Григорий Ирмович Новак — заслуженный мастер спорта, первый советский чемпион мира, серебряный призёр XV Олимпийских игр. За свою спортивную карьеру установил 23 рекорда мира и 86 рекордов СССР.

          Григорий Новак родился в 1919 году в ставшем ныне печально известном Чернобыле. В начале тридцатых годов семья Новаков переехала в Киев, на Софиевскую улицу. Учился Гриша в еврейской школе № 25, которая находилась неподалёку от площади Богдана Хмельницкого. Будущий чемпион имел не очень большой рост, но в среде своих сверстников отличался силой и всегда был не прочь подраться.

          По окончании семи классов Гриша решил пойти работать. Тогда многие ограничивались обязательным семиклассным образованием. Ирма, отец Гриши, взял его к себе в помощники — копать котлованы под строительство домов. Вырытый грунт грузили на подводы и вывозили лошадьми. Через несколько лет Гриша заметно окреп, налился мускулами. В свободные минуты на стройке возникали импровизированные соревнования между строителями и грузчиками. Несмотря на молодость, Гриша постоянно побеждал и в борцовских схватках, и в поднятии тяжестей.

          В 1937 году Григорий записался в секцию борьбы общества "Динамо". Даже на первых порах там ему не находилось равных. Новичок клал всех на лопатки без какой-либо техники — просто за счёт отличных физических качеств. В те годы секции борьбы и штанги располагались, как правило, в одном помещении. И тренер в конце концов перевёл Гришу к штангистам. Это произошло в 1938 году. А уже через год дебютант Григорий Новак стал победителем первенства Украины и занял второе место на чемпионате СССР в полусредней весовой категории. В дальнейшем Григорий десять раз становился чемпионом страны.

          Как известно, возможность выступать на международных соревнованиях советские спортсмены получили только после Великой Отечественной войны. Первым эта возможность предоставилась нашим штангистам, и в 1946 году они поехали на мировой чемпионат в Париж. На этом чемпионате Григорий установил мировой рекорд, набрав в сумме троеборья (жим, рывок, толчок) 425 кг, и занял первое место. Устроителям соревнований сие показалось до такой степени невероятным, что и поднятые Григорием штанги, и его самого взвешивали по нескольку раз. При этом атлету надо было при всём честном народе стоять в костюме Адама, что его не очень устраивало. Говорят, понадобилось вмешательство даже самого посла СССР во Франции, чтобы Григорий прошёл эту процедуру. Но в итоге у СССР появился первый чемпион мира и обладатель официальных мировых рекордов.

          В 1952 году в Сталинграде в период печально известной борьбы с "космополитами безродными" против первого советского чемпиона мира, серебряного призёра Олимпийских игр 1952 года в Хельсинки, выдающегося атлета ХХ века было сфабриковано "персональное дело". По приказу высшего спортивного руководства Григория Новака дисквалифицировали, отняли почётное звание заслуженного мастера спорта и отменили выплату 500 тысяч рублей за все установленные им рекорды.

          В Подольском райкоме партии устроили персональное разбирательство и Ирме Новаку, отцу чемпиона мира. У него отобрали партийный билет, мотивируя это тем, что Ирма не написал в анкете о своём живущем во Франции брате. Придёт время, и Новака-отца восстановят в партии, равно как и его сыну вернут все почётные звания. Но это будет потом. А пока младшему Новаку пришлось уйти из спорта высших достижений в цирк, где он стал силовым жонглёром. Блистательный талант Григория Новака проявился и здесь: к своим спортивным титулам первый советский чемпион мира добавил звание заслуженного артиста РСФСР.

Д.И.Иванов, заслуженный мастер спорта СССР

          Сегодня, когда у нас тысячи чемпионов Европы, мира и Олимпийских игр, когда на счету наших тяжелоатлетов около 230 больших золотых медалей, завоёванных в европейских, мировых и олимпийских турнирах, трудно кого-либо удивить победой в международных соревнованиях. Это воспринимается уже как должное. Совсем по-иному любители спорта реагировали на успехи советских атлетов в послевоенные годы. Мы, штангисты (бывшие и настоящие), можем заслуженно гордиться тем, что первым советским чемпионом мира стал именно тяжелоатлет. Знаменательно и то, что наша богатырская дружина образца 1946 года удостоилась великой чести — "прорубить окно" в мир для всего советского спорта. Мы вправе сказать: "Всё начиналось с тяжёлой атлетики".

          Да, всё — и победы, и рекорды. А пионером в этом важном и почётном деле стал легендарный Григорий Новак, имя которого в трудные послевоенные годы не сходило со страниц мировой спортивной прессы. Как только Новака не называли: "Подъёмный кран", "Фабрика рекордов", "Советский Геркулес"... Трудно переоценить волшебное влияние этого уникального силача на сотни тысяч молодых людей, мечтавших прославиться в спорте (не только тяжелоатлетическом). Мы все хотели быть Новаками — чемпионами и рекордсменами мира, такими же богатырями, как этот замечательный спортсмен.

          Своего тяжелоатлетического кумира я впервые увидел в 1949 году на межведомственном первенстве Советского Союза в Челябинске. В то время штангисты делились на шесть весовых категорий, и тяжеловесами назывались те, чей вес превышал 82,5 кг. Так вот Новак в интересах своей команды "Профсоюзы" покинул родную весовую категорию 82,5 кг (она называлась тогда полутяжёлой) и дал бой тяжеловесам. В парадном строю он выглядел самым миниатюрным. Соперники превосходили Новака не только в росте, но, разумеется, и в весе. Однако по силе равных ему не нашлось. Казалось, что Новак не соревнуется, а играет со штангой и со своими соперниками. Для убедительной победы ему достаточно было набрать в троеборье 410 кг — намного меньше его же мирового рекорда в категории 82,5 кг. И хотя команда "Динамо" первенствовала в пяти других весовых категориях, командный приз достался всё же сборной "Профсоюзов", за которую выступал Новак. Дело в том, что тогда команда-победительница определялась не по занятым местам, не по набранным очкам, а по сумме килограммов, поднятых всеми атлетами команды.

          Вот что рассказывает о себе заслуженный мастер спорта, заслуженный артист РСФСР Г.И.Новак:

          "Когда известный спортсмен или артист появляется на сцене, зрителей всегда интересует, что у нас делается за кулисами или "как мы дошли до жизни такой?" Я, вообще-то, часто получаю письма и записки из зала именно с подобными вопросами. Но недавно я получил из зала записку примерно следующего содержания: "Тридцать лет назад я видел Григория Новака на спортивных соревнованиях. Сегодня я в цирке с внуками, и на арене — снова Новак. Ответьте, пожалуйста, сколько вам лет? То есть кто вы — Григорий Новак или его сын?"

          В цирке нужно показывать, что умеешь делать, а не разговаривать. Но, поскольку сейчас мы не в цирке, я отвечу.

          Да, это я — Григорий Ирмович Новак. Родился более полувека назад. Учился, женился. Около сорока лет выступаю. Сначала на сцене, затем на помосте, а последнюю четверть века на арене цирка.

          Чем я увлёкся раньше: цирком или спортом? Трудно сказать: не было бы цирка, не было бы и спорта. И наоборот.

          С цирком я познакомился очень рано. Мне исполнилось одиннадцать лет, когда я увидел людей, которые летали в воздухе, словно птицы, собачек, которые крутили сальто-мортале, лошадей, которые вальсировали и даже смеялись, силачей, которые поднимали неимоверные тяжести. И мне казалось, что всё это недосягаемо для простых смертных. Во всяком случае — для меня. Мне захотелось стать таким же сильным, смелым, ловким, и я "заболел" цирком.

          Очень скоро я начал выступать как акробат. Выступал на эстраде, в цирке, в кружках самодеятельности. А когда моя семья переехала из Чернобыля в Киев, я стал интересоваться многими видами спорта и, как все мальчишки, хотел объять необъятное. Искал себя.

          А остановился на штанге. Вначале киевские газеты писали, что в городе появился Гриша Новак, акробат и подающий надежды штангист. Через два-два с половиной года — чемпион и рекордсмен Украины Гриша Новак. А ещё через год — рекордсмен Советского Союза и мира мастер спорта Григорий Новак. Потом началась война, и появился лейтенант Новак. А вскоре после войны — заслуженный мастер спорта, чемпион мира. Последние двадцать пять лет я в цирке. Теперь уже Григорий Ирмович Новак."

          К этому следует добавить, что восхождение Новака как атлета было ошеломляющим. Благодаря отличной акробатической подготовке он, попав к тренеру Александру Конкину, за три года занятий штангой стал таким сильным, что в девятнадцатилетнем возрасте стал грозой для именитых штангистов довоенного периода. В 1939 году молодой киевлянин установил свой первый всесоюзный рекорд в жиме, превышающий мировой — 119,5 кг. Через год Новак стал чемпионом СССР среди атлетов весом до 75 кг (тогда он назывался "средний"). В дальнейшем Новак неоднократно побеждал в категориях от 75 до 90 кг. На его счету 86 всесоюзных рекордов, из которых 68 выше мировых. Кстати, по числу установленных рекордов СССР Новак до сих пор никем не превзойдён, даже Василием Алексеевым.

          Каждый рекорд — веха. Каждый дорог атлету, но с особой гордостью Григорий Ирмович вспоминает о рекорде 1942 года. Вот ещё один из его рассказов.

          "1942 год. Я работал начальником физподготовки Дома Красной Армии в Новосибирске. Шла Великая Отечественная война. Мне исполнилось двадцать два года. Я был молод, напорист, силён. Как и все молодые люди, рвался на фронт. Писал рапорт за рапортом. Видимо, я изрядно этим надоел начальству. Меня вызвал член Военного совета Сибирского военного округа и спросил:

          — Лейтенант Новак, вы, помнится, должны были 22 июня сорок первого года выступить в Киеве на открытии нового стадиона.

          — Так точно, — ответил я.

          — И не просто выступить, — продолжил член Военного совета, — а выступить на побитие всесоюзных и мировых рекордов.

          — Так точно, — подтвердил я. — Должен был выступить на побитие мировых рекордов...

          — А не смогли бы вы сейчас здесь, в Новосибирске, показать эти результаты?

          — Разрешите обратиться: кому нужны здесь и сейчас рекорды — война ведь идёт?

          — Нет, товарищ лейтенант, вы многого не понимаете. Именно здесь и сейчас очень нужны рекорды. Задача ясна?

          — Так точно.

          — Выполняйте.

          — Есть.

          Дорогие товарищи, я тогда впервые понял, что стоит за рекордом, на что нужно тратить свою мышечную и нервную энергию и поднимать эти миллионы килограммов.

