом Гриша стал имитировать другие движения, стараясь как можно сильнее напрячь мышцы: бросок мяча, его ловлю, плавание, поднимание тяжелого камня и прочее. Он довольно быстро научился не только напрягать мышцы, но и расслаблять их.   - Вот какой ты у меня молодец! - радовался Иван Николаевич. - Скоро, брат, мы с тобой и ходить начнем. До пруда дотопаем, искупаемся, рыбку половим. А ты можешь показать мне, как рыбаки невод тащат?   Мальчуган улыбался и начинал изображать рыбака, который тащит тяжелый невод, полный трепещущей рыбы.   - А как удочку закидывают в воду? - не унимался отец. Мальчуган тут же повторял движение, причем до предела напрягал мышцы. Отец восхищался и давал все новые и новые задания.   Гришу стало не узнать. Безысходная тоска, еще недавно светившаяся в его глазах, стала исчезать. Он уже многое мог делать для себя: кушать, мыть лицо и руки над лоханкой, которую подавал отец, держать книгу. Заметно улучшилась речь. Но ноги слушались его пока плохо.   Отец заставлял Гришу, то умоляя его, то приказывая строгим голосом, шевелить ступнями, сгибать в коленях ноги. Потом он раздобыл где-то широкую и длинную резиновую ленту. Количество упражнений сразу возросло: разводил руки в стороны, крепко держа резину (благо кисти достаточно уже окрепли), вверх-вниз. Укрепив ленту в изголовье кровати, заставлял себя подыматься, растягивая петлю. Накинув петлю на стопу, он сотни, тысячи раз сгибал и выпрямлял ногу в колене. Упорство мальчугана оказалось прямо-таки не детское. Вместе с отцом они придумали множество упражнений. И Гриша, не жалея себя, не давая малейшей поблажки, заставлял свое тело двигаться. Ноги становились все более послушными, мышцы наливались силой.   И вот пришел день, когда, дрожа от волнения и страха, вцепившись в отцовскую руку, Гриша сделал первые шаги - это был настоящий праздник! Мальчуган по-настоящему понял, что для сильного духом человека, упорного в достижении цели, не может быть невзятых преград. И этот тяжким трудом и потом опыт, добытый в ранние годы, пригождался ему много раз. Он словно предвосхитил многое из так называемой "системы Анохина", ставшей популярной на исходе первого десятилетия XX века.   Впрочем, по сей день эта система имеет своих приверженцев. Мы в своем месте расскажем о ней подробней.   Успех окрылил Гришу. Он с еще большим усердием занялся упражнениями. Настал день, когда он не только полностью восстановил движение в руках и ногах, но и необыкновенно развился физически. На всю свою жизнь, полную бед и тяжелейших испытаний, он сохранил в сердце благодарность и любовь к физкультуре, к гимнастике.   Когда в 1909 году он прочитал в популярнейшем дореволюционном журнале "Нива" статью А. К. Анохина о его системе, которая была названа "наилучшей комнатной гимнастикой", то вскорости досконально освоил ее принципы и стал страстным приверженцем и пропагандистом.   Его девизом сделались слова отца, который еще во время страшной болезни внушал ему:   "Сынок, не жалей время на гимнастику. Будущее принадлежит сильным!"   Ганчешты делились на две части - крестьянскую и заводскую. Крестьяне жили на Верхней улице, заводчане - на Нижней. Отношения мальчишек этих улиц как-то не заладились. Если они и сходились межу собой, то чаще всего лишь для кулачной драки.   Оба лагеря соединял (или разделял?) большой пруд, в котором были то ли омуты, то ли еще что-то, но в нем, случалось, и тонули. Когда Грише было всего два годика, в этом страшном пруду утоп его старший брат Николай.   И все же в летнее время в его воде с утра до вечера плескались мальчишки. Гриша был отчаянным смельчаком, выдумщиком проказ и признанным заводилой. Не слыханное в детских играх дело: его слушались те ребята, которые были много старше.   Впрочем, славу свою младший Котовский получил заслуженно: он быстрее всех плавал, глубже всех нырял и дольше умел сидеть на затянутом тиной дне, уцепившись руками за какой-нибудь пень, невесть как попавший в пруд (впрочем, чего там только не было - от бутылок до разных железяк). Можно еще добавить, что когда удавалось уговорить заводского конюха и тот давал ребятам "для разгулки" жеребца, то первым вскакивал на его лоснящуюся, незаседланную спину Гриша. Жеребец, не приученный к кавалеристским подвигам, грозно скалил желтые зубы, вставал на дыбы.   Гриша приникал к его холке, сливался в единое целое с горячившимся жеребцом. Тот вдруг срывался с места и бешеным галопом устремлялся вперед, разгоняя деревенских кур и уток, разбрызгивая лужи, прыгая через ямы. Случалось, что после одного из таких прыжков юный наездник, словно камень из пращи, вылетал с незаседланной спины жеребца и, совершив кульбит, приземлялся на грешную землю. Он потирал ушибленное место и возвращался на берег пруда, где сбрасывал с себя изрядно потертую рубашонку и прыгал с крутого бережка в воду.   Случалось, что заводские ребята приходили купаться, а крестьянские мальчишки, поднимая пыль голыми пятками, дружной и воинственной толпой неслись в атаку на них. Начиналась свалка, в которой, однако, соблюдались все правила уличного бокса: бились исключительно один на один, до "первой крови", со спины не нападали, посторонние предметы во время рукопашной схватки не употребляли.   Так произошло и на этот раз, когда гурьба крестьянской ребятни пронеслась мимо старинного княжеского замка, сложенного из красного кирпича, и, словно горошины, высыпала на берег пруда.   Их соперники, заметив наступающего противника, с воинственными кликами устремились из воды навстречу битве. Баталия началась. Гриша выбирал противника порослее, повзрослее. В отличие от сверстников он не спешил нанести удар, внимательно наблюдал за соперником. Потом ложным замахом вызывал его на атаку, давал ему промахнуться и лишь после этого наносил удар - чаще всего умышленно легкий, устраивая из кулачного поединка игру - увлекательную и несколько рискованную.   Когда противники успели разбиться по парам, когда вовсю развернулась баталия, вдруг раздался над прудом истошный крик:   - А-а-а!.. То-ну! Спа-си-те...   Драка стихла не сразу. Наконец ребята поняли, что стряслась беда: посредине пруда тонул их товарищ Фиша Кройтер. Он еще раз судорожно взмахнул рукой над поверхностью и скрылся под водою.   Гриша стремительно бросился в воду, мощно загребая руками, молотя ногами. Он не думал об опасности. Он знал лишь одно: надо спасать товарища.   ...Кройтера он вытащил на берег. Взрослые, которые тоже поспешили на помощь, помогли его откачать.   В те дни в Ганчештах воцарился мир: заводские и крестьянские мальчишки вместе плавали, жгли костры. Григорий, самый начитанный, рассказывал им о приключениях разбойника Чуркина, о героях Майн Рида. Благородные герои всегда приходили на помощь слабым. Справедливость, на радость мальчишкам, всегда торжествовала.   Увы, в жизни, как выяснялось, было далеко не так.   Григорий вырос статным и толковым парнем, умевшим ладить с людьми, отлично разбиравшимся в агрономии. Помещик Скоповский, у которого служил Котовский, ценил его качества и прежде всего - честность. Помещик доверял Григорию крупные деньги, давал самые ответственные поручения. Так продолжалось до того рокового случая, который перевернул всю жизнь Котовского.   Однажды помещик поручил Григорию продать в Кишиневе крупную партию свиней.   Тот успешно справился с делом. Более того: для больного батрака, у которого не было близких, купил лекарства.   Вернувшись в село, Котовский первым делом направился не к Скоповскому, а к больному. Помещика это взбесило. Он считал батрака лодырем и симулянтом.   Вспылив, Скоповский приказал конюхам всыпать батраку "горячих". Котовский вступился за него и слегка помял им бока.   - Ах, ты бунтовать! - заорал Скоповский. - Против законной власти идешь? Ну, я тебе покажу... Ребята, вяжи смутьяна.   С десяток человек навалились на Котовского и связали его по рукам и ногам.    - А теперь отвезите его в степь, положите на снежок и возвращайтесь обратно! Другим бунтовать неповадно будет.   Конюхи понимали, что Котовский почти наверняка замерзнет в степи, погибнет. Но ослушаться не посмели. Сани весело скрипели по набитой дороге. Апельсиновый шар солнца медленно плыл в морозном мареве. От конских лепешек поднимался пар.   Котовский, до крови искусав губы, страдая от боли и оскорбленного самолюбия, тяжело ворочался в санях, посылая проклятия своим душегубам.   - Тпру! - остановил лошадей старший конюх. - Приехали. Его голос слегка дрогнул:   - Ты, Григорий Иванович, не взыщи! Не наша воля, не наш и грех. Барин приказал, с него Господь и спросит. Выгружай, ребята! Осторожней, не стукни головой. Заноси влево. Клади на снежок, все мягче лежать...   - Развяжите! - кричал Котовский. - Очумели, что ли, дураки?   - А ты, Григорий Иванович, не лайся. Полежи, помолись, быстренько и отойдешь. Вот и морозец крепчает, все тебе помощь, не долго маяться. Помирать-то когда-никогда надо. Тебе сейчас, нам чуток погодя. Ну, брат, будь здоров, то есть наоборот - прощевай. На том свете встренимся. - Конюх высморкался на снег и пошел к лошадям. Взмахнув кнутом, зачмокал:   - Ну, вредные, застоялись! Пошли!   Скрип полозьев быстро стихал. Котовский застонал:   - Что же это такое? Неужто и впрямь погибель пришла?   Метель все живее закручивала снежные столбы.   - Но нет! - крикнул на всю степь Котовский. - Не дамся! Эх, какое-нибудь бы дерево сейчас. Вот тогда спасусь, перетру веревки.   И он покатился по стылой земле, застревая в мягких сугробах ложбинок, мучительно взбираясь накатом на взгорки - дерево, дерево!   А где оно, спасительное дерево? Котовский попытался еще раз приподняться, чтобы оглядеться окрест себя, веревки со страшной болью тут же впились в его измученное тело. Господи, может, и впрямь легче успокоиться, затихнуть - смерть на морозе, сказывают, и впрямь сладкая, неслышная.   - Нет, не сдамся! - сказал он уже спокойно и твердо, словно обдумал верное дело. - Когда мальцом лежал избитый-исковерканный, тогда разве легче было? Больной малыш выдержал, а теперь здоровый мужик, разве можно сдаться? Шутки, порода Котовских крепкая. Сто верст буду катиться по степи, но избавление от смерти найду!   И он вновь покатился к темной полоске где-то возле горизонта: то ли мерещится, то ли и впрямь лесок?   ...Ему удалось освободиться от веревок. Характер Котовского и впрямь оказался крепче кремня.   На следующий день он добрался до Балты: без документов, без денег. Чтобы не умереть с голода, согласился на самую черную работу - грузить баржи. Наступили времена, хуже которых не бывает. Но в это же время он завел новые знакомства, начал читать марксистскую и социал-демократическую литературу. Начали, казалось, открываться широкие горизонты. И вдруг...   Пан Скоповский узнал, что Котовскому удалось спастись. Это разъярило его. Он подал в суд клеветническое заявление: дескать, бывший работник растратил его, помещиковы, деньги - 77 рублей. Нашлись лжесвидетели. Григория Ивановича посадили в камеру арестного дома.   Вонючая тюремная обстановка произвела на Котовского жуткое впечатление. Он вновь себя почувствовал словно связанным, когда лежал на жалком клочке соломы в санях. Началась нервная горячка. Состояние здоровья было критическим. Даже видавший виды тюремный врач обратился с ходатайством к следователю: "Освободить Котовского, оставив его под надзором полиции".   - Поблажки смутьянам не даем! - отрезал следователь. Сознание того, что мучают его безвинно, наполняло сердце   Григория Ивановича негодованием к этим типам в погонах и регалиях, облеченных властью казнить или миловать.   - Вы еще меня узнаете! - приговаривал сквозь зубы Котовский. - За понюшку табаку меня не возьмете!   И он, как в детстве, вновь и вновь проделывал упражнения, укреплял дух и тело: "Будущее принадлежит сильным!"   31 августа 1906 года во все концы необъятной Российской империи полетели секретные телеграммы: из кишиневской тюрьмы бежал особо опасный преступник Г. И. Котовский. Приметы... Следует принять необходимые меры к опознанию и задержанию.   Побег этот весьма любопытен. Но заметим, что до него Котовский успел освободиться и короткое время прослужить в 19-м пехотном Костромском полку. Но он не мог служить в армии, которая подавляла крестьянские волнения, участвовала в порках и истязаниях его собратьев. Он самовольно покинул полк и вернулся в Бессарабию. В это время здесь проходили митинги, стачки, демонстрации, забастовки. Котовский решил посвятить свою жизнь делу освобождения рабочих и крестьян от самодержавной власти.   