Сергей Версоцкий

          Вклиниться в рабочий график легенды тяжёлой атлетики, олимпийского чемпиона Московских Игр, серебряного призёра Барселоны, двукратного чемпиона мира и четырёхкратного победителя европейского первенства Леонида Тараненко оказалось делом крайне непростым. Рабочий день в прошлом обладателя 19 мировых рекордов, а ныне генерального директора ООО "Оракул" расписан буквально по минутам, и долгое время корреспондентам "Прессбола" никак не удавалось найти брешь в плотной череде встреч, совещаний и командировок нашего героя.

          Однако мы были готовы ждать, сколько потребуется, ибо повод для разговора с заслуженным человеком считали железобетонным. Сегодня прославленному атлету исполняется 50 лет. К счастью, за четыре дня до юбилея Леонид Аркадьевич выкроил для газеты полтора часа.

          — Как же вы работаете в таком бешеном ритме?

          — Ей-богу, поднимать штангу было намного легче. Утром встал, зарядочка, завтрак, тренировка, сон, опять тренировка... Благодать! Что ни говори, а спортивный режим — великая вещь.

          — Ну, это если его соблюдать.

          — А как же иначе? Без него хороших результатов я никогда не достиг бы. В большинстве своём тяжелоатлеты соблюдали режим. Хотя были и у нас исключения из правил. Хотите, расскажу историю про Витю Мазина? Так случилось, что в его категории 60 кг перед Олимпиадой в Москве сломался главный кандидат на победу олимпийский чемпион Монреаля Николай Колесников. И это неудивительно, ведь Колесникова готовил Рудольф Плюкфельдер, фигура неоднозначная, к которой мы ещё в разговоре обязательно вернёмся. Колесников слыл образцовым атлетом, режима придерживался от и до. Но Витёк Мазин... Сказать, что он был пьяница — значит не сказать ничего. Если Мазин садился на стакан, остановить его было практически невозможно.

          До Олимпиады в Москве оставалось каких-нибудь два месяца, централизованная подготовка в Подольске шла полным ходом, все пахали, как проклятые. А теперь представьте: в это жёсткое время развитого социализма наш новый претендент на олимпийское золото пропал из расположения команды на неделю. Руководство запаниковало. Уже готовы были милицию на уши поставить. Но через семь дней как ни в чём не бывало на базе появился Витёк, который, как оказалось, сошёлся с какой-то девицей и на радостях неделю не мог выйти из запоя. Ну что, парня надо было отчислять, вся напряжённая подготовка шла коту под хвост, а категория 60 кг на Играх оголялась. В Подольск решать судьбу Мазина съехалось чуть ли не всё руководство Госкомспорта: "Витя, ты же всем в душу наср.., так хоть честно признайся, куда сорвался". Мазин упал на колени: мол, войдите в моё положение, встретил родного дядю, которого не видел 24 года — ну и не удержался... Седые мужи сразу понимающе закивали: родственные чувства и всё такое. Они-то не знали, что Вите едва стукнуло 25 лет. Не поверишь, команда почти час гомерически хохотала, от былого напряжения не осталось и следа. Произошло невероятное: Мазина оставили в сборной, и расчувствовавшийся Витёк за неделю до Игр на опробовании универсального зала "Измайлово" зашарашил три мировых рекорда. Олимпиаду он выиграл, получил все причитавшиеся ему денежные вознаграждения и с ними вошёл в такой штопор, из которого больше не вышел. Летальный исход. Не стало парня, сгубила водка. Жаль, талантище был неимоверный. Как, впрочем, и каждый, кто попадал в обойму национальной сборной. Она по тем временам являлась передовым отрядом всего советского спорта, на каждую категорию приходилось по два-три атлета мирового уровня. Для тяжелоатлетов существовала только одна олимпийская награда — золотая. За серебро могли прилично поругать, а бронза расценивалась не иначе как провал. Такое вот славное прошлое.

          — Ваше нынешнее внутреннее состояние соответствует пятидесятилетнему биологическому возрасту?

          — Куда же от него денешься, полтинник — рубеж серьёзный. Душой я по-прежнему молод, но как только подхожу к зеркалу, чувствую, что время постепенно берёт своё. Из этой же категории история подготовки к Олимпиаде в Атланте в 40-летнем возрасте. Это была идефикс моего тренера Ивана Петровича Логвиновича. Он всегда считал, что резервы атлета Тараненко безграничны, и именно в этом заключается секрет моего спортивного долголетия. Заниматься тяжёлой атлетикой я начал в 1972 году, а к Логвиновичу попал в 1974 году. Так вот Иван Петрович ещё в преддверии Московской Олимпиады всем говорил: "Лёня наверняка выступит на Играх 1992 года, а может, даже 1996 года". Получается, что он был прав. Хотя, по большому счёту, я смог лишь подойти к Олимпиаде, попутно выиграв чемпионат Европы, но на американском помосте поднимать приличные веса было уже нечем. Физиологический возраст не обманешь. Иван Петрович до сих пор не признаёт ошибочность похода в Атланту, а я теперь прекрасно понимаю авантюрность того поступка. Как-никак с большим помостом распрощался в 1993 году после чемпионата мира, почувствовав отсутствие прогресса в результатах. Да и многочисленные травмы достали основательно. Год спустя я уехал в Индию, работал там с женской командой и по инерции продолжал тягать железо. Легко сбросил собственный вес со 150 кг до 114 кг. Приехав в отпуск, случайно попал в Министерство спорта, где узнал о неких допинговых проблемах, возникших у Саши Курловича в одном из немецких клубов. Как сейчас помню, Виктор Филиппович Путьков стал меня тогда обхаживать: дескать, негоже такому молодому и красивому находиться в стороне, когда Беларусь может остаться на Играх без супертяжа. А тут ещё Иван Петрович со своим неуёмным фанатизмом и талантом к убеждению. В общем, уговорили. Бросил я эту Индию и начал готовиться к Атланте. Никто меня, конечно, не заставил бы вновь впрячься в эту телегу, если не было бы собственного ощущения, что ещё не сказал в тяжёлой атлетике последнего слова.

          — На чём оно основывалось?