          Конечно, трудности были. Я уже давно не тренировался. Мы тогда готовили лыжные сибирские полки. Работали много, ни минуты свободной.

          И всё же я выполнил свою боевую задачу — установил два всесоюзных рекорда, превышавших мировые".

          К первому послевоенному чемпионату мира Григорий Новак пришёл в полной боевой готовности. Вот как, по его рассказу, был открыт "золотой счёт" советского спортивного движения на мировой арене:

          "В то время спортсмены нашей страны не состояли членами ни одной спортивной международной федерации. И ни один рекорд, установленный нами, не признавался как мировой, хотя вполне этого заслуживал.

          Открыть счёт золотым медалям доверили нам, штангистам. Мы, как говорится, вытащили счастливый лотерейный билет — первыми из советских спортсменов поехали на официальное первенство мира в Париж.

          Итак, 1946 год, Париж.

          Мы прилетели в день открытия чемпионата. Прилетели и не знали: будем участниками соревнований или же только зрителями.

          Как раз в тот день проходило заседание конгресса, на котором решался вопрос о принятии нас в члены Международной федерации тяжёлой атлетики.

          И вот в три часа дня наши старшие товарищи уехали на заседание конгресса, а мы остались ждать в гостинице. Час ждём, другой, третий. Наконец в половине седьмого нам позвонили и радостно сообщили: "Танцуйте — мы приняты!" И уже в семь вечера мы стояли на огромной сцене дворца "Шайо", где разыгрывалось мировое первенство. Десять участников в красных трико с гербом Советского Союза.

          Забегая вперёд, должен сказать, что наша сборная тогда проиграла американской команде по очкам, но по сумме поднятых килограммов мы обыграли спортсменов США на четверть тонны.

          Вспоминаю своё выступление. У меня насчитывалось 25-30 противников. Ближайших я помню достаточно хорошо и сегодня: француз Феррари и американец Кей. Первый выжал 115 килограммов (мы соревновались тогда в троеборье) и закончил выступление. Второй сумел выжать 120 килограммов и тоже финишировал.

          Тогда это было много. Мировой рекорд в категории 82,5 кг равнялся 125 килограммам и принадлежал американскому штангисту Дэвису. Мой всесоюзный рекорд равнялся 135 килограммам, но как мировой не признавался. И вот в Париже очень нужно было подтвердить, что я и в самом деле мировой рекордсмен.

          Для своего первого подхода я попросил установить вес 125 килограммов, то есть решил начать прямо с мирового рекорда. Когда вышел на арену, в зале раздался смешок — какой-то неприятный, холодящий душу. В чём причина, что во мне смешного? Я осмотрел себя — выгляжу вроде бы аккуратно.

          Только назавтра, когда нам принесли французскую прессу, переведённую на русский язык, всё стало понятно. Чего только не писала о нас, советских спортсменах, французская пресса — я говорю о буржуазной прессе того времени. "В Париж приехала загадочная команда из России. В составе команды грузчики и бурлаки, умеющие поднимать мешки и таскать пианино..." И вообще — "советский килограмм — семьсот французских граммов". Смешно, но обидно. Эта писанина украшалась шаржами. На меня был такой шарж — кружочек, в середине точка, маленькие ручки, кривые ножки и что-то похожее на голову. И подпись: "Новак выкатился на сцену, как шарик, выстрелил 125 килограммов и укатился".

          Штангу, помню, я выжал действительно очень легко. И, чтобы сделать доброжелательнее ко мне публику, сразу же заказал 140 килограммов. Когда снова вышел на сцену, то даже испугался: неужели все ушли? Такая стояла тишина.

          Судьи (египтянин, француз и англичанин) единогласно засчитали поднятый вес. Я обыграл ближайшего соперника на 20 килограммов..."

          Тут я позволю себе прервать рассказ Григория Ирмовича и объяснить, почему 140-килограммовый результат не был признан новым мировым рекордом. Товарные весы, на которые поставили Новака, показали, что его вес — 82,6 кг, то есть на сто граммов выше нормы. Никто из наших представителей не имел права подойти к этим весам и проверить их точность. Как потом выяснилось, весы "ошибались" не в пользу Новака почти на полтора килограмма. Когда объявили, что поднятый им вес как рекорд не засчитан, в зале поднялся страшный шум. Продолжать соревнования было невозможно. Французской публике так понравился советский силач, что она потребовала заменить судей. В новую тройку включили советского арбитра, и состязания возобновились. Но никто уже не сомневался в окончательной победе Новака. Так оно и случилось. Григорий обыграл второго призёра — Анри Феррари — в сумме троеборья на целых 35 кг.

          "Это была разведка боем, — продолжает свой рассказ Григорий Ирмович. — Самое приятное для спортсмена — победа. Я не сентиментальный человек, но сейчас, когда вижу, как наши спортсмены восходят на пьедесталы мировых первенств, как под звуки гимна СССР поднимается наше алое знамя, у меня на глазах выступают слёзы. А тогда я, признаюсь, откровенно плакал. Плакал от счастья, от радости. Ведь это была наша первая золотая медаль чемпиона мира!"

          Можно предположить, что без победы Новака дебют советских штангистов на мировом помосте в Париже не произвёл бы особого впечатления, хотя ещё четыре наших атлета стали призёрами чемпионата. Нужна была именно сенсация. И такой сенсацией стали мировой рекорд Новака в троеборье (425 кг) и, конечно, его же фантастический результат в жиме. С восторгом отзывавшаяся о триумфе советского богатыря французская пресса, признавая свои ошибки, сообщила: "Теперь стало ясно, что советский килограмм весит ровно тысячу французских граммов."

          Это признание, надо заметить, завоевал не только Новак. Хотя наша сборная была укомплектована атлетами, прошедшими через тяжелейшую войну (большинство богатырей вернулось в строй после ранений) — но прославленные ветераны штанги довоенных лет не подкачали. Они уступили сборной США всего лишь два очка. Особенно впечатляющим оказалось выступление знаменитого киевлянина Якова Куценко. Соревнуясь в тяжёлой весовой категории, он намного опередил всех, кроме негра Джона Дэвиса, которого за красоту телосложения называли "Чёрным Аполлоном". На вес золота была и серебряная медаль легковеса из Тбилиси Владимира Светилко.

          После чемпионата на зимнем велодроме, вмещающем около 20 тысяч зрителей, состоялся "вечер рекордов". В нём приняли участие штангисты многих стран мира. И самое большое впечатление произвели на публику наши богатыри. Они установили три рекорда мира. Новак стал официальным рекордсменом мира в жиме, тяжеловес из Еревана Серго Амбарцумян — в рывке левой рукой (тогда ещё фиксировались мировые достижения в упражнениях на одну руку), а Яков Куценко под занавес толкнул 171 кг. Вот так на самой высокой ноте закончили свой визит в Париж советские атлеты.

          Парижский триумф сделал имя Новака самым популярным из всех советских спортсменов, причём не только в СССР, но и за рубежом. Но популярность — это тяжёлое бремя. Первый советский чемпион мира обязан был постоянно находиться в форме и подтверждать свою репутацию весомыми килограммами — то есть новыми рекордами мира. И Новак не скупился на мировые достижения. Казалось, физическим возможностям этого силача просто нет предела. Каждый свой старт он отмечал новыми рекордами, причём даже на показательных выступлениях (лишь бы судьи имели соответствующую правилам квалификацию, а уж Новак-то всегда был готов к подвигу). Вот как он украсил рекордом мира День физкультурника летом 1947 года.

          "Не знаю, — говорит Григорий Ирмович, — может, я постарел. Мне кажется, что раньше всё было интереснее, красивее. Вспоминаю, как все союзные республики готовили ко Дню физкультурника спортивно-театрализованные представления. Каждой республике давалось от 7 до 15 минут в зависимости от количества выступавших. Я же в сорок седьмом году один получил шесть минут на того, чтобы показать свои наивысшие достижения. Это являлось большой честью и накладывало большую ответственность.

          Итак, стадион "Динамо" (Лужники тогда ещё не построили). Шестьдесят тысяч зрителей. После выступления делегации Украины на зелёном поле остались только я, судьи, помост и штанга. Вёл спортивный праздник известный комментатор Всесоюзного радио Вадим Синявский.

          Первый подход — разминочный. Я легко поднял штангу и сразу попросил установить рекордный вес. Когда подошёл к этой рекордной штанге и только ещё нагнулся, чтобы взяться за гриф, Синявский, опережая события, объявил в эфир и зрителям стадиона, что рекорд уже установлен. Между тем как я ещё и к штанге-то не притронулся. А на "Динамо" всё близко, всё видно. Я отвлёкся от штанги, посмотрел на трибуну и увидел доброжелательные лица. Самое страшное слово для штангиста — "попытка". И я это слово услышал. Я стоял посреди стадиона как в воду опущенный. Ко мне подошёл мой тренер и спросил: "В чём дело, Гриша? Вспомни, где ты находишься..."

          У меня оставалось ещё две минуты и всего одна попытка. "Во что бы то ни стало нужно поднять штангу!" — приказал я себе. Я стал бегать, прыгать, кувыркаться, ни на кого не обращая внимания. А когда Синявский объявлял мой третий подход, то произнёс примерно следующее:

          "Итак, последняя попытка Новака. Я надеюсь, что он меня не подведёт".

          "Конечно, я его не подведу", — решил я. И действительно не подвёл. Когда я зафиксировал рекордный вес на прямых руках, судье-фиксатору пришлось трижды крикнуть: "Опустить!", пока я наконец не выполнил его команду. Зрители бурно аплодировали".

          О памятных событиях в жизни Новака-спортсмена можно вспоминать бесконечно.

          Последний раз честь нашей сборной он достойно защитил на XV Олимпийских играх в Хельсинки. Ему шёл тогда уже тридцать четвёртый год, его преследовали травмы, однако он сумел выиграть серебряную медаль и принести команде драгоценные очки. В тот раз богатырская дружина Советского Союза впервые нанесла поражение сборной США, считавшейся до того непобедимой.

          Конечно, всё имеет начало и конец. Каким железномускульным ни был бы атлет, рано или поздно он оказывается вынужден уступить дорогу молодым соперникам, по-хорошему жадным до рекордов и побед, до громкой спортивной славы. Вскоре после той Олимпиады-52 Новак покинул соревновательный помост. Перед Григорием не стояла дилемма: кем быть дальше? Он вернулся к своему юношескому увлечению, к цирку — но уже не любителем, а профессиональным артистом.