Он сколотил боевую группу. У военных конвоев и полицейских, занимавшихся репрессивной деятельностью, он отбивает арестованных за аграрные беспорядки крестьян, отбирает оружие. Проводит ряд экспроприации, которые, по замыслу Григория Ивановича, должны служить делу революции. Политический характер деятельности отряда были вынуждены признать чиновники департамента полиции и окружного суда.   18 февраля 1906 года Котовский появился на одной из своих конспиративных квартир в доме номер 9 по Куприяновской улице. Об этом узнал провокатор, член партии эсеров Зильберг. Котовский был схвачен, а Зильберг в полицейском участке оставил расписку: "Получил одну тысячу рублей".   Едва оказавшись в тюремной камере, Котовский начал готовить неслыханный до того побег. Со свойственным ему размахом Григорий Иванович решил арестовать всю тюремную и воинскую охрану, захватить тюрьму, а затем хитростью завлечь туда помощника прокурора, полицмейстера, приставов и жандармов, задержать и в наказание за их вредную деятельность посадить... в карцер.   Это еще не все. Затем следовало вызвать конвойную команду якобы для повального обыска, разоружить ее и, имея в своем распоряжении воинскую форму, инсценировать отправку большого этапа заключенных в Одессу.   После этого надо было захватить целый железнодорожный состав и следовать по своему усмотрению. Вот это подвиг!   Учитывая традиционную российскую бестолковость чиновничьего аппарата, план этот, как ни удивительно, мог осуществиться. Но когда вся внутренняя охрана была арестована, несколько уголовников подняли ненужный шум и привлекли внимание наружной охраны.   К восставшим были применены самые суровые меры, а их руководитель Котовский оказался в специальной "железной камере", находившейся под особой охраной на высокой башне.   Мужество и удивительная сила Григория Ивановича помогли ему совершить отсюда побег, причем он был обставлен романтической обстановкой средневековых романов. Жена крупного чиновника оказалась весьма расположенной к Котовскому. В силу высокого положения ее мужа ей было разрешено личное свидание с заключенным. Она поднялась в "железную камеру" и тайком от конвоира передала Котовскому браунинг, пилку и - конечно же! - шелковую веревку. Все, как в приключенческих романах!   Но это было лишь малой частью дела. Нечеловеческих усилий понадобилось, чтобы на большой высоте от пола, оставаясь незамеченным охраной, перепилить две толстенные средние решетки и выгнуть их наружу кверху. Позже, когда шло следствие по делу о побеге, чиновники отказались верить, что все это мог совершить один человек без всяких механизмов, голыми руками! Но правда была именно такой.   Котовский ни дня не пропускал без того, чтобы час-другой посвятить имитационной гимнастике, о которой мы уже упоминали. И все это оказалось под силу человеку, который в детстве был приговорен докторами к пожизненному постельному режиму.   Велика сила духа, но и велико могущество, заложенное в физических упражнениях! Об этом следует помнить.   Впереди Котовского ждали тюрьмы, кандалы, приговор к смертной казни через повешение, замена приговора вечной каторгой, этапы, побеги и снова борьба за свободу, за жизнь...   Позже, вспоминая "образцовую каторжную тюрьму", Г. И. Котовский писал:   "Одиночный режим в течение двух с половиной лет с прогулкой 15 минут в сутки и полной изоляцией от живого мира. На моих глазах люди от этого режима гибли десятками, и только воля и решение во что бы то ни стало быть на свободе, жажда борьбы, ежедневная тренировка в виде гимнастики спасли меня от гибели".   Да, он постоянно находил возможность поддерживать себя, в должной физической форме, что помогало сохранять бодрость духа и мужество. Тренировался Котовский в тюремной камере, в сыром карцере, на привале во время мучительных этапов. Именно это - сила и мужество не раз выручали его.   Вспомним, к примеру, то, что произошло в каторжной тюрьме в 1908 году. Его, поставившего целью жизни борьбу за справедливые отношения промеж людей, возмутил произвол уголовных "Иванов". Главари бандитской верхушки безнаказанно, при полном попустительстве тюремной администрации, обкрадывали тюремную кухню, обирали новичков и беззащитных, проигрывали в карты их имущество, подвергали всяческим издевательствам.   Котовский взялся за наведение порядка. Он встретился с сидевшим за убийство неким Загари, который верховодил всеми блатными. Это был громадный детина, который развлекался тем, что скручивал в рулончик алюминиевые тарелки. Не только заключенные, но и тюремный персонал дрожал перед ним от страха: неугодных ему находили под нарами. Они были задушены тонкими шелковыми шнурками.   - Если твоя шпана хоть раз появится на кухне, то я отвинчу твою медную башку, - медленно, лениво улыбаясь, проговорил Котовский, но его белки налились кровью. - И вообще, пока я здесь, чтобы не пискнули.   Загари невольно отшатнулся от кулака, который Котовский поднес к его носу.   В тот же вечер, зло ухмыляясь, Загари говорил своим подручным:   - Братва, неужто допустим, чтобы заслуженными "мок рушниками" руководили всякие "политики"? Будем терпеть или...   - Чего тут вякать? - произнес кто-то с верхних нар, - Закатаем "перо" под ребро, да и концы в воду! Впервой, что ли...   - Решено! И его дружков тоже "замочим".   Кровавая расправа в тюрьме - дело действительно было нехитрым. На следующий день трое "исполнителей" поджидали Котовского в уборной (в рядовых случаях хватало и одного). Котовский проведал о замысле, но по обычаю отказался от помощи друзей. Вот как описал эту сцену один из первых биографов комдива: "Устроили ему засаду в уборной. Один сидел против дверей, двое притаились с двух сторон при входе.   Григорий Иванович открыл дверь, шагнул в коридор и, уловив взгляд сидящего, быстро вошел в уборную, но, прежде чем набросились на него сзади, порывисто обернулся и направил свой маленький верный браунинг в растерявшихся от неожиданности заговорщиков.   - Ну, чего струсили? Подходи, трое на одного!   - Что ты, что ты, Григорий Иванович! Да мы не тебя, мы ничего... - забыв, что у них в руках сверкали ножи, залепетали заговорщики.   - Заничевокали, гады. Вон, сию же минуту!   И, повинуясь властному приказу, трое двинулись с легкой дрожью к выходу" (Семен Сибиряков. Г. И. Котовский, Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, Москва, 1925).   Его пытались обварить кипятком в бане, убить во время прогулки в тесном тюремном дворике, когда завязалась настоящая битва, такая, что даже тюремная стража, вооруженная до зубов, боялась вмешаться. Богатырская сила и необыкновенное хладнокровие помогли Котовскому выйти живым и невредимым из всех опасностей.   Ветеран партии М. И. Новохатский писал о Котовском: "Будучи с 1910 года на сибирской каторге, он продолжает вести борьбу с царизмом и готовится к побегу. Он ежедневно обливается ледяной водой, длительное время находится на морозе без рубахи и шапки. Охрана и заключенные удивляются чудачествам бессарабца, посмеиваются над ним, а он упорно делает свое, веря, что физическая тренировка не только укрепляет мускулы, но и вырабатывает выносливость, стойкость. Каждое утро выкраивает время на гимнастические упражнения, руководствуясь "системой Анохина", в которую внес существенные поправки.   - Эта система не признает ни гирь, ни сложных гимнастических снарядов, а лишь одни нервы. Я тренирую мышцы усилием воли".   В этих утверждениях слышен отголосок далеких детских лет, когда он, прикованный к постели, усилием воли возвращался к жизни.   Февральская революция застала Григория Ивановича в одесской тюрьме. Уже 3 марта 1917 года начальник тюрьмы собрал всех "политиков" и хриплым, пропитым голосом прокричал:   - Телеграмма министра юстиции Временного правительства господина Керенского. Приказано всех вас освободить без промедления. Можете с вещами идти на вахту...   Но судьи на сей раз с Котовским сыграли злую шутку: порой практиковалось, что они "политиков" судили по уголовным статьям. Вот и теперь Котовский освобожден не был, будучи волей Фемиды, слишком часто закрывавшей глаза на беззаконие своих служителей, осужден по уголовной статье.   Лишь 5 мая Одесский военно-окружной суд принял решение: "Подсудимого Григория Котовского... если он по состоянию здоровья окажется годным к военной службе, условно освободить от наказания и передать его в ведение военных властей".   Выход Котовского из ворот тюрьмы стал настоящим триумфом. Его поджидала громадная толпа народа, знавшая о нем множество самых невероятных легенд, где вымыслы и правда крепко переплелись. Дамы дарили ему охапки весенних цветов.   Молодежь подхватила на руки Григория Ивановича и понесла его по улицам города.   Котовского тянуло на родину, в Бессарабию. Там ждало много революционной работы, хотя и на берегу Черного моря ее было немало. Он активно участвовал в деятельности Одесского Совета рабочих и солдатских депутатов.   Однако, вернувшись домой, он был вскоре призван в действующую армию. От той горячей поры осталась краткая информация в газете "Бессарабская жизнь": "Вчера вечером отправился добровольцем-разведчиком на фронт Григорий Котовский".   Он прибыл на румынский фронт, в 6-ю армию. Уже в первые дни пребывания в армии он стал свидетелем бесчеловечного отношения командира саперной роты, зверски избившего пожилого солдата. Военная дисциплина не позволила, к его вящему огорчению, навести справедливость самолично. По этой причине Котовский действует административным путем: пишет письмо протеста и собирает под ним подписи наиболее революционно настроенных солдат. Ему и здесь удалось восстановить справедливость: жестокий офицер был предан военно-полевому суду и разжалован.   Это резко повышает и без того большой авторитет Григория Ивановича, отличавшегося веселым характером и неустрашимым поведением. Котовского избирают в полковой комитет.   В Тирасполе Котовский организовал кавалерийский партизанский отряд, в Одессе работает в большевистском подполье. И везде, лишь выпадает свободная минута, он занимается с солдатами физическими упражнениями, знакомит их с "системой Анохина". В рукопашном бою он всегда первый и один обращает в бегство десятки врагов. Впрочем, о храбрости Котовского в рядах Советской Армии написано немало. Повторяться не будем.   В январе 1920 года он был назначен командиром кавалерийской бригады 45-й Советской стрелковой дивизии, в октябре 1922 года Котовский стал командиром 2-го кавалерийского корпуса имени Советской Украины.   Бойцы вспоминали, как еще до подъема Григорий Иванович зимой и летом выходил на свежий воздух с обнаженным торсом. Он проделывал "атлетическую гимнастику", затем плавал или обливался холодной водой.   С необыкновенным вниманием командир корпуса относился к физической подготовке бойцов. Он выбрал из каждого полка по нескольку младших командиров - наиболее авторитетных и толковых. Их он усердно обучал гимнастике и атлетическим упражнениям.   Сейчас это может показаться удивительным, но в то время, когда советская система физического воспитания делала еще робкие шаги, Котовский действовал с размахом, опережая свое время в физкультурной подготовке бойцов. Скажем, что каждый полк имел прилично оборудованный необходимым инвентарем гимнастический зал, спортивные городки с шестами для лазания, канатами для перетягивания, сложными полосами препятствия, турниками.   Котовский каждодневно появлялся во время утренней гимнастики, давал советы, журил нерадивых, помогал освоить упражнения. Нередко демонстрировал и свою силу: удерживал канат, который тянули несколько бойцов, или жонглировал пудовой гирей.   Занятия по физподготовке заканчивались, и комкор кричал громовым голосом:   - Теперь - водяное крещение! Кто воды боится? Нет таких? Тогда обливайтесь прохладной, доживете до ста лет! А что ты ежишься? Не сахарный, не разойдешься. Лей-ка на него, хлещись от души! Вернешься домой, девки крепче любить будут!   Общий хохот заглушал слова комкора.   - Теперь проверим вашу ловкость! - бодро произносил Котовский. - В шеренгу по одному - становись! От середины - разомкнись!   Бойцы быстро и четко выполняли команды. Чуть улыбнувшись, комкор не без коварства в тоне произносил :   - Сейчас проверю вашу ловкость. Упражнение самое пустяковое: левая рука над головой, сжата в кулак; правая - вдоль туловища, кисть разжата. По моей команде будете менять положение рук. Показываю!   