Елена Вайцеховская

          В последний раз в своей карьере двукратный олимпийский чемпион Александр Курлович выступил на Олимпиаде-96 в Атланте. Выступил неважно, заняв пятое место, после чего пропал из поля зрения. И вот в Афинах я вновь встретила Курловича: подтянутого, с безукоризненной, тронутой сединой причёской, в официальной судейской форме. Предупредив, что у него совсем немного свободного времени между двумя финалами, он деловито осведомился:

          — О чём будем говорить?

          И сам стал рассказывать:

          — Я ушёл из спорта, можно считать, на следующий день после Олимпиады-96. Знал заранее, что закончу карьеру именно в Атланте не зависимо от результата. Мне ведь было уже 35 лет. Хотел, естественно, уйти непобеждённым.

          — То есть после победы в Барселоне вы решили, что останетесь в спорте ещё на четыре года именно с этой целью?

          — Нет. Я приступил к тренировкам недели через три после Олимпиады-92, но ещё несколько месяцев раздумывал, насколько серьёзно стоит тренироваться. Летом 1993 года меня пригласили в немецкую бундеслигу, я начал выступать, причём очень часто — каждые полторы недели, и с удивлением увидел, что набрал неплохую форму.

          — До этого вы рассматривали предложение немцев лишь как коммерческое?

          — С одной стороны, да, а с другой — было интересно. Там всё совсем по-другому: и правила немного иные, и проведение соревнований. Причём с немцами у меня был уговор: тренируюсь и выступаю чисто символически. 400 кг, мол, в сумме буду набирать, и хватит. Но завёлся. Подготовился к чемпионату мира в Турции, потом, когда поменяли категории, установил шесть мировых рекордов, ну а там всего два года до Атланты оставалось.

          — И что же случилось в Атланте?

          — Получил травму — надорвал мышцу бедра. 25 дней вообще не тренировался. Вот и всё. Но не жалею, что выступал. Понимаете, дело даже не в этой последней травме. В последние месяцы перед Играми со мной постоянно что-то случалось. Сами понимаете: возраст — связочки становятся другими, мышцы менее эластичными...

          — А что было потом? Чувство, что вы сразу стали никому не нужны?

          — Я знал, что никому не буду нужен. Примеров-то множество. Поэтому спокойно пережил свой уход. Тренироваться не бросал — мышцы требовали нагрузки. До сих пор четырежды в неделю в зал хожу. Тогда же начал работать тренером в группе высшего спортивного мастерства. А год назад представилась возможность стать судьёй. Такая мысль впервые пришла мне в голову на чемпионате Европы-98 в Германии. Я приехал просто так, но увидел друзей, обстановку, пообщался со всеми и понял, что выпадать из этой жизни никак нельзя. Совсем иной уровень информации, методик, да и просто интересная работа. Я, кстати, думал, что быть судьёй гораздо проще, чем тренером.

          — А в чём оказалась сложность?

          — Во-первых, бОльшая ответственность. Во-вторых, сидишь в окружении людей, многие из которых, мягко выражаясь, о тяжёлой атлетике имеют лишь чисто теоретическое представление. Я абсолютно уверен, что и олимпийский чемпион Оксен Мирзоян, и чемпион мира Вячеслав Клоков, и я сам всегда будем толковать любую мелкую погрешность в пользу спортсмена. Те же, кто на своей шкуре не испытал, что такое штанга, часто считают, что судейство должно быть максимально жёстким. Соответственно и судят. Объяснить же, что так судить нельзя, очень тяжело.

          — Скажите, а вам, будучи штангистом, от судей страдать приходилось?

          — Практически нет. Выступал я так, что с точки зрения техники претензий не возникало. Пару раз меня наказывали, но справедливо.

          — В том числе и за провоз запрещённых медикаментов через канадскую границу в 1984 году? Как вы сейчас сами оцениваете тот случай?

          — Ошибка молодости, наверное.

          — Но ведь вас, если не ошибаюсь, хотели дисквалифицировать пожизненно?

          — Да. Но после того как я пропустил два чемпионата мира — в 1985 году и 1986 году — простили.

          — А за что вы были дисквалифицированы во второй раз, когда выступали в бундеслиге?

          — На допинг-контроле попался.

          — Что же вы такое "съели"?

          — Да, в общем, ничего особенного. Когда выступал за СССР, никогда с такими проблемами не сталкивался. Видимо, немцы решили обратить на меня особо пристальное внимание — к Олимпийским играм у них было два своих неплохих тяжеловеса. Но мне снова повезло. Вовремя подключилась белорусская федерация, очень помог первый вице-президент Международной федерации тяжёлой атлетики Николай Николаевич Пархоменко, так что длительной дисквалификации удалось избежать. Полгода пришлось пропустить, пока шло разбирательство, но возможности выступить в Атланте я не лишился.

          — Какое впечатление производят на вас нынешние чемпионаты?

          — С одной стороны, количество участников постоянно увеличивается, но с другой... Я не готов утверждать, что штанга сильно прогрессирует.

          — Чем вы это можете объяснить?

          — Только одним: ужесточением допинг-контроля. Видимо, с допингом стали бороться слишком жёстко, вот результаты и зависли.

          — А как вы относитесь к женской тяжёлой атлетике?

          — Я всегда говорил, что штанга — не самое плохое занятие для женщин. А если серьёзно, то чем больше я наблюдаю за штангистками и общаюсь с ними, тем больше поражаюсь тому, насколько они ответственны и преданны нашему виду спорта. Поверьте, мужчинам есть чему у них поучиться. Например, настырности и собранности. Да и технике тоже.

          — Вы хоть изредка сравниваете себя с теми, кто выступает на помосте сейчас?

          — Постоянно сравниваю. Когда штангист, особенно знакомый, берётся за гриф, ладони у меня мгновенно становятся мокрыми. И я злюсь, что не могу помочь.

          24 ноября 1999

[на главную страницу]