          Не проходило недели, чтобы Новак не появился перед публикой на эстраде или на сцене какого-нибудь рабочего клуба. Причём непременно со штангой и гирями. И все свои показательные выступления он всегда по ходу дела комментировал, остроумно отвечая на многочисленные вопросы зрителей. Ведь наш народ очень любит сильных людей и живо интересуется всем, что касается развития силы.

          Перед тем как сесть за эту статью, я был приятно удивлён очередным талантом Новака — не простого, как мы говорим, "железятника", а писателя, сценариста, изумительного мастера художественного слова. Никто и никогда так страстно и так лирично не рассказывал о спорте и о цирке, как делает это Григорий Ирмович — дипломированный артист разговорного жанра.

          Я пришёл к нему на новую квартиру, что на Ленинградском проспекте, на несколько минут (меня ждали неотложные дела в редакции "Советского спорта"), но, забыв обо всём, как зачарованный около трёх часов кряду слушал Новака.

          Как же я жалел, что не взял тогда с собой магнитофона!

          — Зачем ты пишешь? Не пиши! — говорил мне Новак. — Ты послушай меня... Прости, не могу сидя...

          И он с большой теплотой и сердечностью рассказывал о знаменитых артистах цирка, о спорте, обо всём, к чему навечно приросла его душа...

Ю.Зерчанинов

          Когда летним утром 1950 года москвичи обнаружили, что памятник Александру Сергеевичу Пушкину, извечно, казалось, стоявший в начале Тверского бульвара, переметнулся на другую сторону улицы Горького, сразу пошли разговоры, что тут, мол, не обошлось без участия Новака. Перенёс, дескать, сначала памятник, а затем пьедестал, а может быть, одним махом и то, и другое.

          В послевоенные годы имя Новака не сходило с газетных полос. Тогда не находилось другого спортсмена, который столь же впечатляюще часто бил бы мировые рекорды. Сейчас это трудно себе представить, но чемпионов мира до Новака у нас тоже не было. На дружеском шарже тех лет Григорий Новак играючи (именно так, безо всяких видимых усилий, выжимал он обычно рекордный вес) держит над головой земной шар.

          Тот Новак, к которому я пришёл в январе восьмидесятого года, выглядел уже эдаким добрым дедушкой, склонным безропотно потакать проказам любимого внука. Но едва мы остались вдвоём, как он небрежно, как бы между делом, подхватил двухпудовую гирю и начал поигрывать ею.

          Теперь-то я понимаю, что он жонглировал тогда облегчённой гирей, а поддайся я на его вызов, непременно вручил бы мне настоящую двухпудовку, стоявшую рядом.

          Так или иначе, но лишь убедившись, что он достаточно впечатлил меня своей неизбывной силой, Новак умиротворённо присел к столу, на котором уже стоял мой репортёрский магнитофон.

          — Про Париж, значит, хочешь узнать? — спросил он.

          — Да, про Париж.

          — Ну давай записывай.

          И тут, к моему немалому удивлению, он придал лицу исключительно задумчивое выражение и произнёс с пафосом:

          — Нам, штангистам, повезло. Мы, как говорится, вытащили счастливый лотерейный билет. Нам доверили открыть счёт дождю золотых медалей...

          Я выключил магнитофон, но он истолковал это по-своему.

          — Меня надо слушать на публике. На публике у меня кураж.

          Пришлось сказать, что я жду совсем иного: доверительного рассказа о том, как в послевоенном Париже он, Новак, завоевал звание чемпиона мира. В его ответном взгляде я прочитал: "А сколько раз ты можешь поднять двухпудовую гирю?" Вскоре он, однако, развеселился.

          — Да у тебя лопнет магнитофон, если я поведу рассказ простыми, как ты говоришь, словами. Мои простые слова — крепкие...

          Исповедь не исповедь, но в меру подлинный рассказ о том парижском чемпионате я в конечном счёте всё же услышал.

          А через несколько дней в небольшом подмосковном клубе я вновь услышал этот рассказ уже в эстрадном варианте, который строился на чередовании откровенного пафоса с грубоватыми, но хорошо выверенными репризами.

          Новак пытал счастье как артист разговорного жанра, выступая с рассказами о спорте и о цирке.

          В машине, когда мы возвращались в Москву, я мягко сказал Новаку, что, вспоминая о былых победах и рекордах, он, конечно, найдёт своего зрителя, но только стоит ли перегружать программу сентиментальными цирковыми историями? Новак разъярился и принялся уличать меня в полном непонимании его таланта сочинителя и рассказчика, и лишь когда мы остановились у его дома на Ленинградском проспекте, заставил себя произнести примирительно:

          — Чтобы понять, какой я артист, надо видеть меня в цирке. Я собираюсь работать в культурной программе Олимпиады. Приходи — не пожалеешь.

          В начале июля, не находя на олимпийских стендах Москвы имени Новака, я решил позвонить ему. Трубку взяла жена. Она сказала, что прошедшей ночью после третьего инфаркта Григорий Ирмович скончался...

          По словам одного из друзей, Новак верил, что здоровье — это тот кошелёк, который никогда не опустеет. Свой первый инфаркт он не счёл возможным даже заметить — вернее, отмахнулся от него, продолжая ежевечерне выходить на манеж и лёжа удерживать ногами трек с мотоциклистами. Но уже из второго инфаркта, что случился, оказывается, вскоре после нашей поездки в подмосковный клуб, он едва выкарабкался. Ненадолго, однако...

          Таким вот я и увидел Новака в первый и последний раз на манеже — лежащим в окружении пышных венков. Это было в старом московском цирке на Цветном бульваре перед дневным представлением олимпийской программы с участием Игоря Кио.

          Я открываю подшивку "Красного спорта" за 1946 год (в марте газета примет уже сегодняшнее название — "Советский спорт"). В тот первый послевоенный год, когда спортивная жизнь только налаживалась, газета выглядит скромно и выходит не каждый день. О том, что такое большой спорт, читатель ещё не ведает. Брать интервью у наиболее отличившихся физкультурников пока не принято. И тем не менее та публичность, та громкая слава, что сопутствуют ныне героям спорта, уже предугадываются.

          Имена московских динамовцев, которые предыдущей осенью возвратились с победой с футбольных полей Англии, у всех на слуху.

          В первом же номере спортивной газеты сорок шестого года и дважды герой Советского Союза И.Папанин, и академик Л.Орбели, и народный артист СССР В.Качалов, поздравляя советских спортсменов с Новым годом, желают им дальнейших побед. А Василий Иванович Качалов прямо провозглашает свой новогодний тост за то, чтобы наши спортсмены стали самыми сильными в мире.

          Зимовщики с мыса Шмидта пылко желают новых успехов Хомичу, Ботвиннику и, конечно, Новаку. "За вас, дорогой Григорий Новак, чьё имя чаще всего приносит нам радио".

          Вчитываясь в спортивную газету того послевоенного года, вдруг обнаруживаешь, как от номера к номеру нарастает накал ожидания Самого Первого — того, кто раньше других докажет, что он самый сильный в мире, кто подаст пример.

          В олимпийском движении мы ещё не участвуем и в международных спортивных федерациях не состоим. Но товарищеские встречи с зарубежными спортсменами учащаются, и описанию этих встреч (не случайно же?) газета посвящает уже целые полосы. Словом, нет сомнений, что вот-вот мы должны принять участие в официальных международных соревнованиях самого высокого ранга.

          Кому же из наших спортсменов будет дан этот шанс — стать Самым Первым?

          Имена спортсменов, что устанавливают рекорды страны, превышающие мировые, начинают набираться в газете непривычно крупным шрифтом. Непривычно крупны для газетной полосы того времени и снимки самих рекордсменов. В этом ряду и пловец Леонид Мешков, и дискоболка Нина Думбадзе, и, естественно, Григорий Новак, который уже с первых дней того года взялся ставить рекорды, превышающие мировые.

          Замечу, что такое свойство человеческой натуры, как честолюбие, в ту пору настоятельно рекомендовалось в себе изживать и уж во всяком случае не обнаруживать публично. Новак же, веривший, что он рождён быть артистом, никак не мог, однако, позируя перед фотокамерами (тогдашние фотокорреспонденты имели привычку предупреждать, что снимок пойдёт в газету), прикинуться скромником. И со старых газетных полос он то излишне ослепительно улыбается, то чересчур яростно смотрит вдаль.

          Нынешний спортивный психолог скажет, что эти снимки свидетельствуют о том необычайно высоком уровне притязаний, который свойственен истинно чемпионской натуре.

          "Советский спорт" уже пестрит летними снимками, ожидание Самого Первого продолжается, но на том высоком пьедестале престижной славы, находящемся в центре всеобщего обозрения, московских динамовцев никто по-прежнему всерьёз не теснит.

          А наши сильнейшие штангисты тем временем съезжаются на свой чемпионат и бьют рекорд за рекордом, давая понять спортивному руководству, что они в силах противостоять и американцам, и египтянам — тогдашним лидерам мировой тяжёлой атлетики.

          В газетном отчёте нет особых подробностей главной сенсации чемпионата — захватывающего единоборства за звание абсолютного чемпиона страны, развернувшегося между победителями двух заключительных весовых категорий. Григорий Новак выступал в весе 82,5 кг (тогдашний полутяжёлый вес). У нас уже имелись известные тяжеловесы — Серго Амбарцумян, например, весьма внушительных пропорций, но самый сильный — Яков Куценко — брал отнюдь не собственным весом. Куценко был высок и строен. Любил козырнуть тонким вкусом, изысканными манерами, его речь лилась плавно. В детстве цыганка предсказала ему, что он станет знаменитым артистом. Но он стал знаменитым атлетом, не раз превышавшим мировые рекорды.

          Невысокий, коротконогий Новак вне помоста совсем не смотрелся рядом с Куценко, но, не имея в своём весе достойных соперников, он распалял себя единоборством с Куценко, постоянно пытался достать его.

          Так вот, на чемпионате страны сорок шестого года Куценко лишь в толчке (штангисты тогда ещё состязались в троеборье: в жиме, рывке и толчке) обошёл наконец Новака и набрал в сумме 435 кг. А Новак победил в своём весе, набрав 433,5 кг.

          В газетном отчёте оба чемпиона страны удостоены равно высоких похвал. Всё понятно: готовясь к выходу на мировую спортивную арену, мы делали немалую ставку и на Куценко.

          Новак будет потом говорить с эстрады: "Нам, штангистам, повезло... Нам доверили открыть счёт..." Нашим штангистам "повезёт" в октябре — в октябре они полетят в Париж, чтобы участвовать в чемпионате мира.