Котовский непринужденно и даже как-то изящно менял положения: вверху непременно кисть сжималась, нижняя была подчеркнуто разжата.   - Легко, правда? Теперь попробуем вместе. На счет "раз" - левая рука вверх, правая - вниз. На счет "два" - поменять положение рук. Приготовились, начинай: раз - два - три - четыре! Раз - два...   Дружный хохот прокатился по шеренге: бойцы путались, не помог и четкий показ комкора.   - Упражнение действительно не очень трудное, но и его надо освоить... Давайте попробуем медленно.   Один чубатый и усатый казак, бравший с Котовским в феврале двадцатого Одессу, с хитростью спросил:   - Григорий Иванович, а спичку сломать сумеете, хватит силы?   Котовский погрозил пальцем:   - Не под тот угол, Левченко, клин колотишь! Знаю эту штуку - не в удовольствие она, а в муку. - И далее стал объяснять бойцам, сгрудившимся вокруг комкора:   - Спички у кого есть? Поставьте одну между указательным и большим пальцами, а теперь попробуйте сломать. Впрочем, можете не тужиться, ничего не выйдет. У меня лишь раз получилось, да и то, - Котовский хитро подмигнул, - спичка, кажись, с трухлявинкой была *.   - За Григорием Ивановичем - мы в огонь и в воду! - говорили бойцы. Оно и было так.   При этом Котовский требовал неукоснительно соблюдать военную дисциплину. Бойцы охотно исполняли все требования военного устава, потому что их комкор сам подавал тому пример.   Добрые традиции физической подготовки Советской Армии, свято сохраняющиеся до наших дней, закладывались Г. И. Котовским. Именно ему принадлежат слова: "...Перед партией, профсоюзами, перед всей нашей советской общественностью стоит задача развития спорта не только среди молодежи, но и среди взрослых. Спорт дает не только мускульную силу, но, главное, дает энергию, помогает осуществить ту огромную физическую и умственную работу, которая стоит перед нами".   В один из ярких весенних дней, когда легкие перьевые облака повисли высоко-высоко в небе, а солнце уже вовсю согревало оттаявшую землю, на один из обширных пустырей города Умани с песнями появились сотни комсомольцев - военнослужащих, допризывников, рабочих. Они последовали призыву легендарного Г. И. Котовского: "Построим стадион!"   Расчищали площадь от завалов, засыпали ямы, разравнивали, сеяли семена травы. Затем началось оборудование комплексов, при этом все изготовлялось своими руками, без посторонней помощи. Словно по волшебству в кратчайший срок возник отличный стадион с местами для зрителей, с раздевалками.   1 июля 1923 года под бодрые звуки военного оркестра на гаревые дорожки нового стадиона ступили участники спортивного парада. Через день "Рабоче-крестьянская правда" сообщала: "Командир корпуса Котовский, представители парткома, исполкома и окружного профбюро обошли всех выстроившихся и поздравили их. После парада состоялся митинг. Выступивший   * "Я не могу сломать спичку" - так называлась статья Железного Самсона, опубликованная в 1924 году газетой "Бристольские вечерние новости" (Англия). Самсон признавался, что указанным выше способом не более двух-трех раз сумел сломать спички.     перед собравшимися комкор сказал, что раньше спорт был привилегией буржуазных классов, располагавших свободным временем, а теперь стал для всех необходимостью, так как дает нам силы для защиты Советской власти".   Затем начались соревнования по различным видам спорта. В секторе, где состязались гиревики, появился Котовский. Он играючи много раз поднял двухпудовую гирю.   Потом, опустив гирю на землю, сказал:   - ЛюбИте спорт!   ...11 июля 1923 года комкор подписал любопытный документ: "Приказ по корпусу. На спортивной площадке Красного стадиона {сад Всевобуча) ежедневно с 7 часов утра под непосредственным руководством командира будут проходить занятия гимнастикой по системе доктора Анохина. Опоздание на занятия не допускается". И подпись - комкор Г. И. Котовский.   И каждое утро молодые бойцы приходили на стадион, сооруженный их руками, за делом государственной важности: укрепить мышцы, стать ловчее и выносливее.   Григорий Иванович, проведя очередное занятие, довольным голосом произносил:   - Молодцы! С такими бойцами нам никакой враг не страшен. Будущее принадлежит сильным.   ...У входа на стадион города Умани на памятной доске высечены слова: "Этот стадион был сооружен в 1923 году по инициативе и при активном участии легендарного героя гражданской войны Григория Ивановича Котовского".       Матрос Китаев     Нам, русским мужикам, силу занимать не приходится. Я сам таких видывал Иванов да Григориев, что никаким чужеземцам не снились: якорь голыми руками вытягивали да жеребцов на хребте носили. Силы много, да порой ума бы к ней поболее. Коли мужик научится распоряжаться своей силой, мироеды кровь из него сосать перестанут, а Россия первым государством в мире станет. Ей-богу, истину говорю!   Из высказываний матроса Китаева   Если в каком-нибудь иностранном и просвещенном государстве появился роман про этого человека, которого бы там звали Джон Смит или что-нибудь в таком роде, то тысячи читателей и читательниц окропили страницы этой книги горькими слезами. Но они были бы уверены, что все эти грустные похождения героя выдумки романиста и в их цивилизованном мире ничего подобного быть не может.   И они были бы по-своему, по-английски, правы: такие люди появляются только на богатой талантами российской почве. То ли потому, что у нас много выдающихся людей рождается на свет, то ли просто они никому не нужны или, быть может, своей яркой одаренностью служат вечным укором тем бездарям, которым они попадают под власть (а на бездарей у нас тоже урожаи обильные), но только не ценят их, сплошь и рядом норовят растереть в порошок, или споить, или другим образом превратить в ничто.   Хотя наши российские сердца не менее отзывчивы на чужую боль, но мы уже всякого навидались и твердо знаем, что у нас и не такое случалось. Так что поднимем паруса нашего повествования и устремимся по волнам приключений вслед за нашим героем.   На свет он появился еще тогда, когда был жив А. С. Пушкин (точная дата, к сожалению, неизвестна). Родители его были крепостными, и поэтому младенец, которого нарекли Василием, ибо он родился 1 января, в день памяти Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийской. Так что из всемирного небытия он явился в наш прекрасный мир сразу рабом.   Не повезло Василию и с его владельцем, который по какой-то причине невзлюбил парня. Во всяком случае, когда тот возрос до призывного возраста, барин сдал его вне очереди в рекруты. Это означало, что всю лучшую часть своей жизни, почти до старости, Василий пробудет в солдатском ярме - в то время служили в армии двадцать пять лет. Записали Василия под фамилией Югов - в память реки Юг, на которой он родился. В то время вологжан особенно охотно брали во флот. Моряком Василий стал отличным: сообразительный, способный к наукам, обладавший удивительной ловкостью, он был к тому же феноменальным силачом.   Документ всегда красноречивей умозрительных рассуждений. Поэтому приведем слова биографа Василия:   <Васька Югов скоро стал известен как первый силач и отчаянная голова во всем флоте. При спуске на берег в заграничных гаванях Васька в одиночку разбивал таверны и уродовал в драках матросов иностранных кораблей, всегда счастливо успевая спасаться и являться иногда вплавь на свой корабль, часто стоявший в нескольких верстах от берега на рейде. Ему всыпали сотни линьков, гоняли сквозь строй, а при первом отпуске на берег повторялась та же история с эпилогом из линьков - и все как с гуся вода>.   А вот как Югов рассказывал сам о своей бурной жизни: <Бились со мной, бились на всех кораблях и присудили меня послать к Фофану на усмирение. Одного имени Фофана все, и офицеры и матросы, боялись. Он и вокруг света сколько раз хаживал, и в Ледовитом океане за китом плавал. Такого зверя, как Фофан, отродясь на свете не бывало: драл собственноручно, меньше семи зубов с маху не вышибал, да еще райские сады на своем корабле устраивал... Возьмет да и развесит провинившихся матросов в веревочных мешках по реям... Висим и болтаемся... Это первое наказание у него было. Я болтался-болтался как мышь на нитке... Ну, привык, ничего - заместо качели, только скрюченный сидишь, неудобно малость...   Фофан был рыжий, моего роста и такой же широкий, здоровущий и красный из лица, как медная кастрюля, вроде индейца. Пригнали меня к нему как раз накануне отхода из Кронштадта в Камчатку. Судно как стеклышко, огнем горит - надраили. Привели меня к Фофану, а он уже знает.   - Васька Югов? - спрашивает.   - Есть! - отвечаю.   - Крузенштерн, - а я у Крузенштерна на последнем судне был, - не справился с тобой, так я справлюсь.- И мигнул боцману. Ну, сразу за здраю-желаю полсотни горячих всыпали. Дело привычное, я и глазом не моргнул, отмолчался. Понравилось Фофану. Встаю, обеими руками, согнувшись, подтягиваю штаны, а он мне:   - Молодец, Югов!   Бросил я штаны, вытянулся по швам и отвечаю:   - Есть!   А штаны-то упали. Еще больше это понравилось Фофану, что штаны позабыл для-ради дисциплины.   - На сальник! - командует мне Фофан.   А потом и давай меня по вантам, как кошку, гонять. Ну, дело знакомое, везде первым марсовым был, понравился... С час гонял - а мне что! Похвалил меня Фофан и гаркнул:   -Будешь безобразничать - до кости шкуру спущу!   И спускал...>   Лупил этот самый Фофан, горький плод российского древа, всех матросов, к нему в лапы попавших, а Югову доставалось более других. Возможно, ревновал к его необыкновенной силе, к той любви, которой пользовался Югов у команды.   Как бы то ни было, служба шла. Но однажды Фофан приказал выпороть молодого матросика, а тот был болен, упал с мачты и кровью харкал. Вступился за него Югов, предложил выпороть себя вместо матросика, потому как тот не выдержит.   Взбеленился Фофан окончательно, счел проявление человеческого чувства за бунт на корабле и отдал приказ расстрелять Югова. Тому удалось бежать: прыгнул за борт в кромешную ночь, в бурную волну и поплыл в неизвестном направлении, положившись на волю Божью. Выплыл-таки, на необитаемый остров попал. Такой человек не мог пропасть там, дожил, дождался, пока туда пришли японские рыбаки. Забрали они его с собой.   Началась новая страница жизни и необыкновенных приключений Василия Югова.   * * *   Мы не будем вдаваться в подробности двухгодичной жизни Василия в Стране восходящего солнца. Жил он скорее всего неплохо, только глодала его тоска по России, по той самой, где он столько горя испытал (вот она, душа русского!). Да и молодое сердце и нерастраченные чувства томились по искренней любви.   Эта любовь пришла - и самым необычным, как положено Югову, образом. Отправился он однажды на маленькой лодочке - фунэ прогуляться по морю, поудить рыбу.   Море было тихое. Солнце теплого летнего дня клонилось к закату, но еще было светло, и вода проглядывалась на большую глубину. Загляделся Василий в нее, на игру резвых рыбок и не заметил, как и откуда приблизилась к нему роскошная яхта.   Только шла она как-то странно, с сильным креном на правую корму, да и расслышал теперь Василий крики отчаяния и ужаса, несшиеся с яхты.   Не успел Василий и глазом моргнуть, как яхта сделала оверкиль и стала быстро погружаться в морскую пучину. Вопли о спасении сменились гробовой тишиной. Только единственный человек виднелся на поверхности. Его голова то исчезала в воде, то вновь появлялась.   Моряк направил лодку к утопающему, стрелой несся к нему, весла так и мелькали в его богатырских руках - вот где силенка пригодилась. Когда прибыл на место печального происшествия, тонувший уже более на поверхности не появлялся. Хорошо, что быстро разглядел Василий его в пучине, нырнул и поднял на поверхность.   Как Василий заметил при ближайшем рассмотрении, утопленник оказался очаровательной юной девушкой. Хотя крошечная лодка менее всего подходила для того, чтобы откачивать пострадавшую, но матрос умудрился оказать необходимую помощь, и девушка открыла глаза, которые показались спасителю самыми прекрасными на свете.   Неизвестно, когда он поцеловал эти глаза, но между молодыми людьми вспыхнула горячая страсть.   - Наша дочь, надеемся, будет вести себя благоразумно и никогда больше не станет встречаться с русским моряком! - строго сказал бывшей утопленнице ее отец, крупный банковский чиновник.   