          — Дело в том, что человеческая сила поддаётся развитию практически в любом возрасте. В доказательство скажу следующее: в 40 лет я был намного сильнее себя двадцатилетнего. Но это обстоятельство не стало подспорьем, поскольку качество мышечной ткани было уже не то, да и скорость пропала. Стоило мне только перейти на форсированную тренировочную нагрузку, как травмы сразу же напомнили о себе. Перед самым отъездом в Атланту-96, когда вся наша команда уже улетела, в "Стайках" я в одиночестве отрабатывал толчок. Легко взял на грудь 230 кг и недостаточно мощно послал их вверх. Чтобы зафиксировать вес, пришлось, что называется, подлезать под снаряд — тут межпозвоночный диск и заклинило. Тогда я особо не горевал, думал, приеду в Атланту, там доктор и массажист выполнят своё дело. Но они ведь тоже не волшебники. Так бесславно и закончилась для меня Олимпиада-96.

          — Помнится, пресса довольно жёстко прокомментировала потуги Тараненко в Атланте.

          — Да, мне досталось по полной программе. Была даже обида на журналистов. Считаю, что профессионалы пера так работать не должны. Никто ведь не поинтересовался причинами происшедшего, моим мнением на сей счёт. Нагородили сто бочек арестантов отсебятины, вменили в вину желание на халяву прокатиться в Америку. Турпоездку, блин, нашли.

          — Но, даже невзирая на это, ваше тяжелоатлетическое долголетие просто поражает. Непостижимо, как в течение пятнадцати лет можно находиться на вершине в супертяжёлой весовой категории?

          — Повторюсь: всё дело в неукоснительном соблюдении спортивного режима. Я по жизни был, есть и буду добросовестным трудягой. Мой тренер всегда говорил: "Талант — это девяносто девять процентов потения и один — вдохновения". С ним нельзя не согласиться. Всё, что сейчас имею, как утверждал незабвенный гайдаевский Шпак, нажито непосильным трудом. Не могу сказать, что всё шло гладко. Были и ошибки, до которых доходишь умом, к сожалению, только по прошествии лет. В частности, порой мы с тренером брали слишком резвый темп во время занятий. Обоим хотелось горы свернуть. Ещё бы, я ведь только летом стал заниматься у Ивана Петровича, а уже к осени выполнил норматив мастера спорта. Спустя три года мне покорился норматив мастера спорта международного класса, меня пригласили в сборную. Вот там-то в стремлении тянуться за знаменитыми атлетами и начался настоящий форсаж. Не уберёг я спину. Та печально известная операция, едва не стоившая мне жизни, уменьшила мой потенциал процентов на тридцать.

          — Вы имеете в виду события накануне чемпионата мира 1983 года?

          — Именно. Хирургическое вмешательство стало следствием травмы позвоночника. Уже после Московской Олимпиады я испытывал перемежающиеся боли в спине, но терпел, поднимая при этом очень приличные веса. На то мировое первенство я возлагал большие надежды и считался явным фаворитом турнира. Однако человек предполагает, а бог располагает. У меня в очередной раз заклинило спину, врачи сделали обезболивающий укол и занесли в организм стафилококковую инфекцию. Спасали меня уже на операционном столе. До полного сепсиса оставались сутки.

          — Неужели у вас, тогда родившегося заново, не возникло мысли бросить большой спорт — от греха подальше?

          — Я всегда был упёртым парнем. Наоборот, после вынужденного бездействия меня с новой силой потянуло в тренировочный зал. У меня ещё шов толщиной в палец на бедре не затянулся, а я уже поднимал железо. Все специалисты были в шоке. Они даже теоретически не допускали, что после такой операции можно вернуться в супертяжёлую весовую категорию. Тем не менее мой организм показал себя живучим до невозможности. Поистине мы до сих пор не знаем даже сотой доли резервов человека. С момента заноса инфекции не прошло ещё и года, как я уже победил на турнире "Дружба-84" — фактически Олимпийских играх среди соцстран. Для сравнения: австралиец, который выиграл в Лос-Анджелесе, в толчке поднял лишь 200 килограммов. Этот вес мы с Юрой Захаревичем на "Дружбе-84" оформили в рывке. Самому сейчас не верится. В общем, чемпиону и призёрам той Лос-Анджелесской Олимпиады повезло ровно настолько, насколько не повезло нам, ставшим жертвами вмешательства в спорт большой политики.

          — Да, с главными стартами четырёхлетия вам явно не фартило. Золото Москвы и серебро Барселоны разделили бойкот Лос-Анджелеса и отказ от выступления в Сеуле. Что там за тёмная история с допингом?

          — Тот момент накануне Игр 1988 года до сих пор вспоминаю с ужасом. Передо мной просто поставили шлагбаум и лишили практически гарантированной золотой награды, поскольку спустя два месяца после завершения Олимпиады на турнире в Канберре я установил непревзойдённые до сих пор мировые рекорды (266 кг в толчке и 475 кг в сумме двоеборья). Я приходил на тренировку и последовательно толкал 100 кг, 150 кг, 200 кг, 230 кг и 260 кг. В мировой практике о добавках в 30 кг никто не слыхивал. Но спортивная мафия, существовавшая тогда в структуре Госкомспорта, почему-то решила убрать Тараненко с дороги. Прессовать меня стали задолго до Игр: якобы на каком-то внутреннем допинг-контроле я подменил анализ, а на самом деле белорусский штангист "грязный" с головы до ног. Помоев вылилось много. Точно так же, как и на известного метателя молота Сергея Литвинова. Только он плюнул на все эти домыслы и подковёрные игры и заслуженно стал олимпийским чемпионом, а мы с тренером оказались слишком покладистыми и выполнили указание руководства отказаться от заявки в Сеул.

          — Объясните, как вообще можно поднять 266 килограммов, от которых стальной гриф штанги изгибается, как радуга?