          А пока, в конце августа, я углубляюсь в отчёты с чемпионата Европы по лёгкой атлетике в Осло. Не вступая ещё в Международную легкоатлетическую федерацию, мы — как бы на разведку — послали в Осло небольшую команду, которая возвратилась с шестью золотыми медалями. Спринтер Евгения Сеченова, завоевавшая две золотые медали, именуется теперь не иначе как "девушка-молния", как "быстрейшая лань Европы". А Нина Думбадзе — уже в ранге чемпионки Европы,— дождавшись в Норвегии следующих соревнований, первой в мире посылает диск за 50 метров (все наши мировые достижения, в том числе и этот бросок Думбадзе, в таблицы мировых рекордов, однако, ещё не заносятся). Словом, к началу осени мы располагали уже "быстрейшей ланью Европы".

          В номере газеты от 28 сентября бросилось в глаза соседство двух публикаций: очерка об абсолютном чемпионе страны по боксу Николае Королёве и пересказа статьи американского журналиста Дэна Паркера из журнала "Лук", в которой тот уличает Майкла Джекобса, антрепренёра чемпиона мира Джо Луиса, в корысти и диктаторских замашках. Даже внешне, по словам Паркера, шестидесятипятилетний Джекобс выглядит тощим субъектом "со вставными зубами, так же плохо пригнанными к его челюсти, как костюм — к фигуре".

          Вспоминаю, что в недавно прочитанной книге олимпийского чемпиона Геннадия Шаткова, посвящённой истории профессионального бокса, Майкл Джекобс характеризуется как знаменитый антрепренёр, который во многом способствовал долгой карьере великого Джо Луиса на профессиональном ринге.

          И вспоминаю тут же, как слышал не раз разговоры, будто бы в своё время Джо Луис присылал Королёву вызов...

          Королёв — фигура не менее легендарная, чем Новак, ибо в нашем боксе до сих пор нет такого блистательного тяжеловеса (а нельзя забывать, что свои лучшие годы Королёв провёл не на ринге, а партизанил в фашистском тылу). В 1952 году, когда мы включились в олимпийское движение, Королёву стукнуло, увы, уже тридцать шесть лет, и в Хельсинки был послан молодой Шоцикас. В сороковые же годы Королёву удалось встретиться лишь с чемпионами некоторых европейских стран. И те, как правило, не могли выстоять против него и одного раунда. А наши журналисты много писали тогда о славном сыне негритянского народа Джо Луисе. И естественно, что у поклонников абсолютного чемпиона страны не мог не возникать вопрос: что произошло бы, если Королёв встретился бы с Джо Луисом?

          Но был ли реальный повод для разговоров о вызове Джо Луиса?

          С этим вопросом я как-то приехал к вдове Королёва, и она сразу же показала письмо, которое 7 августа 1946 года отправил из Нью-Йорка нашему абсолютному чемпиону... тот самый Майкл Джекобс. Он писал Королёву, что слава о нём дошла до Америки, и предлагал ему выступить в "Мэдисон Сквер-гардене" против различных американских боксёров.

          Как мне было рассказано, едва дочитав это письмо, Королёв помчался в один из московских институтов, на спорткафедре которого хранились коробки с трофейным фильмом о Джо Луисе.

          Те же две соседствующие в "Советском спорте" публикации таили, как теперь стало ясно, недвусмысленную оценку приглашения Джекобса. Николай Николаевич Романов, тогдашний председатель Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта, вспоминая всю эту историю, подтвердил, что встречи Королёва с американскими профессионалами крайне нежелательны — в тот момент мы собирались вступать в Международную федерацию любительского бокса, и в принципе уже был решён вопрос о нашем участии в Олимпийских играх. Романов это объяснял и самому Королёву, не скрывая и своих опасений за исход предполагаемого боя с Джо Луисом ("Я говорил ему: "Ты воевал. И тебе уже тридцать...").

          Но Королёв продолжал "присматриваться" к Джо Луису (рассказывают, что он просмотрел фильмы с поединками Луиса десятки раз) и в конце концов написал письмо в ЦК, в котором давал заверения, что не посрамит на мировой арене честь Родины, как не посрамил её в годы Великой Отечественной войны (вдова Королёва хранит и черновик этого письма). Романов теперь улыбается, вспоминая, как Королёв жаловался на него, но так или иначе он смог убедить Королёва, что надо поблагодарить Джекобса за любезное приглашение, но сообщить, что оно им не может быть принято, поскольку боксёр-любитель не вправе соревноваться с профессионалами.

          Лишь в сорок лет — и, как обычно, нокаутом — Королёв завершил свой последний бой. И никогда, оказывается, не расставался он с убеждением, что мог бы выиграть и у Джо Луиса. "Выиграл бы, — говорил Королёв, — даже сомнений не может быть".

          И, наконец, небезынтересно отметить, что ближе к осени сорок шестого года серьёзный "Советский спорт" вдруг увлёкся опереттой. Дело в том, что репортажи Вадима Синявского с футбольных полей Англии вдохновили молодых драматургов и завсегдатаев Северной трибуны стадиона "Динамо" Владимира Дыховичного и Мориса Слободского, а также примкнувшего к ним Бориса Ласкина (тоже болельщика, но не столь ярого) на создание комедии — оперетты "Одиннадцать неизвестных". Никита Богословский, тоже вдохновлённый этой идеей, на одном дыхании написал музыку. А Московский театр оперетты сразу же анонсировал, что ближайшая премьера — "Одиннадцать неизвестных".

          Пошли разговоры, что маститый Фёдор Каверин, взявшийся поставить эту футбольную оперетту, пригласил на роль комментатора самого Вадима Синявского. В газетной заметке, впрочем, было уточнено, что голос Синявского лишь записывается.

          Всех динамовцев, игравших в Англии, вместе с жёнами пригласили на премьеру. Рядом с динамовцами сидел и Вадим Синявский со своей женой (зрительный зал встрепенулся, услышав со сцены привычный голос Синявского). А когда опустился занавес, на сцену вытащили и футболистов. Словом, премьера имела громкий успех. Динамовцы же, стоит заметить, проявили в тот вечер великодушие, как бы не обратив внимания на то, что форма опереточных футболистов имела, скорее, армейские цвета, ибо, что таить, Дыховичный и Слободской болели за ЦДКА...

          В этой оперетте, отличавшейся, по мнению знатоков, многими достоинствами (это чуть ли не первый наш мюзикл), впервые, что в данном случае немаловажно, обрёл сценическое воплощение образ торжествующего болельщика. В повседневной жизни уже отчётливо наблюдалась новоявленная потребность иметь спортивного героя, болеть за него. И куплеты высокопатриотичного болельщика Чашкина ("Болею я, болею я, болею я..."), с блеском исполненные непревзойдённым опереточным "простаком" Владимиром Володиным, долго звучали потом и в радиопередачах, и в поездах дальнего следования, и, наконец, на стадионах перед началом футбольных матчей, и в перерыве между таймами.

          Рассказывая о съёмках фильма "Первая перчатка", корреспондент "Советского спорта" уже особо отметит, что одну из главных ролей исполняет Владимир Володин (его герой, старый тренер, будет петь теперь: "При каждой неудаче давать умейте сдачу, иначе вам удачи не видать..." — и песенку эту зрители сразу подхватят). Та заманчивая спортивная жизнь, в которой — или рядом с которой — существовали герои Володина, как раз и являлась неким виртуальным отражением повышенных реальных спортивных страстей.

          На премьере оперетты "Одиннадцать неизвестных" присутствовали, как уже отмечалось, московские динамовцы, а на общественный просмотр фильма "Первая перчатка", главный герой которого претендует быть, замечу, всего лишь первой перчаткой Москвы, наряду с Николаем Королёвым был приглашён и Григорий Новак — уже как первый наш чемпион мира.

          Наши штангисты летели в Париж на стареньком дребезжащем "Дугласе", и Новаку то и дело казалось, что сейчас, прямо в воздухе, самолёт развалится. Целые сутки самолёт простоял в Берлине (что-то случилось с мотором) и приземлился в Париже лишь поздним утром — в тот самый день, когда во дворце Шайо ожидалось открытие чемпионата мира.

          А ведь нам ещё предстояло быть принятыми в Международную федерацию тяжёлой атлетики. Штангистов отвезли в отель, где они до самого вечера маялись, не ведая: будут участниками или только зрителями чемпионата? Всё уладилось лишь в последний миг.

          Те два дня, что оставались до выступления атлетов полутяжёлого веса, Новак провёл в тренировочном зале. Вверху, на галерее, постоянно толпились зрители. Но эта публичность Новака не смущала — он любил даже на тренировках работать на зрителя. Рядом тренировались именитые американцы и египтяне. В своём полутяжёлом весе Новак выделил, однако, лишь француза Феррари. Тот был не слишком силён, но явно рассчитывал на поддержку зрителей. А Новак не привык, чтобы в его присутствии кто-то другой смел рассчитывать на повышенное внимание. Ломая голову, чем бы удивить, заранее расположить к себе парижан, он вдруг приметил в зале стойку с продолговатыми гирями-разновесами.

          Новак умел поразить своей силой — ещё с тех довоенных лет, когда он, Гришка Рыжий с Подола, верховодил на киевском пляже. Сделавшись знаменитым штангистом, Новак продолжал отрабатывать всяческие трюки с двухпудовыми гирями или, как говорят в цирке, с двойниками. Повторяя номер славного циркового атлета Моор-Знаменского, Новак выжимал два поставленных один на другой двойника, а случалось, жонглировал двойниками даже с завязанными глазами.

          Впрочем, от соблазна пожонглировать перед парижанами этими продолговатыми гирями он поначалу удержался, и начал вроде бы для разминки одну за другой выжимать их. Удостоверившись, что приковал к себе внимание всей галереи, Новак картинно подхватил и самую тяжёлую, стоявшую в стороне от других гирю и всласть позабавился ею. Сдержанно поблагодарил ошеломлённых зрителей и рассеянно выслушал, что до сих пор эта гиря была посильна лишь великому Шарлю Ригуло. Новак и знать не знал, кто такой Шарль Ригуло, и тем более не мог предположить, что вскоре познакомится с Ригуло и что знакомство это будет помнить всю жизнь.

          Новак впервые вышел на сцену дворца Шайо (она оказалась больше, чем даже сцена Театра Советской Армии), когда и Феррари, и все остальные его соперники уже завершили жим. Он начал со 125 кг, что было выше рекорда мира, принадлежавшего египтянину Тоуни (122,5 кг).

          Ему казалось, что он спокойно пересёк сцену, направляясь к помосту, но на самом деле, спеша поскорее взять вес, он почти бежал. Катился по сцене как шарик — так это представлялось из зала. Нарастал смех, и, остановившись около штанги, Новак растерянно осмотрел себя: может, забыл надеть что-то?

          Потом, как писала одна из парижских газет, он "выстрелил ста двадцатью пятью килограммами и опять укатился".