Но стало известно, что, пользуясь долгими отлучками отца по банковским делам, дочь вновь имеет интимные встречи с моряком. После очередного сладостного свидания, проходившего в крошечной обители - кажется, в домике подруги возлюбленной, он помог надеть ей кимоно, нежно поцеловал ее чудные мягкие губы,  и она змейкой  выскользнула  в узкую дверцу.   Знал бы матрос, что в последний раз он ласкал плечики этой девушки, которая еще сотни раз будет являться к нему, но лишь в сонных грезах. И никогда и ни с кем он не сумеет связать судьбу - такую глубокую рану оставит в нем эта красавица из Нагасаки.   ...Когда он выбрался на тихую набережную, чистенькую и аккуратную, как все японские улицы, с ним приключилась весьма неприятная история. Моряку последние дни казалось, что за ним кто-то следит. И вот теперь, на этой пустынной набережной, словно из-под земли выросло несколько человек, окруживших его кольцом.   Моряк даже ухмыльнулся, предвкушая трепку, которую он задаст этим недомеркам, едва доходившим ему до плеча. Он уже успел наметить себе первую жертву - самого плечистого японца, как вдруг страшной силы удар по голове поверг матроса на землю.   Пришел он в себя лишь тогда, когда его заматывали толстенными цепями - по рукам, ногам, туловищу. Концы цепи замкнули громадным замком.   Почему его тут же не сбросили в море, которое шумело в нескольких шагах, матрос так никогда и не понял. Видно, в сердце отца его возлюбленной теплилась какая-то искорка симпатии к человеку, спасшему его наследницу от смерти. (Что это именно он организовал сие  злодейство, матрос никогда не  сомневался.)   А пока что японцы швырнули его в какую-то бричку, накрыли сверху дерюжной попоной и куда-то повезли. Из головы струилась кровь, он чувствовал, что слабеет, что на него все сильнее наваливается сонное равнодушие. Даже тряска по булыжной мостовой более не отзывалась в ране, такое нашло отупение.   Потом его спускали в какой-то погреб, на дне которого под ногами японцев хлюпала вода. Его положили на узенький деревянный топчан, перевязали голову, и по приставной лестнице эти бандиты поднялись вверх. Лестницу втянули за собой. Хлопнул люк, щелкнул ключ в замке. На крышку люка, судя по скрежещущим звукам, поставили что-то тяжелое. Шаги преступников стихли.   Матрос еще с полчаса лежал неподвижно. Затем стал шевелить суставами рук и ног. Когда его связывали, он был уверен, что это делают лишь для того, чтобы сбросить в море. Но, привыкший искать удачу, где она даже не ночевала, матрос напрягал, сколько мог, свои могучие мышцы. Так образовался крошечный зазор, который ловкий человек мог сделать широким. Прошло еще полчаса, и цепи с тихим звоном соскользнули с топчана на пол.   Русский моряк еще ничего не мог знать о подвигах американца Гудини, слава о котором в конце XIX века облетит весь свет.   Об этом человеке уместно здесь сказать несколько слов. Он был венгерского происхождения, и настоящее его имя было Эрих Вейс. То, что он умел делать, потрясало умы. Так, к примеру, в 1903 году в Лондоне в присутствии многотысячной толпы на Гудини надели наручники, надежно защелкнули их, затем зашили его в мешок и сбросили с моста в Темзу. Через несколько мгновений Гудини выплыл на поверхность, торжествующе потрясая снятыми наручниками.   Другой раз его зашили в мешок, туго обвязали канатом, уложили в сундук, который закрыли на замок. Через минуту он стоял возле запертого сундука и со счастливой улыбкой раскланивался публике. Защелкивали его в сейфе - он выходил наружу. В Бутырской тюрьме замыкали в камере (ради эксперимента) - несколько минут спустя он расхаживал по Бутырскому хутору, возле тюрьмы.   В 1926 году этот человек умер, унеся тайну свою в могилу. Но он оставил пакет, который разрешил вскрыть к 100-летию его рождения - в 1974 году. Когда пакет распечатали, там ничего не обнаружили. Свидетели чудес Гудини утверждали - скорее всерьез, чем в шутку: если вскрыть гроб, то там останков великого человека не окажется. Может, они правы?   ...Как бы то ни было, матрос, предвосхитивший удивительного американца, оказался свободным от цепей. Теперь топчан следовало поставить под люком, чтобы попытаться раскрыть его. Но, как выяснилось, топчан был зачем-то прикручен к полу, как это делают с мебелью на море и в сумасшедших домах. Но японские болты оказались куда слабее русской силы.   Без особого напряжения, играючи, матрос отодрал от пола топчан и в кромешной темноте, хлюпая по воде, подтащил его к тому месту, где должен был быть люк. Потихоньку вспоминая вслух японскую мать, родившую его тюремщиков, матрос на ощупь обнаружил люк. Убийцы повесили снаружи замок и поставили груз не потому, что узник мог сбежать - по японскому мнению, это было невозможно. Вероятней, они опасались, что кто-то снаружи может обнаружить их подземную тюрьму.   Матрос уперся руками в крышку и стал делать отчаянные усилия, пытаясь выломать ее. Но, видать, груз на крышке был неимоверной тяжести так, по крайней мере, казалось истекавшему кровью человеку. Узник присел на топчан. Воздух делался все плотней, дышать уже было трудно. Голова начала кружиться, в руках появилась слабость.   - Спаси, Господи, и помилуй! - Матрос перекрестился и вновь поднялся на топчан. Он стал давить на крышку рывками и почувствовал, что она слегка поддается. Теряя последние силы, отчаянно напружинился - и раздался треск выламываемой крышки, потом грохот падающей тяжести, и... узник увидал над своей головой небо в крупных звездах, холодными льдинками сиявших в чужом небе.   Ухватившись за край отверстия, он легко подтянулся и выбрался наружу. Возле подземной тюрьмы находилось какое-то помещение, похожее на складское. Невдалеке шумел прибой. Значит, море рядом!   Моряк устремился навстречу родным звукам. Вскоре он достиг причала. Опытным взглядом различил на внешнем рейде громаду военного парусного трехмачтового корабля. Возможно, боевой фрегат ожидал прилива, чтобы выбраться в открытое море.   - Но как добраться? вслух размышлял матрос.- Можно было бы вплавь, но от соленой воды вновь начнется кровотечение из раненой головы.   Вдруг он заметил чье-то фунэ, прикрепленное толстой цепью к бетонному причалу. Заглянул в лодку. К неописуемой радости, разглядел лежавшие там весла.   - Прости, Господи, мое прегрешение! - перекрестился богатырь. - Отродясь чужого не брал, но положение мое - пиковое... Деться некуда!   Он играючи вырвал цепь из носового кольца, оттащил лодку к воде, вспрыгнул в нее и стал энергично и бесшумно грести. Чуть позже Василий с обезьяньей ловкостью взбирался на борт по якорной цепи.   Уже во время этого короткого путешествия по командам, раздававшимся на палубе, и некоторым специфическим выражениям матрос догадался: <К своим попал!>   Действительно, судьба, словно осудившая Югова на вечные испытания и приключения, вновь его испытывала. Он попал на знаменитую <Палладу>, которая в 1850-е годы совершила плавание из Кронштадта через Атлантический, Индийский и Тихий океаны к берегам Японии. На борту фрегата находились вице-адмирал Е. В. Путятин и писатель И. А. Гончаров.   Таинственный занавес истории здесь опускается. Можно лишь предполагать, что на борту <Паллады> Югов провел нескучное время. Но нам ничего об этом неизвестно.   Знаем мы, что в конце концов матрос очутился в Китае. Провел здесь несколько лет. И вот, битый, трепанный судьбой, подрядился он в Шанхае за проход до Одесского порта палубным матросом на греческое судно <Патрос>. Это место как раз освободилось перед отходом грузового судна, ибо предшественник Югова, матрос-китаец, напившись рисовой водки - замечательного крепкого напитка, свалился за борт и не выплыл.   И вот волны Желтого моря убегали за кормой, и, как поется в песне, след их вдали пропадал. <Патрос> полным ходом приближался к родной земле, на которой согласно российскому законодательству матросу Василию Югову грозили самые суровые кары за неподчинение капитану и <бунт на корабле>.   Судовое начальство было весьма довольно русским великаном, ломившим за троих. Англичанин-боцман, зная о намерении Югова покинуть <Патрос> в Одессе, уговаривал:   - Оставайся на судне, сделаю тебя старшим матросом. Русские моряки - отличные ребята. В море безотказные, на суше - драчуны отчаянные и всегда - верные товарищи. А ты к тому же по-английски прилично говоришь.   - Домой хочу,- твердил Василий.   - Вольному воля,- согласился боцман. Взобравшись на грот-мачту, Василий разглядел на самом горизонте узкую полоску земли и заплакал - это была Россия. Если ждал матроса там караул, то вовсе не почетный. Но что делать, коли на чужбине сохнет душа россиянина!   * * *   Было единственное место, где матрос мог чувствовать себя хорошо и в относительной безопасности,- в семье Гиляровских. Дед Гиляровский некогда управлял имением <Светелки>, принадлежавшим некой Наталии Назимовой. Его сын, Алексей Николаевич, окончил семинарию и был помощником управляющего лесным имением графа Олсуфьева.   Но вот Алексей Николаевич получил хорошее место чиновника в губернском правлении, и вся семья собралась в Вологде.   Однако на лето дед забирал с собой шаловливого и быстро развивавшегося умственно и физически внучонка Вовку и отправлялся в <Светелки> - чудное место, окруженное дикими, нетронутыми лесами, полными зверья и птиц, с водоемами, кишевшими рыбой.   Сюда и прибыл однажды замечательный матрос. Легко догадаться, что это сухопутное путешествие стоило многих морских: стольких  опасностей  удалось ему  избежать, такой выносливости, такой смекалки потребовалось, чтобы в лесных дебрях без карты и компаса отыскать Гиляровских, которых он знал и любил еще с молодых лет.   Матрос предстал в совершенно диком виде обросший, с всклокоченной бородой, искусанный мошками, с телом, исцарапанным и отощавшим. И все же он выглядел вполне еще богатырем, и грудь победоносно охватывала вылинявшая и пропитанная потом тельняшка. Невозможно было понять, как его не схватили те, кому надлежит следить за правопорядком, и как ему удалось отыскать Гиляровских.   Как бы то ни было, но встреча была радостной и по-русски гостеприимной. Для Югова протопили баню, где дед и Вовка изрядно отходили его березовыми вениками, причем малец норовил врезать покрепче.   Матрос блаженно кряхтел на полке и тяжело переворачивался с живота на спину:   - Еще, еще...   Потом разомлевшего, отмывшегося матроса стали одевать. Дед был человеком крутого замеса, роста саженного, в груди неохватный, вот и отдал он матросу свои порты да рубаху плисовую. На ноги удобно пришлись лапти ношеные, в ходу легкие. (Вскоре отец, гостивший в <Светелках> и уезжавший в Вологду, вернулся с роскошным подарком хромовыми сапогами, сшитыми по мерке на ногу матроса. Привез он ему и другую одежду.)   Повариха Дуняшка, рано овдовевшая солдатка и томившаяся от собственного могучего здоровья, зажарила целого ягненка, уставила стол солеными грибками, холодцом, огурчиками, капустой и множеством других вкусных и обычных продуктов русской деревни. Дед водрузил на стол бутыль медовухи.   - Спасибо вам, Дуняша! - деликатно говорил моряк, откусывая от стрелки зеленого лука.- Благодарю вас за все ваше приятное угощение.- И он останавливал долгий взор на ее широких бедрах.   - Чего уж там! - млела Дуняшка, и ее необъятный бюст колыхался, словно океанская волна в предвестии шторма.   Дед и отец добродушно посмеивались, наблюдая Дуняшкино волнение. Матрос рассказывал о том, как живут люди в Китае, что едят там ростки бамбука есть такое тощее дерево - и плавники акулы.   Еще прежде решили: во избежание неприятностей навечно забыть имя - Василий Югов, но новое придумать не успели. И вот здесь едва не произошел конфуз.   - Как величать вас изволите? - спросила Дуняшка, ставя на стол очередную смену еды и питья.   Вопрос был неожиданным. Даже бесстрастное лицо матроса потеряло на мгновение обычное свое спокойствие, и он едва не поперхнулся груздем.   -Ты зови, милая, его по фамили, - проговорил старик Гиляровский.   - А какая ему фумилия? - продолжала с бойкостью Дуняшка.   - А фамиля ему Китаев,- нашелся старик.   - Матрос Китаев,- наставительно сказал только что перекрещенный гость.   - Ой, - чуть не присела с подносом Дуняшка. - Какая-то нерусская. Вроде китайского чая.   За столом все так и прыснули со смеха, но гость обрел имя, и теперь до конца его бурной жизни все называли его - матрос Китаев. Будем и мы теперь называть его так.   