          — Мы с Иваном Петровичем были одержимы идеей опровергнуть слова знаменитого писателя-фантаста Герберта Уэллса о том, что ни один человек на Земле никогда не поднимет вес, равный шестистам английским фунтам. В более привычном виде это 272,5 кг. Я постоянно стремился к этому результату и в конце восьмидесятых был к нему полностью готов (с весом 300 кг на груди я приседал два раза). Но в те времена, как, впрочем, и сейчас, тяжёлая атлетика не отличалась большими финансовыми возможностями. Проще говоря, за такой рекорд никто не мог заплатить хорошую сумму. А заработать очень хотелось. За олимпийское золото 1980 года мне выдали на руки лишь 4900 рублей, а "Жигули" первой модели тогда стоили 5500 рублей, так что на те деньги я не мог приобрести даже "копейку". В которую всё равно не поместился бы. Согласись, это обидно и унизительно. Так вот насчёт рекорда. У меня были попытки связаться с английской тяжелоатлетической федерацией. Её президент Холланд спросил: "Так сколько ты хочешь получить за подъём 600 фунтов? Предупреждаю, больше 2000 фунтов стерлингов мы заплатить не сможем". Я ответил: "Ладно, вместо денег согласен на подарок. Скажем, "Ягуар" меня устроил бы". Холланд едва не поперхнулся: "Леонид, ты кто, Горбачёв?" Это свидетельствовало о бешеной популярности советского лидера за рубежом и о том, что мне на такой машине ездить не суждено. Время установления рекорда было упущено.

          — В нашей беседе вы часто упоминаете своего наставника Ивана Логвиновича, за которым прочно закрепилась репутация тренера-чудака. Почему в том далёком 1974 году вы поверили простому тренеру-общественнику и пошли за ним?

          — Его непрестижный статус ни в коей мере меня не отпугнул. До перехода к Ивану Петровичу я тренировался в Малорите у такого же "общественника" Петра Павловича Сацука. Просто Логвинович обладает потрясающим даром убеждения. Меня чем-то зацепили его довольно смелые рассуждения о моих перспективах в тяжёлой атлетике. Кроме того, минский тренировочный зал не шёл ни в какое сравнение с малоритским: там мы поднимали чугунные штанги, а в столице я впервые увидел сверкающие ленинградские снаряды. Такая красота только прибавила желания работать. Что же касается чудачеств Логвиновича, то их попросту придумали люди, столкнувшиеся с более острым, чем у них самих, и неординарным умом. Мы ведь всегда хулим непознанное, непонятное и от этого потенциально опасное. Хотя не скажу, что у нас с Иваном Петровичем всё всегда шло гладко. В процессе роста мастерства у нас обоих периодически возникали трения по поводу взглядов на тренировочный процесс. Но кардинальных разногласий никогда не было. К тому же Логвинович насколько амбициозен, настолько же и восприимчив к постижению иного тренерского опыта. Приведу пример. Мы начали наш разговор с Плюкфельдера, он придётся сейчас очень кстати. Одна из самых значимых фигур советской тяжёлой атлетики, сам в прошлом олимпийский чемпион, а в то время тренер сборной СССР, Плюкфельдер разработал уникальную методику подготовки спортсменов, которая имела потрясающий КПД. Если не ошибаюсь, Плюкфельдер сумел воспитать восемь олимпийских чемпионов. Но его метод был очень жёстким, люди работали на выживание. Для спортсменов существовали лишь две перспективы: либо золото Олимпиады, либо инвалидная коляска на всю жизнь. Как-то раз Плюкфельдер подкатил ко мне: мол, ты неправильно тренируешься, давай перебирайся ко мне в Шахты, там сделаю из тебя настоящего чемпиона. Услышав решительный отказ, Плюкфельдер попросил, чтобы к нему приехал хотя бы мой тренер, которого он научит, как нужно работать с Тараненко. Я в точности передал тот разговор Ивану Петровичу. Другой вспылил бы: дескать, кто это собирается учить кандидата наук? Но Логвинович спокойно согласился: хорошо, обязательно съезжу. Он побыл с Плюкфельдером буквально неделю, взял от общения с ним рациональное зерно, на которое впоследствии удивительно органично наложил математическую тренировочную модель профессора Черняка. Синтезировав эти два направления, Логвинович получил собственную уникальную методику, по которой я и работал. Даже будучи в Индии в качестве консультанта, я применял на практике некоторые её положения, что сразу приносило ощутимый прогресс в результатах тамошних спортсменов. Уверен, что методика Логвиновича не потеряет своей актуальности ещё много лет.

          — Тогда почему Беларусь не может воспроизвести сегодня в супертяжёлом весе нового Тараненко или Курловича?

          — Во-первых, приверженцев методов Ивана Петровича с течением времени не прибавилось. Ведь из-за лености мозгов и неумения работать без шприца у многих специалистов осталось против него стойкое предубеждение. Клянусь, на протяжении всей спортивной карьеры я был уверен, что протеин — это название какого-то анаболического стероида. С этим знанием и попрощался со спортом. Тем не менее норматив международника я выполнил вообще без фармакологии. И лишь при подходе к запредельным весам стал понемногу применять биологические восстановители. А сейчас каждый второй перворазрядник наизусть отбарабанит какую-нибудь хитрую формулу из органической химии. В курсе потому что. Во-вторых, полагаю, что белорусские тренеры ведут недостаточную селекционную работу в поисках потенциальной звезды-супертяжа. Это штучный товар, его необходимо взращивать и лелеять. К тому же содержать такого атлета — удовольствие не из дешёвых. И всё же на первом плане у нас должны стоять тренерские кадры. Взять того же Рыбакова, серебряного призёра Афин. Не понимаю, как для парня, имеющего такой феноменальный рывок, до сих пор не смогли найти квалифицированного специалиста, способного поставить ему толчок? Поэтому воспринимаю афинский успех Рыбакова, добытый в группе "Б", как своего рода аванс. Если Андрей оценил его точно так же, то он сможет вырасти в большого мастера и подтвердить это звание в Пекине. Последнее выступление Рыбакова на чемпионате Европы показывает, что могилевчанин на верном пути. На мой взгляд, белорусской федерации особое внимание стоит уделить тренерам среднего звена, тем, кто готовит молодёжь, подпитывает национальную сборную. Именно они способствуют стабильности команды, которая в последнее время добилась существенных успехов. Между тем оценка их труда в сравнении с нашими элитными наставниками совершенно несправедлива. Простой пример: в бобруйской школе олимпийского резерва очень продуктивно с юным поколением занимается Михаил Рабиковский. Через его руки прошёл Гена Олещук, настоящий суперспортсмен, показавший на недавнем чемпионате Европы великолепный результат. Неужели Мише нельзя дать такую же стипендию, какую получают наставники сборной? Неужто для этого непременно нужно находиться на ставке Министерства спорта? Абсурд. Наступит момент, когда фанат и энтузиаст плюнет на всё и сменит род деятельности. Кому это надо?