          Для следующего подхода Новак заказал феноменальный по тем временам вес — 140 кг. На этот раз он окунулся в мёртвую тишину и даже немного испугался — быть может, зал пуст, быть может, все зрители уже ушли? Тот небывалый подъём, который он испытывал, застелил его глаза сплошным туманом. Он видел только гриф штанги.

          И лишь стоя со штангой над головой, он увидел и судей, и зрителей — зрители кричали "Браво!". Ему понравилось, что это приятное слово звучит по-французски точно так же, как и по-русски.

          А стоявшие на сцене весы (для утверждения мирового рекорда требовалось повторно взвешиваться) ему не понравились — эти весы напоминали, скорее, хозяйственные, чем медицинские. Новак встал на них прямо в ботинках, но судья — это был египтянин — объяснил Григорию жестами, что он выходит за границу своей весовой категории. Порвав шнурки, Новак сбросил ботинки, но опять получалось, что у него лишний вес: какие-то полкилограмма.

          Подошли и другие судьи — француз, англичанин, американец — и стали показывать, что надо, дескать, снимать и всё остальное — и трусы, и плавки.

          Новак стоял на весах, смущённо поглядывая на зрителей, а объявившийся переводчик говорил весело: "Раздевайтесь. У нас это дело привычное". И только услышав, как кто-то из его товарищей крикнул: "Раздевайся, Гриша. Чёрт с ними" — он, наконец, решился.

          Окружив весы, наши штангисты пытались прикрыть Новака халатами. Это последнее взвешивание длилось долго. Новак нервничал ("Я на этих весах взвешивал бы только мешки",— сказал он потом). Григорий оказался тяжелее, чем следовало, ровно на сто граммов, то есть весил 82,6 кг. Поэтому в сумму троеборья показанный результат вошёл, но как мировой рекорд его, увы, не засчитали.

          Но когда после рывка он снова встал на эти же весы, ему не пришлось сбрасывать даже ботинки. Он потерял за это время два с половиной килограмма. Так имя нашего спортсмена было впервые занесено в официальную таблицу мировых рекордов.

          В сумме Новак набрал 425 кг, опередив Феррари — серебряного призёра — на целых 35 кг. Мало того, американец Дэвис, победивший в тяжёлом весе, оказался единственным, кто поднял больше (на 10 кг), чем Новак.

          "Советский спорт", представляя Новака как Самого Первого, опубликовал снимки и других наших призёров чемпионата мира, в частности, тяжеловеса Куценко, занявшего в своей категории второе место.

          Остальные газеты довольно лаконично комментировали итоги парижского чемпионата. Хотя, как отмечалось, наши штангисты и подняли больше килограммов, чем американцы, однако в официальном командном зачёте уступили им. В "Вечерней Москве", например, телефонный разговор с Парижем по завершении чемпионата занял столько же строк, сколько и соседняя заметка о находке в районе подмосковной станции Переделкино берцовой кости мамонта.

          Известный хоккейный тренер Анатолий Тарасов в своей книге "Совершеннолетие" счёл нужным отметить следующее:

          "Наш спорт выходил тогда на международную арену, расправлял свои могучие крылья. Но в то время в нашем спорте было одно жестокое правило: зарубежным соперникам проигрывать нельзя. Существовало довольно авторитетное "мнение", что это в корне подрывает наш престиж... что, победив фашизм, выиграв войну, мы не имеем права проигрывать в спорте..."

          Но уж снимки чемпиона мира Григория Новака и хвалебные слова в его адрес появились, конечно, во всех газетах. И до сорок восьмого года — до побед на мировых чемпионатах Марии Исаковой и Михаила Ботвинника — Новак оставался вне конкуренции.

          На приёме в нашем посольстве, данном в честь участников чемпионата мира, фоторепортёры парижских газет не упускали Новака из кадра: он произносит тост, он обнимается с Феррари, он чокается с Дэвисом...

          Ему нравилось фотографироваться с Дэвисом — темнокожий, в ослепительно белом костюме, тот выглядел очень эффектно. Они много раз чокались, и к концу приёма огромный американец уже слегка пошатывался, а маленький Новак был, что называется, ни в одном глазу.

          Этот трюк с подменой бутылки водки бутылкой воды Новак давно отработал. Чтобы не выйти из образа, чтобы поддержать широко бытовавшее представление, что Новаку всё нипочём, он был готов исхитряться как угодно. А тогда на приёме он не мог позволить себе никаких излишеств — готовился взять реванш за то курьёзное раздевание на сцене дворца Шайо. И действительно, уже через несколько дней, участвуя в показательных выступлениях сильнейших штангистов мира на парижском велодроме, он уверенно выжал 130 килограммов и, не сбрасывая ботинок, спокойно встал на весы.

          В те дни конца октября сорок шестого года Новак сделался чуть ли не самой популярной личностью в Париже. Потом он всегда рассказывал, как непринуждённые француженки, узнавая его на улице, принимались сразу же целовать его и как он поднимался на Эйфелеву башню весь в губной помаде.

          А однажды к нему в отель, чтобы засвидетельствовать своё восхищение, явился тот самый Шарль Ригуло, рекордную гирю которого Новак выжал в тренировочном зале. Чемпион парижской Олимпиады 1924 года (Ригуло выступал тогда в весе Новака), он и в свои сорок три года оставался кумиром нации. Он был славен и как мотогонщик, и как боксёр, а уже после войны, занявшись кетчем, начал доказывать, что равных ему в Европе нет и в этой жёсткой борьбе. Фильмы с участием Ригуло имели полные сборы, он пробовал себя даже на театральной сцене.

          Ригуло пригласил Новака в варьете, где он выступал в ту осень с номером, имевшим шумную рекламу в Париже. Увидев, как непринуждённо, словно это ему ничего не стоило, Ригуло удерживал на ладони вытянутой руки свою танцующую партнёршу, Новак не мог не восхититься такой работой. Ригуло расчувствовался и подарил Новаку кольцо с печаткой, на которой изображены гиря и подкова. "Сила силой,— сказал Ригуло Новаку,— но надо, чтобы было ещё и немного счастья".

          Шесть последующих лет Новак оставался непобедимым, непревзойдённым, недосягаемым и всё такое прочее.

          Окажись сегодняшний спортсмен на такой высоте, он частенько наведывался бы в наши дома — рассказывал бы нам о своём новом рекорде в программе "Время", ободряюще улыбался бы нам из-за столика новогоднего "Голубого огонька", пребывая в одной компании с желанными нам знаменитостями.

          Новак же, чтоб обрести публичность, стремился устанавливать свои мировые рекорды непременно на многолюдных стадионах, а зимой — на арене цирка. Он мог пригласить на свою атлетическую "премьеру" Леонида Утёсова, как и тот, в свою очередь, постоянно приглашал Новака на свои новые программы. Да и с другими, как широко признанными, так и восходящими кумирами тогдашнего зрителя — Лидией Руслановой и Рашидом Бейбутовым, Клавдией Шульженко и Марком Бернесом, Аркадием Райкиным и Юрием Тимошенко с Ефимом Березиным — Новак стоял в одном ряду популярности.

          И Новый год он обычно встречал в их компании — в Центральном доме работников искусств. Сцена этого дома была его сценой: поёт, допустим, Козловский, с куклами работает Образцов, а затем выходит Новак и, сбросив пиджак и шурша накрахмаленными манжетами белой сорочки, проделывает всякие трюки с рекордного веса штангой, говоря, что это доступно каждому, стоит только заняться — но не скрывая, впрочем, что он, Новак, всё равно будет сильнее всех...

          Он любил сидеть во главе стола, окружённый друзьями и почитателями. Дом его славился щедрым столом. Сам же Новак, уверяя, что может выпить сколько угодно, умел не сжигать себя в застолье. Домом — а поначалу лишь комнатой, хотя и на улице Горького — он обзавёлся уже после того, как стал чемпионом мира. А до Парижа Новак обитал с женой и маленьким сыном в бывшей женской раздевалке Дворца спорта "Крылья Советов" (там было не до дружеского застолья, но в любой вечер он мог зайти, как в свой дом, и в шумную "Аврору", и в пряный "Арагви").

          Он приехал в Москву в сорок четвёртом, после досрочной демобилизации, и радовался, что нашлось хоть такое жильё. Досаждали крысы и холод, но Новак отличался редким жизнелюбием. Надевал телогрейку и брался за гриф штанги. Если не было света, то рядом стояла жена со свечой. Ожидая, когда будет оборудован тяжелоатлетический зал, Новак тренировался в коридорах и, к огорчению директора, постоянно "делая дырки" в паркете. Этот зал для штангистов — зал Новака — открылся в "Крылышках" ещё до Парижа, и Григорий считал, что не особо лукавит, рассказывая французским журналистам, что для подготовки к чемпионату мира в его распоряжение был предоставлен целый Дворец спорта.

          Мировые рекорды Новак бил так часто, что стоило ему иной раз слегка оступиться, как это порождало самые немыслимые, фантастические объяснения. Истории, особенно лихо придуманные, ему нравились, и со временем он уже сам рассказывал, что именно так всё и происходило.

          Мне Новак, например, рассказывал, как однажды, когда он устанавливал очередной мировой рекорд, гриф штанги... разлетелся у него в руках. Явно подразумевалось, что он сжимал стальной гриф с настолько нечеловеческой силой. Я удивился, может ли такое быть? А он посмеивался — мол, такое случается лишь раз в жизни.

          О том, что случилось на самом деле, мне рассказал уже Михаил Аптекарь, который возглавлял в тот день судейскую бригаду. Аптекарь — одна из самых ярких личностей в нашей тяжёлой атлетике. Фронтовое ранение не позволило ему особо отличиться как спортсмену, и он стал известным судьёй и тренером. И собрал у себя в Подольске самый основательный в мире архив по истории тяжёлой атлетики. Хотя Аптекарь, как и все люди его поколения, преклонялся перед невиданной силой Новака ("Мы вернулись с войны: усталые, израненные, а тут такая сохранённая сила — и победы, но уже в мирной жизни победы"), однако беспристрастность судейства ставил превыше всего.

          Аптекарь рассказал, что Новак в тот раз, зафиксировав вес, захотел покрасоваться и опустил штангу не на помост, а за голову, и из-за головы снова выжал её, а затем так небрежно бросил, что гриф этой нарядной хромированной штанги, сделанной славным мастером Кошелевым, действительно разлетелся. И поскольку Новак не выполнил команду: "Опустить штангу" — Аптекарь не счёл возможным зафиксировать мировой рекорд. Вот и вся история.