Народ скоро привык к Китаеву и полюбил за незлобность характера, за удивительное трудолюбие, за необыкновенную силищу. Обычной его хозяйственной заботой стала помощь Дуняшке. Он таскал ей ведрами из колодца воду, рубил дрова.   Привязался к Китаеву и юный Гиляровский - малолетний Вовка. Он норовил помочь матросу во всех его делах, даже напарником за пилу становился, укладывал в поленницу дрова, таскал из ледника крынками молоко, до которого Китаев был большой любитель.   За это матрос учил Вовку разводить под дождем костерок, определять по звездам стороны света, рассказывал перед сном о чужедальних странах, о дивных землях и людях.   Вовкин отец заметил эту дружбу. Сидя как-то на закате теплого сентябрьского дня на крылечке дома и безмятежно раскуривая трубочку, Алексей Николаевич обратился к Китаеву с неожиданной речью:   - Как мать умерла, на Вовку никакого удержу нет... Подошедший дед добавил:   - Разболтался совсем малец. С восьми лет без матери...   - Баловник! - подтвердил Алексей Николаевич.- То на крышу заберется, то драку затеет.   - Вчера один ушел в лес, только к вечеру домой вернулся,- огорченно вздохнул дед.- Ведь медведь в два счета задерет, прорва их развелась. Ты, Лексей, глядел бы за ним...   - Углядишь за ним! Вовка как ветер в поле... Помолчали. Вздохнув, Алексей Николаевич решительно принялся за дело:   - Воспитывай Вовку, будь дядькой, что ль, при нем. Учи тому, что сам знаешь.   Дед решил побалагурить:   - Кроме дел с Дуняшкой! Подрастет, сам научится.   - Ну, что молчишь? Китаев спокойно проговорил:   - Можно!   Никто толком не знал, чему и как Китаев будет учить Вовку (который, кстати, уже умел бойко читать и знал письмо, это была дедова наука). Но решение состоялось и было объявлено Вовке, явившемуся с фингалом на скуле после очередной потасовки с соседскими ребятами.   Вовка вытаращил в восторге глаза, запрыгал, заскакал и заорал на всю округу:   - Ура-а! Китаев, давай учи меня, учиться хочу у Китаева!   Не смеем утверждать, что новоиспеченный воспитатель в совершенстве изучил педагогические сочинения светочей науки Яна Амоса Коменского или Константина Ушинского. Но досконально известно: в сердцах этих двух неиспорченных цивилизацией существ давно возникла взаимная симпатия, которую они были рады укрепить деловым сотрудничеством.   - Приготовь ружье, завтра на зорьке разбужу, - дал первое, вполне домашнее задание Китаев.   Давным-давно, когда Вовка был совсем маленьким и когда его мама, Надежда Петровна, была еще живой, один столетний старик, по фамилии Неелов, из Вологды, подарил ему ружье.   Охота и рыбная ловля в угодьях <Светелки> была просто сказочная, зверья и рыбы водилась пропасть. Хорошее ружье - счастье любого охотника, а для мальчишки - и говорить нечего.   И вот ранним росистым утром, когда солнце еще не успело выглянуть на горизонте и весь воздух был пропитан ночной свежестью и запахом преющих трав и листьев, Китаев и Вовка отправились в чащобу.   Туман и сырость все еще были густы, но вот на востоке чуть проглянуло солнце, окружающие деревья постепенно выходили из мрака. По толстому скользкому бревну перебрались через узкий и быстрый ручей, весело журчавший по белым обточенным камушкам. Загомонили птицы.   Зверья в лесу было и впрямь много. Несколько раз вдали пробегали рыжие, со сбитой шерстью лисы, стремительными прыжками уносились пожиревшие за лето зайцы. Но Китаев строго предупредил:   - Пока не уйдем в дальний лес - не стреляй. Охотиться будем на птицу.   Замысел его был нехитрым, Китаев нарочно хотел поводить Вовку по охотничьим местам, потаскать за собою.   Вдруг движением руки Китаев остановил мальчика. Вовка проследил за его взглядом, и сразу сердце его отчаянно забилось: впереди, шагах в сорока, на лесной проплешине спокойно стоял похожий на овчарку сибирской породы волк.   Серый тоже увидал людей, поджав хвост, затрусил в кусты боярышника.   - Эх, жалко - мелкой дробью заряжено! - покачал головой  Китаев.- Перезарядить  не успел,- он держал  в  руках патрон с красной отметиной - заряжен, значит, пулей.   Но охота все же была удачной. Ягдташи тяжело провисали под рябчиками, тетерками, бекасами. Далекий поход по заросшему высокой травой и кустарником лесу, страшная усталость к концу охоты - все это окончательно сделало этих двух людей друзьями.   - Только оболтусы и жестокие люди ходят на охоту ради забавы, льют попусту звериную кровь,- рассуждал Китаев.- Охота - как землепашество, она ради промысла, ради куска хлеба. Никто ведь еще землю не пахал ради забавы, а вот по зверю стрелять - таких баловников уйма великая.   Потом стали говорить на более приятные темы.   - Дядя Китаев, а ты очень сильный? - любопытствовал Вовка.- Ты можешь одной рукой два грецких ореха раздавить?   Китаев улыбнулся. Ему все больше нравился этот малец, выносливый, куражный.   - Ладно, сегодня вечером покажу тебе некоторые фокусы...   - Правда? - Вовкины глаза загорелись.- Не обманешь?   - Зачем обманывать? Я  детей никогда не  обманывал. Дичь по прибытии наших друзей в <Светелки> была сдана Дуняшке.   - Молодцы, кормильцы! - похвалила она охотников.- Как раз к ужину добыча ваша поспеет.   Но Вовка этой похвалы уже не слыхал: рухнув на деревянную скамейку в горнице, он сладко уснул - как в бездну провалился. Китаев, легко подхватив мальчишку, отнес его в спальню, положил поверх покрывала, а сверху набросил тулупчик.   * * *   Когда Вовка пробудился, светлый круг солнца тихо опускался к горизонту. На картофельном поле горели костры, это жгли ботву. Дым, не разносимый ветром, тихо таял в воздухе.   Дуняшка принесла Вовке рябчика, заботливо для него сохраненного в чугуне. Рябчик мясистый, но и аппетит нагуляли великий. Вовка выпил крынку молока и съел большой каравай теплого кисловатого хлеба, намазывая его густым лесным медом.   - Дуняша, а где Китаев? Куда он делся?   - В беседке с дедом и отцом сидит. Сказал, что будет покусы какие-то чудные показывать. Тебя, сказал, будет ждать...   - Чего же ты молчишь, Дуняша! - Вовка вскочил из-за стола.  Бросив на ходу <спасибо> Дуняшке, он бежал к беседке в старом запущенном саду. Сумерки сгущались  все более,  по  небу  медленно  ползли  синевато-белые тучки,  над ближайшим лужком поднимался молочный холодный пар.   Возле беседки толпились мужики и дети. Здесь, судя по оживленным репликам, проходило что-то любопытное.   - Не дождался! - с горечью выдохнул Вовка.   Он с разбегу протиснулся сквозь толпу и сразу разглядел Китаева. Возле него стоял отец, державший два массивных охотничьих ружья старинной работы одно деда, второе Вовке было незнакомо, наверное, чье-то из деревенских.   Китаев увидал Вовку, поставил его к себе поближе. Василий, успевший с помощью отца приодеться, выглядел словно сказочный герой: громадного роста, в мягких хромовых сапогах, в кумачовой рубахе навыпуск, перехваченной серебряным пояском. Китаев важно прохаживался по кругу, знаками приказав зрителям раздаться пошире.   Потом он принял у отца ружья, воткнул в дула заскорузлые указательные пальцы, развел руки в стороны и начал медленно-медленно поднимать их. И вот руки были широко раскинуты, лишь приклады, принявшие направление, параллельное земле, едва заметно подрагивали.   Подержав таким образом ружья изрядное время, он бережно опустил их на землю.   По толпе пронесся одобрительный шепот, потом послышались просьбы:   - Матрос, чего-нибудь еще этакое покажи...   Китаев, возвышавшийся белокурой головой над толпой (только дед был почти такой же высокий), огляделся и, раздвинув зрителей, направился к новенькому срубу, стоявшему недалеко от конюшни.   Наклонившись, он поднял топор и, обтесав деревяшку, сделал клин.   Все с некоторым недоумением и нетерпеливым возбуждением ждали развития событий.   Китаев двумя-тремя точными ударами обушка вогнал клин в стену конюшни. Мотнув головой в сторону глазевших мужиков, уронил первое за все выступление слово:   - Выдерни!   Тут же нашлось множество желающих, пытавшихся вытянуть или хотя бы расшатать клин, лишь малой частью своей выходивший из стены. Когда с десяток мужиков, а затем мальчишек безуспешно испытали свои силы, Китаев двумя пальцами шутя выдернул из бревна клин.   Все так и ахнули. Даже сдержанный дед покачал головой:   - Невероятно!   - Китаев, ты монстр! - с восторгом произнес отец.- И все-таки это невозможно. Позволь, я на этот раз сам забью клин, а ты выдернешь...   Китаев, сдержанно улыбнувшись, молча протянул отцу здоровый строительный гвоздь. Отец тем же обушком вколотил его в стену чуть не по самую шляпку. Зрители с нетерпением и восторгом дышали Китаеву в спину.   - Неужто выдернешь? - Дед недоверчиво покачал головой. Он на всякий случай подергал намертво сидевший в стене гвоздь.   - И клешшами не вытянешь, куды там руками! - сказал старый солдат Ерофеич. На память о верной службе России у  него  болтался пустой рукав истрепанной кацавейки, а грудь украшал крест.   Китаев огляделся, увидал Вовку и, польщенного вниманием, поманил к себе. Ни слова не говоря, он залез двумя пальцами в левый карман его брючишек и вынул оттуда носовой платок - сам он такую роскошь не держал, полагая, что от ношения носового платка развивается насморк и прочие опасные заболевания. У самого Китаева за всю жизнь насморка не было ни разу. Как, впрочем, и других недугов.   Он приложил платок к шляпке гвоздя, наклонился и вдруг, вцепившись в шляпку зубами, начал вытягивать его из бревна, пока гвоздь не вылез целиком.   - Чудо! - ахнула толпа. Многие со страху крестились. Китаев аккуратно свернул платок вчетверо и протянул его Вовке.   Он опять держал в руке гвоздь, словно примеряясь к важному делу. Коротко взмахнув, богатырь наполовину всадил гвоздь в стену. Затем с непостижимой легкостью, лишь нажимая большим пальцем, вогнал его до шляпки.   Все в очередной раз ахнули, а Ерофеич в восторге произнес:   - Невируятно!   Затем стал приставать к матросу:   - Ты, матрос, могешь энтот сруб от земли отвалить? Китаев, не проронив ни звука, снял с солдата рваный треух, подошел к громадному срубу, подсел, уцепился за нижний край одной рукой, поднатужился и оторвал его от земли. Положив на землю шапку, он опустил сруб на землю.   Ерофеич схватился за непокрытую плешивую голову:   - Шапку, говорю, верни... Ты, паря, не шуткуй, шапка - она мне нужная одежда! У мене другой не имеется...   Толпа весело гоготала, даже на лице Китаева проскользнуло подобие улыбки. Он вновь поднял угол сруба, Ерофеич нырнул под него и водрузил треух на привычное место, прикрыв плешь. Так куда способнее! А то - под сруб...   Деревенский люд расходился по домам, и долго народ качал головами:   - Вот тебе и матрос! Чудо! Диво дивное...     *   *   *     Утром Вовка проспал до третьих петухов. Когда открыл глаза, солнце стояло высоко. Схватив краюшку хлеба и на ходу кусая ее с жадным аппетитом, полный молодой свежести, преизбытка здоровья и той веры в счастливое завтра, что бывает лишь в юные годы, он побежал искать Китаева.   Тот вместе с дедом хлопотал возле сруба, делал дело наиболее тонкое и сложное - столярку: дверные коробки и оконные переплеты. Руководил дед. Китаев охотно выполнял его распоряжения как более опытного и сведущего в этом деле.   Потом присели на бревно отдохнуть. Вовка стал приставать:   - Дядя Китаев, покажи еще фокус.   Когда мальчишка надоел матросу, тот взял большой строительный гвоздь и аккуратно свернул его кольцом вокруг своего пальца.   - Вот это сила! - в восторге воскликнул Вовка.- А меня научи так делать! Ну, Китаев, пожалуйста... Я тебе буду всякий раз из погреба молоко носить.   Дед, наблюдая эту картину, тихо посмеивался.   - Если бы у матроса был серебряный рубль, так он его в трубочку двумя пальцами свернул,- сказал он.- Сам видел!   Китаев разогнул гвоздь. Вовка тут же подхватил его и стал пытаться сделать с ним то же, что сделал прежде матрос,- скрутить в кольцо. Гвоздь был толстенный и не поддавался.   - Я на что был смолоду здоров, не хуже, поди, Китаева, но монеты и железные полосы гнуть так и не научился...- признался дед.- Тут какая-то особая сила  в  руках  нужна.   Китаев согласно кивнул головой. Потом быстро поднялся, взял Вовку за руку и повел к дому. Внимательно оглядев заднюю стену, он на самом верхнем ряду увидал в бревне глубокую трещину.   - Держись, сколько  выдержишь! - приказал Китаев и поднял Вовку вверх.   