          — В своё время вы сами могли приложить руку к реформированию белорусского тяжелоатлетического хозяйства. Почему пребывание на посту главного тренера национальной сборной вышло столь непродолжительным?

          — Ответ лежит на поверхности, поскольку он из той же оперы. Моя зарплата здесь была эквивалентна 20 долларам, а топливный бак машины вмещал 80 литров бензина. Иными словами, я не зарабатывал даже на одну заправку. От безысходности возник индийский вариант трудоустройства, а затем коммерческая деятельность. Хотя, по большому счёту, бизнес — не моя стихия. По-настоящему я знаю лишь то дело, которому отдал более 30 лет жизни.

          — Тогда скажите, осилят ли когда-нибудь супертяжи фантастический рубеж 500 кг в сумме двоеборья?

          — Не сомневаюсь в этом. Мы уже затрагивали тему неисчерпаемых резервов организма. Были бы желание талантливого спортсмена и умение его наставника. Из ныне действующих штангистов все шансы выйти на уровень полутонны — у иранца Хуссейна Реза-заде. Правда, я сейчас вряд ли имею моральное право выступать в качестве эксперта. Всё-таки за последние годы почти отошёл от тяжёлой атлетики, всё свободное время поглощает бизнес. Не уверен даже, что смогу собрать друзей именно в день своего 50-летнего юбилея. Если только в конце недели... Честное слово, поднимать штангу было намного легче.

                                                                 Прессбол-Онлайн

Сергей Щурко

          Леонид Аркадьевич усаживается в кресло и предлагает не прикрывать дверь кабинета: “Все по делам разъехались. Будем посматривать, кто заходит”. И начинает.

          — Тяжёлая атлетика в СССР была очень развита. Если советский штангист занимал на чемпионате мира или на Олимпиаде второе место, его за это журили — кроме тех случаев, когда в одной категории мы выставляли двух спортсменов. Но бронза была уже тревожным звонком, и нередко её обладателя выводили из состава сборной или же просто переставали обращать внимание. Потому что в спину ему дышали ещё пять-шесть атлетов такого же уровня.

          — Ваша сверхтяжёлая категория исключением ведь не была?

          — Да, славяне — люди крупные. И если в малых и в средних весах мог быть недобор атлетов мирового класса, то в тяжёлых их всегда хватало с избытком. На Олимпиадах было одержано немало славных побед. Власова, Жаботинского, Алексеева раньше знал весь мир. Они были визитными карточками всего советского спорта. Леонида Жаботинского, олимпийского чемпиона Токио и Мехико, я ещё застал на помосте. Видел, как он тренировался. Максимум — три раза в неделю. Но и результаты, конечно, были совсем другие. Жаботинский толкал 217,5 кг. А Алексеев — чемпион Мюнхена и Монреаля — уже 256 кг. Но он и тренировался каждый день. Причём иногда по два раза.

          — Ещё один уникум мировой штанги — Юрий Захаревич — говорят, пахал неизмеримо меньше, чем вы. Что не помешало ему установить 41 мировой рекорд...

          — Юра уникальный спортсмен. В нём идеально сочетались все необходимые штангисту качества: скорость, гибкость, способность наращивать мышечную массу, силовая выносливость. И если кто-то, как, например, чемпион Олимпиады-1980 в наилегчайшей категории Каныбек Осмоналиев, торчал в зале по двенадцать часов, то Захаревич входил в боевую форму без интенсивных тренировок — настолько щедро его одарила природа. Такими же феноменами были Юрик Варданян и отчасти Давид Ригерт.

          — Штангисты сами отмечают, что у них никогда не бывает такого же спортивного братства, как у борцов.

          — Борец борца ломает редко: там можно постучать по ковру. А по штанге не постучишь. Потому травмы у нас бывают жесточайшие. На моих глазах многие ломали руки: локти и плечи выскакивали. Зрелище не для слабонервных. Пугало ли меня это? Нет, я слишком сильно любил штангу. Конечно, и у нас встречались безумцы, говорившие: “Готов умереть после того, как стану чемпионом мира”. Сейчас я это с иронией повторяю, но в молодости и сам, возможно, не посчитал бы эту фразу преувеличением.

          Мы все были фанатично увлечены спортом. Мой брат Юра тоже занимался тяжёлой атлетикой и как-то задал мне вопрос: “Лёня, мы с тобой сделаны из одного теста — почему же ты добился успеха, а я нет?” На это есть очень простой ответ: каждый вес я пропускал через мозг, анализировал его, чувствовал и сознавал. А брат всегда работал по плану, который ему составлял наш тренер Иван Петрович Логвинович. Юра всё педантично выполнял, но при этом всё равно смотрел на часы и больше всего боялся опоздать на свидание с девушкой.

          — Вы тренировались три раза в день. Это ж какое здоровье нужно иметь?

          — С утра у меня была часовая тренировка — до завтрака. Потом я два часа тренировался перед обедом и два часа перед ужином. Пытался даже после ужина тренироваться. Но выдержал только пару недель и попал в такую глубокую яму, что отходил три месяца. В сборной Союза больше никто так не работал. Ребята смотрели на меня, как на ненормального.

          — И как же такого преданного спорту атлета в 1981 году отчислили из сборной — в компании с ещё одним триумфатором олимпийской Москвы, супертяжем Султанбаем Рахмановым?

          — Формулировка была такой: нарушение спортивного режима. Мы покинули базу без разрешения главного тренера Прилепина.

          — И?

          — Поехали к друзьям в Москву. Посидеть, поговорить в тёплой атмосфере... Наша ошибка заключалась в том, что взяли с собой, как я тогда думал, надёжного человека — Гену Бессонова. По своей принадлежности он был динамовцем и, увы, оказался сторонником этого общества до мозга костей. Первое, что Гена сделал, когда мы вернулись, — сдал нас главному тренеру.

          — А какой был мотив?

          — Бессонов сидел за рулём, мы взяли его в качестве водителя, пообещав познакомить с солидными людьми. Не знаю, может, Гена обиделся. Водителю, сам понимаешь, мы не наливали.