          А в другой раз Новак вышел для побития мирового рекорда на помост, установленный на гаревой дорожке стадиона "Динамо" прямо перед правительственной ложей. Это было в конце июля 1947 года, во Всесоюзный день физкультурника. Он решительно взял штангу на грудь, но не смог поднять её дальше и бросил.

          Радиорепортаж, который вёл Вадим Синявский, транслировался и на стадион. И едва Новак начал выжимать штангу от груди, Синявский произнёс: "Вес взят." Стоило ли упрекать его в поспешности? Ведь если Новак брался за гриф штанги, то вес просто не мог быть не взят. Так было всегда. А уж на этот раз, когда в правительственной ложе сидел сам Сталин...

          Конферансье Борис Петров, один из ближайших друзей Новака (ещё мальчишками в довоенном Киеве они вместе бегали в цирк), который был в тот день на "Динамо", утверждает, что, когда Новак взял штангу на грудь, Сталин снял фуражку и даже заинтересованно привстал, что повергло Новака в растерянность, — вот штанга, мол, и прилипла к его груди. Затем, по словам Петрова, Новак попросил увеличить вес на полкилограмма, сделал круг по гаревой дорожке стадиона и поднял этот вес в своём лучшем стиле — "выстрелил".

          Новак любил вспоминать эту историю — и в компаниях, и публично. Мне, во всяком случае, Новак говорил, что он мог, конечно, допустить техническую ошибку и тут же её исправить, но испытать растерянность — в чьём бы то ни было присутствии — на помосте не мог. Другое дело, что в тот же вечер на приёме в Кремле, когда ему сообщили, что следующим, после борца Коткаса (тот только что стал чемпионом Европы), произносить тост будет он, им действительно овладела растерянность — о роли артиста разговорного жанра он ещё даже не помышлял, — и он выронил свой бокал, что не осталось без последствий для брюк маршала Рокоссовского. Тут Новак делал глубокую паузу, а затем, светлея лицом, вспоминал, как Рокоссовский сказал ему с улыбкой: "Вот вам и силач! Днём уронил штангу, а теперь — бокал..." И ободрённый этой улыбкой и этим великодушием, Новак овладел собой и смело направился к микрофону... А на стадионе, по словам Новака, его больше всего беспокоило, что он подвёл своего друга Вадима Синявского, и надо было спешно его выручать, что он и сделал, естественно...

          Судьёй тогда на стадионе "Динамо" работал тот же Михаил Аптекарь. Его комментарий вновь ставит всё на свои места. Новак сорвал первую попытку, поскольку плохо взял штангу на грудь — надеялся, что она пойдёт легче. Синявский действительно объявил, что вес уже взят, но Новак вокруг футбольного поля не бегал и полкилограмма на штангу не добавлял. Он быстро собрался и теперь уже на самом деле "выстрелил". Все зрители долго ему аплодировали. А Новак вдруг прыгнул с помоста на футбольное поле и начал восторженно кувыркаться. Потом прямо к помосту выкатили подаренный Новаку мотоцикл, который и увёз его вместе с рекордной штангой, положенной поперёк коляски.

          А если уж Петров убеждён ныне, что видел, как Новак, настраиваясь на второй подход, сделал круг по гаревой дорожке, то какие же легенды были порождены миллионами поклонников Новака, которые видели произошедшее, жадно внимая магическому голосу Синявского?

          Новак так высоко поставил себя, что одно-единственное поражение (а какому спортсмену дано избежать поражения?) не могло не обернуться для него трагедией.

          Рекорды мира он бил прежде всего в жиме, и до поры до времени этого было достаточно, чтобы никому не позволить к себе приблизиться. Но вот в Америке появился отнюдь не менее великий штангист Норберт Шеманский, который, не стремясь превзойти Новака в жиме, начал всё больше обгонять его в темповых движениях — рывке и в толчке. А лучшими результатами Новака в сумме трёх движений оставались результаты сорок шестого года.

          И в 1952 году в Хельсинки, на нашей первой Олимпиаде, Шеманский убедительно победил Новака (оба они выступали уже в весовой категории 90 кг — полутяжёлый вес "потяжелел"). В том же году тридцатитрёхлетний Новак, правда, ещё раз улучшил рекорд мира в жиме, но это был его последний рекорд.

          Новак лишился былого премьерства, и это повергло его в отчаяние, в исступление. И вскоре он ушёл в цирк, где многие годы яростно стремился (помнил пример Ригуло) сохранить былую славу — стремился по-прежнему выглядеть тем человеком, о котором рассказывали, что он мог перенести памятник Пушкину на другую сторону улицы Горького.

          Борис Петров вспоминает, как в конце пятьдесят третьего года он пришёл к Новаку в ленинградский цирк. Они стояли за кулисами, а рядом готовили к выходу филатовских медведей. Новак предупредил Петрова, что один из медведей имеет довольно скверный характер и следует держаться от него подальше. Сам же Новак, не считая возможным опасаться какого-то там медведя, повернулся к нему спиной, и вскоре медведь, зацепив его лапой, начал к себе подтаскивать. Новак свирепо посмотрел на медведя и стукнул его кулаком по лбу. И, как рассказывает Петров, "заскучал" медведь, и случилась с ним сразу же "медвежья болезнь"...

          А наутро Филатов пришёл к Новаку, ведя на цепочке тигрёнка, и сказал: "Гриша, если ты ещё раз тронешь моих медведей, я отпущу эту цепочку." Тут я, правда, подозреваю, что конферансье Петров не мог не выдать такую эффектную концовку.

          Про Новака и медведей в цирке почему-то рассказывают особенно много историй. Например, дрессировщица Эльвира Подчерникова вспоминает, как её медведь, которому уже привязали ролики, вдруг сорвался с места и вкатился в гримуборную одной из акробаток, и Новак, не раздумывая, бросился защищать даму. В другой раз Новак помог дрессировщице совладать с кусающимся и царапающимся гималайским медвежонком. Новаку тоже досталось, пока он скручивал медвежонка, и он сказал Подчерниковой обиженно: "И от такого ничтожества терпеть такие оскорбления! Нет, дрессура не по мне..."

          Таковы цирковые отголоски былой легенды о Новаке — да, былой, ибо легенда эта завершается с его переходом с помоста на манеж, где он долго и успешно работал в силовом жанре (с 1962 года вместе с сыновьями Аркадием и Романом), получил звание заслуженного артиста РСФСР, словом, был вроде бы на виду.

          Но на манеж он выходил неизменно с лентой, в центре которой красовалась его медаль чемпиона мира. С годами — уже в образе дяди Гриши, — по-прежнему козыряя чемпионской медалью, Новак начал прочувствованно добавлять: "Старушка моя..."

          Две ремарки: во-первых, в статье Евгения Геллера написано, что

          "В 1952 году в Сталинграде в период печально известной борьбы с "космополитами безродными" против первого советского чемпиона мира, серебряного призёра Олимпийских игр 1952 года в Хельсинки, выдающегося атлета ХХ века было сфабриковано "персональное дело". По приказу высшего спортивного руководства Григория Новака дисквалифицировали, отняли почётное звание заслуженного мастера спорта и отменили выплату 500 тысяч рублей за все установленные им рекорды."

          Есть достаточно достоверные сведения, что начатое "в Сталинграде в период печально известной борьбы с "космополитами безродными" против" Новака дело вовсе не сфабриковали, а, наоборот, замяли. Будучи однажды в Сталинграде, Новак пошёл в ресторан (как можно понять из других текстов, застолий он отнюдь не чурался, был завсегдатаем московских ресторанов "Арагви" и "Аврора"), немного там перебрал, поскандалил и в итоге спустил с лестницы швейцара. Швейцар попал в больницу с довольно серьёзными телесными повреждениями. Против первого советского чемпиона мира возбудили заурядное уголовное дело, которое вскоре, однако, замяли — действительно, с существенными потерями для Новака в званиях и деньгах.

          Во-вторых, в статье Ю.Зерчанинова приведён рассказ Михаила Аптекаря о том, как Новак сломал штангу работы Кошелева потому, что бросил её на помост. По версии же самого Новака, штанга сломалась у него именно в руках. Вот этот рассказ Новака, взятый мной со страницы 62 книги Давида Ригерта "Благородный металл".

          "Или, помню, выступаю как-то во Дворце спорта "Крылья Советов". Народу полно, я в отличной спортивной форме, устанавливаю мировой рекорд в жиме — раз, в рывке — два, иду на рекорд в толчке. Судьи единогласно засчитывают взятие веса, а я вместо того, чтобы опустить штангу, ещё пару раз делаю швунг из-за головы. Вроде как пошутил. И в это время гриф разлетается у меня в руках. Такое бывает раз в жизни, но я не растерялся и поклонился публике. В "Советском спорте" по этому случаю написали, что Новак, мол, начал уже выступать как клоун. А я был польщён: хороший клоун не последний человек."

Марк Яковлевич Азов (Айзенштадт)

          Мне с детства внушали мысль, что мы, евреи, народ не сильный, более того — хилый и хлипкий. Даже в Большой Советской Энциклопедии — первый выпуск под редакцией Бухарина, потом Отто Шмидта — я ещё в детстве прочитал, что у евреев мышечная система слабая, вялая, плечи покатые и узкая грудь. Кроме того, в большинстве своём евреи рыжие — так там написано. Одним словом, если ты еврей, то хоть на улицу не выходи: засмеют, задразнят, побьют. И стоило только мне в мальчишечьей драке пустить кому-нибудь кровь из носу, как в голове у меня сразу же возникало сомнение: еврей ли я на самом деле? Может, в роддоме меня с кем-то перепутали и подсунули маме вместо её родного Марика какого-нибудь Ваньку?

          Впрочем, всё это только присказка. С лёгкой руки художника Васнецова укоренилось такое представление, что на Руси было три богатыря: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович. Так вот, дорогие мои читатели, я лично знал четвёртого богатыря. Те из вас, кто сейчас в глубоко пенсионном возрасте, тоже слыхивали в своё время таковы слова: "Русский богатырь Григорий Новак".

          Десять лет подряд Григорий Новак оставался обладателем титула самого сильного человека планеты, то есть был абсолютным чемпионом мира по тяжёлой атлетике. Хотя не входил в число тяжеловесов. Что называется, "средневес". И из года в год Новак ещё даже увеличивал свои результаты, постоянно бил рекорды.

          — Я, конечно, мог бы прибавить сразу килограммов, скажем, пятьдесят, — говорил Новак мне потом, когда наше с ним знакомство уже состоялось. — Но разве лишние деньги — приз 200 тысяч долларов за мировой рекорд — мне помешают? Я добавлял каждый год по пять килограммов. И русскому народу приятно, и мне "парнус".