Тот запустил пальцы в щель и беспомощно повис.   - Чего дальше? - прохрипел  он.- Пальцы  болят, слышишь, Китаев?   - Пусть болят. Виси! - жестко сказал Китаев. Поболтавшись еще  несколько  мгновений,  Вовка  неловко полетел на землю.   - Сам попробуй! - сердито сказал Вовка.   Китаев разглядел под высокой стрехой, недалеко от ласточкиных гнезд, еще более узкую щель, самым невероятным образом добрался до нее по стене, цепляясь за кругляши бревен и расщелины, и намертво уцепился. Он висел бесконечно долго - так по крайней мере казалось Вовке, спокойно и расслабленно, как полотенце на гвоздике. Даже прикрыл глаза и, казалось, впал в дремотное состояние.   - Смотри! - вдруг проговорил он.   То, что увидал Вовка, поразило его едва не насмерть: Китаев, державшийся на самых кончиках пальцев, стал подтягиваться, скользя грубой домотканой рубахой (Дуняшка сшила!) по почерневшим от долгого стояния на солнце и воздухе, дожде и морозах бревнам.   Опустившись на землю, матрос подул на кончики пальцев:   - Зашлись слегка, давно так не делал! - признался он и улыбнулся вдруг во весь свой широкий рот.   - Дядя Китаев, подсоби! - Вовка прыгал у стены, тянул вверх руки. Китаев поднял его под застреху, Вовка засунул пальцы в щель - <ту самую>! Он повис, и лицо его было полно отваги и решимости. Оно говорило: <Буду таким, как матрос Китаев!>  Потом, опустившись с помощью друга на землю, он, как матрос, деловито дул на пальцы и приговаривал:   - Зашлись, собаки!   -Когда научишься в таком положении подтягиваться раз пятнадцать-двадцать,- заверил Китаев,- тогда разогнешь подкову. Когда подтянешься на кончиках пальцев раз тридцать, будешь гнуть монеты.   - Научусь!  - самоуверенно сказал Вовка.- Каждый день буду упражняться, через дня три начну подтягиваться.   Чтобы гнуть монеты или рвать колоду карт, сила нужна особая,- произнес длинную речь Китаев.- Фаланги пальцев должны быть крепкими.   Он помолчал, словно для продолжения разговора ему нужно было собраться с силами.   - Для начала надо хорошо отжиматься от земли на кончиках пальцев. Раз по пятьдесят. Затем научиться долго висеть - опять на кончиках пальцев. Да и для того, чтобы в росте прибавить,- очень помогает! - висеть и подтягиваться. И прыгать вверх - тоже быстрей вырастешь.   - А может, корешок надо есть какой-нибудь секретный? - таинственным шепотом спросил Вовка.- Ты ел такой? Может, в лесу растет?   - Я молока много пил, когда был таким, как ты. И морковь кушал,- поделился своими секретами Китаев.   Вовка побежал на кухню:   - Дуняшка, дай морковь побольше! А Китаеву - молока...   Грызя морковь, Вовка спросил:   - Китаев, а ты небось драться мастак! Хоть бы меня научил... А то война начнется, пойду на врагов, а патроны кончатся. А я приемов не знаю. Возьмут меня враги в плен,- фантазировал Вовка,- сам первый заплачешь: <Зачем Вовку не учил драться...>   - Покажу приемы, - согласился Китаев. - Каждый мужчина должен в опасности чувствовать себя уверенным. Научу и защите от удара ножом.   ...Слово мальчишка старался держать: отжимался на самых кончиках пальцев так, что слезы от боли текли по щекам, ныли руки. Изводил себя на стене, пытаясь научиться подтягиваться. И он первый раз подтянулся через три недели после начала занятий. Но это было лишь начало...   Матрос тоже не подвел: показал приемы из своего борцовского арсенала, почерпнутого в тавернах далеких стран, на палубах разных кораблей.   А в тот раз подошел дед, позвал на работу. Вовка вызвался помогать Китаеву. Трудовой день быстро катился  к вечеру.   * * *   Вечером Китаев и Вовка отправились гулять. Они далеко ушли от жилья. Матрос рассказывал о морской жизни, об опасных приключениях. О том, какая тоска наваливается иногда на берегу, когда хочется вдохнуть воздух, напоенный запахом соленой волны и водорослей, ощутить под собой качающуюся палубу.   <Буду моряком!> - решил про себя Вовка. Не знал он, что судьба распорядится иначе и он станет знаменитым журналистом, напишет книги, рассказывающие о прекрасной жизни старой исконной Руси.   ...Они возвращались домой уже затемно. В небе сказочно ярко горели бриллианты крупных звезд. В черной провальной пустоте мироздания таились многие неразгаданные тайны, которые, вероятнее всего, и разгадывать не следует.   Главным из всего этого необъятного мира было то, что стояла в лесной глуши маленькая русская деревушка, где жили чистой, бесхитростной и трудолюбивой жизнью те, кто кормил и себя, и других, находившихся в невиданных и ненужных для блага этих крестьян городах.   Эта трудовая, грубая и честная жизнь давала смысл их существованию, несла она им силу, здоровье, долголетие.   В последнем классе я уже сгибал легко серебряные пятачки и с трудом гривенники, но не хвастался этим. Раз только, сидя вдвоем с отцом, согнул о стол серебряный пятачок, а он просто, как будто это вещь уж самая обыкновенная, расправил его, да еще нравоучение прочитал:   - Не делай этих глупостей. За порчу казенной звонкой монеты в Сибирь ссылают.     Владимир Гиляровский       "С кем поведешься, от того и наберешься>. Замечательная поговорка! Как важно с малых лет встретить человека, который наставит на верный путь, научит отличать добро от зла, привьет любовь к труду и здоровым занятиям.   Владимир Алексеевич Гиляровский всю жизнь помнил уроки, которые он получил от своего воспитателя Василия Югова - матроса Китаева.   Уже в почтенные годы известный бытописатель вспоминал:   <Матрос Китаев. Впрочем, это было только его деревенское прозвище, данное ему по причине того, что он долго жил в бегах в Японии и в Китае. Это был квадратный человек, как в ширину, так и вверх, с длинными, огромными обезьяньими ручищами и сутулый. Ему было лет шестьдесят, но десяток мужиков с ним не могли сладить: он их брал, как котят, и отбрасывал от себя далеко, ругаясь неистово не то по-японски, не то по-китайски, что, впрочем, очень смахивало на некоторые и русские слова.   Я смотрел на Китаева, как на сказочного богатыря, и он меня очень любил, обучал гимнастике, плаванию, лазанью по деревьям и некоторым невиданным тогда приемам, происхождение которых я постиг десятки лет спустя, узнав тайну джиу-джитсу. Я, начитавшись Купера и Майн-Рида, был в восторге от Китаева, перед которым все американские герои казались мне маленькими. И действительно, они били медведей пулей, а Китаев резал их один на один ножом. Намотав на левую руку овчинный полушубок, он выманивал, растревожив палкой, медведя из берлоги, и, когда тот, вылезая, вставал на задние лапы, отчаянный охотник совал ему в пасть с левой руки шубу, а ножом в правой руке наносил смертельный удар в сердце или в живот.   Мы были неразлучны. Он показывал приемы борьбы, бокса, клал на ладонь, один на другой, два камня и ударом ребра ладони разбивал или жонглировал бревнами, приготовленными для стройки сарая. По вечерам рассказывал мне о своих странствиях вокруг света, о жизни в бегах в Японии и на необитаемом острове. Не врал старик никогда. И к чему ему врать, если его жизнь была так разнообразна и интересна>.   * * *   Медвежья охота... Вот это проверка всех качеств, уважаемых людьми, особенно молодыми: выдержки, мужества, верности руки и главное - хладнокровия.   Матрос Китаев так внушал Володе:   - Будь здоров, как Илья Муромец, будь у тебя самая лучшая тульская двустволка, но если кишка тонка, дух слаб и руки дрожат - лучше дома чай с клюквой пить. Медведь трусости не прощает.   Когда Володе исполнилось четырнадцать лет, старшие, которым надоели его просьбы, дядя Николай Разнатовский и матрос Китаев, взяли его - тайком от деда! - на охоту.   - Ты будешь стрелять первым! - заявил Китаев.- Добыча должна быть твоей.   ...Великолепная резвая тройка поначалу весело несла наших охотников по накатанной дороге. Но вот завьюжило, солнце закрылось низкими тяжелыми тучами. Миновали старую мельницу. Дорога сделалась тяжелой. Гривы и хвосты лошадей стало заносить на сторону. Мороз пробирался через тулупы. В лицо бросало сухим, колючим снегом.   - Эко, понесла нас нелегкая! - ворчал Китаев, плотней заворачиваясь в бараний тулуп и налегая на Володю, норовя загородить его с ветреной стороны.   - До ближайшего жилья не доберемся! - вторил ему Разнатовский.- Может, вернемся, пока не поздно?   Лишь Володя, куражась, посмеивался:   - Не бойтесь, со мной не пропадете! Авось доберемся...   И хотя пурга жестко хлестала в лицо, забивая дыхание, но юный оптимист оказался прав. Дорогу, с которой Разнатовский раза два сбивался, лошади находили сами. Ветер стал дуть в спину, что-то зачернело на горизонте. Тройка пошла живей и скоро выкатила к небольшому лесничьему хозяйству.   Лесник, старый матерый охотник, с глубоким белым шрамом поперек лба и слегка вывернутым белком глаза - отметина, которую ему некогда оставил медведь,- напоил гостей горячим чаем. А после рассказал о том, что нынче попадаются шатуны - медведи, не залегшие на зиму в берлогу, особо опасные для людей. У него такой задрал корову, пока сам хозяин ходил с ружьем по лесу.   - Вот и разберись, кто за кем бегает,- осклабил щербатый рот старик.- Опасная нынче охота! - добавил он.- Малец-то, того, не заробеет? Может, у меня переждет?   Володя так и вскинулся:   - Я заробею? Да я!..   Китаев даже засмеялся, наблюдая его обиду.   - Не ерепенься! - миролюбиво положил он руку на Воло-дино плечо.- Влез по пояс, полезай по горло. Не будешь покойник, так будешь полковник.   Решили добраться до лесной сторожки и там заночевать.   Тройку оставили у лесника. Сам он запряг розвальни, и заскрипели они по узкой лесной дороге, засыпанной снегом. Ели выпирали свои лохматые ветви прямо на дорогу, перегораживая ее. Приходилось то и дело защищать лицо руками или, увертываясь от иглы, утыкаться в медвежий полог.   Отмерив двенадцать верст, охотники оказались у лесной сторожки. Здесь они выспались, а ранним утром, перекусив мясом и хлебом, выпив по кружке крепкого душистого чая, отправились в чащобу. Разнатовский дал Володе свой штуцер, из которого ему и прежде приходилось стрелять, но только в цель - для тренировки и чтобы освоить оружие.   Надели широкие, казавшиеся неудобными тяжелые лыжи. Бывалый лесник шел первым, безошибочно находя под наметенным снегом старую, крепко наезженную лыжню.   Вдруг он остановился и молча, словно медведь мог услышать, показал рукой куда-то влево от лыжни. У Володи екнуло сердце: он увидал гору бурелома и вокруг нее хорошо утоптанный снег. Хотя вчерашняя метель местами нанесла свежие сугробы,  но все же место для охоты  было в  полном  порядке.   Сняли лыжи и еще разок дружно потоптали снег на месте будущего сражения.   Володя оглянулся. Лесник своим вывернутым белком глядел в патронташ, отбирая меченые патроны. Дядя сглатывал кадыком, явно переживая грядущие события. Китаев, как всегда, с каменным лицом стоял у сосны, облокотившись на нее плечом. Стань сюда! - коротко скомандовал лесник, которого Володя сразу же, после его шуток, сильно невзлюбил. Теперь, неохотно подчиняясь его требованиям, нарочито медленно, вразвалку, занял свое место близ толстой сосны, как раз шагах в восьми от торчавшего корня поваленной ели.   Это и было страшное место берлога. Там, пока еще не разбуженный, мирно спал медведь. За спиной Володи, видать, для его безопасности, расположился Китаев. За широкий кожаный пояс, который старый моряк уже много лет надевал всякий раз, когда шел на охоту, он приладил длинный, до бритвенного состояния заточенный нож. В руках Китаев держал рогатину, которая по сравнению с его гигантской фигурой казалась игрушечной.   - Ну, начинаем?   - С Богом!  - кивнул головой Разнатовский. Руки его заметно дрожали.   Лесник истово, уже не по привычке, а со всей серьезностью отношения к делу, к которому готовился, перекрестился. За ним осенили себя крестным знамением и все остальные участники опасного предприятия.   Лесник взял в правую руку стоявший возле маленькой елочки длинный шест, влез на кучу бурелома и воткнул его под коренья вывороченной вековой ели. Несколько раз он как-то ожесточенно двинул шестом вверх-вниз.   У Володи зашлось дыхание. И все же любопытство наблюдательного человека взяло верх: он оглянулся на Китаева. Как он   там, неужели и сейчас может на своем лице сохранять железную маску спокойствия?   