          Меня, конечно, не отчислили бы: шефом всесоюзного общества “Урожай”, в котором я тогда состоял, был Константин Фёдорович Артемьев. Бывший гостренер по штанге и уважаемый в спорткомитетовских структурах человек. Он урегулировал бы этот вопрос на раз-два. Но я решил разделить участь своего друга из принципа. Думаю, на Рахманова точило зуб коррумпированное руководство сборной.

          Главный тренер сильно задолжал тогда Днепропетровску — родному городу Султана. Когда у нас там был сбор, Прилепин катался как сыр в масле. Ему там практически всю машину перебрали — разумеется, бесплатно — и чтобы избавиться от чувства обязанности и свидетелей, он решил вопрос кардинально: просто убрал Рахманова из команды. Тем более что на подходе был киевлянин Толя Писаренко. Обыграть Рахманова он ещё не мог, но советским супертяжам в мире тогда не было равных, и чемпионом мира в 1981 году в любом случае стал бы кто-нибудь из наших.

          Так всё и случилось. Сумма в двоеборье у Писаренко оказалась невысокой — 425 кг, но для первого места её вполне хватило. Хотя у Султана за год до того на Олимпиаде было 440 кг.

          Рахманов, кстати, тоже страшно много тренировался. При всём при том, что одна нога у него была короче другой на три сантиметра. Ещё с детства. Вдобавок, когда Султан работал на каком-то опасном производстве, то перебил себе трубой бицепс на руке. Бицепс, к счастью, пришили.

          Короче, человек, который мог стать инвалидом, выиграл звание олимпийского чемпиона. Султан жил в зале, а жена Галя носила ему еду. Султан поест, поспит на матах пару часов — и снова за штангу.

          Можно рассуждать о степени одарённости в спорте, но, как показывает практика, побед чаще добиваются именно фанаты. Далеко за примерами ходить не надо. Возьмём нашего Андрея Арямнова. Человек одарён природой просто невероятно.

          — Больше, чем Захаревич?

          — Гораздо больше. Арямнов будто создан для рывка и толчка. Но всё остальное сводит усилия на нет. После победы в олимпийском Пекине прошло семь лет, а человек, по сути, нигде ещё не выступил. Это сколько же надо было заработать, чтобы так долго не иметь стимула вернуться на помост?

          — А как, кстати, платили чемпионам в советское время?

          — После Олимпиады в Москве, где я победил, установив два мировых рекорда, дали 4900 рублей чистыми. “Жигули” стоили тогда 5500 рублей. Спортобщество “Урожай” выделило премию, как сейчас помню, 27 рублей и сколько-то там копеек. А профсоюзы подарили радиоприёмник “Океан” за 130 рублей.

          — Писаренко говорил мне в интервью, что основу своей финансовой империи заложил, будучи спортсменом и провозя через границу бриллианты. Но об этом никто не знал.

          — Молодец, Толя, правильно делал, что никому не говорил. В команде обязательно нашлась бы “добрая” душа, которая сообщила бы, куда надо. А за такие махинации тогда сажали. За границу можно было провозить только 50 инвалютных рублей — по курсу это около 70 долларов. Если мы что-то и продавали, то лишь экипировку — трико, пояса, спортивные костюмы. Очень ценились советские штангетки. Но этого хватало только на приобретение сувениров. Толя же пошёл дальше — значит, коммерческая жилка в нём имелась уже тогда.

          — Писаренко, похоже, и в обычной жизни выделялся. Утверждал, что психологически воздействовал на соперников, и именно поэтому, мол, наш Александр Курлович ничего не мог с ним поделать.

          — Ну нет. Толя тут хватил лишка. Он не был настолько великим и непобедимым, каким себя представляет...

          Помню, на Кубке “Дружбы” во Львове, когда я перешёл в сверхтяжёлую категорию, а он уже вернулся после дисквалификации, Писаренко попросил у меня разрешения вместе размяться на помосте. Понятно, хотел воздействовать на меня психологически. Но всё вышло наоборот. Когда Толя увидел, с какими весами я работаю, тут же слился.

          Курлович, кстати, совсем не трус, да и украинца ему бояться не было нужды. Кстати, на “Дружбе-1984” Курлович вырвал 210 кг, и Писаренко, чтобы обойти его, пришлось идти на мировой рекорд — 265 кг. Никто не верил, что можно поднять этот вес, все посчитали это блефом. Но Писарь, нужно отдать ему должное, вытащил из себя всё. Когда он триумфально возвращался с помоста, я был первым, кто его поздравил. Толя удивился: не мог понять, почему я радуюсь за человека, который победил моего соотечественника и лучшего друга? Но просто 265 кг — это великий результат.

          — А в сборной СССР существовали группировки?

          — Конечно. Очень многое решали деньги и связи. Ну вот смотри. К “Дружбе-1984” — по сути, аналогу лос-анджелесской Олимпиады — в моей категории 110 кг готовилось сразу несколько штангистов, примерно равных по силам. Мой тренер Логвинович был мудр: к каждому весу Захаревича, главного моего соперника, на контрольной проходке прибавлял два кило. Эти крохотные блины видели только мы. Я потом даже перестал обращать на них внимание, но Петрович скрупулёзно фиксировал все результаты в дневнике.

          К слову, насколько Юра был силён на тренировке, настолько же слаб был психологически. Выступает один — неподражаем. Появляется серьёзный соперник — начинаются проблемы. А кроме нас на путёвку в Варну претендовал ещё украинец Валера Кравчук. Хотя мы с Юрой оба были после травм — у меня спина, у россиянина локоть, — форму набрали приличную. И Валера со своими показателями не мог с нами конкурировать. Но за Кравчука, похоже, проплатили. Юра как представитель титульной нации выпасть из обоймы, понятно, не мог. Значит, отцеплять от поезда собирались меня.

          Я узнал об этом случайно, когда приехал в Минск и зашёл в Спорткомитет. Тогдашний зампред Виктор Путьков поспешил меня утешить: мол, не расстраивайся. Я насторожился: из-за чего это не надо расстраиваться? Он и отвечает: “Ну, ты же слабее сейчас. В Москве решили, что на “Дружбу-1984” поедут другие”.