          Я думаю, читатель уже догадался: "русский богатырь" Григорий (Гиршл) Новак — самый что ни на есть натуральный еврей.

          Русский народ этого не знал и знать не хотел. Русский человек готов признать любого еврея русским, лишь бы еврей возвеличивал его на международной арене (Аркадия Исааковича Райкина при мне неоднократно величали Аркадием Ивановичем), и слава русских богатырей вовек бы не иссякла, если русский человек всё-таки не был бы антисемитом.

          При встрече с Григорием Новаком в неофициальной обстановке, где-нибудь в толпе на улице, мало кто догадывался, что перед ним русский богатырь. Телевизорами нас тогда не баловали, люди о Новаке больше слышали, чем видели его, а в пиджаке Новак внешне ничем не отличался от пузатого директора гастронома: невысокий, коротконогий и короткорукий, с толстой шеей, налитой кровью. Естественно, у любого антисемита язык чесался сообщить ему со всей российской прямотой:

          — Ах ты жидовская морда!

          Это были поистине волшебные слова: произнёсший их тут же, вопреки законам Ньютона, взмывал в небо, пролетал метров восемь по траектории "земля-воздух-земля" и совершал далеко не мягкую посадку ж...ой об асфальт. Пострадавшего отправляли в больницу, а Новака в очередной раз дисквалифицировали.

          Такие "полёты во сне и наяву" происходили довольно часто. Известен случай, когда Новак одного за другим вышвырнул из окна гостиницы шестерых милиционеров. Впрочем, читатель может не волноваться: окно находилось на первом этаже. Грише вообще везло — до смертоубийства дело никогда не доходило. Об одном таком эпизоде я слышал от него самого:

          — Это было на стадионе. Показательные выступления. Я наклоняюсь взять гирю-трёхпудовик, а кто-то с трибуны в этот момент и кричит: "Туфта! Гиря картонная!" Я смотрю, кто это кричит, и вижу — человек, сидящий в первом ряду. Тогда я эту гирю, три пуда, на прямой руке перед собой несу от центра поля к трибунам, дохожу до того штыпса, что кричал, и бросаю ему на коленки: "На, подержи туфту." Моё счастье, что нога у крикуна оказалась деревянной, пришлось всего-навсего покупать новый протез. Но меня опять дисквалифицировали.

          Словом, желая того или не желая, но вздорный русский народ выжил не менее вздорного еврея из большого спорта. И я познакомился с Новаком, когда тот уже работал в цирке.

          Я приехал в город Липецк с эстрадной бригадой, для которой писал конферанс. Мы поселились в единственной гостинице, где в то время жили и артисты гастролировавшего в Липецке Московского цирка. Они, как и мы, питались в гостиничном ресторане. И за одним из столиков неизменно сидел Новак, окружённый местными "кирюхами". Подливая водку в его фужер, они безостановочно возглашали:

          — Выпьем за Григория, нашего русского богатыря!

          А надо заметить, что Григорий уже посмотрел концерт нашей эстрадной бригады и теперь то и дело косил глазом в мою сторону. Потом вдруг встал из-за столика с фужером в руке и, отмахнувшись от своих почитателей, шагнул ко мне.

          — Да что я! — захрипел он на весь зал. — Подумаешь, богатырь! Что я делаю? Поднимаю железо. А вот тут за столиком сидит еврейчик в очках, так он берёт такое говно, как эстрадные артисты, и поднимает на невиданную высоту!

          Гриша брякнул всё это, конечно, спьяну и просто для красного словца. На самом же деле он любил всех артистов. И вообще отличался добротой. Главной же причиной выкрика Новака были мои очки:

          Как раз в то время, когда я впервые встретился с Новаком в Липецке, где-то далеко, на международной арене, восходила звезда другого богатыря — Юрия Власова. В отличие от всех прочих тяжелоатлетов Власов носил очки. Да и в голове его, надо признать, шевелились некоторые извилины. Поэтому Гриша Новак внимательно следил за успехами Власова и любовно называл его "профессором".

          Он и меня так потом назвал: "профэссор".

          — Профэссор, — говорил он регулярно за завтраком, обедом и ужином, — выпей со мной.

          И мы оба не просыхали... Что, кстати, не мешало Григорию Новаку показывать чудеса силы на манеже. На ногах он держал платформу, по которой два его сына — тоже, будь здоров, богатыри — гоняли на мотоциклах, а руками поднимал штангу, на коей восседал, болтая ногами, весь остальной коллектив цирка.

          Я же после утренних фужеров наливался, как клоп, и уже не сползал с матраца до обеда. За обедом Григорий опять заставлял меня насосаться до потери пульса, а сам шёл на вечернее представление. Когда после ужина я пытался сбежать, Гриша нежно брал меня за ухо и вводил в лифт.

          — Профэссор, — говорил он при этом, — ты же не хочешь, чтоб лифт уехал, а твоё ухо осталось в моей руке?

          И мы оказывались в гришином номере, где под кроватью хранилось "энзе" — ёмкость со спиртом.

          От кого и зачем она там пряталась? Наверно, на случай приезда супруги. Я видел её только раз и то мельком. Но, должен признать, Григорию было кого бояться. Если всех трёх богатырей — Гришу с двумя его сыновьями — поставить рядком, то это как раз и будет она, истинно еврейский богатырь, хотя и женского пола, сильнейший человек планеты. Или мне так показалось со страху?

          Впрочем, вернусь к "подкроватной" ёмкости. Однажды мне удалось прятаться от Гриши — целый день не выпивать ни капли. Но вечером Гриша всё-таки меня поймал, затащил в номер и там налил по стакану "энзе". Я свой стакан выдул без особого труда, а Гриша свой не смог, поскольку был налит выше ватерлинии — душа не принимала. И тогда он заплакал настоящими, не цирковыми, слезами:

          — Профэссор! Кто из нас русский богатырь, если ты меня перепил?!

          И эти слёзы до сих пор на моей совести.

          О Грише можно рассказывать бесконечно. Как-то мы с ним зашли в липецкий универмаг. Там ему приглянулась рубашка какого-то богатырского размера, и он попросил её завернуть. Однако продавщица, которая в цирк, видимо, не ходила, сказала Григорию:

          — Это не ваш размер.

          И дала рубашку поменьше.

          — Она будет мне мала, — возразил Гриша.

          — Я двадцать лет работаю, — обиделась продавщица, — и лучше вас знаю, какой у кого размер.

          Гриша покорно взял навязанную ему рубашонку и понёс в примерочную. Обнажи он свою гору мускулов прямо перед прилавком, продавщицу, наверное, пришлось бы водой отливать. А так Новак мирно вышел из примерочной в новой рубашке.

          — Ну, что я вам говорила? — подбоченилась продавщица. — Рубашка-то вам ещё даже великовата.

          — Вы думаете, великовата? — озабоченно спросил Гриша.

          И вдруг, к ужасу бедной женщины, рубашка расползлась на узкие ленточки!

          Дело в том, что Новак мог увеличивать объём грудной клетки на шестнадцать (если не ошибаюсь) сантиметров. Он катал по груди чугунное ядро, не прикасаясь к нему руками. Он мог превратить в лохмотья не то что рубашку, но, наверное, даже бронежилет. Но никогда не упивался славой.

          — Вы были правы, — стал успокаивать Григорий остолбеневшую продавщицу, — рубашка как раз по мне, сидит, как влитая.

          И заплатил деньги в кассу.

          Григорий не блистал образованностью, но он был интеллигентным человеком. Не то, что "профэссор" Власов, за кого Новак так искренне болел и кому от всей своей еврейской души желал победы.

          Как-то мы встретились с Гришей в Москве на юбилее настоящего профессора — доктора искусствоведенья, знатока цирка и эстрады Юрия Дмитриева.

          Гриша долго ждал своей очереди поздравлять юбиляра, стоя за кулисами с хозяйственной сумкой в руке.

          — Поставь сумку, — посоветовал я.

          — Да она лёгкая, — отмахнулся Гриша.

          Но когда Новак вышел на сцену, то достал из этой сумки тяжеленную гирю, которую юбиляр тут же выжал, и умилённый Григорий расцеловал профессора.

          Я мог бы много рассказывать о еврейских богатырях — теперь это уже не диво. Известно, что и тренерами выдающихся тяжелоатлетов были евреи. Но ограничусь одним воспоминанием, которое, как луч солнца, ветром не сдуть.

          Ещё до моего знакомства с Новаком, в середине пятидесятых в Москве проходил Международный фестиваль молодёжи и студентов. "Дети разных народов" ехали по Садовому кольцу, и я впервые встретил евреев из Израиля. Никогда доселе я не видел наяву такие медные стружки волос и изысканные пружины бород. Да, действительно, много рыжих... Но отполированные ветром и солнцем скульптурные мускулистые тела! Боже!

          Неужели это мы, слабосильные евреи?!

          В ответ на последний вопрос Марка Азова "Боже! Неужели это мы, слабосильные евреи?!" так и хочется, взяв на себя роль "боже", ответить: "Да, это вы."

          Написанный Марком Азовым текст проникнут огромным желанием автора видеть всех представителей своей нации легендарными силачами. К сожалению, для доказательства возможности такого положения дел М.Азов избрал далеко не самый убедительный путь: он привёл всего лишь одну ссылку на собственный опыт расквашивания носов в мальчишечьих драках, одно указание на "отполированные ветром и солнцем скульптурные мускулистые тела" молодых израильтян, приехавших в 1957 году на московский фестиваль, и, наконец, один не слишком правдоподобный рассказ в стиле русских былин ("слыхивали в своё время таковы слова: "Русский богатырь Григорий Новак"") про силовые подвиги одного представителя еврейского народа.

          М.Азов всей душой протестует против того, что прочитал в первом выпуске Большой Советской Энциклопедии:

          "...у евреев мышечная система слабая, вялая, плечи покатые и узкая грудь."

          На мой же взгляд, если эти слова правильны, если они соответствуют реальному положению дел, зафиксированному объективно настроенными исследователями, то сетовать тут особо не на что. Ведь это реальные факты, что, например, бушмены малорослы, индейцы безбороды, китайцы узкоглазы, негры курчавы и чернокожи и т.д. Ничего обидного в констатации подобных национально-расовых особенностей нет.

          Если же слова авторов первой советской энциклопедии про физическую слабость евреев являются отражением антисемитских представлений, то на них нужно либо наплевать, либо постараться аргументированно доказать ошибочность данных представлений.