Но то, что увидал Володя, поразило его больше, чем если бы сейчас из берлоги вылез не матерый медведище, а Шамаханская царица. Китаев, даже не глядя на страшное место действия, с интересом наблюдал красавицу белочку, живо лущившую над его головой еловую шишку и сыпавшую вниз, чуть не в лицо, мелкую шелуху.   Но вот щелкнули взводы курков.   - Не плошай, целься в лопатку! - громко сказал, обращаясь к Володе, Разнатовский.- Не горячись, этот медведь твой!   Теперь, в минуту опасности, дядя был спокоен и улыбчив. Китаев не сказал ничего, только встал еще ближе к Володе. Между тем лесник энергично продолжал свое дело, тыча шестом в берлогу.   В этот момент под снегом раздалось могучее глухое рычание, сонное, почти миролюбивое. Лесник, как артист цирка, уперевшись шестом в снег, оттолкнувшись от дерева, перелетел к охотникам.   Из-под снега, приподымая сухие еловые ветви, зацепив корень ели и шатнув ее ствол, лежавший на земле, почти до середины своего гигантского роста показался медведь.   Володя, обещавший себе, что в эту минуту он обязательно окинет любопытным взглядом всех тех, кто был с ним, чтобы запомнить их позы и мужественное выражение лиц, уже не соображая ничего, кроме единственного дела, которое заключалось в том, что надо стрелять, стрелять в это чудовище, выползшее из страшных лесных недр, нажал оба курка.   Одновременно с громом выстрела раздался и страшный рев. Молодой охотник беспомощно привалился к сосне. Он почти ничего не сознавал из происходившего, а застлавший воздух пороховой дым мешал ему разглядеть главное: что с медведем?   Первым обнял его Китаев:   - Браво, молодец! Уложил наповал!   И он тут же вспрыгнул в яму, где истекал кровью медведь. Ни медведя, ни Китаева Володя не видел. Только из берлоги подымался легкий пар.   Разбросали снег, на помощь к Китаеву пришел лесник. Они вдвоем пытались поднять громадную тушу зверя.   - Да помогите! - крикнул лесник срывающимся голосом. Володя спрыгнул в глубокую яму, подставил под тушу не по-детски сильное плечо...   Когда медведя подняли, Володю бросились поздравлять за меткую стрельбу: обе пули точно попали в сердце.   Ха-рош! - протянул довольный воспитанником Китаев.- Шестнадцать пудиков потянет! - точно предсказал он.- Вот ты какой, Вовка...   Юный Гиляровский, у которого главным трофеем до этого числился матерый волк, убитый прошлым летом, был на седьмом небе от счастья. Теперь даже старый лесник каялся ему добрым и славным.   Целую неделю Володю все поздравляли как настоящего героя. О подвиге Гиляровского узнали и в гимназии, куда после рождественских каникул он вернулся. На него указывали как на замечательную личность:   - Медведя убил!   А преподаватель истории и географии Соболев уважительно похлопал Володю по плечу:   - Ты настоящим Геркулесом стал. Всех учителей перерос. Надо же, медведя уложил... Богатырь!   Помолчав, Соболев добавил:   - Ты знаешь кто? Ушкуйник! Никитушка Ломов! Гиляровский понимал, что ушкуйник - значит разбойник,   но кто такой Никитушка Ломов - юному охотнику это было неизвестно. Об этом Володя тут же спросил учителя:   - Николай Яковлевич, а кто такой Ломов?   - Если не знаешь, дам почитать одну книжечку... Чернышевский написал.   На следующий день Соболев принес Володе <Что делать?>, книгу в то время почему-то запрещенную. Порой власти запрещают книги по таким причинам, которые нормальный разум понять не в состоянии.   Но из чтения этой книги вышла большая история. Об этом - позже.   Гиляровский признавался, что он <зачитывался этим романом. Неведомый Никитушка Ломов, Рахметов, который пошел в бурлаки и спал на гвоздях, чтобы закалить себя, стал моей мечтой, моим вторым героем. Первым же героем все-таки был матрос Китаев>.   * * *   Как-то прогуливался Володя возле своего дома. Впереди него бежала собака Жучка, верный страж дома Гиляровских. Вдруг из-за угла выскочил какой-то черномазый мальчишка и стукнул Жучку палкой.   - Ах ты, негодяй! - кровь вскипела у Володи. Его всегда возмущала жестокость, неважно по отношению к кому - к человеку или животному.   Мальчишка дал деру, но Володя догнал его и устроил приличную трепку.   Впрочем, ребята тут же разговорились. Мальчишку звали Оськой, он был сыном циркача, выступавшего под мудреным именем <Араба Кабила Гуссейн Бен-Гамо>. Началась дружба, которую поддерживал этот самый Кабила. Он обучал своего сына цирковому искусству, и тот уже принимал участие в представлениях как гимнаст.   Циркач стал <выламывать> и Гиляровского. Через два месяца он отлично работал на трапеции, делал сальто-мортале и ловко запрыгивал на скачущую лошадь.   Занятия эти продолжались года два. Многие тайны циркового мастерства постиг за это время Володя, стал еще крепче и ловчее.   <Впоследствии не раз в жизни мне пригодилось цирковое воспитание, не меньше гимназии. О своих успехах я молчал и знание берег про себя. Впрочем, раз вышел курьез. Это было на Страстной неделе, перед причастием. Один, в передней гимназии, я делал сальто-мортале. Только что, перевернувшись, встал на ноги,- передо мной законоучитель, стоит крестит меня,- писал Гиляровский.   - Окаянный, как это они тебя переворачивают? А ну-ка еще!..>   Законоучитель был уверен, что гимназиста крутит <нечистая сила>. Убедившись, что гимназист делает это по своей воле, он обрадовался и пригласил его к себе домой: <Матушка да ребята мои пусть посмотрят... А я думал уж - они в тебя, нечистые, вселились  да поворачивают... Крутят тебя>.   *  * *   В июне 1871 года семнадцатилетний Гиляровский бежал из дома. Как и герой романа Чернышевского <Что делать?>, Володя пошел в бурлаки. Так книга, случайно попавшая в руки гимназисту, перевернула его судьбу: из солидного, вполне обеспеченного дома он разом опустился на социальное дно.   Для начала, для закалки проделал он путь пешком от Вологды до Ярославля. Это уже было подвигом, если вспомнить, что в тот год на Волге участились случаи заболевания холерой. Позже, когда Володя с ватагой тянул баржу, он узнал, что тот, чье место он занял в лямке, лежит на расшиве под кичкой. Да, бурлак умер от холеры, и тело его спрятали, ибо хоронить в городе боялись, как бы полиция не сделала какую-нибудь задержку. А пока что Володя ходил вдоль волжского берега и допрашивал встречных, где ему найти бурлаков.   Над гимназистом смеялись и пальцем показывали на достижения науки и техники: на Волге весело пускали дым пароходы - пассажирские или грузовые, тянувшие баржи.   Но все же упрямый гимназист нашел оравушку четверых загорелых оборванцев в лаптях, покидавших трактир. Они несли в руках штоф и искали местечко поудобней, чтобы устроить небольшой банкет.   Причем знакомство с компанией гуляющих бурлаков произошло в лучших традициях дна. Тут же после знакомства Гиля-   ровскому было предложено: <Айдате на базар, сейчас тебя обрядить надо... Коньки брось, на липовую машину станем!>   Сапоги продали за три рубля. Взамен Гиляровский обзавелся лаптями. Познакомили с ватагой. Накормили ужином: кашицей с соленой судачиной. Ночевал вместе с другими на песке возле прикола. Это были те самые знаменитые лямочники, о которых  еще Некрасов  писал: <То  бурлаки  идут  бечевой...>   Ночью жрали комары, мешала мошкара, особенно когда дым от костра несся в другую сторону. Чтобы спасти лицо, приходилось его зарывать в песок. Пробудился от толчка в бок:   - Вставай, братва, вставай...   Закоченевшее за ночь тело отогревали весьма своеобразным и страшным завтраком: приказчик наливал железную кружку мутной сивухи. На <закуску> некоторые пили воду - прямо из Волги.   Потом <хомутались> - впрягались в бечеву. С надрывом пели <Дубинушку>, пытаясь сдвинуть с места тяжеленную расшиву. Но все-таки растолкали, пошла, пошла по Волге-матуш-ке...   Сами бурлаки, напрягаясь до предела, топали вдоль берега - то хлюпали по колено в болоте, то, чертыхаясь и проклиная все на свете, путались в прибрежных кустах.   Богатырское сложение, открытое, благородное лицо Гиляровского, пришедшего <тянуть лямку> не ради куска хлеба, а ради сочувствия к обездоленным, вызвали уважительное отношение ватаги.   <Мне посчастливилось... - вспоминал Гиляровский, - меня сразу поставили третьим, за  подшишечным  Уланом, сказав:   - Здоров малый - этот сдержить! И Улан подтвердил: сдержить!   И приходилось сдерживать - инда икры болели, грудь ломило и глаза наливались кровью.   - Суводь, робя, держись. О-го-го-го...- загремело с расшивы, попавшей в водоворот.   И на повороте Волги, когда мы переваливали песчаную косу, сразу натянулась бечева, и нас рвануло назад.   - Над-дай, робя, у-ух! - грянул Костыга, когда мы на момент остановились и кое-кто упал.   - Над-дай! Не засарива-ай!... - ревел косной с прясла.   Сдержали. Двинулись, качаясь и задыхаясь... В глазах потемнело, а встречное течение - суводь - еще крутило посудину...   А тут еще десяток мальчишек с песчаного обрывистого яра дразнили нас:   - Аравушка! Аравушка! Обсери берега!   Но старые бурлаки не обижались, и никакого внимания на них.   Что верно, то верно, время холерное!>   Прошел первый и оченьтяжелый бурлацкий день. Не раскаивался ли юноша, что ухватился за бурлацкую лямку? Сам он пишет так об этом:   <Устал, а не спалось. Измучился, а душа ликовала, и ни клочка раскаяния, что я бросил дом, гимназию, семью, сонную жизнь и ушел в бурлаки. Я даже благодарил Чернышевского, который и сунул меня на Волгу своим романом <Что делать?>.   Впрочем, постоянно добром вспоминал и атлетические уроки матроса Китаева. Без той физической подготовки, которую тот дал гимназисту, не сдюжил бы семнадцатилетний хлопец в ватаге.   Любопытно, что Гиляровский проделал по Волге тот же путь, что и герой романа Чернышевского, прошедший <от Дубровки до Рыбинска>, только в обратном направлении, сверху вниз, подражая благородному Рахметову, желавшему быть <работником всяких здоровых промыслов>.   Как бы то ни было, стал гимназист своим среди бурлацкой братии. Прошлым здесь хвалиться было не принято - <на всякий случай>, да и различных <подвигов>, за которые закон карал сурово, числилось за ватажниками множество. Имен своих, поди, многие не помнили - пользовались <кликухами>.   Гиляровского называли <Алеша Бешеный>. Алексеем назвался по имени отца, а Бешеным прозвали за неистощимую энергию. <Я к концу путины совершенно пришел в силу и на отдыхе то на какую-нибудь сосну влезу, то вскарабкаюсь на обрыв, то за Волгу сплаваю, на руках пройду или тешу ватагу, откалывая сальто-мортале, да еще переборол всех по урокам Китаева>.   Прошел Володя всю путину, доказал себе и людям и характер крепкий, и силу богатырскую. Отправился он вместе с друзьями в трактир, где крючники собирались. Заняли стол перед распахнутым окном, в которое виднелись необъятные волжские просторы, тысячи людей, снующих по причалу и набережной, в десять рядов стоявшие суда с хлебом, сотни грузчиков с кулями и мешками торопливо бегали по сходням.   Заказали рубца, воблы да яичницу в два десятка яиц.   - С привалом!   В этот момент в трактир ввалились три широкоплечих богатыря в красных жилетках, обшитых галунами, в рваных картузах. Сразу видать - народ тертый, бывалый!   Вскочили спутники Володи, стали с пришедшими обниматься, целоваться - встретились старинные друзья.   Познакомились и с Володей. Кликухи серьезные: Петля, Ба-лабурда... Жмут руку своими железными лапами.   - Удалой станишник выйдет! - кивнул головой Костыга на Володю.- Крепкий парень, с характером.   Вошедшие с сомнением покачали головой:   - Жидковат! - Балабурда сделал кислое лицо. - Ручонка-то бабья.   Взыграла молодая кровь, заскрипел зубами за оскорбленное самолюбие Гиляровский.   <Мне показалось это обидным, - признавался он позже. - На столе лежала сдача - полового за горячими кренделями и за махоркой посылали. Я взял пятиалтынный и на глазах у всех согнул  его пополам - уроки  Китаева - и  отдал  Балабурде:   - Разогни-ка!   Дико посмотрели на меня, а Балабурда своими огромными ручищами вертел пятиалтынный.   - Ну тя к лешему, дьявол! - и бросил.   Петля попробовал - не вышло. Тогда третий, молодой малый, не помню его имени, попробовал, потом закусил зубами и разогнул.   - Зубами. А ты руками разогни, - захохотал Улан.   Я взял монету, еще раз согнул ее, пирожком сложил и отдал Балабурде, не проронив ни слова. Это произвело огромный эффект и сделало меня равноправным>.   Далее события развивались стремительно и даже увлекательно. Оказалось, что Петля и Балабурда работают грузчиками в Рыбинске, а верховодит ими знаменитый разбойник Репка, про которого Костыга еще прежде все уши прожужжал Гиляровскому.   