          Я Путькову рассказал всю историю, и Виктор Филиппович сразу же снял трубку и набрал Москву. Позвонил начальнику управления единоборств Николаю Пархоменко и открытым текстом сказал: “Николай Николаевич, что вы там ерундой занимаетесь? Тут у меня Тараненко сидит, рассказывает, сколько поднимает на самом деле. А вас там в заблуждение вводят”. Но главные слова Путьков произнёс в конце: “Ваша дочка поступила в нархоз с нашей помощью, с нашей же помощью она его и не закончит”.

          Короче, приезжаю я в Москву — все от меня нос воротят. Однако в состав сборной попадаю. Обыгрываю Захаревича и становлюсь победителем турнира.

          — Итальянец Обербургер поднял в сумме на 52,5 кг меньше, чем вы, но этого ему хватило, чтобы взять золото Лос-Анджелеса-1984.

          — А в супертяже австралиец победил с результатом в толчке 200 кг (на самом деле Дин Лукин из Австралии толкнул тогда 240 кг — Сост.). Я ровно столько поднял в рывке. Кстати, мы с ним подружились, он меня приглашал в Австралию на ПМЖ. Но я почему-то подумал, что родину бросить не смогу.

          — Наверное, обидно было не стать в 1984 году двукратным олимпийским чемпионом?

          — Конечно. С людьми так поступать нельзя. У большинства спортсменов Олимпийские игры бывают только раз в жизни, и тех политиков, которые приняли такое решение, надо было просто...

          Нас, естественно, старались поддержать. Сказали, что премиальные будут такие же, как и за Олимпиаду. Действительно, получили и деньги, и квартиры, и заслуженных мастеров чемпионам дали. Но где “олимпийский зачёт”, о котором твердили? Через несколько лет рухнул Союз, и вместе с ним утонули и все его обязательства. (На самом деле соревнование "Черноморье — Дружба-1984" оказалось единственным и неповторимым, превосходящим по значению любую Олимпиаду. Особенно, Олимпиаду-1984 — Сост.)

          — Вы когда-нибудь предполагали, что СССР может развалиться?

          — Разве такая мысль могла прийти в голову? Хотя спортсмены о политике задумывались мало. Десятилетиями всё катилось по накатанным рельсам. В загранпоездку с нами обязательно ехал человек из органов, а потом оказалось, что в команде всегда был ещё и стукач из своих. Осмоналиев как-то рассказал, что его тоже склоняли к этому. Но меня даже не пробовали: ребята из органов были всё-таки хорошими психологами.

          — В 1985-м мировой спорт потряс скандал: двое советских чемпионов, Писаренко и Курлович, были задержаны на канадской таможне с грузом запрещённых препаратов.

          — Я побывал в Канаде буквально за две недели до них. И когда мы встретились, предупреждал, что в Канаде очень серьёзная таможня. Взрослые же люди, должны были сделать выводы. Но ребята многозначительно промолчали и, судя по всему, решили действовать по-своему. А канадцы весьма жёсткие в плане досмотра. Равно как и австралийцы — тем ничего не стоит раздеть прибывающих до трусов и прощупать каждый шов одежды.

          Потом, понятно, было собрание, осуждение, статьи в прессе, дисквалификация... Правда, через два года Толика с Сашей реабилитировали, и в 1987 году они вернулись на большой помост.

          — И обнаружили там перешедшего в их категорию Леонида Тараненко.

          — Разумеется, это не могло не отразиться на наших прежде очень тёплых отношениях с Сашей. Когда оказываешься в одной весовой категории, дружбе приходит конец. Власов и Жаботинский после Олимпиады в Токио стали врагами навсегда. И до сих пор не общаются. Хотя полвека прошло.

          — Кстати, как вы относитесь к тому обидному поражению непобедимого Юрия Власова? Он ведь посчитал, что Жаботинский просто предал принципы благородной спортивной борьбы...

          — Нет, это была всего лишь спортивная тактика. В которой Власов сам допустил грубую ошибку. Ничего безнравственного или противоправного я в действиях Жаботинского не вижу. Он поймал Власова чисто на самоуверенности.

          Жаботинский ведь в 1964 году стал уже очень сильным атлетом, и у него оставалось два подхода в толчке. Он пошёл на 210 кг и едва приподнял штангу от помоста — сымитировал травму. У Власова же оставалась одна попытка и уже добытое ранее преимущество в два с половиной килограмма. Юрий пошёл на 212,5 кг и довольно легко их толкнул. Получилось, что судьба первого места теперь зависела от Леонида и от его способности взять 217,5. Он их и взял. Вот и всё. Власову же следовало подстраховаться — заявлять 215 кг и загонять Жаботинского на совсем уже крутые веса. Но Юрий этого не просчитал, да и тренеры расслабились, решив, что дело в шляпе. А штангисты всегда должны уметь считать. (На самом деле почти всё было по-другому: Жаботинский толкнул 200 кг и в первой попытке поднять 217,5 кг сделал тягу. Власов же толкнул сперва 205 кг, затем 210 кг и после тяги Жаботинского не поднял 217,5 кг — Сост.)

          — Какое у вас мнение о Власове?

          — Очень сложный человек. Начисто лишён чувства юмора. Именно поэтому мне — человеку коммуникабельному и любящему пошутить — общаться с ним было непросто. Впрочем, думаю, этот груз несли многие люди, которым приходилось иметь дело с Власовым. Юрий Петрович был культовой фигурой для советского спорта, и ему всё-таки нашли место, которое отвечало его амбициям: первую оплачиваемую должность председателя Федерации тяжёлой атлетики СССР. За такие деньги можно было бы нормально работать и руководить одним из самых благополучных видов не в самом напряжённом режиме. Но Власов умудрился испортить наши отношения с Международной федерацией и вообще на своём месте принёс гораздо больше вреда, чем пользы.

          А всё потому, что никто не любит слово “я” — и не любит, когда его начинают учить жизни. В таких делах нужно быть дипломатом, а герой римской Олимпиады, увы, им никогда не являлся.

          — В тяжёлой атлетике вообще всё запутано. Например, до сих пор покрыта мраком история, почему Леонид Тараненко, находясь в великолепной форме, не выступил на Олимпиаде в Сеуле в 1988-м...