          Как мне кажется, авторы энциклопедии против истины всё же не погрешили: евреи, веками жившие в среде других народов малыми замкнутыми группами, в большинстве своём действительно не отличаются крупными размерами тела и повышенной силой. Что, в общем-то, и неудивительно: в условиях фанатичного, непреклонного сохранения своей культуры и, в частности, религиозной веры, евреи были просто вынуждены жёстко отграничивать себя от прочего населения — в том числе и в половом отношении. Ну а близкородственное скрещивание приводит ко всем неприятным последствиям инбридинга: уменьшению размеров организмов потомков, понижению способности к регенерации, повышению числа отклонений от нормы типа пучеглазости, кривозубости, вывернутогубости и т.д.

          Дальнородственное же скрещивание, напротив, приводит к повышению размеров, жизнеспособности и т.д. гибридов. Правда, у народов, не чтящих столь свято, как евреи, заветы предков, теряется "правильность", "изначальная чистота" их культуры, культура "замутняется" тут разного рода посторонними влияниями и т.д. Что тоже далеко не всегда хорошо, поскольку эти посторонние влияния могут иметь негативный характер (как пример можно привести традиции курения табака и потребления коки у индейцев, усвоенные их бледнолицыми покорителями, и, обратным образом, традицию потребления европейцами "огненной воды", усвоенную аборигенами Америки).

          Впрочем, как слаба либо малоросла ни была бы нация в целом, среди её представителей почти обязательно попадаются особи с более-менее значительными отклонениями от среднестатистических показателей. То есть высокие и физически сильные евреи пусть и не слишком часто, но всё же встречаются. К тому же у людей физическая сила взрослых особей в очень существенной степени зависит не столько от генетики, сколько от условий жизни (у многих же других животных — например, птиц или кошек — сила и мускулатура растут безо всяких тренировок).

          Поэтому нет ничего особо удивительного в том, что первым в мире 300 кг в жиме лёжа поднял американец по фамилии Кацмайер, а 400 кг (точнее, 397,5 кг) в жиме лёжа первым в мире поднял американец по фамилии Мендельсон.

          Между прочим, среди первых советских тяжелоатлетов тоже насчитывается немало людей с еврейскими корнями: Яков Шепелянский, Давид Эхт, Наум Лапидус, Моисей Касьяник, Израиль Механик, Яков Куценко, Ефим Хотимский, Александр Донской, Михаил Аптекарь, Иосиф Бениат, Матвей Рудман, Георгий Попов, Николай Шатов и др. В моём родном Владимире основным зачинателем тяжёлой атлетики как серьёзного занятия является чемпион РСФСР 1946 года в категории 75 кг (100 + 90 + 117,5 = 307,5) Борис Александрович Соломонов (то есть почти однофамилец величайшего штангиста всех времён). У нас в секции долго висела фотография, запечатлевшая такую сцену: полудохлые владимирские штангисты во главе с Соломоновым бросили тренироваться и о чём-то болтают с приехавшим проведать их Новаком. Гиршл Ирмович был по тем временам, конечно, жутко здоровым субъектом. Особенно выделялся мощью у него плечевой пояс.

          И ещё надо заметить, что Новака ни в коем случае нельзя назвать короткоруким, как это сделал Марк Азов:

          "...в пиджаке Новак внешне ничем не отличался от пузатого директора гастронома: невысокий, коротконогий и короткорукий".

          То есть могучие руки Новака на той фотографии свисали чуть ли не до колен действительно не очень длинных ног.

          Кстати, непрост вопрос и с национальностями первых российских чемпионов по тяжёлой атлетике. Например, самым-самым первым чемпионом России был человек, которого звали Гвидо Мейер. К богоизбранной нации принадлежит, скорее всего, и знаменитый Якуба Авраамович Чеховской, непревзойдённой по части удержания групп людей на вертикально поднятой руке.

          Звездой американской тяжёлой атлетики был олимпийский чемпион и потомок раввина Исаак Бергер.

          Таким образом, М.Азов избрал далеко не самую убедительную линию защиты своего тезиса о большой физической силе евреев — эти взгляды он мог бы представить в куда более правдоподобном виде.

          Впрочем, как уже отмечалось выше, рассказ М.Азова носит, увы, вообще избыточно сказочный характер. Например, в условиях земной гравитации нельзя бросить человека так, чтобы он

          "...вопреки законам Ньютона, взмывал в небо, пролетал метров восемь по траектории "земля-воздух-земля" и совершал далеко не мягкую посадку ж...ой об асфальт."

          Ведь даже величина рекордного для людей прыжка в длину с разбега составляет 8,95 м — а тут близкий результат якобы достигался усилиями рук, а не ног, и причём без особого разбега.

          Не шибко правдоподобен и эпизод с гирей:

          "Тогда я эту гирю, три пуда, на прямой руке перед собой несу от центра поля к трибунам, дохожу до того штыпса, что кричал, и бросаю ему на коленки: "На, подержи туфту.""

          От центра поля до трибун порядка тридцати метров, но с трёхпудовой гирей в вытянутой вперёд руке невозможно сделать и одного нормального шага, поскольку для описанного удержания 48 кг необходимо сильнейшим образом отклонять тело назад. То есть при удержании половины центнера на вытянутой вперёд руке основная опора приходится на вынесенную далеко — на 0,4-0,5 м — вперёд ногу, и шаг другой ногой вперёд означает убирание опорной ноги назад.

          Явной выдумкой попахивает и от рассказа про покупку рубашки: при увеличении объёма грудной клетки рубашка должна была расползтись не "на узкие ленточки", а на две части, между которыми зияла бы одна большая прореха. В реальных условиях ведь и верёвки от чрезмерного усилия рвутся только на две части, а вовсе не на множество маленьких кусков.

          Кроме всего прочего, Марк Азов ещё и неважно ориентируется в тяжёлой атлетике: Новак ни единого дня не имел абсолютно лучшего в мире результата ни в каком-либо отдельном движении (жиме, рывке или толчке), ни в их сумме; в средневесах Новак выступал только до 1945 года, а затем перешёл в более тяжёлые (82,5 кг, 90 кг, свыше 90 кг) весовые категории; Юрий Власов носил очки отнюдь не "в отличие от всех прочих тяжелоатлетов" — и до Власова, и при Власове в очках выступали двукратный олимпийский чемпион Томми (Тамио) Коно

Томми (Тамио) Коно и Аркадий Воробьёв с "Мисс Чикаго"

и просто олимпийский чемпион (а заодно и победитель самого Новака) Норберт Шеманский.

Рим. XVII Олимпийские игры. На снимке: советский мировой рекордсмен по тяжёлой атлетике Юрий Власов (в центре), американец Норберт Шеманский (справа) и американец Джим Брэдфорд (слева) на пьедестале почёта. (Фото Виктора Кошевого /Фотохроника ТАСС)

          Не очень хорошо в рассказе Марка Азова согласуются между собой следующие сообщения. С одной стороны,

          "...в пиджаке Новак внешне ничем не отличался от пузатого директора гастронома: невысокий, коротконогий и короткорукий, с толстой шеей, налитой кровью. Естественно, у любого антисемита язык чесался сообщить ему со всей российской прямотой:

          — Ах ты жидовская морда!"

          С другой же стороны,

          "...за одним из столиков неизменно сидел Новак, окружённый местными "кирюхами", которые, подливая водку в его фужер, безостановочно возглашали:

          — Выпьем за Григория, нашего русского богатыря!"

          Так кем же на самом деле выглядел Гиршл Ирмович в глазах русских националистов и антисемитов: "жидовской мордой" или русским богатырём? Для меня нет никаких сомнений: русским богатырём. Антисемитизм у русского народа, конечно, присутствует, но М.Азов таки сильно преувеличил его масштабы.

          Слабо ориентируется Азов и в вопросе узнаваемости-неузнаваемости Новака.

          "При встрече с Григорием Новаком в неофициальной обстановке, где-нибудь в толпе на улице, мало кто догадывался, что перед ним русский богатырь. Телевизорами нас тогда не баловали, люди о Новаке больше слышали, чем видели его."

          На самом же деле в конце сороковых — начале пятидесятых годов прошлого века гражданам СССР для запоминания лица Новака не совершенно не требовалось смотреть телевизор: лицо первого советского чемпиона мира и обладателя наибольшего числа рекордов СССР было уже достаточно широко растиражировано киножурналами и печатными СМИ.

          Наконец, совершенно сказочной фантастикой являются вот эти слова Марка Азова (сильно сомневаюсь, что Новак мог подобное ляпнуть):

          "— Я, конечно, мог бы прибавить сразу килограммов, скажем, пятьдесят, — говорил Новак мне потом, когда наше с ним знакомство уже состоялось. — Но разве лишние деньги — приз 200 тысяч долларов за мировой рекорд — мне помешают? Я добавлял каждый год по пять килограммов."

          Плата государства за мировой рекорд составляла во времена Новака пять тысяч — причём, естественно, рублей, а не долларов.

          В общем, вслед за присказкой ("...всё это только присказка") про сомнения насчёт своего происхождения, Марк Азов поведал читателям настоящую сказку. Которую, впрочем, достаточно интересно читать.

Сурен Богдасаров, заслуженный тренер СССР

          ...Жим был самым каверзным и уязвимым упражнением, поскольку после подъёма штанги на грудь атлету следовало принять неподвижное положение и ждать хлопка старшего судьи. При задержке хлопка спортсмен очень часто мог не поднять даже начального веса. Однако бывали и такие случаи, когда судья умышленно давал хлопок преждевременно, то есть до того, как атлет принимал стартовое положение, и сбивал его.

          В меньшей степени подсуживания проходили в рывке и толчке. Нашим атлетам приходилось вести борьбу не только с соперниками, но и с судьями.

          Со времени чемпионата Европы в Хельсинки прошло много лет, но способ воздействия на судей (за шельмование), который избрал Григорий Новак, остался у меня в памяти до сего времени.

          Свой первый подход в жиме Новак сделал к весу 120 кг. Он очень легко поднял штангу на грудь, принял стартовое положение, а хлопка судьи всё нет и нет. Кто-то в зале свистнул... И тогда Новак громко крикнул: "Давай хлопок!" Судье ничего не оставалась делать, и он нехотя дал хлопок... Но что это? Почему Новак не жмёт? После хлопка прошло ещё примерно 10-15 секунд, и только после этого Новак выпрямил руки над головой, причём настолько легко, как будто у штанги нет веса. Нужно было видеть, какой восторг это вызвало у зрителей... А главное, всем стало ясно: это своего рода пощёчина судье за нечестность.

          Когда во второй попытке Новак подошёл к весу 140 кг, хлопок последовал вовремя, и Новак так же легко, как и в первый раз, зафиксировал этот по тому времени гигантский вес...

          Среднее качество — объём 3,8 Мбт           Чуть лучшее качество — объём 89 Мбт

[на главную страницу]