Услыхав про Репку, Костыга даже подпрыгнул и от восторга чувств грохнул кулачишем по столу:   - Как, Репка?!   Петля поведал, что Репка сбежал из Сибирской тюрьмы и пробирался на Черемшаны, где у него в лесу была зарыта <поклажа> - гора золота и серебра.   Разудалый Петля, случайно встретивший разбойника в Самаре, отговорил Репку:   - Золото не убежит, оно в земле лежит. Веселья для-ради айда вместе в Рыбне крючничать... А зимой и в скит можно!   Так и сделали, на народе жизнь все веселее. Отобрал Репка с помощью друзей человек сорок знакомых бурлаков и грузчиков, устроил невиданную дотоль артель. Работала она споро, работу делала хорошо и честно, но и зарабатывала больше. Все самые сильные артельные люди - батыри красовались в жилетках красного сукна. Они обшивались золотым или серебряным галуном - это зависело от силы батыря. Артель Репки держалась обособленно, имела общий котел и питалась куда лучше против других.   Гиляровский со своими новыми друзьями обязательно попал бы в эту передовую артель, откуда парню открывалась бы, по его собственному позднему признанию, прямая дорога в разбойники. Но кто-то донес на Репку, и этого ушкуйника заковали в кандалы и посадили в одиночку тюремного замка.   Артельный народ - верные друзья Репки, подкупили тюремного писаря, и тот сообщил, что Репку отправят в Ярославль только зимой и там будут судить в окружном суде. Постановили выручить Репку, а для этого следовало работать и собирать деньги.   Так Гиляровский стал портовым грузчиком. Сам он писал об этом:   <Дня через три я уже лихо справлялся с девятипудовыми кулями муки и, хотя первое время болела спина, а особенно икры ног, через неделю получил повышение: мне предложили обшить жилет золотым галуном. Я весь влился в артель и, проработав с месяц, стал чернее араба, набил железные мускулы и не знал устали. Питались великолепно... Заработки батыря первой степени были от 10 до 12 рублей в день... Да я никакого значения деньгам не придавал, а тосковал только о том, что наша станица с Костыгой не состоялась, а бессмысленное таскание кулей ради заработка все на одном и том же месте мне стало прискучивать>.   Из всех развлечений было одно - козел-пьяница. Да, был такой, ежедневно приходивший к артельному обеду. Если ему не вливали в глотку стакан перцовки, он рогами разбивал бутыль. Порочное животное!   Проработав месяц в артели, Володя, жалея родных, написал им, что работает в Рыбинске, всем доволен и к зиме прибудет домой.   Но отец зимы ждать не стал, приехал сам и забрал блудного сына. Сели они на пароход <Велизарий>, где отец встретил своего давнего знакомого - капитана Егорова.   Тот сразу предложил:   - Пусть Володя к нам юнкером в полк поступает! Из такого атлета прекрасный юнкер выйдет.   В сентябре 1871 года Володя на законных правах облачился в мундир вольноопределяющегося: с галунами на рукавах и воротнике, на погонах белели поперечные басончики. Это было время военных реформ, и юнкеров переименовывали в вольноопределяющихся.   Началась жизнь солдатская. В пять утра дневальный подавал голос:   - Шестая рота, вставай!   Барабанщик играл <утреннюю зорю>. Начинались умывание, одевание, завтрак. Потом шла учеба фронтовой службе, словесности, гимнастике, ружейным приемам, маршировке. Фех-товались на штыках. Это занятие требовало выносливости. Учились меткой стрельбе. Проштрафившихся солдат пороли розгами.   Гиляровский, несмотря на юный возраст, отличался силой и ловкостью, смекалкой и дисциплинированностью. Он был лучшим строевиком. Командир полка назначил Гиляровского взводным, занимал и должность фельдфебеля. Пробыв в военном обучении два года, Володя был отличен: он удостоился чести быть направленным в Московское юнкерское училище, располагавшееся в роскошном дворце в Лефортове.   Здесь учение было поставлено отлично.   Но сделал Гиляровский доброе дело и был за него наказан. В день своего рождения, 26 ноября, был он в увольнительной. Зашел вечерком, перед самым возвращением в училище, в городской сад и здесь получил <подарок> - он наткнулся на подкинутого ребенка.   Время отпускной кончалось, и Володя с ребенком явился прямо в училище. У начальства это вызвало неудовольствие, и спасителя младенца ни с того ни с сего отчислили в полк <п^ распоряжению начальства без указания причины>.   Вернувшись в полк, Володя вскоре подал рапорт об отставке Заговорило оскорбленное самолюбие, а больше того - желание поплавать матросом, увидать свет.   Начались новые приключения.   * * *   К отцу возвращаться он не мог - не позволяла гордость. Зато написал ему письмо: <Поступаю в цирк>.   Цирка не было, денег не было, крыши над головой - тоже. Ходил, обивал пороги магазинов, контор, гостиниц, все искал место <по письменной части>. В ответ звучали лишь отказы, а то и дерзости:   - Шляются тут всякие...   Наконец повезло. На окраине города, в Лефортовской военной прогимназии, бывшей прежде школой кантонистов, Гиляровского приняли на работу: <дрова колоть, печи топить, за опилками съездить на пристань, шваброй полы мыть>.   Жизнь открывала новую страницу.   Для начала было неплохо: Володю досыта накормили, дали угол. Наутро, соскучившись по работе, тер шваброй гимнастический зал.   А дальше - очередное приключение. Закончив уборку, Володя решил воспользоваться пустовавшим залом. Он вспрыгнул на высокую гимнастическую перекладину и стал крутить <сан-туше>, или, проще говоря, <солнышко>. Затем при соскоке лихо выполнил сальто-мортале и четко приземлился, вполне довольный собой.   И вдруг... вдруг в зале раздались бурные аплодисменты. Оказывается, на занятия пришла группа учащихся, а Володя, увлекшись турником, их не заметил - мальчишек, глядевших на него с неподдельным восторгом:   - Вот это дядька! А ну-ка еще!   Слух о замечательных гимнастических способностях нового уборщика моментально разнесся по гимназии.   <На другой день во время большой перемены меня позвал учитель гимнастики, молодой поручик Денисов, и после разговоров привел меня в зал, где играли ученики, и заставил меня проделать приемы на турнике, и на трапеции, и на параллельных брусьях; особенно поразило всех, что я поднимался на лестницу, притягиваясь на одной руке. Меня ощупывали, осматривали, и установилось за мной прозвище:   - Мускулястый дядька.   Денисов звал меня на уроки гимнастики и заставлял проделывать разные штуки.   А по утрам я таскал на себе кули опилок, мыл пол, колол дрова, вечером топил четыре голландских печи, на вьюшках которых школьники пекли картошку...   Никто мне, кажется, не помог так в жизни моей, как Китаев своим воспитанием. Сколько раз все его науки мне вспоминались, а главное, та сила и ловкость, которую он с детства во мне развил.   Вот и здесь, в прогимназии, был такой случай. Китаев сгибал серебряную монету между пальцами, а мне тогда завидно было. И стал он мне развивать пальцы. Сперва выучил сгибать последние суставы, и стали они такие крепкие, что другой всей рукой последнего сустава не разогнет; потом начал учить постоянно мять концами пальцев жевку-резину - жевка была тогда в гимназии у нас в моде, а потом и гнуть кусочки жести и тонкого железа...   - Потом придет время, и гривенники гнуть будешь. Пока еще силы мало, а там будешь. А главное, силой не хвастайся, знай про себя, на всяк случай, и никому не рассказывай, как что делаешь, а как проболтаешься, и силушке твоей конец, такое заклятие я на тебя кладу...   В последнем классе я уже сгибал легко серебряные пятачки и с трудом гривенники, но не хвастался этим. Раз только, сидя вдвоем с отцом, согнул о стол серебряный пятачок, а он просто, как будто это вещь уж самая обыкновенная, расправил его, да еще нравоучение прочитал:   - Не делай этих глупостей. За порчу казенной звонкой монеты в Сибирь ссылают>.   Но вновь вмешался в жизнь Володи случай (ох, сколько в его богатой приключениями судьбе этих самых случаев!). Из гимназии пришлось бежать, ибо туда прибывал бывший взводный Гиляровского, не любивший его.   На прощание потешил атлет своих поклонников цирковыми приемами, вплоть до сальто-мортале,  поучил их  новинке ходьбе на руках, согнул на память серебряный гривенник и ходу... Без паспорта, без денег.   После различных опасных приключений попал он на белильный завод - страшное место для всех пропащих людей, которые там быстро теряли остатки здоровья. И тут по удивительному стечению обстоятельств он познакомился и моментально сдружился с...   Впрочем, вот как сам описывает своего нового приятеля Гиляровский:   <Со мной рядом сидел... огромный старик, который сразу, как только я вошел, поразил меня своей фигурой. Почти саженного роста, с густыми волосами в скобку, с длинной бородой, вдоль которой двумя ручьями пробегали во всю ее длину серебряные усы...   Я любовался сухой фигурой этого мастодонта. Широкие могучие кости, еле обтянутые кожей, с остатками высохших мускулов. Страшной силы, по-видимому, был этот человек>.   Вскоре старик оказался в больнице и умер. И вот тогда Володя узнал, что это был... знаменитый атаман Репка.   Жизнь не унималась. Попал с началом навигации Володя в Казань. До отхода парохода оставалось свободное время. Молодой человек миролюбиво прогуливался по старинному городу. В кармане приятной тяжестью лежал кошелек с деньгами, плечи обтягивала новая поддевка и красная рубаха.   Вдруг послышались истошные крики:   - Держи его, держи!..   Из-за угла, едва не сбив с ног Володю, выскочил горбоносый человечек в кумачовой рубахе, швырнул прямо под ноги Гиляровскому пачку каких-то бумаг. И побежал дальше, мелькнув в проеме ворот старого дома.   Тем временем на Володю налетела толпа с городовым и квартальным во главе, схватили, потащили в часть. Бумаги, подкинутые беглецом, были арестованы в качестве <вещественного доказательства> преступной деятельности - это оказались прокламации.   Гиляровский предстал перед бравым полковником с бакенбардами.   - Имя не называет, - докладывал квартальный. - Требует: <Прежде напои, накорми, а потом спрашивай>.   Полковник улыбнулся, вежливо пригласил к себе в кабинет. Возле входа стояло чучело громадного медведя, которым залюбовался арестант:   - Пудов на шестнадцать! Еще мальчиком был, так одного с берлоги такого взял.   Полковник тоже оказался охотником, и украшавший кабинет медведь был его трофеем:   - Сначала с рогатиной, а потом подстрелил вот из этого. Кольт? Великолепные револьверы!   Полковник восхитился:   Да вы настоящий охотник!   Полковник, возможно, из личной симпатии, а скорее из тактических соображений, приняв Володю за важную политическую птицу, устроил роскошный обед с коньяком.   За обедом пытался выяснить личность задержанного, но Гиляровский резонно возразил:   - Я бежал из дома и не желаю, чтобы мои родители знали, где я нахожусь.   Полковник рассвирепел. Он приказал отправить задержанного в камеру. Но прежде чем Володю увели, тот успел оставить о себе память:   <Я взял из салатника столовую ложку, свернул ее штопором и сунул под салфетку>.   Ночью он еще раз блеснул своей богатырской силой: выломал тюремную решетку и бежал.   Прошло десять лет. Владимир Алексеевич Гиляровский отличился в турецкой войне - за храбрость был награжден Георгиевским крестом.   Однажды он попал на обед к генералу. И тут подали столовую ложку, свернутую штопором. Владимир Алексеевич сразу узнал свою работу. С любопытством поинтересовался:   - Генерал, кто это вам так ложку изуродовал? И, не дожидаясь ответа, раскрутил ее обратно. Обомлевший генерал пролепетал:   - Второго такого вижу. Даже жаль, что вы ее раскрутили... Я очень берег эту память. Лет десять назад запомнился мне один агитатор, поймали его с возмутительными прокламациями. А он своими ручищами разломал железную решетку в камере, исковеркал всю и бежал. Вот и ложку тоже...   Гиляровский, ни слова не промолвив, скрутил серебряную ложку вновь. У генерала отвисла челюсть...   * * *   Гиляровский познакомился с Антоном Павловичем Чеховым в Гимнастическом обществе, что размещалось в доме Редлиха на Страстном бульваре. Чехов был потрясен силой и ловкостью нового знакомого.   Как-то в его присутствии Владимир Алексеевич скрутил в кольцо толстенную кочергу.   - Это надо сохранить! - воскликнул Антон Павлович. Тогда Гиляровский разогнул кочергу, связал ее узлом и повесил на крышку отдушины голландской печи - на память.   Велика ты, русская сила! [на главную страницу] Архив переписки Форум