          — В ту историю вовлечены люди, которых мне не хочется сейчас оценивать. Скажу лишь, что я был чист, как стёклышко, и не боялся никаких допинг-контролей. Но так уж распорядилась судьба — мне пришлось “заболеть”. И теперь я жалею только о том, что не настоял на своём праве выступить на тех Играх. Сила и злость были такими, что даже через месяц после этого я поехал в Австралию и установил там мировой рекорд — 266 кг в толчке.

          — Ещё есть история, как тройка ветеранов сборной — Храпатый, Захаревич и Курлович, — снимала тренера сборной Василия Алексеева. Который по характеру был очень крут.

          — Характер у Василия Ивановича действительно не сахар. Но человек он хоть и сложный, но справедливый. У меня с ним были хорошие отношения, без тени облака на горизонте. Но тогда Алексеев действительно схватился с этой тройкой и собирался любым путём выжить её из команды.

          А поскольку ребята были моими друзьями, я счёл своим долгом за них вступиться и даже возглавил это движение. Руководство встало на сторону спортсменов, и Алексееву пришлось сборную покинуть. Старшим тренером стал Алексей Сидорович Медведев — полный антипод Алексеева. Тихий и спокойный, очень любил со всеми советоваться — в том числе и со мной. Частенько заходил вечером посидеть — тем более что у меня в холодильнике всегда было. Но, как впоследствии выяснилось, Медведев слушал не только меня...

          В 1989-м я пролетел мимо чемпионата мира. Как потом рассказал мне один атлет, ставший невольным свидетелем разговора, к главному тренеру пришли двое (один из них — Саша Курлович) и убедили его, что Тараненко брать в Афины не стоит. Их доводы можно было бы разбить играючи, но Медведев почему-то предпочёл им поверить. Когда я об этом узнал уже после чемпионата, моё возмущение можно было понять: пропускать второй такой турнир, находясь в идеальной форме — ну это же преступление, другого слова не подберёшь...

          Я-то знал, что Медведев никогда не делился с управлением, хотя ему и несли. Пошёл к тому самому Пархоменко, который был не разлей вода с моим председателем “Урожая”. В итоге Алексея Сидоровича сняли с должности главного тренера, хотя он привёз с “мира” пять золотых, две серебряные и три бронзовые медали.

          — Однако вы были мощным могильщиком тренеров сборной...

          — Отчасти. Но самое интересное впереди. Потому что вместо Медведева снова назначили Алексеева. Первое, что он сказал мне после возвращения: “Ну что, белорус, допрыгался?” Я объяснил, что в той истории не имелось ничего личного — просто я вступился за друзей, которые, кстати, были неправы на сто процентов. Но ведь и Алексеев при наших с ним отношениях тоже не подошёл и не посоветовался со мной.

          Вскоре начался юниорский чемпионат мира, который принимал Минск. Я пришёл на турнир и пригласил Василия Ивановича домой. Посидели, поговорили, выпили по сто граммов, и он согласился, что тогда я принял верное решение. Потому что друзья — это святое.

          Но надо было знать Алексеева. Перед Олимпиадой в Барселоне он уже убрал из сборной и Захаревича, и Храпатого. И собирался сделать то же самое с Курловичем. А я за год до Игр травмировал локоть.

          И вот накануне стартов Алексеев вызывает меня и спрашивает: “Ну, что будем делать с Курловичем? Если пообещаешь, что выиграешь Олимпиаду — выгоню его уже завтра”. Я ответил, как сейчас понимаю, по-дурацки: вместо того чтобы убрать главного конкурента, с которым мы, понятно, уже раздружились вдрызг, показал свою руку. Локоть был надорван — мог выдержать первое движение, а мог и доломаться.

          Алексеев колебался до последнего и, зная, что Советский Союз доживает последние дни, всё-таки собирался не пустить Курловича в Барселону. Но Саша пошёл наверх, и наш земляк Николай Русак, который тогда был, по сути, министром спорта СССР, решил вопрос в его пользу. Саша и стал чемпионом. Я же занял второе место.

          Знаешь, наши отношения с Сашей — это отдельная история. Я всегда старался его поддержать. Особенно когда стал уже известным и авторитетным спортсменом, а он был, по сути, ещё бедным человеком.

          Дело в том, что я дружил с сыновьями Бровикова — тогдашнего секретаря ЦК КПБ, да и с ним с самим поддерживал хорошие отношения.

          Как-то зашёл поменять машину, а Бровиков спрашивает: “Кому ещё из наших нужно помочь?” Звоню Саше: “Есть возможность купить машину”. Он в панику: “Да у меня в кармане только десять рублей”. Я его успокоил: всё будет хорошо. Нашёл покупателя на автомобиль, и за один день Саша, сняв "вершок", получил деньги на подготовку.

          За это он мне потом отплатил... Много могу про него рассказать. Но не хочу. Знаю только, что денег у него никогда не будет.

          — Вам удалось стать богатым человеком?

          — Я никогда не нуждался. Не нуждаюсь и теперь. Но больших денег у меня никогда не было.

          — Сколько же в этом месте можно дать советов Андрею Арямнову... Вы, кстати, пытались с ним разговаривать?

          — Нет.

          — А может, стоило? Вы ведь для него авторитет.

          — Был бы авторитетом, он ко мне сам подошёл бы. Скажу больше: я незнаком даже с председателем нашей федерации. Как считаете, это нормально?

          — Нет.

          — Если люди взялись за это хозяйство, то надо же думать о климате в сборной. А доверять всё тренерам — значит пускать работу на самотёк.

          — Вы по-свойски общались с тренерами, даже выпивали. Это обычный стиль отношений для сборных всех времён?

          — Поначалу, конечно, этого не было. Но у меня не было и звёздной болезни. Я оставался в нормальных отношениях даже с Прилепиным. Он неглупый человек, кандидат наук. С адекватными людьми можно разговаривать, даже с гаишниками.

          Со мной в нашем представительстве работает Сергей Лаврентьевич Макаренко — один из двух первых белорусских олимпийских чемпионов. Тоже страшно переживает за Арямнова и всё время предлагает: “Пойдём, поговорим с ним, ну как же это так?”

          А я отвечаю: “Вы не знаете штангистов. Если зайдёте к ним без спроса, то потом стыда не оберётесь. И будете корить себя за это неразумное решение всю оставшуюся жизнь”.

          — Штангисты, конечно, уникальны: у них всё не так, как у других.

          — Уникальны любые спортсмены. В том числе и из командных видов. Но в тяжёлой атлетике эгоизм развит особенно сильно. Штангист может уйти в себя настолько, что ничего вокруг не видит. Я, например, концентрировался так, что не замечал ни зрителей, ни прожекторов — никого вообще. Ты один во Вселенной. И только в этом случае мне удавалось добиваться лучших результатов. Это, наверное, накладывает отпечаток на всё — в том числе и на отношение к другим людям.

          — В истории мировой штанги Леонид Тараненко остался человеком, чьи абсолютные мировые рекорды — в толчке 266 кг и в сумме двоеборья 475 кг — не побиты по сей день.

          — До сих пор не могу понять, почему в 1990-х руководство Международной федерации штанги пошло на обман народа. Ну вот, например, почему не отменили рекорды в прыжке в длину? А у нас поменяли весовые категории и аннулировали прежние мировые достижения. И у супертяжей они начали расти с 240 кг. Что это такое, если люди раньше уже поднимали 266 кг?

          — Ну, они же с допингом боролись, начали новую жизнь с чистого листа.

          — Интересно было бы дать всю информацию и проанализировать, на каких допингах, кто, когда и что поднимал. Да на заре этой борьбы человек принимал в сто раз меньше, чем теперь. Так что же такое допинг и как с ним бороться, если каждый шаг на этом пути выявляет всё более изощрённые методы достижения результата?

          — Но всё же приятно, наверное, чувствовать себя автором непобитого рекорда?

          — У нас с Логвиновичем была цель: опровергнуть слова Герберта Уэллса, который однажды сказал, что человек никогда не поднимет вес, равный 600 английским фунтам. В нашем пересчёте это 272 кг. Я знал, что готов взять этот вес. Но не за 750 рублей, которые давали в СССР за мировой рекорд. Сейчас спонсоров найти нетрудно, но в конце 1980-х разыскать их не удалось даже за рубежом. Я вышел на английскую федерацию, но она была настолько бедной (любители всё же), что могла выставить в качестве приза несчастные пять тысяч фунтов. А этого не хватило бы даже на подготовку.

          “Сколько же ты хочешь?” — спросил у меня председатель тамошней федерации. “Ну, хотя бы “Ягуар”...” — “Ты что, второй Горбачёв?” — вытаращил он глаза.

          Вот об этом жалею: упустил момент, когда можно было опровергнуть слова британского фантаста. Потом уже пошли травмы, и идея потеряла актуальность. Теперь мне обидно только за родную страну, которая даже не знает, что в ней сейчас живёт человек с до сих пор непобитым абсолютным рекордом мира. Постоянно читаешь, что кто-то потянул паровоз, самолёт или танк. Викинг какой-то там поднял бревно весом 600 кг и протащил его на 15 сантиметров — теперь все кричат о рекорде тысячелетия. Я на тренировках приседал с весом 400 кг, но почему-то не называю себя самым сильным человеком в мире.

          — А вам не хотелось потаскать железо после ухода из большого спорта? Есть ведь уйма ветеранских турниров.

          — Как правило, в них участвуют люди, которые в молодости не реализовали себя в тяжёлой атлетике. Я же до такой степени опустошён, что, когда захожу в зал, стараюсь вообще не прикасаться к штанге. Смотрю на свои старые фотографии и не верю, что это я. Я максимально весил 156 кг. И был просто необъятных размеров.

          — Рахманов и Алексеев, в отличие от вас, так и не смогли похудеть...

          — Султан весил 205 килограммов, это его и погубило. Я к нему много раз ездил, пытался уговорить, чтобы начал скидывать вес. Но он уже пессимистически относился к этому. “Худей ты, мне уже не надо”...

          Мне сбрасывать вес тоже было непросто, но так сложились обстоятельства, что в 1994-м я уехал работать тренером в Индию. А это страна с таким климатом, что похудеть не составляет большой проблемы. Хотя бы потому только, что отравиться там можно на каждом шагу.

          Я постройнел, скинул 40 кило, залечил все травмы и болячки. Просто потому, что перестал подвергать себя сверхнагрузкам. Но когда приехал в Минск, то — вот ирония судьбы — попал всё на того же Путькова. Курлович тогда был дисквалифицирован, и стране требовался тяжеловес: Беларусь впервые ехала на Олимпиаду самостоятельной командой. И вот здесь я допустил ошибку: поддался на уговоры Виктора Филипповича.

          Я ведь и штангу бросил только потому, что у меня болело всё — суставы, позвоночник, локти, колени. А тут рассудил: вроде ничего уже не болит, давай-ка попробую войти в реку второй раз. И эта глупая мысль заставила интенсивно набирать форму. Но поскольку работать вполсилы я не привык, старые болячки вернулись. Что было естественно для 40-летнего возраста.

          — Но вы всё же выиграли чемпионат Европы 1996 года.

          — Да. Тем не менее в Атланте выступить уже не смог. Считай, бесславно закончил карьеру. Вернулся домой после Олимпиады, и журналисты вместе с чиновниками обвинили меня в желании съездить в Америку за государственный счёт. Хорошо, что я был уже научен горьким опытом и взял у американцев справку, что поднимать штангу не мог физически.

          — А как со здоровьем сейчас?

          — Жаловаться не буду, считаю себя не больнее ровесников, спортом вообще не занимавшихся. Хотя некоторые необратимые изменения в организме, конечно, произошли. Есть несколько грыж в спине, суставы дают о себе знать и прочее. Но это не критично. Главное, знаю, как лечить спину, когда заклинивает. Три раза в неделю тренироваться — и всё будет хорошо.

          — Звание олимпийского чемпиона помогает в вашей нынешней работе?

          — Слава богу, людей интеллигентных и знающих, кто такой Тараненко, ещё хватает. Тем более что каждый визит я специально готовлю. С бухты-барахты ведь никуда не заявишься. Но после переговоров очень сильно истощаюсь эмоционально. Приходится долго восстанавливаться. Хотя и понимаю, что прошу деньги не для себя, а для спорта — это всё равно напрягает.

          Спасают люди. Каждый день встречи, впечатления, новые контакты — работа такая, что не заскучаешь.

          И мой герой покосился на дверной проём, в котором уже давно маячила фигура очередного визитёра...

[на главную страницу]